Петля на его шее

Земля приближалась стремительно, летела навстречу, готовая принять в свои объятья, и Микаса уже широко открыла глаза, готовясь встретиться с бездной. Она уже рушилась вниз, знала, насколько это больно, но сомнений не было. Страх ушёл окончательно, потому что в ее сердце просто не осталось места для отравляющих чувств. Подобно тому, как яд вытягивается из раны, унесло и их: не попрощавшись, покинули душу, подхватив наспех собранные узлы с нехитрыми пожитками. Вот за порогом скрывается паника, потому что такой уверенности в своих силах она не испытывала никогда; вот в тени растворяется горечь, потому на губах теперь играет сладость горячего поцелуя; вот, понурив голову, исчезает печаль, ведь счастливее, чем сейчас, она, кажется, еще не была. Всего пара десятков метров, и она перезапустит этот день, что неожиданно переродился из проклятья в благословение. Вспоминая себя вчерашнюю, впервые оказавшуюся в Лесу, Микасе становится смешно: будто и не она вовсе поднималась к верхушкам деревьев, беспокойно озираясь в поисках Эрена. То же лицо, те же руки, те же движения, те же приводы и клинки, но девушка из прошлого больше не была рядовой Аккерман. Всего несколько метров и уже она будет отчитывать хмурого капитана Леви за неосмотрительность и неосторожность. Так и видит сжатые тонкой нитью губы и напряженную челюсть — раньше бы замерла и потупила взгляд, теперь же не опустит глаза, не отступит назад. Отругает несносного Леви за бессмысленную жертву и тут же поцелует, прижмется всем телом, сомкнет на его спине руки и никогда не отпустит. Потому что мертвенно-бледное лицо и алый ручей крови на безжизненных губах на миг убили и ее саму. Допустить подобное еще раз — никогда. Всего несколько метров, и он будет рядом, пускай даже злой и яростный, но горячий, живой. Микаса закрывает глаза, готовая погрузиться в такую необходимую темноту, но не чувствует знакомой боли. Эта боль новая, неизведанная — из легких выходит воздух, а ребра надрывно трещат. Но лишь они. Над ухом слышится сдавленный вскрик, и девушка открывает глаза. Красный Жан бросает незлое тихое слово, но продолжает прижимать ее к себе: до ярко-зеленой травы от силы метров пять, и она представляет, что мог испытать молодой разведчик, подхватывая ее одной рукой у самой земли. Кирштейн — не она: сломанные кости не срастутся за пару дней, и парень будет мучиться не одну неделю. Не сможет маневрировать, не сможет драться. Ничего не сможет. Ему невыносимо, но он все равно улыбается, убеждаясь, что успел. Микаса же только и может, что злобно сощуриться, отскакивая от товарища. — Зачем? — цедит девушка, приземлившись. — Серьезно, Микаса? — потемневший Жан не верит своим ушам, пряча искалеченную руку за спиной. — Ты спрашиваешь, зачем я спас тебе жизнь? Рядом еще шипит титанья туша, где-то наверху слышатся щелчки приводов, еще выше шумит изумрудными кронами Лес. И рядовая понимает, насколько глупо выглядит со стороны. Встряхнув головой, поправляет УМП, рассчитывая воспользоваться суматохой и взлететь, чтобы вновь упасть. Со второго раза точно получится. — Ребята, капитан был прав! — неожиданно Кирштейн выпускает столб зеленого дыма и вокруг девушки уже смыкается кольцо: разведчики смотрят странно, будто перед ними не Микаса, а незнакомка — недоверчиво, холодно. И даже Эрен с Армином меняются — взгляд у обоих настороженный, напуганный. — Вяжем! — хрипит Оруо, размахивая на манер лассо тросами. Нет ничего, с чем бы не справилась Микаса — с тех пор, как едва не потеряла Эрена перед битвой за Трост, отточила навык убийцы до абсолюта. С закрытыми глазами может перерубить десяток, нет, сотню титанов. Но Лес и его коварство научили быть осмотрительнее — сколько раз ее нога соскальзывала с влажных веток? Сколько раз трос неожиданно путался и обрывался, обрекая ее на смертельное падение? Здесь все иначе, будто весь мир против, а хваленая сноровка и невероятная удача — лишь воспоминание. Аккерман чувствует, что может проиграть: поднять руку на разведчиков — не полосовать гигантов, тут все иначе. Понимает, что старый-новый день перечеркнет для остальных всю боль: переломы и кровоподтеки исчезнут с первым вдохом в витке петли, но все равно не может представить битву против своих же. Мысль проносится быстро, но даже секундное промедление стоит слишком дорого: она думала, а Бозард — нет. Не успев понять, что случилось, девушка почувствовала жесткий трос, сковавший по рукам и ногам. Дернулась раз, другой — без толку — не рвется, как ни старайся. — Что вы делаете? — шепчет Микаса, вглядываясь в бледные лица товарищей. — Для чего? — Мы выполняем приказ капитана, рядовая, — цедит Оруо, пока Петра, извиняясь, закрепляет путы на спине Аккерман. И до девушки начинает доходить произошедшее: пока она наблюдала прекрасный танец смерти, знающий все наперед Леви успел отдать приказ своему отряду. И те без вопросов сделали то, что от них требовалось. Они — не рядовая Аккерман, они никогда не нарушат слово, данное своему капитану. Гюнтер аккуратно подхватывает потерявшую дар речи рядовую и поднимается на одну из ветвей. Не проронив ни слова, не удостоив и взглядом, привязывает к дереву и так же молча возвращается к разведчикам. Микаса чувствует кожей боль Шульца и остальных: они только что потеряли капитана, а теперь еще и возятся с девчонкой-самоубийцей. По злой иронии лишь она могла вернуть им Леви, но чутье подсказывало, что тот наверняка решил и эту задачку, велев разведчикам не слушать «чокнутую» рядовую.       «Если потребуется сковать и привязать тебя к дереву, я это сделаю» И ведь действительно сковал. Привязал. Но знал ли, что сознательно обрекает на жизнь, в которой она больше не увидит радости. Смысл останется, ведь Эрен по-прежнему нуждается в ее защите, но небо уже потеряло цвет, а солнце — тепло. Мир будто стал черно-белым, тусклым. Безжизненным. Девушка еще раз на удачу дернулась в тугом кольце тросов и, обессилев окончательно, откинулась на шероховатый ствол. Смерть, что она не раз испытала за последнее время, и рядом не стояла с пустотой, что заполнила изнутри и терзала каждую клетку. Новый вдох — боль, новый выдох — боль. Единственное, что удерживало ее на слабом свету — мысль об Эрене, но даже его образ поблек. С этого дня все будет иначе: она не перестанет быть железной Аккерман: как и всегда, будет рубить и крошить, тихо говорить «есть» и делать то, что потребуется. Но это будет уже не она: пустая оболочка с ее глазами и маленьким шрамом, который навсегда запомнил невесомое прикосновение сухих губ. Она будет говорить «есть», но больше никогда не скажет «есть, капитан». Так как сейчас, не было больно, кажется, никогда: сердце будто вырвали, отдали собакам, но те, пожевав, выплюнули обратно. И сейчас в груди у нее трепыхается искалеченное нечто. Оно не бьется — лежит мертвым грузом, и Аккерман чувствует, как вместе со слезами из нее уходит жизнь. Их теперь трое: ничего не понимающая, не видящая дальше собственного носа выпусница 104-го кадетского; влюбленная и счастливая, окрыленная и уверенная в своей силе разведчица; пустая и лишенная даже крупицы радости, потерявшая не ногу или глаз, а нечто куда более важное рядовая Аккерман. — Микаса, ты в порядке? — она медленно открывает глаза и видит сочувствующее лицо Армина. За спиной склонившегося друга маячит недовольный Эрен. Мальчишки в таком же шоке, как и все остальные, но все же пришли, и она выдавливает слабое подобие улыбки, но Арлерт стремительно белеет и девушка понимает, что гримасу страшнее он, должно быть, видел только на мордах титанов. — Что с тобой произошло? — Ничего, — закусывает губу Микаса и отворачивается: Армину, она, быть может, и решилась бы рассказать о случившемся, но точно не сейчас. Связанная, с потухшими глазами и дрожащими плечами она выглядит действительно сумасшедшей. — Все нормально, развяжи меня. — Не могу, — грустно качает головой приятель. — Прости, это приказ. — Мы развяжем тебя после заката, — наконец, подает голос Эрен. — Раньше нельзя. Не объяснишь, почему капитан Леви… — парень на миг замолкает и на его лице отражается та же смесь боли и страха, что она наблюдала внизу. — Зачем он отдал такое распоряжение перед… смертью? Еще одно слово, и она не выдержит — позорно разревется. И все, что остается — упрямо помотать головой и вновь отвернуться от лучших друзей. Ребята посидели рядом еще несколько минут, а после, мягко потрепав ее по плечу, вернулись к разведчикам: солнце уже клонилось в сторону горизонта, и отряд начал готовиться к возвращению на базу — в темноте скакать на лошадях куда безопаснее. Девушка пристально посмотрела в небо — стоит сияющему диску спрятаться за кромкой, как все будет потеряно. Гюнтер мастерски привязал ее — каждое движение лишь сильнее стягивало уставшие руки и ноги, но она упорно ворочалась, ища удобную позицию. Знала как повалить титана за пару секунд, а тут лишь закусывает губу да морщится. Железная Микаса Аккерман, надежда Разведкорпуса — трепыхается в чертовом лесу, который подарил ей Леви, чтобы сразу отнять. Крючится, бьется запертой в клетке птицей и, вконец обессиленная, теряет связь с миром. Едва открыв глаза, видит его — жесткие черные волосы, что едва уловимо парят на легком утреннем ветру, внимательные спокойные глаза, незаметный шрам над губой. Сейчас Микаса ненавидит себя за слабость — ей нужно думать о том, как выбраться, а не вспоминать горячие руки на шее, спине и талии. Время, когда она будет прижиматься к его груди, еще придет, но для этого нужно выбраться. Не тратить время на подъем на верхушку дерева, а просто как тогда, когда умерла Саша, вспороть себе живот. План прост, в нем всего два пункта. «Что может пойти не так?», — подбадривая саму себя, девушка пытается изогнуться и добраться до ножа в сапоге. — Подожди до заката, Микаса, и я тебя освобожу, — Кирштейн в план точно не входит, но вот, садится рядом и беспокойно всматривается в ее лицо. — Капитан Ханджи непременно выяснит, что с тобой случилось, просто наберись терпения. Осталось совсем немного времени. — У меня нет времени, Жан! — пыхтит девушка, дергая ногой. — Я не сделала ничего плохого, меня не имели права связывать! — Горе и усталость превратили железную Аккерман в нервную плаксивую девчонку: хорошо, что Леви сейчас ее не видит. — Отпусти меня сейчас же! — Не могу, — разводит руками молодой разведчик. — Приказ капитана… — Пожалуйста, Жан… — шипением она точно ничего не добьется, поэтому быстро меняет тактику. Голос становится тише, глубже, нежнее. — Не можешь развязать, так хоть чуть-чуть ослабь. Мне очень больно… — Хорошая попытка, Микаса, — грустно усмехается Кирштейн, переводя взгляд на поломанную руку, которую наспех зафиксировали парой ремней, веткой и платком. — Еще немного, и я поверю. Теперь ей стыдно: действительно, по-настоящему — Жан спас ей жизнь, получив вместо благодарности лишь злобный взгляд, а когда решил вновь поддержать, напоролся на откровенную ложь. Позорно опустив глаза, Микаса старается успокоить то, что осталось от сердца и лихорадочно соображает. Винит себя за промедление там, внизу, когда Кирштейн только-только поставил ее на землю и смотрел, как на бледном лице девушки играет яростная гримаса. Винит себя, хоть и понимает, что все пустое — даже если бы она смогла оглушить Петру и Оруо, вырубить Эрда и Гюнтера, отключить на время Сашу, Жана, Кони и Армина… поднять руку на Эрена так бы и не решилась. Даже зная, что день вернется, а товарищи будут целы и невредимы… не смогла бы. Никакая она не железная Аккерман — слабачка, так и не выросшая из потрепанного красного шарфа. Он пожертвовал собой не раздумывая, оставил ей жизнь, дал шанс выбраться, а она… Напуганная девчонка, неспособная даже на оплеуху ради спасения любимого мужчины. Слово вспыхивает в потоке нестройных мыслей, алеет высохшей на белой рубашке капитана кровью, пульсирует в венах. — Прости, — потупившись, прошептала Микаса. — Прости, Жан. Я не хотела, чтобы так вышло. — Забудем, — отмахнулся здоровой рукой Кирштейн. — Эта миссия вообще странная, как и сам лес. — Думаешь, этот Лес странный? — девушка понимает, что теряет время, но обижать его больше не хочет. Тем более, когда он заговорил о таком. — Почему? — Не знаю, — пожал плечами разведчик. — Но мне здесь неуютно. Еще и сны дурные тут снятся… — Кирштейн морщится и ежится, вспоминая образы, появлявшиеся под сомкнутыми веками. — Я рад, что уже сегодня мы его покинем. Лес отнял нашего капитана, так что я не буду скучать по этому месту… Аккерман только кивает, не сводя глаз с горизонта — чертов Лес оставит свой отпечаток на каждом из них. Когда-то она думала, что зеленые кроны и неуловимый шелест листьев ее друзья, но теперь, ощущая под затекшими ногами жесткую кору, проклинала себя прежнюю — наивную, беспечную, поверившую в шанс на собственное, личное счастье. И сейчас оно утекает сквозь пальцы, в эту самую секунду скрывается вместе с солнцем за горизонтом. — Можно мне воды, Жан? Я не буду вырываться, обещаю, — она говорит чистую правду. Слова срываются с потрескавшихся губ, и приятель тяжело вздыхает. Кирштейн озирается по сторонам, проверяя, нет ли поблизости отряда, и достает из-за пазухи небольшую фляжку. — Я тебе доверяю, Микаса, — морщась, зубами овинчивает крышку, придвигается поближе, недовольно цокая на сломанную руку, и подносит к ее лицу металлический носик. — Не вырывайся, пожалуйста. Аккерман не вырывается: послушно делает несколько глотков, блаженно прикрывает глаза, с благодарностью смотрит на разведчика. И резко бьет его лбом. Сил в ней осталось всего ничего: как ни крути, почти весь день просидела в капкане тросов, то теряя сознание, то возвращаясь в мир. Без воды, без надежды, без времени. Мысленно радуясь ширине ветви, на которой распластался отключившийся Жан, закусывает до крови губу, напрягая руки — боль страшная, но ей далеко до той, что накрыла, когда капитан Леви сделал последний вздох. И вот, когда во рту стало совсем солено, а ноги свело судорогой, слышится слабый треск. Трос не рвется, но слабнет ровно настолько, чтобы она смогла высвободить кисть. Минута, другая — одна тянется мучительно медленно, вторая пролетает стремительно, напоминая, что времени почти нет: еще немного и день закончится. Но она не позволит ему уйти просто так. Не теперь. Встряхнув затекшими руками, девушка тихо развязала мудреные узлы на ногах — вставать сразу было глупо и еще пару минут пришлось потратить, разминая мышцы. Но Леви, прочно поселившийся где-то внутри, кивал, подтверждая правильность действий.       «С такой тряпичной куклой даже ребенок справится. Ты должна быть в форме, Аккерман. Почувствуй свое тело», — звучал в голове его ровный голос, и Микаса послушно хрустела позвонками и массировала кожу, пробуждая мышцы. Бозард даже не успел понять, что случилось — только что стоял над укрытым плащом трупом, и вот уже смотрит в темноту, оглушенный точным ударом по затылку. — Что ты творишь, Микаса? — ей ни в коем случае нельзя было задерживаться у тела, сглатывая подступивший к горлу комок, и теперь она слышит голос единственного человека, который мог ее остановить. Глаза у Эрена огромные, до краев полные испугом и какой-то странной злостью: смотрит на клинки, к которым тянется еще безоружная девушка, и дергается к сигнальному пистолету на поясе. Еще один приказ, что Леви успел отдать перед смертью: чертов капитан знал, чувствовал, что Йегера нужно поставить присматривать за упрямой сестрой. — Микаса! — еще тише повторяет парень, но Аккерман давно изучила каждую ноту в его голосе — прекрасно понимает, что этот шепот не сулит ничего хорошего. Она справится с каждым, если Йегер объявит тревогу, но позволить себе ввязываться в драку не может — на бой уйдет слишком много времени. Поэтому разведчица опускает руку в паре сантиметров от оружия Оруо. — Не мешай мне, Эрен, — еле слышно говорит девушка, вглядываясь в его лицо с мольбой и всей нежностью, на какую только способна. — Пожалуйста. — Все говорят, что ты на время сошла с ума и тебе нужно к Ханджи, — медленно начинает он, отступая от Микасы на полшага. — И теперь я понимаю, почему. Как ты могла ударить офицера? Что с тобой? — Я в своем уме, — она готова упасть на колени, лишь бы брат дал ей шанс все исправить. — Просто поверь мне. Будь на моей стороне. Я все исправлю, даю слово. — Что ты исправишь? — он снова отдаляется. От Микасы не ускользают напряженные пальцы, замершие в сантиметре от пистолета. Эрен переводит взгляд на тело капитана и в голосе звучит боль. — Что ты вообще можешь? — Поверь мне, — шепчет, понимая, что он не слышит, но упрямо продолжает попытки достучаться. — Просто поверь мне… Но он не верит. Выдергивает из кобуры ракетницу и вскидывает руку вверх. И время, что до этого мчалось вперед, останавливается. Девушка наблюдает как злая печаль на лице самого важного человека в жизни сменяется решимостью. Видит, как палец ложится на курок: в Эрене, как и всегда, нет места сомнениям. А в ней самой их столько, что еще немного, и накроют с головой.       «Что и требовалось доказать», — горькой иронией звучат слова Леви в голове. Капитан продолжает удивлять. Какая у них разница в возрасте? Десять? Двенадцать лет? Сколько ей самой нужно прожить, чтобы научиться делать настолько безупречные расчеты? Ее предел — два хода. Леви же будто видел всю шахматную доску.       «Видел» Если сейчас она проиграет, о нем будут говорить только так — в прошедшем времени. И эта мысль отрезвляет лучше ушата ледяной воды, будит лучше громкого колокола, заставляет кровь кипеть, а костяшки пальцев — белеть. Эрен думает, что знает сестру, и это единственный нюанс, который не учел капитан. В ее жизни больше нет единственного важного человека. Теперь их двое. И, как пару минут назад Бозард, Йегер даже не успевает понять, что происходит: ракетница вылетает из рук, выбитая четким ударом, так и не пустив в небо столб сигнального дыма. А руки и ноги внезапно выкручиваются за спиной. Знай маленький Эрен, что спустя несколько лет будет связан собственным шарфом, знай, что шерстяной уголок кляпом будет царапать язык и глотку, ни за что бы не укрыл замёрзшую девочку. Но у него нет сил, чтобы отмотать время назад, и все, что остается — наблюдать с земли за удаляющейся спиной Микасы, да яростно дергаться, все туже и туже стягивая узлы на запястьях и лодыжках. Ей нужно всего несколько секунд: взять чертов клинок мирно спящего Оруо, как следует размахнуться и пробить живот. Она уже так делала. Стыдно признаться, но больше ради Эрена, чем ради Саши — трупов видела достаточно, но слезы на глазах брата были невыносимы. Взять клинок, размахнуться и рухнуть на землю. С земли было не видно, но Микаса почувствовала, как солнце скрылось за горизонтом. Не успела. Не смогла. Не спасла. Раскачивайся рядом реальная петля, не задумываясь, накинула бы на шею. Но ничего такого нет, и она просто рушится на траву. Пытается вдохнуть, но в зеленом лесу внезапно не оказывается воздуха: как рыба, открывает рот, но все без толку. Только тьма, что накрывает с головой.

***

Небо над головой еще темное, но где-то неподалеку уже маячит рассвет. Микаса отрешенно смотрит вверх и вновь закрывает глаза — до неба дела ей больше нет. Но стоит это сделать, как сознание пробивает каленой стрелой: только что стояла на коленях, не в силах ни вдохнуть, ни пошевелится, а теперь лежит, заботливо укрытая шерстяным плащом. — Проснулась, Аккерман? — раздается до боли знакомый голос, но девушка не решается вновь открыть глаза и повернуть голову. Только жмурится, пытаясь стряхнуть наваждение: быть может, она действительно сошла с ума? Быть может, на самом деле она лежит в лазарете, пока Ханджи бренчит склянками с вонючей жижей? — Вставай, каша стынет, — как ни в чем не бывало продолжает невидимый Леви. — Давай, Аккерман. Нам еще на базу возвращаться. Решившись, Микаса робко приоткрывает сначала один глаз, потом другой. Медленно, потому что так страшно, как сейчас, не было с тех пор как пала Мария, поворачивает голову на звук и понимает, что еще миг — и закричит. Капитан невозмутимо размешивает овсянку и протягивает походную миску. У нее нет слов: одна только боль, что, как весенняя речка, выходит из берегов. То, что осталось от сердца, яростно бьется о прутья ребер, и она вновь задыхается: адом была не петля. Петле до ада далеко, потому что вот он — прямо сейчас. Во всей красе. Ад. — Ты не спишь, — бросая внимательный взгляд на девушку, спокойно продолжает Леви. — Поэтому, будь добра, поднимайся и ешь уже. У нас действительно мало времени. Сейчас Микасе проще всего воспринимать слова капитана как приказ — поднимается, садится рядом, осторожно берет миску и начинает есть. Обычно каша отвратительна, но на этот раз и вовсе не имеет вкуса. Смотреть на Леви страшно, и она утыкается в тарелку, орудуя ложкой — пальцы трясутся и завтрак оказывается на рубашке. — Вот же неряха, — вздыхает Леви, доставая платок. Разведчики, что до этого деловито носились вокруг, собирая лагерь, недоуменно переглядываются: капитан аккуратно убирает с одежды рядовой Аккерман пятна. Перемещается на лицо, стирая накрахмаленной салфеткой с подбородка кашу, а потом и вовсе нежно проводит по губам пальцем. И она, подобно Петре и Жану, тоже каменеет, не решаясь сделать вдох — его прикосновения реальны. Он действительно здесь. Рядом. Настоящий. Горячий. Живой. — Что произошло? — шепчет она, опуская голову: только что он накрыл ее руку своей, и она прячет глаза, потому что те уже полны слез. — Я уже давно перестал удивляться и задавать вопросы, — отзывается он. — Но теперь с этим покончено. Последняя попытка, другой не будет. Ни у меня, ни у тебя. — Почему? — пальцы вновь не слушаются, и она сжимает его ладонь так крепко, что, будь на месте капитана кто-то другой, давно бы взвыл от боли, но он только едва уловимо улыбается, заглядывая под челку. — Потому что так сказал Лес. В отличие от тебя, я слушал внимательно. Леви оставляет миску и берет девушку за подбородок, вынуждая поднять голову, а вместе с ней и заплаканные глаза. — Я сейчас тебя поцелую, а потом мы соберемся и вернемся на базу. Без приключений. Поняла, Микаса? — Есть, капитан….