***
Виталя ужасно торопился. Сегодня занятия тянулись непозволительно медленно, и это выводило из себя взволнованного предстоящими событиями архитектора. Когда чего-то ждёшь, кажется, время идёт чертовски медленно и в отличие от тебя торопиться ему некуда. Нет, разумеется, Виталя знал и сколько занятий у него в субботу, и во сколько они закончатся, но ситуацию это не меняло. Пар было хоть и не много, но ожидание делало их бесконечными, а самое главное — вдвойне скучными. Ещё эти дополнительные после пар стабильно каждую субботу надоели жутко. В конце недели делать и так уже ничего не хочется, а тут на тебе на последок — нарисуй, пожалуйста, сносный натюрморт и сдай после звонка. Чтобы ты на свой единственный полноценный выходной не дай Бог полным сил не ушёл, делать домашние задания. Хорошо только, что в выходные дополнительные проходили у архитекторов вместе с художниками в большой просторной мастерской, куда без проблем две группы помещались и постамент, на котором хоть композицию, хоть квартет разместить было возможно и студентам всё одинаково хорошо было видно. За окном хмурился сердитый октябрь, но в мастерской горели многочисленные канделябры на стенах и было достаточно светло. Находящийся на постаменте объект должен быть хорошо освещён, в независимости от его размеров и количества мелких деталей. Студенты сидели за мольбертами в шахматном порядке в виде полукруга, а постамент возвышался у противоположной окнам стены. Кроме того, в мастерской находились громоздкие шкафы со всеми необходимыми материалами для работы, а в подсобном помещении хранилось множество атрибутов для позирования. Далеко не всегда это были предметы, порой занятия посещали специально приглашённые модели, стойкости которых определённо можно было позавидовать. Жертвуя своим драгоценным временем, они несколько часов позировали для портретов художников во имя искусства. Архитекторы уже начали работать над заключительным проектом предпоследнего полугодия в академии, по истечении которого они будут защищать свою постройку перед комиссией педагогов, после чего уйдут на практическую деятельность под присмотром учителей. А художники тем временем собирали портфолио сплошь из итоговых работ по каждому разделу изобразительных предметов, которое затем будут оценивать состоявшиеся мастера в этой области. Поэтому Данина группа пыхтела каждый над своей чашей с фруктами, изо всех сил. Зная это, не составляло особого труда отличить архитекторов от художников, даже не имея представление, кто есть кто. Если для архитекторов это было очередное проходное дополнительное занятие, то художники работали на пределе своих возможностей в искусстве. У них через одного были грязные руки и даже лица, кто-то с задних мест психовал, что ему не видно, некоторые каждые пять минут подзывали к себе педагога и задавали насущные вопросы, тем самым разводили неописуемую деятельность на обычно скучном занятии. Архитекторы же спешили сдать свои наспех слепленные работы и скорее отправиться домой, правда, раньше звонка их всё равно никто не отпустит, но они по крайней мере смогут пошушукаться между собой, чем потратят ещё больше своего драгоценного времени на жалкую посудину. Виталя был того же мнения, и, несмотря на то, что узор на чашке вышел слегка кривовато, свою работу он оценил как «нормально», и этого было вполне достаточно. Даня же за соседним мольбертом так точно не считал. Он сосредоточенно пялился в свой натюрморт, и его мазки были короткие и рваные, он выводил каждый штрих. Волосы заметно растрепались от того, насколько часто он поправлял их, а нахмуренные брови делали его красивое лицо преувеличенно серьёзным. Виталю забавляла такая деланная мина художника, и он не мог не веселиться, глядя на усилия своего друга, учитывая, что осталось десять минут до звонка. — Ты не мог бы перестать ржать. — Даня выпрямил спину и запрокинул голову назад, разминая шею. — Это мешает мне сосредоточиться, — он в очередной раз заправил назад волосы, которым вряд ли это могло уже помочь. — Извини, — Виталя попытался спрятать улыбку, но безуспешно. — Просто видеть тебя таким серьёзным из-за такой мелочи, очень забавно. Даня повернул голову в его сторону и откинулся на спинку стула. — Конечно, забавно ему. Учитывая, что архитекторов не гоняют с портфолио, а нам уже все уши прожужжали. — он смиренно вздохнул и прополоскал кисточки в давно грязной воде. — Нам ещё на дом задали портрет нарисовать с предысторией. Послезавтра сдавать и к контрольной по пропорциям и по композиции подготовиться. Никакой жизни! — Это у тебя-то никакой жизни? — Виталя по-доброму упрекнул художника и укоризненно покачал головой. — Я забыл уже о своей жизни. Она разделилась на до и после. — Давай только не сравнивать мои страдания и твои. Я не претендую на звание святого мученника. — Даня едва улыбнулся и тут же перевёл взгляд на подошедшего к ним преподавателя, который делал заключительный обход в конце занятия и выставлял в журнал оценки. — Хорошая работа, Даниил. Светотень прекрасно проработана. — Даня увидел, как пожилой мужчина, поправив очки, поставил ему пятёрку в журнал. — Виталий, вы можете лучше. Четыре авансом. — Но Виталю и четвёрка всем устраивала. Педагог пошёл дальше, а Виталя наконец смог свернуть и убрать натюрморт в сумку. Все студенты, чьи работы были уже проверены, собирали торопливо вещи и находились на низком старте, желая как можно скорее покинуть кабинет, предвосхищая выходные. — А ты чего не собираешься? — Виталя вопросительно покосился на друга, который сложив руки на груди качался на стуле. — У меня есть ещё кое-какие дела. Иди без меня. Даня тоже свернул свой натюрморт и зачем-то достал новый чистый лист, который закрепил на мольберте. Виталя удивлённо проследил за его действиями, а когда друг неторопливо пошёл мыть свои принадлежности, архитектор решил последовать его совету и, похватав свои вещи, покинул мастерскую вместе со всеми.***
Кирилл мчался в академию изящных искусств на всех парах. Ему нетерпелось увидеться с парнями и рассказать о своих успехах. Пару часов назад команда легкоатлетов вернулась наконец в Венецию, и, едва распихав свои вещи по тумбочкам, Кирилл бросился в академию со всех ног, игнорируя даже обед, на который пошли все кроме него. Настроение у него было просто отличное. Душа пела и плясала, а на груди под майкой позвякивали медали, ударяясь друг о друга при беге. Кирилл лучше всех из команды проявил себя на этих соревнованиях, и проход на весенний турнир ему был обеспечен. Школа безмерно гордилась воспитанным в её стенах многообещающим спортсменом, а тренера уважительно жали руку, пророча ему большое будущее. Всё шло лучше некуда и друзья определённо будут рады за него, особенно один из них. Кирилл очень хотел стать в глазах Дани больше, чем гиперактивным ребёнком, за которым нужно присматривать. Показать себя взрослым и перспективным и предстать перед художником с другой стороны, вот, о чём мечтал Кирилл каждую ночь перед сном. Но пока всё было тщетно. Как бы Кирилл не старался, он не смог выполнить данное им Дане обещание и привести художнику три медали с этих соревнований. Взять получилось только две — золотую и серебряную в забеге на четыреста метров и бег с препятствиями. В прыжках в длину его результат оказался четвёртым, длинноногий взял золото в этой дисциплине, и ещё двое парней потиснили его с призовых мест. Но Кирилл не отчаивался, а только делал выводы, над чем нужно больше и усерднее работать. До весны у него точно будет время подтянуть свои результаты и со следующих соревнований привезти на одну больше медалей, как он и обещал. Вдали показалась академия изящных искусств, и брюнет прибавил скорости. Он отлично знал, что сегодня у парней по расписанию дополнительные уроки, но, судя по тому, как активно студенты заполоняли приакадемическую территорию, те уже закончились. Ожидание хуже наказания. Кирилл игнорировал и сбившееся уже дыхание, и боль в правом подреберье, всё меркло перед поставленной целью. Стоило ему миновать главные двери академии, как в холле он столкнулся с Виталей, обычно спешно покидавшим учебное заведение вместе со всеми, вот только на сей раз он был один. — Привет. А где Даня? — Кирилл успел первым начать диалог, обхватывая удивлённого неожиданной встречей архитектора за плечи. — П-привет. В мастерской. — Виталя мог только хлопать глазами, соображая. — Ты уже вернулся? Так скоро? — Да. — Кирилл потрепал парня по волосам, после чего обогнул его, направляясь вглубь учреждения. — Ты выиграл?! Крик донёсся ему вслед, и брюнет на ходу обернулся, выдёргивая из-за пазухи медали и демонстрируя их архитектору. — Молодец! — Виталя счастливо выставил большие пальцы вверх, приободряя подростка, а Кирилл торопливо развернувшись, отправился искать тридцать вторую мастерскую. В коридорах было на удивление тихо. Похоже, у большей части студентов закончились пары и стены академии стремительно пустели. Шум доносился из такого далёкого уже холла, где ещё бурлила жизнь, а по коридору гуляло только призрачное эхо. Кирилл миновал одну дверь за другой, выискивая нужный номер и слушая, как загнанно бьётся в груди собственное сердце после такой нешуточной пробежки. Он блуждал по этажу ещё несколько минут, прежде чем нашёл нужную ему мастерскую и, предвосхищая предстоящую встречу, резко распахнул дверь. В студии стояла гробовая тишина и уединение. Кирилл торопливо перешагнул порог и тут же замер как вкопанный, во все глаза рассматривая представшую перед ним картину. На пастоменте стояла небольшая софа, застеленная цветастым покрывалом, а на софе возлежала полураздетая девушка, самые лакомые места на теле которой скрывал полупрозрачный красный длинный платок. Её ноги были притягательно расставлены, из-за чего было реально рассмотреть наличие на ней всё же нижнего белья, а тёмные волосы растрёпанными вьющимися водопадами струились по плечам. Девушка выглядела ещё очень юной и очевидно смущённой внезапным появлением незваного гостя, но с места не сдвинулась, она же как никак позировала. За мольбертом обнаружился и художник, который старательно работал кистью до тех пор, пока идиллию не прервали и ему не пришлось оторваться от своего занятия. Шатен поднял равнодушный взгляд и как ни в чём не бывало смерил им Кирилла. Можно подумать, это не его застукали за разводом на откровенное позирование какой-то малолетки. Гнев несокрушимой волной мгновенно ударил в голову брюнета, выкручивая на максимум все эмоции и отражаясь в тёмных как смоль глазах подростка, точно в зеркале. Давление подскочило настолько, что аж в ушах зазвенело, а кулаки незаметно сжались так, что костяшки побелели. От отличного настроения не осталось и следа, Кирилл не помня себя от злости сорвался с места в направлении девушки, едва сдерживая переполняющую сердце ярость. Первым и самым чётким желанием было задушить студентку за то, что она средь белого дня позволяет себе выставляться перед мужчиной в таком виде. Да ещё и запечатлеть себя на долгую память, но Кирилл, что было сил, держал себя в руках, когда приблизился к постаменту и тёмной тучей навис над девушкой. Однако скрыть поглощающую душу ненависть он был не в силах. — Твои родители знают о том, в каком виде ты позволяешь себе появляться перед мужчинами? — Девушка испуганно смотрела в его глаза, на сжатые кулаки и почувствовала подступающую к горлу панику. — Они что, совершенно не научили тебя правилам приличия? — Кирилл на удивление ясно осознавал, что происходит, хотя и контролировал себя из рук вон плохо. Девушка тут же сорвалась с места и безуспешно стараясь прикрыть все самые интимные места прозрачным платком умчалась в подсобку одеваться. На развернувшуюся перед его глазами сцену, Даня только недоумённо вздёрнул одну бровь. Кирилл, конечно, мог позволить себе вести себя, как ребёнок, но это, пожалуй, было уже слишком. Дане вообще-то огромного труда стоило договориться с преподавателем о предоставлении мастерской на четыре часа в его единоличное распоряжение и уломать эту девушку позировать для его картины в таком виде, и всё ради того, чтобы Кирилл вот так запросто всё испортил? Если бы не тот авторитет, которым пользовался Даня у преподавателей в академии, ему бы никогда не позволили провернуть такое прямо у всех под носом. Эта работа должна была быть готова к сдаче в понедельник. Где он сейчас вторую такую дуру найдёт? В этот момент мимо них пронеслась зарёванная несостоявшаяся модель и, вылетев из мастерской, она громко хлопнула тяжёлой дверью. А Даня только устало потёр переносицу. Ну вот за что ему всё это? Ну так же хорошо всё шло. Почему Кириллу нужно было вернуться именно сегодня? Кирилл же, не представляя себе всех масштабов сложностей, которые пришлось преодолеть художнику ради достижения своей цели, зло сверкал на него из подлобия тёмными глазами и тяжело дышал. От напряжения на лбу выступили вены, кулаки по-прежнему были сжаты, а волосы взъерошены после бега. На дне его глаз Даня отчётливо видел невысказанные претензии и не мог понять их суть. — По-твоему, это нормально?! — Кирилл осознал, что самостоятельных объяснений он от художника не дождётся, поэтому решил начать первым. — Что? — Даня искренне не понимал, что произошло такого, что заставило Кирилла так себя вести. — Ты заставляешь малолетку позировать тебе почти голой и не видишь в этом ничего особенного?! — Кирилл не мог слышать себя со стороны и не замечал того, что орал прямо сейчас на всю мастерскую. — Я не заставлял её. Она сама согласилась. — Даня откинулся на спинку стула и закинул руки за голову. Потянулся. — Ага. Знаю я, как ты её не заставлял! Навешал лапши ей на уши, а она и повелась! — Кирилл закипал, кажется, ещё больше от спокойного тона художника и терял самообладание окончательно. — Ну это уже не моя проблема. — Даня был всерьёз обеспокоен только проблемой поиска новой модели для позирования и очередная глупая выходка спортсмена его мало интересовала. — Как ты можешь так говорить?! Она же ещё подросток! Изнутри наружу рвалась непередаваемая боль. Кирилл чувствовал подступающие к глазам слёзы, а к горлу истерику. Так оно всегда и происходило. Он не мог в своих даже самых ярких фантазиях мечтать о том, чтобы Даня обратил на него внимания. Как бы он не старался заслужить любовь, это было невозможно. Даня никогда не посмотрит на него, как на равного себе, и всегда будет обращать внимание только на привлекательных с виду девушек. Кирилл не мог бы даже претендовать на их место, чтобы он не делал. Вся его жизнь шла кувырком коту под хвост, не смотря на все старания брюнета, остановить этот процесс он был не в силах. Медали почти физически обжигали кожу на груди под майкой, вот только Ему они не нужны. Заслуги Кирилла для Дани были пустым звуком и едва ли могли произвести впечатление. Но что брюнет мог сделать, чтобы доказать художнику свою значимость, зрелость и серьёзность своих намерений? Какой тогда поступок сузит хоть на толику эту непреодолимую пропасть между ними и откроет шатену глаза? Кирилл уже не тот озлобленный ребёнок со стоянки с разбитыми в кровь ладонями. Ну увидь же Ты его старания, наконец! — Но она в состоянии отвечать за свои действия. — И это было правдой, но не для Кирилла. — К тому же ничего страшного здесь не произошло. — Даня смотрел в ответ очень серьёзно. — Портрет рисуют с натуры, и он всё ещё мне нужен, — художник смерил брюнета нечитаемым взглядом, основательно проваливаясь в собственные размышления. По большому счету выступить в качестве натуры для портрета мог совершенно любой человек. Внешние данные были хоть и важны, но не обязательны для модели. Конечно, рисовать и любоваться затем изящной девушкой куда приятнее, нежели толстым мужиком, но и в таком портрете для кого-то будет своя эстетика. Даня хотел сделать откровенный внешний вид некой изюминкой своей работы, а за одно и намёком на предысторию. Но так как затея сорвалась, а больше вариантов, по всей видимости, не представится, натурой вполне успешно мог бы выступить и Кирилл. Вот только внешний вид подростка оставлял желать лучшего. Нет, природные данные у брюнета были вполне себе сносные и даже привлекательные. Фигура спортивная подтянутая и возраст подходящий для того, чтобы пользоваться спросом у потенциального потребителя. Но одет был Кирилл просто отвратительно, небрежно и убого. В таком виде не оставалось никакой надежды, что работа, пусть даже и хорошо нарисованная, понравится преподавателю и никакая предыстория уже не будет иметь значения. Всё же в картинах должна быть своя эстетика, рассчитанная на широкую аудиторию, а допустить в своих работах появление такой посредственности, Даня просто не мог. Но всё, пожалуй, было не так беспросветно, как может показаться на первый взгляд. Нет, запасных вещей у Дани с собой не было и не могло быть, но в кладовке он видел потрёпанный жизнью халат, кажется, даже тёплый, всё лучше тех тряпок, которые носил Кирилл. Должно быть, уборщица надевала его, когда окна на зиму заклеивала, старушка была, конечно, не крупных габаритов, но подростку должен будет подойти. Внешние изъяны гардероба легко останутся незамеченными, если не завязывать халат. Оголяться полностью разумеется не было необходимости, молодой крепкий юноша в трусах будет будоражить воображение и интриговать ценителя. Да и раз уж софа так удобно осталась расстеленной, после пребывания на ней девушки, то почему бы Кириллу не занять её место. Идея, пожалуй, была неожиданная и вызывала неоднозначную реакцию, но на безрыбье и рак — рыба. У всех же разные предпочтения, а Даня в своём творчестве никогда не был консерватором. Кто-то определённо оценит такую предысторию, в особенности, если не знать пол художника. Может, слабость к такому творчеству окажется даже у преподавателя. — Раздевайся. — Дане так понравилась собственная идея, что он не обратил внимания на то как данное предложение прозвучит со стороны. — Займёшь её место. Кирилл опешил и едва не потерял дар речи от шока. Он смотрел в равнодушные глаза художника и не верил своим ушам. Подросток безумно желал услышать такое требование от Дани в моменты каждой их встречи, но не в той ситуации, которая произошла сейчас и не тем тоном, которым художник произнёс столь долгожданные слова. Кирилл вовсе не хотел быть всего навсего претендентом достойным занять чьё-то место, а верил в то, что это место предназначенно ему по праву. Нужно только завоевать его в честном бою. Будучи в глубоком потрясении Кирилл плохо понимал, что нёс потом: — Т-тебе, что… всё равно, с-с кем…? Интригующее недопонимание повисло между ними в воздухе. Всё равно, с кем… Что? Теперь настала очередь художника несколько озадачиться над чужими словами. Даня смотрел на брюнета с нескрываемым недоумением и пытался осмыслить сказанное. Впервые он не знал, что ответить и как реагировать на очередную глупость Кирилла. Подросток, конечно, и раньше, бывало, вёл себя невразумительно, но сейчас степень абсурда в его словах достигла своего апогея. Он точно в своём уме? Говорит невесть что и смотрит так растерянно и напуганно, словно Даня сделал что-то немыслимое. Может, ему там на его соревнованиях голову повредили? А что? Для спортсменов это обычное дело, часть спортивной карьеры, так сказать. А как иначе можно было описать все те абсурдные вещи, которые выкинул Кирилл за последние двадцать минут. Сорвал Дане написание портрета с натуры и похерил такую масштабную работу по заполучению студии в своё единоличное пользование на четыре часа. Кстати, у художника ещё было три часа на то, чтобы успеть сделать хотя бы набросок портрета, дорисовывать который всяко уже придётся дома. Но Кирилл явно не торопился обнажаться и начинать позировать для будущего шедевра искусства. Стоял как истукан с открытым ртом и только тяжело дыша пялился на Даню так, словно чего-то ждал. В звенящей тишине здоровые классные часы тикали оглушительно громко. Молчание явно затянулось, но напряжение повисшее в воздухе между ними можно было ножом резать. Даня всё ещё силился понять, что произошло, прежде чем что-то ответить, но это казалось невозможным. Кирилл наконец отошёл от шока, и сложно сказать, что послужило спусковым механизмом, но он вдруг резко сорвался с места, пересёк студию и вылетел из помещения громко хлопнув на прощание дверью. Академия изящных искусств стремительно пустела. В выходной день пар у студентов было немного и им, ровно как и преподавателям, нетерпелось покинуть учебное заведение, приобщившись к долгожданным выходным. Одинокая душа изредка мелькала в коридоре, суетливо спеша по делам или вовсе прочь из академии. И только Даня, озадаченно глазея на дверь, за которой мгновение назад скрылся один до боли непредсказуемый юноша, предвосхищал, какими насыщенными и увлекательными будут следующие три часа его жизни, проведённые в одиночестве в пустой студии в ожидании возвращения в академию преподавателя по живописи.***
Виталя со всех ног мчался по кирпичной кладке мостовой простирающейся вдоль Гранд-канала. Цветные кукольные домики длинной вереницей устремлялись вдаль и также один за другим оставались позади стояло им пропасть извиду. Ветер сегодня был неожиданно сильным и порывистым, он забирался за пазуху и холодил кожу под тонкой рубашкой. Наверное, стоило начать одеваться теплее. Ласточки летали очень низко должно быть это снова к дождю и на сей раз не слабому. Тяжёлые тучи застилали небосвод, в воздухе пахло сыростью и мокрым асфальтом. Виталя тяжело дышал, приближаясь к месту встречи. Неужели такое долгожданное свидание, окажется под угрозой из-за какого-то дождя? А ведь он целую неделю ждал этого момента, и вот теперь всё грозилось сорваться в любой момент. А что, если Он не придёт? Посмотрит на эту ужасную погоду и предпочтёт, не теряя времени почём зря, добраться поскорее до дому, пока дороги не размыло окончательно, весь день то и дело шёл дождь. Или оскорбится тем, что Виталя так сильно опаздывал, явно демонстрируя тем самым неуважение к своему спутнику, который принадлежал к столь почитаемой семье в Италии. Все эти «если бы да кабы», доводили до ручки. Виталя всё равно не сможет предугадать всего, даже если будет очень стараться. И что чувствует юноша, ему тоже невдомёк, ведь он плохо понимал даже то, что чувствовал сам. Влюблённость? А была ли это она, если он определённо испытывал желание? И если это была всего навсего страсть, тогда почему он постоянно думал о парне и тосковал? Вопросов было больше, чем ответов, и как долго продлятся эти эмоции, сказать не мог даже он сам, но надежда на то, что в дальнейшем между ним и юношей что-то выйдет не покидала сердце архитектора. Думает ли Он о том же прямо сейчас? Конечно, нет. Бред какой-то. Лёня сейчас если о чём и думал, то только о том, что Джульяна предусмотрела всё, кроме обуви с до боли тонкой подошвой, которая промокла уже по пути на Гранд-канал и сейчас ощутимо промерзала. Пальцы на ногах стремительно теряли чувствительность, и мокрая ткань длинных гольфов не способствовала сохранению ими тепла. Лёня не представлял себе, как протянет в мокрой обуви следующие несколько часов, да ещё и гулять в них отправится по всё тем же лужам. После такой встречи он точно заболеет и сляжет с инфлюэнцой, на несколько недель, не меньше. И ведь не уйдёшь же уже домой с места встречи, даже несмотря на то, что архитектор опаздывал. Обещал же, что дождёшься, за язык никто не тянул. Тогда это уже будет неуважение с его стороны и признаком плохого воспитания. Архитектора-то хоть понять можно в этом случае, а Лёня просто поступит некрасиво, так дела не делаются. Но что делать-то, если проблема приходит оттуда, откуда её и не ждали ни разу? Раньше думать надо было. Теперь никуда уже не денешься, если вон он мчит на всех парах прямо по лужам к одиноко расположившемуся под навесом юноше на долгожданную обоими встречу. Виталя едва успел затормозить, чтобы не вписаться в растерянно разглядывающего его подростка и тут же согнулся пополам, приводя дыхание в норму. Вид у него, конечно, был потрясающий: волосы были взъерошены и торчали в разные стороны, щёки раскраснелись и пошли пятнами, пробивавшимися даже из-за белого воротничка на шее, дыхание тяжёлое, загнанное, а извечные классические брюки были грязными по самое колено. Лёня едва сдерживая смех, широко улыбнулся. Было что-то в этом архитекторе такое, чего Лёня не встречал в людях раньше. Круг общения у подростка, конечно, очень отличался от свойственной простолюдинам компании, но то, что он испытывал, глядя на архитектора, сравнимо скорее с глотком свежего воздуха, с предвкушением от непрочитанной ещё новой книги. Что-то такое не очевидное, но грядущее и желанное больше всего на свете. По сравнению с Виталей, юноша выглядел как всегда безупречно. Парень любовался им словно изысканной статуэткой и глупо улыбался, как в первый раз. — Доброго дня. Простите мне моё опоздание. Я так виноват... — Виталя вглядывался в темноту чужих глаз, подбирая каждое слово. — Добрый день. Вы предупреждали, что ваше опоздание возможно. Я и не ждал вас вовремя. И мы же договаривались, можно на «ты». — Тогда почему вы обращаетесь ко мне на «вы». — Виталя в очередной раз широко улыбнулся, а Лёня смутился с непривычки. — Потому что вы обратились зачем-то ко мне на «вы». — Он увёл взгляд в сторону, чтобы не захлебнуться изумрудной глубиной. — Потому что я безмерно вас уважаю. Виталя с замиранием в сердце вслушивался в каждое слово, произнесённое юношей и силился не потерять связь с реальностью. Но та напомнила о себе, как раз тогда, когда дело до неё не было обоим парням и после внезапного оглушительно грянувшего грома, на землю стеной обрушился страшный ливень. Видимость на Гранд-канале мгновенно снизилась вдвое, и парни находясь под навесом здания, оказались отрезаны от жизни снаружи сплошным мокрым зановесом, от которого веяло холодом. Лёня потрясённо, безнадёжно вглядывался вдаль, с ужасом представляя свой долгий путь домой. А Виталя был вынужден обречённо признать, что свидание испорчено. Людей на улице уже совсем не было, и Гранд-канал всецело принадлежал им, по воде не плавали миниатюрные гондолы и не читали стихи гондольеры, а в воздухе не кружили отголоски симфонии. Радиусом в сотню метров вокруг не было ни души и только они вдвоём, укрывшись под навесом, любовались пустотой всегда шумного канала в Венеции, как прекрасной картиной, и наслаждались одиночеством. Виталя судорожно соображал, как не позволить свиданию оказаться испорченным полностью, и что стоило предпринять ему, как человеку который всё это затеял, теперь, когда история пошла не по плану. Если юноша окажется не доволен их первой намеренной встречей, был ведь шанс, что во второй раз он попросту не придёт. Поэтому сказать что-то вроде: давай в другой раз, после его такого постыдного опоздания, было бы отвратительным поступком. Он обязан был найти выход из положения, учитывая вновь открывшиеся факторы, но свидание должно было состояться! — Может, ко мне? — Виталя ляпнул первое, что пришло в голову, так и не успев проработать эту идею как следует. — Ну, то есть я живу здесь совсем близко и мы вполне могли бы переждать ливень у меня дома. Лёня хлопал глазами, удивлённо уставившись на архитектора и спешно обдумывал внезапно поступившее предложение. Если они окажутся в помещении, то будет слабая надежда на то, что обувь немного подсохнет и носки наверняка уж высохнут, а ноги согреются в тепле. Всё лучше, чем в луже стоять, поэтому очевидно стояло попробовать. — Если… только переждать, — Лёня сам не знал, от чего вдруг так сильно покраснел, но воспрепятствовать этому никак не мог. Он никогда не ходил в гости и никогда не был на светских приёмах, которые время от времени устраивали отцовские знакомые. И хотя он знал, что среди простолюдинов такая практика была распространена, для него же это будет первый опыт похода в гости. Что если он сделает что-то не так и когда нужно уходить из гостей, чтобы не показаться навязчивым или нетактичным? Достаточно ли знаний этикета, чтобы впервые оказаться в чужом жилище, или нужно обладать большей осведомлённостью в этой отрасли? — Я разве вас не стесню? — О полно вам! — Виталя ласково улюбнулся. — Я буду просто счастлив, если ты сделаешь мне такое одолжение. Шум дождя, отрезающего их маленькое укрытие от протяжонной территории Гранд-канала, перебивал роящиеся мысли в голове, но даже под этот оглушительный грохот Лёня слышал биение своего сердца. Мокро, холодно, но так всё равно! Парни неслись что было сил по кирпичной кладке, которую насаждали широкие лужи, навстречу порывестому ветру и хлёсткому проливному дождю. Ноги были уже насквозь мокрыми, поэтому избегать очередной лужи не было никакого смысла. Лёня сперва собирался воспользоваться зонтом, но ветер был таким порывистым, что так и норовил вырвать его из рук. Вещица, предназначенная защищать своего хозяина от влаги, довольно скоро пришла в негодность, стоило ей один раз опасно вывернуться наружу, к тому времени Лёня был уже порядком намокший. Он торопливо свернул зонт, надеясь на то, что тот ещё можно починить и ускорил шаг, переходящий в бег, следуя за своим проводником. Над головой бушевала стихия, била молния и оглушительно гремел гром. Ливень никак не утихал, пополняя каналы пресной водой. Казалось, на небосводе воцарилось безумее переполненных яростью Богов. Воздух пропитался влагой и обжигал холодом лёгкие изнутри, но это не имело никакого значения, когда Он бежит впереди. Штаны уже по колено мокрые от брызг и в ботинках характерно хлюпает, а в груди взрывается эйфория и эмоции хлещут через край. Ничего подобного Лёня ещё не чувствовал. Он вообще не был склонен к безрасудным поступкам, но сейчас хотелось, чтобы это не заканчивалось. Было холодно и мокро, но так хорошо. Мысли о том, что он может простудиться и слечь надолго в постель, давно покинули его голову. И сейчас только Он, как путеводная звезда, заполнил неравнодушное сознание. Дома архитектора они достигли довольно быстро, Лёня даже не успел вымокнуть до нитки и почти не замёрз, но всё равно оказаться в тепле чужого жилища он был не сказано рад. Обстановка внутри выглядела довольно плохо. Старые половицы с потрескавшейся местами облетевшей краской пронзительно скрипели и проседали под ногами. Стены потёртые в тусклом освещении одного ржавого кандилябра, казались зловеще убогими. Из холла, если его можно было так назвать, вела лестница на второй этаж, и она также не внушала доверия привыкшей к роскошной жизни личности подростка. Мебель, находящаяся в коридоре, выглядела старой и обветшалой, и Лёня бы усомнился, что в этом доме кто-то проживает по сей день, если бы рядом не стоял архитектор. — Виталя, это ты? Внезапный оклик из комнаты заставил Лёню вздрогнуть и попятиться обратно к двери. — Да, Эванджелина. Это я! Архитектор же, между делом, скинул сумку и пакет на пол и принялся разуваться, попутно отвечая на вопросы. — Там такой страшный дождь, надеюсь, ты взял зонт. — Да, погода и впрямь шепчет. Я его забыл. Лёня определённо слышал шаги доносившиеся из комнаты, и направлялся их обладатель, по всей видимости, сюда. — Какой ужас. Ты должно быть насквозь вымок? — Ничего страшного. Там такой ветер, что никакой зонт не спасёт. Архитектор закончил с обувью и взял её в руки явно намереваясь отнести сушиться. — Это совершенно не оправдывает твою рассеянность. В этот момент в коридоре показалась женщина преклонного возраста, полноватая, в стареньком потрёпанном халате и в тапочках. Лёня обомлел от ужаса, когда взглянул в её стеклянно белые глаза, и едва успел зажать рот рукой, чтобы не закричать во всё горло. Виталя заметил его реакцию и поспешил приблизиться к юноше. — Виталий, ты не один? — Эванджелина не могла видеть, но слышала превосходно, и, хотя крик Лёня подавил и не издал не звука, движение с разных сторон в комнате говорило о наличии в доме гостя. — Да, Эванджелина. Это Леонид. Он мой друг. Вы не будете протъев, если он побудет у нас пока не обсохнет его одежда и обувь? — Нет, конечно. Что за глупости? Пусть остаётся, сколько захочет. На самом деле Лёне уже совершенно не хотелось здесь находиться, и он был готов отправиться домой насквозь мокрым, но архитектор так уверенно заглядывал в его глаза и так ласково гладил по плечу, что невозможно было просто вырваться и убежать. Парень мягко улыбаясь смотрел в юношеские карие глаза и успокаивающе поглаживал всё ещё зажимающую рот, кисть. В конце концов Лёня поддался на его немые уговоры и пошёл навстречу. — Д-добрый день. Простите за столь внезапный визит, — его голос едва слышно дрожал, но это можно было списать на холод. — Какой вежливый молодой человек. — Эванджелина мягко улыбнулась. — Проходите, пожалуйста. Располагайтесь. Виталя облегчённо выдохнул. Напряжение развеялось, и юноша вроде уже не выглядел столь ошарашенным увиденным внешним дефектом. Архитектор благодарно кивнул и так же одним жестом головы предложил наконец пройти в дом. — Вы, наверное, замёрзли? Идёмте, выпьем чаю. — Эванджелина прошла мимо мальчиков на кухню, пока Лёня дрожащими пальцами стягивал обувь, откуда сразу же послышался треск разогревающегося чайника. Виталя забрал обувь парня и направился в гостиную, которая по совместительству служила спальней для Эванджелины. Он развёл огонь в камине и расположил подле обувь, оставляя её сушиться. Лёня нерешительно заглянул в ту комнату, где возился архитектор и, не теряя времени, осмотрелся. В маленькой комнатушке теснились окно со старым креслом возле него, в котором покоились спицы с пряжей на них, небольшой камин и диванчик, аккуратно застеленый тёплым пледом. На полу лежал небольшой ковёр, видимо, чтобы сидеть на нём у камина, а из стены одиноко торчал канделябр. От всего в этой комнате веяло старостью и бедностью, но пылью на удивление не пахло и нос не забивался от неприятного запаха. Видимо, чистоту поддерживали даже в этой холупе. — Идём. Я дам тебе сухую одежду. Пока Лёня осматривался к нему приблизился архитектор, который наконец закончил с камином и позвал за собой на второй этаж. Лестница нещадно скрипела под ногами, и это ужасно раздражало чувствительный слух юноши. Наверху оказалось две комнаты и лестница на крышу, в одном из помещений и обитал парень. В комнате царил творческий беспорядок. Стол наводняли чертежи, грифельные карандаши, какие-то книги и тетради, должно быть, предназначавшиеся для учёбы, не до конца проработанные детали чертежей с расчётами и краски с гязными кистями. Витале, конечно, стоило только пересечь порог комнаты, как он бросился к столу торопливо прибираясь, а Лёня только мягко улыбнулся, глядя на всю эту суматоху и радуясь, что не он один такой. Лёня неспешно приблизился к столу и заглянул в один из чертежей. На нём лист был поделён на две части: правая сторона представляла собой чертёж с расчётами, а левая — картинку в цвете с чётко прорисованными гранями. Лёня едва коснулся пальцами силуэта человека в одной из ниш, который показался ему смутно знакомым. — Кто это? Их взгляды неожиданно встретились и архитектор поспешил отвести глаза. — Четыре важнейших достоинства доминиканцев: Благоразумие, Справедливость, Стойкость и Умеренность. Лёня вдруг задрожал не от холода. — Это та сама постройка для моего отца? В комнате стоял немой полумрак и Лёня сам не заметил, как перешёл почти на шёпот. — Да. Это она. Виталя забыл про бардак и то, что кисти всё ещё нуждаются в том, чтобы их помыли, когда юноша с такими цепкими глазами, стоял так близко. — Когда вы её достроите? Виталя не смог сдержать улыбки, неосознанно наклоняясь ближе. — Мы только начали строить. Наверное, через год. Так захотелось дотронуться до его щеки, скользнуть пальцами по шее и забраться за ворот рубашки. — Вы покажете мне её? — Лёня увязал в зелени чужих глаз и даже стучащий по подоконнику дождь не мог выдернуть его из этой заводи и вернуть в суровую реальность. — Я сочту это за честь. Только когда всё будет готово. Виталя чувствовал, как жар расползается под мокрой рубашкой по всему телу, и боялся обжечься об эти сумасшедшие чувства. Сказать что-либо ещё подросток не успел, потому как снизу послышался крик Эванджелины, зовущей всех на чай. Виталя тут же спохватился и поспешил к шкафу, из которого извлёк несколько кофт для себя и своего гостя, а также пару тёплых штанов и носков. Он коротко обронил просьбу переодеться, адресованную юноше, и, взяв свой комплект, направился в коридор. Через пару секунд Лёня услышал, как хлопнула дверь соседней комнаты. Подросток приблизился и взял в руки кофту. Едва ощутив слабый запах, Лёня приблизил вещь ближе к лицу и вдохнул снова. Кофта пахла влажностью и свежестью, словно сад после дождя, слабый, но завараживающий запах. Юноша быстро отнёс её от лица, непроизвольно краснея. Если архитектор увидит то, что позволяет себе делать мальчик из знатной семьи в его комнате, позор будет страшный. Поэтому Лёня решил не терять больше время попусту и переодеть наконец свои мокрые вещи на хоть и чужую, но тёплую и сухую одежду. Он успел только натянуть штаны, когда в дверь тактично постучали. Сердце почему-то ушло в пятки. — В-войдите! — Лёня наспех одёрнул кофту и встал по стойке смирно. — Вы готовы? Оуу… — Виталя нерешительно заглянул в комнату и тут же встал как вкопанный. Кофта, которую он дал юноше оказалась тому великовата. Рукава почти скрывали руки, а длина достигала бёдра. Виталя расплылся в улыбке, глядя на то, как мило стал выглядеть подросток. Ну вариантов-то на самом деле особо не было, да и штаны вроде оказались как раз. Лёня смутился, когда архитектор внезапно принялся его разглядывать в этих неказистых одеяниях. Они были немного большими, несуразными и не изящными. Лёня предпочитал, чтобы им любовались в изысканной дорогой одежде, которая обтягивала каждый сантиметр, а не в этом тряпье, но его желания не спрашивали. Тяжёлое молчание повисло в комнате до тех пор, пока Виталя не осмелился попросить. — Дай мне одежду. Лёня не сразу понял, чего от него хотят, но через пару секунд дошло. Он взял свои влажные вещи и отдал их архитектору, который уже держал подмышкой свои вещи. — Эванджелина ждёт нас. Идём. Лёня послушно последовал за ним, а когда они спустились вниз, архитектор внезапно предложил: — Идите пока на кухню. Я скоро. — и не дожидаясь ответа парень вновь удалился в гостиную, где принялся развешивать вещи. Лёня понятия не имел, что делать. Архитектор, конечно, сказал ему идти одному, но Лёня находился в чужой квартире и перемещаться по ней без хозяина стеснялся и опасался. Кстати, а кем приходилась зодчему эта женщина? Мамой? Нет, скорее бабушкой. Или, может, дальней родственницей. Вопросов было больше, чем ответов. Но ходить по дому одному юноша так и не решился. Только когда Виталя вернулся в коридор и обнаружил жмущегося к стене подростка, он кивнул ему в сторону кухни, предлогая проследовать за ним. Интерьер кухни мало отличался разнообразием: покосившийся буфет с облупившейся местами краской, маленький столик у стены и простенькая печюшка работающая на углях. Погода на улице хоть всё ещё и хмурилась, но дождь, кажется, закончился. Однако света всё равно в помещении не хватало, поэтому Виталя зажёг канделябр. — Вы голодны? — он обратился к Эванжелине, которая уже разлила чай по чашкам и теперь тот одиноко дымился на столе. — Думаю, нам здесь всем не помешает поесть. — Женщина мягко улыбнулась, присаживаясь за стол. Лёня не знал, что делать, но архитектор подсказал ему, указывая за стол. — И то верно. — Виталя подошёл к окну, открыл одну из рам и вытащил оттуда небольшую кастрюлю. Лёня так удивился, что даже рот открыл и вытянул шею, чтобы лучше видеть. Но он всё же вовремя себя одёрнул и сел нормально. Виталя же тем временем поставил кастрюльку на печь и развёл в ней огонь. Похлёбка стала согреваться. А архитектор неспешно достал из буфета тарелки и через пару минут уже разливал вариво по ёмкостям. Лёна потерял дар речи, когда осознал, что в крупной посудине была еда. Она же не могла сейчас так быстро свариться? Значит, она была готова уже давно! Лёня грешным делом подумал, что его хотят отравить, но когда обитатели этого дома вдруг начали есть, сомнения неминуемой смерти безоговорочно отпали. Ну либо это как в Гамлете — массовое самоубийство намечается. Но ведь еда не может храниться в помещении больше двенадцати часов, это исключено! Джульяна всегда готовила на всю семью непосредственно перед трапезой и то, что хозяева не съедали, она сразу утилизировала. Тогда как эти люди умудрились сохранить еду так долго? Что это за штука, из которой архитектор достал кастрюлю и что ещё находилось в странном ящике за окном? — Почему ты не ешь? Истеричный поток сознания прервал удивлённый голос зодчего, который следил за юношей во все глаза. Лёня словно по приказу отмер и взгляд сразу же стал более осмысленным. На задворках сознания ютилась мысль, что стол, мягко говоря, не дооснащён приборами, которыми привык пользоваться ребёнок из высшего общества, но хоть одну ложку в руки ему дали, значит, уже позаботились. В чужой монастырь со своим уставом не ходят, поэтому легче было подчиниться тем правилам, которые здесь уже были. Он пару раз растерянно моргнул и окунул ложку в похлёбку. Виталя настороженно следил за каждым действием юноши и безуспешно пытался понять, о чём тот думает. Конечно, знать таких подробностей он не мог и близко, но напряжённый и опустошённый взгляд карих глаз свидетельствовал о том, что их обладатель что-то усиленно обдумывает, а значит, нужно быть на чеку. Лёня едва отправил первую ложку в рот, как тут же заметно нахмурился. Разумеется похлёбка ему не понравилась, что не укрылось от внимательного взгляда архитектора. Этого стояло ожидать ведь им далеко было до высокой кухни, хотя Эванджелина вчера похвалила его суп, да и Витале казалось, что похлёбка удалась. Похоже, не в этот раз. На душе сразу как-то поплохело. Он не собирался вообще-то угощать своей едой высокопоставленных гостей, просто обстоятельства так сложились. — Возьми хлеб. Так вкуснее будет. — буркнул Виталя, доедая свой кусок. Лёня поднял на него взгляд, после чего уставился на нарезанный тёмный хлеб. В повседневной жизни Лёня практически не ел хлеб, как и вся его семья. Еды дома было очень много и у них не было необходимости набивать живот мучным тестом, которое бродит внутри и медленно переваривается, да и вкуса у того не было особо никакого. У свежего он мог ещё корочку пожевать, но в целом пристрастия к хлебу у него не было. Это пища предназначенна для бедняков и ничего уж тут не поделаешь. Но если сейчас есть шанс, что тесто скрасит вкус похлёбки, то, наверное, стоило попробовать. Лёня взял маленькую краюшку и начал жевать её с супом. На удивление немного это помогло. — Неправда, Виталя. Похлёбка тебе удалась на славу в этот раз. Эванджелина ободряюще улыбнулась, а Лёня вдруг подумал, что если такое на вкус получается блюдо, которое удалось, то каким оно было бы в своём неудачном исполнении? Разумеется до конца похлёбку юноша не осилил, и закончил он последним, больше в горло не лезло. Было не то чтобы не вкусно, с хлебом так он даже осилил пол тарелки, но больше откровенно не хотелось. Когда основное блюдо оказалось доеденно, Виталя убрал со стола и оставил только чай, но Лёня и глотка сделать не успел, как Эванджелина вдруг всплеснула руками. — Какая же я рассеянная, совсем забыла. Там же ещё сухари остались к чаю. Виталя достань их из буфета. — Точно. Парень торопливо встал, порылся в буфете и вскоре перед Лёней на столе предстала низкая корзинка со странным содержимым. Лёня вообще не понял, что перед ним. Это выглядело плохо, скорее напоминало угольки. Обитатели дома тут же принялись уплетать содержимое корзинки. Они макали его в чай, после чего громко хрустели, жмурясь от удовольствия. Лёня смотрел в корзинку, затем на людей напротив него и не мог понять, как это можно было есть. По его сугубо личному мнению, еда должна выглядеть аппетитной, она не должна пугать своим внешним видом и заставлять задуматься, а съедобно ли это вообще. Но обитатели дома с таким аппетитом и так громко жевали, что Лёня решил поддаться этому безумию. Подросток не собирался окунать кусочек того, что оказалось у него в руках, в чай, потому как объект противно сыпался, а пить потом напиток с крошками Лёня не хотел, поэтому он торопливо закинул уголёк в рот не глядя, чтобы не дать себе возможности передумать. Глаза тут же удивлённо расширились, зубы с неимоверным усилием заскользили по сухарю, расскусывая его на кусочки. По нёбу царапнула твёрдая корка, а дёсна заныли. Виталя потрясённо наблюдал за вселенскими страданиями в глазах подростка и едва сдерживал смех. Хорошо, что Эванджелина не видела такой реакции гостя на её сухарики с сахаром, её бы точно удар хватил. — Что это? — юноша прожевал наконец сухарь и решил дать волю хоть капле переполняющих его эмоций. — Оно же испорченное. — Как испорченное? — Эванджелина тут же всполошились и обратилась к Витале. — Что-то не так с сухарями? — Нет. — Виталя широко улыбнулся подростку, который судорожно смачивал горло чаем. — Думаю, мой друг просто не так выразился. Он так довольно лыбился, что Лёне захотелось встать и уйти, но это было не вежливо. — Просто, полагаю, он пробует это угощение впервые. «Угощение! Да как у него только язык повернулся!» — Лёня едва не задохнулся от негодования. — Да ну. Неужели правда. — Эванджелина заливисто рассмеялась. — Тогда мы просто обязаны дать тебе распробовать сухари как следует! — она вдруг стала говорить так уверенно и энергично, что Лёня всерьёз испугался. — Виталя, разогрей молоко и добавь туда ложку мёда. Он в коморке стоит. Можешь взять баночку. По такому поводу и открыть не жалко. Архитектор поспешно кивнул и вновь направился к той самой раме окна, из-за которой извлёк кастрюлю с супом. На этот раз в его руках оказалось молоко, после чего Виталя достал железную кружку из буфета и налил в неё жидкость. Молоко отправилось на печь разогреваться, а парень тем временем покинул кухню, удаляясь в коморку в поисках мёда. В следующий раз он вошёл в комнату уже со сладостью и, откупорив банку, добавил ложку мёда в согревшееся к тому времени молоко. Затем готовый напиток, отправился в фарфоровую кружку и был подан к столу избалованному высокой кухней подростку. Юноша растерянно вглядывался в ёмкость с молоком, когда Виталя вернулся на своё место за столом и взял сухарик в руку. — Окуни один в молоко, подержи и попробуй. Не понравится, можешь не есть. Лёня поднял на него глаза и снова опустил в кружку. Он решил дать сухарям второй шанс произвести первое впечатление. Всё же ради него обитатели дома банку с мёдом открыли, хотя жили они очевидно очень бедно, а мёд считался дорогим удовольствием среди низших слоёв населения. Подросток ухватил один сухарик и окунул в молоко. Хлеб размяк, и во рту появился приятный привкус молока с мёдом. На сей раз всё оказалось не так плохо. До Лёни наконец дошло, что сухари это хлеб, который, судя по всему, очень долго лежал и никто его не ел, поэтому его постигла такая суровая участь. Но угощение по итогу ему даже понравилось, и он ел, пока в кружке не закончилось молоко, а живот не оказался полным. Виталя улыбался глядя на юношу и чувствуя, что обстановка за столом потеплела, вместе со смягчившемся нравом гимназиста. А Эванджелина просто пила свой чай, наслаждаясь редким наличаем гостей в доме. Когда архитектор открыл дверь в свою комнату и пропустил вперёд юношу, на улице на удивление посветлело и в окно стали пробиваться первые лучи закатного солнца. Дождь закончился, а через окно на небе виднелось зарево. Виталя не знал, чем бы они могли заняться в его комнате, к тому же он очень хотел, чтобы это первое свидание было у них особенным и тут ему в голову пришла идея. Лёня слегка опешил, когда архитектор вдруг потянул его на выход из комнаты, попутно протягивая подростку его высохшую обувь. Парень направился к пожарной лестнице, взобравшись по которой, он открыл люк и выбрался на крышу. Лёня так и стоял внизу, растерянно глядя зодчему вслед до тех пор, пока его не позвали за собой, и юноша, не раздумывая ни минуты, натянул ботинки и полез следом. Там же опасно, ты плохо знаешь этого архитектора, мало ли что ещё придёт ему на ум — шептал здравый смысл, но кто его станет слушать? На улице пахло озоном и свежим, пропитанным влагой воздухом. Лёня вдохнул этот потрясающий аромат полной грудью и медленно выдохнул. Небо пылало красным. Редкие облака отбившись от основной массы неспешно плыли по небу туда, куда их гнал ветер. А солнце клонилось к горизонту. Крыша была усеяна мелкими лужами, переливающимися на солнце, а на Гранд-канале спокойно играла классическая музыка и изредка мелькали проходящие по улице люди. Лёня засмотрелся на эту красоту, забывая обо всём на свете. Сердце билось в груди, как сумасшедшее. Он не мог надышаться влажным озоном. Виталя издали любовался растерянным взглядом подростка и облегчённо улыбался. Он знал, что юноша оценит его жест, и чувствовал в этом свою заслугу. Всё-таки угодил не едой, так хоть атмосферой, но молчать и дальше он не хотел. Желание узнать подростка получше, доводило до безумия. — Тебе нравится? — Он подошёл ближе к краю, огибая юношу и заглядывая в глаза шатена. — Это место прекрасно. — Лёня не мог оторваться от заката, настольно это было завораживающее зрелище. — Что ж, я рад. — В лучах закатного солнца аккуратные черты лица подростка стали ещё прекраснее. Виталя не мог оторвать от них глаз. — Сухари по итогу тоже оказались не столь ужасны? Лёня закатил глаза. — Да. И они тоже. Виталя улыбнулся ещё шире. — Дома так не покормят. — Значит, для меня это тоже получилась своего рода экзотика. — Лёня отвёл взгляд от пленительных зелёных глаз. — Приходи ещё. Постараюсь удивить тебя. Если смогу. У подростка вдруг мелькнула мысль, что было бы здорово запечатлеть столь неповторимый закат, после грозы, и тут его словно молнией поразило. Он же совсем забыл поблагодарить архитектора за своё изображение. — Я хотел выразить тебе свою признательность за мой портрет, твоего авторства, — подросток неожиданно смутился. — Он просто потрясающий. Лучше работы я не встречал. Виталя растерялся от такого заявления, и по спине побежал холодок не от пронизывающего ветра. — Спасибо, конечно, но мой уровень далёк от совершенства. Профессионалы своего дела рисуют в сотни раз лучше меня. — Я бы поспорил. Юноша едва заметно помрачнел, но Виталя увидел это. — Почему же? — Отец пригласил домой именитого художника, и тот нарисовал наш семейный портрет, глядя на который я ничего не чувствую. Архитектор приоткрыл рот от изумления, но вовремя закрыл, чтобы не показаться глупым. — А глядя на мою работу, выходит, что-то чувствуешь? Лёня понял, что его застали врасплох и сердце испуганно затрепетало в груди. — Чувствую. Виталя не знал, от чего не мог сдержать очередную улыбку. — И что же? На лице подростка можно было увидеть, как старательно он подбирал каждое слово. — Волнение. Трепет. Покой. Жизнь — не преукрашенную, а такую какая она есть. Искренность. Всё, чего нет в нашем семейном портрете. Виталя осознавал всю опасность этого момента и напряжение в чужом голосе. Сейчас у него была возможность узнать, что беспокоит подростка и угнетает его беззаботную юность, правда только в том случае, если он спросит обо всём очень мягко и ненавязчиво, но и сойти теме на нет ни в коем случае не позволит. А с другой стороны, перегни он палку и хрупкий юноша закроется от него, возможно, навсегда. Поэтому действовать нужно было обдуманно. — И какую же искренность? Мог ли юноша подразумевать под этим определением, искреннее чувство симпатии архитектора. — Ту, которая обычно есть между родными людьми, — Лёня болезненно опустил глаза, а Виталя едва разочарованно выдохнул. — Разве в вашей семье её нет? — Нет. Лёня не знал, зачем говорит всё это мало знакомому человеку, но здесь и сейчас ему безумно хотелось высказаться. — Почему? — Виталю уже несло. Ему было страшно интересно. — Потому что… — он тяжело резко выдохнул, — мы всё время пытаемся соответствовать статусу нашей семьи. — Не радовало уже не небо не город, Лёня стоял, как в воду опущенный, полностью погружённый в свои мысли. — Все люди улыбаются, когда хотят улыбаться, а мы — когда надо. И тут Виталя снова подумал о том, что он ни разу не видел, как юноша улыбается, а ведь сейчас самые счастливое и беззаботное время в его жизни. Вполне возможно, что подросток слишком гипертрофированно воспринимал происходящее, юношеский максимализм никто не отменял. Но ведь и Витале не понять всех заморочек знатных семей. Может, и там не как у Христа за пазухой было. — Значит, нужно не бояться что-то менять и дать себе возможность расслабиться. — Виталя и сам не знал, откуда в нём взялось столько энтузиазма, но ему вдруг очень захотелось утешить подростка, заполнить пустоту в его душе новыми эмоциями. Разбавить такой безэмоциональный диалог новыми красками. — Разрешите пригласить вас на танец? Виталя уважительно склонил голову и протянул парню руку, приглашая его стать своим партнёром на одну композицию. Лёня замер, растерянно глядя на раскрытую ладонь, слишком внезапным было это предложение и партнёр непредсказуем. Он мешкал, опасался доверять едва знакомому человеку, но так хотелось попробовать сегодня, сейчас. Это же было до неприличия странно танцевать с мужчиной, но пол часа назад для Лёни и принимать пищу бедняков было ужасно непривычно, так чего уже удивляться. А ведь ему в конце концов даже понравилось. По пальцам пробежала дрожь, когда он представил, как бы смотрелся такой запретный, желанный танец со стороны. Скулы мгновенно обожгло смущением. Чужие бездонные глаза пылали в лучах закатного солнца, словно лесную зелень охватывал неукротимый огонь. Лёня горел вместе с ним. — Давай. Никто ничего не узнает. Здесь только мы. Виталя незаметно для себя перешёл на шёпот и говорил так мягко, ласково, чтобы не спугнуть эту робкую зрительную связь, возникшую между ними. В груди такое живое, горячее, трепещет, бьётся взволнованной птицей о жёсткую рёберную клетку. Кажется, вот-вот вырвется наружу. Лёня нерешительно мягко коснулся чужой ладони, повёл пальцами по сероватой коже, и дыхание сбилось с привычного цикла, растворяясь в моменте. Чужие руки холодные, нетерпеливые. Пальцы длинные, самые ласковые на свете. А Лёне вдруг они кажутся обжигающими, на контрасте со своими. Витале хочется прикоснуться к матовой светлой кожи губами, ощутить пульс на запястии и проследить витееватые дорожки вен. Он осторожно оплетает кисть пальцами и притягивает подростка к себе. Другая рука удобно ложится на чужую талию, которую едва ли можно прощупать через плотную вязь. Виталя увязает в тёмной безне любимых глаз. В них плещется покой, смирение и грусть, и Виталя готов на всё, что угодно, только бы этот нежный ангел улыбнулся ему хоть раз. Лёня смущается сильнее с каждой секундой. Взгляд уводит, предпочитая разглядывать крышу под ногами, лишь бы не сгореть заживо. Плечи у Витали крепкие, надёжные, руки подсознательно впиваются в тёплую ткань на них, в поисках опоры. Они так чертовски близко, что Лёня невольно опять отмечает превосходство его роста над своим почти на пол головы. — Просто доверься мне. Лёня вскидывает взгляд и вязнет в нежности, сковывающей по рукам и ногам. Виталя улыбается ласково и вслушивается в музыку на канале, подстраиваясь под её ритм. Осторожно ведёт правой ногой вперёд, давая понять партнёру своё намерение двигаться. Лёня видит, отступает левой ногой назад и забывает обо всём на свете. Шаг в сторону и вперёд, затем назад и ещё раз чуть быстрее и снова. Отдайся музыке, растворись в мгновение, почувстуй сердцем и позволь ему вести. Ему, такому внимательному и обходительному прямо сейчас. Ведь он уже совсем не чужой тебе человек. Раз, два, три. Раз, два, три. Виталя улыбается юноше так искренне, так тепло. Талию отпускает, руку вместе с Лёниной вскидывает и мальчик по энерции проходит под ней, теряясь в эстетике момента. И снова его притягивают ближе, сдавливают пальцами бедро. Лёне кажется, что этот потрясающий вечер самый жаркий за весь осенний период. Шаг назад, в сторону, вперёд. Близость такая головокружительная, что кажется, время останавливается. Музыка ускоряется, становится едва уловимо громче. На желанных губах замирает слабая улыбка и взгляд озарной, игривый, весёлый. У Витали обрывается сердце в груди, дыхание замирает. Впервые он видит, как мальчик улыбается, и предназначенна эта ласка только ему. Мысли сливаются, растворяются в голове пеленою забвения. Виталя поддаётся этому порыву, притягивает подростка ближе и подминает под себя, практически укладывая на колено. Лёня испуганно вцепляется в рукава чужой кофты, находясь в полной зависимости от намерений партнёра. Так близко. Между ними едва ли оставалось достаточно пространства, чтобы не сталкиваться носами, но ощущать дыхание друг друга. Музыка утихает, и Виталя возвращает оторопевшего мальчика на ноги. Глаза в глаза. Мгновение на двоих. С ним Лёня больше не был одиноким, не был богатым арестократом, а был собой. Виталя чувствует сбившееся дыхание на чувствительных губах и упускает своё. Душа рвётся к нему, манит неведомыми ощущениями, и эта связь стоила того, чтобы находиться вместе вопреки. Лёня не понимал, что испытывал, не знал, как это получилось. Этого не было раньше даже с самыми близкими, родными людьми и походило больше на то, что он захлёбывался без воды. Смятение и смущение становятся невыносимыми. Лёня едва подаётся назад, и Виталя смиренно его отпускает. Подростку кажется, что голова кружится и в ушах звенит от сумасшедших эмоций. Солнце садится. Мать будет орать. Плевать. Он делает осторожный шаг назад ещё и ещё. «Почему он так улыбается, что ноги подкашиваются?» — Мне надо домой. Он разворачивается и бежит к люку. Виталя только провожает его тоскливым взглядом. Солнце садится, и сказка заканчивается. Если бы Виталя мог, он бы никогда не отпускал мальчика из рук, но он ещё только пробивается через тернии к звёздам.***
Лёня не помнил, как быстро переоделся, и уже бежал по брусчатке в поисках экипажа. В голове стоял полный туман и перед глазами как будто тоже. Он решительно не понимал, как смог на это согласиться, что произошло потом и почему сердце сходило с ума в груди? Те места на теле, до которых дотрагивался архитектор, горели до сих пор, хотя чужие руки были очень холодными, а щёки пылали от стыда за содеянное. Как он в церкви-то появится после такого. Мать ведь в следующий праздник по традиции поведёт их с братом на проповедь. Да какая к чёрту разница! Это было лучшее, что случалось с Лёней в его благополучной жизни и единственное, чего он желал, так это вернуться в тот дом ещё раз. С архитектором было так непривычно легко разговаривать, так хорошо проводить время, что хотелось остаться. Но одновременно с этим благоговейным трепетом, в душу закрадывался ещё и неведанный доселе страх. Страх, что все эти чувства были неправильными, что думать об архитекторе в романтическом плане не допустимо для такого же юноши. Это противоестественно или...? Вообще-то Лёня, изучая творчество Уильяма Шекспира, узнал о существовании у того четверостиший посвящённых запретной любви к парню. Однако, раньше подросток полагал, что это таким образом драматург выражает очень крепкую дружескую любовь, граничащую с привязанностью к кому-то, но не являющимися таковыми на самом деле. А получается, что чувства могли быть подленными! Данное открытие потрясло юношу до глубины души. Он продолжал терзать себя на протяжении всей дороги домой. Чувства, которые всколыхнул в нём этот вечер, сложно было описать, хотя у Лёни был богатый словарный запас. Или, может быть, скорее сложно было их признать и осознать так сразу. Путь к принятию лежит через страдания, говорил Пастер, но, то ли это страдание и будет ли за ним принятие, Лёня затруднялся ответить. Хотелось узнать о собственных ощущениях больше, понять чужеродные эмоции лучше, но одновременно с тем что-то страшило подростка в этих головокружительных чувствах. Что-то настораживало и не давало ему расслабиться. Новое слишком таинственное и неизведанное, всегда сперва пугает, это инстинкт самосохранения. Но ведь архитектор уже неоднократно доказал, что ему можно доверять, и не стоило так бояться с самого начала. Может, не было ничего такого в том, чтобы попробовать и на этот раз. Вдруг его страхи опять необоснованны. Внутренний трепет всё никак не угасал, а только набирал обороты. Воспоминания о том, как улыбался архитектор, как вёл в танце, кружили голову. Он хорошо танцевал. Интересно, учился ли он где-то или было с кем танцевать раньше? Мысли бросались из крайности в крайность, беспорядочные, сумбурные, обрывистые. Дороги размыло, поэтому повозка тяжело переваливалась сбоку на бок, скрипела стропами, вязла задними колёсами в грязи. Лёню изрядно укачало за то время, что он провёл в дороге домой, хотя сегодня она и показалась короче, чем обычно. К тому моменту, когда экипаж наконец добрался до фамильного особняка, на улице уже стемнело. Лёня выбрался из повозки, и, когда за ним захлопнулась дверь, подросток с ужасом осознал, что на улице стояли сумерки. Впервые юноша вернулся домой настолько поздно. Выволочка, конечно, ему предстояла серьёзная, но это того стоило. Всё того стоило. Дворецкий семьи услужливо открыл перед юным наследником дверь и по обыкновению поклонился. Они с Лёней привычно поприветствовали друг друга, но дальше этих обрывистых любезностей беседа не зашла, потому как в холле появилась его мать. Вся её поза выражала крайнюю степень недовольства, но она старательно сдерживалась, не позволяя себе лишнего в присутствии обслуживающего персонала. Однако, взгляд у женщины был такой, что впору покаяться во всех страшных грехах и причаститься прямо здесь, стоя на коленях. Благо Лёня и сам был крепким орешком, в пятнадцать лет этим его уже не проймёшь. Стоило подростку разуться, как мать твёрдо приказала ему идти за ней в столовую, откуда немедленно были выдворенны все слуги, убирающие со стола. Отца, по всей видимости, тоже дома ещё не было, иначе он бы обязательно присутствовал на выволочке собственного сына. Мариа опустилась в кресло возле камина, Лёня же остался стоять, ожидая начала процессии. Строгий взгляд матери ни грамма не волновал подростка, который транслировал обсолютное равнодушие. На минуту это смутило требовательную женщину. — Как прикажешь мне это понимать? — её тон был холодный, а вопрос безопеляционный. — Простите мне мой проступок, мама. — Лёня старался придать голосу как можно больше равнодушия, но едва ли у него это получалось, после такого-то вечера. — Как ты посмел, явиться домой так поздно?! — Голос стал громче и надрывнее. Она с трудом сдерживалась. — Ливень начался такой сильный, что мой зонт пришёл в негодность. Видимость была почти нулевая. Я принял решение задержаться и переждать дождь в холле гимназии. Вот только дороги размыло, поэтому ехали очень медленно, а самые труднопроходимые места и вовсе объезжали. — Лёня не любил врать. Всем сердцем терпеть не мог, но выбора порой просто не было. — Допустим! Но это не даёт тебе право являться домой после ужина! Ты хоть представляешь себе, как я волновалась! Я места себе не находила! — Мариа окончательно утратила спокойствие, глядя в равнодушные глаза сына, и не узнавала своего Лёнечку. Голос холодный, сухой, нездешний, словно происходящее его никак не касалось и случилось с кем-то другим. Её прилежный старший сын никогда не был равнодушен к переживаниям матери. Или это не её прилежный сын? Лёня не чувствовал в себе ни сил, ни желания выяснять отношения с кем бы то ни было. Ему было совершенно всё равно на причитания матери, и угрызения совести тоже отнюдь его не мучали. То, что происходило прямо сейчас, скорее являлось пустой тратой времени подростка. Юноша до сих пор находился где угодно: на той крыше, на той кухне, на том канале под козырьком, только не в пределах злаполучного особняка. Ничего не имело значения для него сейчас, кроме воспоминаний самого волшебного в жизни заката. Мать могла взывать к его совести сколько угодно, но он не смог бы услышать её, даже если бы захотел. Однако, сколь каменное не делал бы старший сын семьи лицо и голос свой не понижал, материнское сердце не обманешь. — Лёнечка, ты случайно не заболел? — гнев сменился на милость, стоило Марии заподозрить, что что-то не так. Она кинулась к своему любимому сыну, обхватила за голову и прижалась губами к его лбу. Подросток остался стоять не подвижно. — Н-не понимаю, — Мариа снова прижалась к его лбу. — М-может быть. Лучше подстраховаться. — Она выпрямилась и обернулась к двери, приобнимая мальчика за плечи. — Джульяна! — Кухарка влетела в столовую спустя всего несколько секунд, словно всё это время подслушивала под дверью. — Пожалуйста, накрой ужин на одного и согрей молока с мёдом. Кажется, Лёнечке нездоровится. Женщина поспешно кивнула и покинула столовую, а Лёне вдруг почудилось, что на зубах снова захрустели сухари.