Baby, I'm just soggy from the chemo, I'm counting down the days to go, This just ain't living, And I just hope you know.
У Эрика болит голова. Он нервно мерит шагами свой небольшой кабинет, и каждый шаг глухо отражается от почти-голых стен — Эрик так и не придумал, чем их завесить, чтобы избавиться от эха. Не плакаты же вешать как в детстве, в самом деле. Старые часы возле двери, кстати, показывают пять минут второго. Ночи. Это значит, что Джейсон ушел восемь часов назад и до сих пор не вернулся, прекрасно зная, что Кингу нужен отчет о последних учениях. Шаг. Шаг, шаг, шаг — голова Эрика начинает болеть сильнее спустя полчаса беспрерывной ходьбы, но он не обращает на боль никакого внимания. Ему ли к боли привыкать после всего, что пережил? На часах ровно два. Джейсона все еще нет. Кинг резко останавливается в центре кабинета, сжимает руки в кулаки, думает: «Я точно убью его когда-нибудь», — но не звонит, потому что знает — Колчек не возьмет. Вместо этого Эрик вытряхивает на ладонь таблетку обезболивающего и садится за компьютер. Видимо, шаблон отчета придется как всегда накатать вслепую, а потом уже, когда Джейсон соизволит явиться и доложить, дополнить его деталями. Работает всегда, сработает и в этот раз. И почему он только Колчека терпит? К тому моменту, как дверь в кабинет распахивается и на пороге появляется Джейсон, привычно ухмыляющийся и пропахший дешевым пивом, Эрик успевает задремать прямо за столом. И, несмотря на попытки Колчека, тихо оставив отчет, свалить упиваться обратно, его возню Кинг слышит и сквозь дремоту. — Ну и где ты был? — голос Эрика хоть и сонный, но вкрадчивый, не сулящий ничего хорошего. — В баре, — честно отвечает Джейсон, заваливаясь на диван в углу кабинета, где никому, кроме него, сидеть обычно в голову не приходит. — С парнями. Да ладно тебе, Кинг, не смотри на меня так. У нас был тяжелый день. — Джейсон, — собрав всю свою выдержку в кулак, цедит сквозь зубы Эрик, — на часах почти четыре часа ночи. Ты мог хотя бы позвонить. Черт, Колчек, я ненавижу, когда ты напиваешься, и ты это знаешь. И ладно бы ты напивался в свободное время, но мне нужен был твой… Джейсон? Джейсон уже пару минут как спит, неловко привалившись к подлокотнику. Эрику не остается ничего, кроме как стянуть с него ботинки и кое-как — ну извините, он не из тех, кто на «ты» с физическим трудом — переложить Колчека поудобнее. Значит, попасть домой, в квартиру, которую они снимают на двоих после возвращения из Ирака, сегодня не светит. Джейсон пьян, а Эрику нельзя водить машину. Ладно. До утра он как раз успеет разобраться с отчетом.***
У Эрика болит голова. За последние несколько недель она стала болеть значительно чаще, но Кинг игнорирует боль: винит во всем выматывающую работу, бесконечные отчеты, норовистых подчиненных и в первую очередь — Колчека, давно, кажется, забившего на свои обязанности и предпочитающего задешево напиваться в паре кварталов от базы. Им скоро лететь на учения в Вашингтон, а Джейсон так и не избавился от пагубной привычки. Зависимости. Из-за него у Эрика болит голова, только из-за него. Кинг снова глотает таблетки, даже не запивая. Привык. Черт бы побрал Джейсона Колчека. Он садится за стол на кухне их съемной квартиры, закрывает лицо руками: боль в голове пульсирует, словно что-то пожирает мозг изнутри, кусок за куском, ворочается там, пробирается от висков куда-то вглубь. Хлопок входной двери выстрелом отдает в череп, и Кинг морщится. У него нет сил даже поднять глаза. — Эрик? — Привет, Джейсон. В холодильнике есть еда. — Ты в порядке? — Порядок, — отзывается Эрик, не открывая глаз. — Просто голова болит. Кинг вздрагивает, когда прохладная ладонь касается его лба. — Температуры вроде нет. Иди поспи. Заболеть перед учениями пиздец не вариант. Учения. Вашингтон. Точно. Надо будет захватить с собой побольше обезболивающего, потому что тяжко придется и без мигрени, а если голова будет раскалываться, то вообще хоть на стену лезь. Наверное, не мешало бы сходить к врачу по возвращении. «Покой нам только снится», — бормочет Эрик, укладываясь в кровать. На кухне Джейсон делает глоток виски.***
У Эрика болит голова. — Джейсон, не кричи, пожалуйста. Колчек даже осекается, едва зубами не щелкнув, пораженный тем, как тихо Эрик произнес последнюю фразу. Вот уже полчаса они кричат друг на друга, и такая смена тона сильно удивляет. Обоих. Джейсон, еще не до конца протрезвевший, обеспокоенно смотрит на Кинга. — Опять голова? Эрик поджимает губы. Он слишком зол, чтобы отвечать как ни в чем не бывало, но боль грызет изнутри его голову, так что Кинг просто кивает. — Опять голова, — соглашается всё так же тихо. — Джейсон, пожалуйста, прекрати напиваться. — Это не твое дело, Кинг, — Джейсон закипает снова за считаные секунды. — Я сам разберусь, ясно? Я не обязан ошиваться рядом с тобой постоянно, мы даже не друзья. Найди себе занятие, найди себе, не знаю… Подружку. Только отъебись от меня наконец. Джейсон вылетает из кухни, потом из квартиры. Ауч. Знает же, что подружки для Кинга — больная тема, и давит туда нарочно. Эрик бы, несомненно, обиделся. Если бы комната вокруг не покачивалась. Если бы не так сильно болела голова.***
У Эрика болит голова. Снова. Сильнее. Он стоит, вцепившись побелевшими пальцами в край стола, пережидает, пока ворочающееся в мозгу нечто утихнет немного, уляжется, успокоенное таблетками. «Это просто усталость. Это нормальное явление для учений», — уговаривает себя, — «это пройдет, когда мы вернемся в Калифорнию. Там можно будет отдохнуть. Все будет в порядке». Укладывающееся поудобнее нечто в его голове ядовито шипит, что не будет. Эрик гонит его прочь. Джейсон сидит тут же, рядом, на стуле: смотрит напряженно, хмуря брови. Пусть они снова поссорились по дороге сюда, Колчек, кажется… Волнуется? — Может, ляжешь лучше? Я могу спиздеть что-нибудь, чтобы тебя не трогали. — Да, я… — Эрик делает шаг к дивану, еще более потрепанному, чем в его кабинете в Бриджпорте, но его ведет вдруг влево так резко, что Джейсон едва успевает подхватить. — Эрик? — Порядок, — улыбается Кинг. А потом бежит в туалет и блюет.***
У Эрика болит голова. Они с Джейсоном сидят на крыльце базы — вокруг тихо и почти темно, только горят тусклые фонари на КП. Их вылет отложили на несколько дней — учения затянулись — и теперь им придется чем-то занимать себя здесь, пока ситуация не устаканится. Джейсон предпочитает напиваться. Снова и снова, несколько недель не трезвея. Эрик глотает таблетки. А еще постоянно уверяет Джейсона, что с ним все в порядке и это просто усталость, прекрасно понимая, что врет и себе, и ему. Со временем приступы перестали ограничиваться только болью: тошнота стала постоянной, к тому же Кингу все чаще приходится хвататься за ближайший устойчивый предмет, чтобы не упасть. Чаще всего этим самым предметом оказывается Колчек. Даже сейчас, когда Эрик сидит на крыльце, мир вокруг будто бы покачивается, так что приходится закрыть глаза; как-то нечестно получается, что Джейсон ради такого состояния просаживает деньги в барах, а Кинг, не просивший об этом, получает бесплатно. Эрик бы с радостью заплатил, чтобы от него избавиться. Они оба молчат. На горизонте собираются тучи, предвещая грозу; воздух прохладный, но душный, наверное, с минуты на минуту начнется дождь. — Эрик? Кинг слегка поворачивает голову, но глаз по-прежнему не открывает, просто дает понять, что слушает. — Как давно это началось? — Возможно, если бы ты приходил домой трезвый, ты бы знал ответ на свой вопрос. Видит бог, или в кого там верит Колчек, ссориться не хочется совершенно, но злость сама собой зарождается в ноющих висках, растекаясь по языку. — Блять, Кинг, — Джейсон, кажется, уже жалеет, что спросил, но он не был бы собой, если бы не продавил до конца. — Тебе к врачу надо. Это ненормально, сечешь? — Ненормально напиваться в хлам с такой регулярностью, Колчек. Давай, кричи. Знаешь, я устал пиздец. Я столько раз просил тебя перестать надираться, хотя бы во время работы, но тебе было плевать, а сейчас ты строишь из себя заботливого папочку. Пошел ты, Джейсон, со своим ебаным лицемерием. Эрик почти выплевывает последнее слово — в пустоту, в тишину, в предгрозовую духоту — по-прежнему не глядя на Колчека. О том, что Джейсон ушел, его оповещает только хлопок двери за спиной. Ну и нахуй Джейсона с его алкоголизмом и неловким сожалением, нахуй работу и светлые перспективы: Эрик хлюпает носом — вытирает его рукой. Неужели он разревелся из-за одной перепалки? Это нечто в его голове играет эмоциями? Кинг открывает глаза, сухие глаза. Он не плачет. На его пальцах кровь.***
У Эрика болит голова. Эрик этого просто не замечает. Сегодня утром ему пришли результаты анализов — увидев письмо из клиники, Кинг взмолился, только бы это оказалась просто усталость. Это оказался рак мозга. Почту принесли в десять утра. На часах полночь, и Эрик пришел в себя только что. «Я должен рассказать Джейсону», — в мыслях последние пару часов почему-то крутится именно это, — «он обязательно что-нибудь придумает». Если вообще вернется домой сегодня. Голова не перестает болеть, не помогают даже таблетки; но из-за боли даже не получается нормально соображать, так что это, наверное, к лучшему. Если бы Эрик мог думать сейчас, то наверняка сошел бы с ума к тому моменту, как дверь в их квартиру часам к двум ночи распахивается, и на пороге появляется, пьяный в стельку, Колчек. Эрик ждет его, теребя в руках бумаги и вглядываясь-вглядываясь-вглядываясь в насмешливо-красную печать, официально подтверждающую то, что далеко от смерти сбежать все-таки не удалось. Она цапнула его за ногу там, в машине, дышала в спину в Аккадском храме; Кинг думал, что обманул ее столько раз, а оказалось — обманывался сам. Все это время он убегал, потому что ему позволяли убегать. — Джейсон… — Эрик осторожно поднимает глаза: ему не хочется раззадоривать резкими движениями засевшую в голове боль и не хочется с размаху наткнуться на холодный взгляд. Натыкается. Разъебывается о еще более ледяное: — Ой, Кинг, только не смей меня пилить, понял? И не успевает даже ничего сказать. Джейсон скрывается в своей комнате. Эрик стоит в темной прихожей, сжимая в руках бумаги из клиники. Утром, когда Джейсон вваливается на кухню, Кинг уже сидит за столом и невидящим взглядом смотрит в окно. Перед ним на столе — тарелка размокших хлопьев, и честно, Эрик даже не помнит, в какой момент решил, что позавтракать будет хорошей идеей, учитывая то, как ему нестерпимо хочется блевать. Эрик вообще ненавидит хлопья. И, кажется, он сегодня не спал. Джейсон насыпает себе полную миску таких же — это он тут любитель завтракать подобной херней — заливает их молоком и садится за стол. Нетрудно догадаться, что его голова жутко ноет с похмелья, но ему ли жаловаться? Несколько мучительно долгих минут на кухне царит напряженное молчание: Джейсон сосредоточенно жует хлопья, искоса посматривая на полковника; Эрик смотрит на хлопья. В его голове вместо мыслей такая же каша. — Злишься? — все-таки нарушает тишину Колчек. Эрик качает головой. — Нет. — Лады. Знаю, ты не любишь, когда я напиваюсь, но я… — Джейсон. — Нет, правда, прости. Я не должен был- — Анализы пришли вчера. — Что? — Колчек давится хлопьями, смотрит серьезно, пытаясь сдержать усмешку — нервную, наверное — пока его кроет осознанием. — Пиздишь. Не смешно, Кинг. — Не смешно, — как завороженный повторяет Эрик. — У меня рак.***
Они сидят в коридоре, ожидая своей очереди к врачу: от Джейсона пахнет алкоголем и отчаянием, и Эрик немного жалеет, что поддался на уговоры и разрешил ему прийти. С того разговора на кухне прошло две недели — раньше в клинику было не попасть — и все две недели Колчек честно старался исправиться. Вышло только хуже, потому что теперь, кроме того, чтобы, срываясь, напиваться, он обращался с Эриком как с неизлечимо больным (хах?), едва ли не на цыпочках по дому ходил. Это бесило, это, блять, бесило, больше, чем боль, распирающая виски и грызущая суставы, чем постоянная тошнота и синяки по всему телу. — Мистер Кинг? — это медсестра, выглянув в коридор, с приглашающей улыбкой предлагает ему зайти. Первым почему-то подскакивает Джейсон. Эрик с трудом поднимается следом. Он, в общем-то, рад, что Колчека не пустили в кабинет вместе с ним, несмотря на уговоры и угрозы. — Мистер Кинг? Эрик кивает. У него нет сил отвечать, нет сил пытаться осознать, что это все не сон и не приступ дереализации, что все происходит на самом деле и что он вообще-то умрет. Эрик слушает лекцию про стадии болезни, отличающуюся от университетских разве что сочувственным тоном. Пытается уместить в голове сложные слова — неоперабельность, химиотерапия, метастазы-ремиссия-стереотаксияпрогнозырецедив — но все место в черепе заняла боль, а соображать нет сил. — Сколько… — Эрик сглатывает. — Сколько мне осталось? Врач вздыхает. Кажется, последние десять минут он рассказывал как раз об этом. — Мистер Кинг, мы не можем ничего знать наверняка, — к счастью, он, видимо, к такому привык, — потому что случай запущенный, но не все еще потеряно. К тому же все индивидуально, и- — Я умру, — отвечает Эрик на закономерный вопрос в глазах Колчека. И только Колчек не дает ему рухнуть на стерильно-ледяной больничный пол.***
— Джейсон? Эрик очень надеется, что тот не уснул. Они лежат на кровати в его комнате, поверх одеяла, прямо в одежде, неделей позже похода к врачу. — Да? — Можно тебя кое о чем попросить? — Я больше не пью, ты же знаешь. — Джейсон поворачивает голову. У него все чаще получается сдерживаться, все лучше — помогать Эрику. — Я не об этом. Я хотел… Не рассказывай обо всем Рейчел, ладно? Колчек в ответ тяжело молчит. Долг, рабочий и дружеский, явно борется в нем с пониманием; Джейсон знает, как будет зла Рейчел, когда правда вскроется, но Эрик… Эрик умирает, и Колчек уважает его желание. — Уверен?.. — пробует все-таки переубедить, — она твоя жена. — Бывшая. — Да, но вы были вместе… Сколько? — Пять… Нет, подожди, три с половиной… Четыре, — Эрик с ужасом понимает, что цифры — цифры, с которыми он работал и всю жизнь был на «ты» — путаются в голове. — С девяносто девятого, — осторожно подсказывает Джейсон, и от сквозящего в его голосе беспокойства снова хочется блевать, — по две тысячи второй. — Шесть, — уверенно выдыхает Эрик. Джейсон рядом испуганно вздрагивает. Никто больше не говорит ничего, не осмеливаясь нарушить эфемерное молчание: Эрик все еще перебирает в уме числа, перекатывая их как гальку на пляже, Джейсон… Да кто там знает, о чем думает Джейсон Колчек. — Ладно, я пойду, наверное, — Джейсон неуверенно поднимается. Эрик чувствует — Колчеку не по себе рядом с ним, но и уходить он боится, думает, что что-то случится сразу же, оставь он Эрика без присмотра. С одной стороны, это раздражает немного, но с другой Кинг понимает — в те редкие моменты, когда может здраво рассуждать — что действительно, случись с ним что, Джейсон будет рядом, чтобы помочь. Это успокаивает, и это… Неожиданно приятно. Может, Эрику просто не хочется оставаться со смертью один на один. — Джейсон? — Да? — Колчек, уже схватившийся за дверную ручку, оборачивается. — Останешься? Пожалуйста. — Я и так здесь живу, — он явно сомневается, в своем ли Эрик уме: поясняет мягко, почти как ребенку. — Нет, ты не понял… Останься тут. Со мной. Колчек колеблется. Держится за дверную ручку, как будто это приклад неизменного карабина, спасавшего ему жизнь столько раз. Пару секунд Эрику кажется, что он уйдет. Джейсон прикрывает дверь и возвращается в кровать. — Знаешь, — бормочет Эрик, устраиваясь рядом с ним, — я решил все-таки поехать на те учения в Нью-Йорке. Последние, но все-таки Нью-Йорк… Он много значит для меня. — Какие учения, какой Нью-Йорк, Кинг, ты больной, что ли? — Ну да. Ну да. Больной.***
Через месяц они сидят в кабинете, точной копии десятков таких же кабинетов до этого: Джейсон занимает диван — точную копию десятков таких же диванов до этого, — пока Эрик, оперевшись о стол, ждет, пока перед глазами перестанут плясать темные круги. В последние дни ему стало совсем тяжело, во многом из-за химиотерапии, которую Джейсон уговорил его пройти, несмотря на неизбежность исхода. Чудеса ведь случаются, Эрик, сказал он, и Кинг почему-то согласился. Может, хотел, чтобы Колчек от него отвязался, может, хотел его же и успокоить. В чудеса Эрик перестал верить еще в тот момент, когда ушла Рейчел. — Ты скажешь им? — голос Джейсона кажется даже более напряженным, чем обычно. Он не спускает с Эрика глаз, но это уже так привычно, что даже не бесит почти. — Что? — Ты скажешь начальству про… — Рак? Придется. Ты же знаешь, вся эта возня с бумагами, комиссии — не так-то просто уволиться, когда ты на службе, — Эрик пожимает плечами: честно, ему плевать на бюрократию, на выплаты, на звание — ему хочется просто не выбираться из кровати. И чтобы это все поскорее закончилось. Джейсон согласно кивает. Он из тех, кто привык не сдаваться, но Эрик чувствует, как и он теряет веру с каждым днем все сильнее. Рак, может, не заразный, но отчаяние — да, и они оба пропитываются им. Удивительно, что никто еще не заподозрил ничего, не раскрыл тайну, которую Кинг почему-то делит на двоих именно с Джейсоном Колчеком, кто бы мог подумать. Эрик устал. Прилететь в Нью-Йорк, где он когда-то познакомился с Рейчел в Академии, казалось хорошей идеей, но сейчас он не чувствует ничего, кроме усталости. Даже голова уже почти не болит, ну или он привык к поселившейся в черепе боли настолько, что уже не замечает ее. Хочется домой. В их с Джейсоном квартиру. Кинг со вздохом проводит рукой по волосам — в ладони остается клок волос. Страх, впервые за долгое время после визита к врачу, когтями вцепляется в живот. — Джейсон, мои волосы… Они выпадают. Зачем я только согласился на этот курс? — Она помогает, Эрик, — веско произносит Колчек. — Ты справишься, вот увидишь. Слышать такое от Джейсона так странно, что Эрик не находится с ответом. Пока они идут по коридору к плацу, у него три раза темнеет в глазах так, что приходится останавливаться, держась рукой за стену, пока зрение не восстановится. Конечно же, Джейсон замечает. — Слушай, может не надо? Зачем, блять, насиловать себя, Кинг, они справятся без тебя. — Все в порядке, Джейсон, — Эрик вымученно улыбается. — Мне просто немного нехорошо после химии. — Уверен? — Абсолютно. Он теряет сознание, не успев даже выйти на плац.***
Вопреки стереотипам, Эрик понимает, где он, даже не открывая глаз. Слишком много времени он провел в больнице после аварии, слишком часто просыпался среди приглушенно-белых стен, слыша приглушенно-горькие разговоры, доносящиеся отовсюду. Все, что Эрик чувствует — приглушенно-усталое отчаяние. Ему все еще хочется, чтобы это просто поскорее закончилось. — Эрик? Слышать голос Рейчел, эхом отраженный от больничных стен, ему тоже не впервой, даже беспокойство в нем сквозит почти такое же, как тогда. Если до последнего не открывать глаза, можно было бы представить, что сейчас гребаный две тысячи первый, разделивший его жизнь на набившие оскомину «до» и «после». Разве что тогда Эрику нужна была Рейчел. Сейчас он, открыв глаза, первым делом смотрит на хмурого Джейсона. — Я же просил не говорить ей, — злость, не его злость, инородная, злость той сущности размером три на четыре сантиметра, что поселилась в голове, снова сочится ядом сквозь сжатые зубы. — Может, не будешь мудаком хотя бы сейчас? Рейчел такая же как всегда, аж на душе легче становится. Стало бы, не испытывай Эрик такого жгучего раздражения при виде бывшей жены. — Бесполезно пилить мне мозги, Рейч. Я ж ведь это. Неоперабельный. Дверь хлопает тоже вполне в стиле Рейчел — бессловесным «я жалею о нашем знакомстве, что уж говорить о замужестве». Джейсон бросает на Эрика выразительный взгляд. Кинг отвечает ему таким же.***
К тому моменту, как Рейчел, остыв, приезжает на следующий день, сил для разговора у Эрика остается еще меньше. Джейсон предусмотрительно уходит «выбить у больничного автомата дерьмового кофе» — Рейчел не зря называли в армии альфа-сукой, и побаивается ее даже Колчек. Хотя казалось бы, куда там, после всего… Эрик боится остаться с болью один на один. Хотя казалось бы. Джейсон возвращается через пару часов, но, к его чести, действительно с кофе в руках. — Что, автомат работает настолько медленно? — слабо шутит Эрик. — Где Рейчел? — Уехала. Колчек садится на стул напротив кровати: смотрит задумчиво, потягивая кофе — действительно дряной, Эрик напился его достаточно еще тогда, в двухтысячном, и вряд ли что-нибудь с тех пор поменялось. — Просто взяла и уехала? — Да, взяла и уехала. Ну… Я сказал, что не собираюсь проходить второй курс химии. А потом закрыл глаза и сидел так, пока она не ушла. — Бля, Кинг, — Джейсон фыркает в своей излюбленной манере, — очень по-взрослому, ага. У Эрика, честно, нет сил отвечать и нет сил думать о том, в какой момент язвительность Джейсона перестала его раздражать. В какой момент, его постоянное присутствие стало неотъемлемой частью жизни, которую теперь и жизнью-то назвать можно с натяжкой? В какой момент Эрик начал хотеть, чтобы Джейсон был частью его жизни? Да, сейчас Эрику этого хочется, как и хочется, чтобы эта самая жизнь не была ограничена парой месяцев. Увы, рак, пожирающий его все быстрее следующие три недели, бывает сукой похлеще Рейчел.***
У Эрика болит голова, но организм измучен терапией и болезнью достаточно, чтобы позволить ему заснуть-отключиться ближе к полуночи. К сожалению, измучен он не только физически, и в очаге размером три на четыре сантиметра рождаются кошмары, которых Кинг никогда не видел раньше: ни после аварии, ни после аккадских пещер — темные картинки мешаются друг с другом, наслаиваются друг на друга, смазываются и расплываются, потом вдруг становятся четче, позволяя уставшему мозгу выхватывать ужасающие детали. Свет фар. Визг тормозов. Стрекот. Раны, царапины, трещины, слизь, гильзыпепелкровьвыстрелы… Просыпается Эрик с судорожным выдохом и позорными слезами на глазах: Джейсон, дремлющий в дальнем углу палаты на стуле, вскидывает голову, сонно и обеспокоенно щурясь. — Ты как, Кинг? Кошмары? — Кошмары, — эхом отзывается Эрик. Отзвуки выстрелов из снов до сих пор шумят вместе с кровью в ушах, гарантируя, что уснуть снова получится вряд ли. Стоит хотя бы попытаться. Кинг закрывает глаза, устроив голову на подушке так, чтобы боль не так сильно отдавала в затылок, дышит глубоко, как учил мозгоправ, и — дергается, когда чувствует, как к его плечу прижимается вплотную чужое. — Спокойно, это я. Колчек кое-как пристраивается рядом как в сопливых фильмах, разве что в сопливых фильмах почему-то всем всегда хватает места, а они с Джейсоном едва умещаются вдвоем на больничной кровати. Может, потому, что Эрик похудел еще не так сильно, может — потому, что они оба взрослые мужчины, и по-хорошему не должны лежать вот так друг с другом. Не должны, но лежат: Кинг устраивает голову на чужом плече — так, чтобы боль не так сильно отдавала в затылок — и хмурится: — Рассказал бы кому, не поверили бы. — Только попробуй, Кинг, и я тебя прикончу. — Боюсь, тогда тебе придется поторопиться, чтобы опередить опухоль у меня в голове. Оба замолкают неловко, переваривая неудачную шутку; Эрик рассматривает очертания крестика у Колчека под футболкой, думает про брошенное еще там, в пещерах, почти горделивое «Вы верите в Бога, полковник?». Нет, Эрик определенно не верит ни во что, кроме науки и своей собственной головы, хотя с головой в последнее время тоже неполадки, а наука только и может сказать, что ему недолго осталось. И все-таки ей Кинг верит больше, чем колчековому идолу, обещающему всем блаженное спасение. — Думаешь, он хоть кому-то из нас поможет? — М? — Бог. Разве он не должен был, не знаю… Волшебным образом вытащить эту херню у меня из головы? — Вытащить? Он же не хирург, Кинг, это не так работает. Тем более, до этого момента ты же как-то дожил. — Хочешь сказать, у него есть, — Эрик фыркает, все глядя и глядя на гребаный крестик под футболкой, — лимит спасений на человека? — Слушай. Мы прорвемся, ладно? Сказал бы, что врежу ему, если он не спасет тебя, но, боюсь, я вряд ли там с ним увижусь. — Тогда увидимся внизу, а? — Ага, — улыбается Колчек. — Я догоню. И когда они лежат, обнявшись, на узкой больничной койке глубокой ночью, Эрик позволяет себе думать о том, что Колчек не шутил. Тогда же Эрик позволяет себе, всего на пару секунд, коснуться своими бледными потрескавшимися губами губ Джейсона, спящего рядом. Впервые за несколько последних недель Эрик позволяет себе заснуть с улыбкой на лице.***
Первым делом, открыв глаза утром, Эрик замечает, что шторы на окнах задернуты, а на столике его ждет ежедневная порция разноцветных таблеток. — Кажется, к нам заходила медсестра, — бормочет, смущенно пряча лицо в изгибе чужого плеча. — Вот блядство, — фыркает Джейсон, — теперь мне не удастся затащить ее в постель. — Ну, мне уже недолго осталось, — Эрик, может, по-прежнему не умеет определять, когда Колчек шутит, а когда нет, но оставь он ядовито-неуместную колкость без ответа, гордость взвыла бы похлеще, чем после проеба с Целусом. — Думаю, она дождется. Шутка снова не удалась — Эрик чувствует это по тому, как словно сгущается вокруг Джейсона больничный воздух. По тому, как до следов от ногтей сжимаются чужие кулаки. Но Джейсон не выдает свою злость больше ничем: слезает с больничной койки, слишком уж демонстративно разминая затекшие за ночь мышцы, подходит к окну, чтобы раздвинуть шторы. — Смотри, там сегодня солнце яркое пиздец. Нарочито жизнерадостный тон означает одно — плохо дело. — Прости, — устало вздыхает Кинг, рассматривая широкую спину. — Эта химия сводит меня с ума. — Это… Прежний Джейсон сказал бы, что с ума Эрика сводит рак у него в башке. Прежний Джейсон ляпнул бы что-нибудь язвительное вроде «Ты всегда таким был, Кинг». Этот Джейсон, отчаявшийся, со смесью странных эмоций во взгляде, этот Джейсон качает головой и вздыхает устало так же, если не сильнее. Этот Джейсон Эрику не нравится. Не в этого Джейсона Эрик пару месяцев назад влюбился как сраный подросток. Больше всего Эрик боится того, что Джейсон теперь будет таким всегда, хочет — чтобы Джейсону стало легче. — Слушай, ты не мог бы принести воды. Губы все пересохли как в долбаном Ираке. — Ага, это-то без проблем, — Колчек, очевидно, рад, что может хотя бы на пару минут покинуть пропахшую болезнью палату, сделать вдох, не черпнув легкими новую порцию отчаяния. Он так же, очевидно, стыдится этого своего желания, и Эрику снова хочется блевать — и дело совсем не в химии, которую вливают в него ежедневно. — Джейсон, — неловкость почти даже не приходится разыгрывать: Кингу правда неудобно просить о таком, но Джейсон заслуживает больше, чем пару спокойных вдохов. Джейсон, честно, заслуживает весь воздух мира, и поэтому Эрик смущенно кривит уголок губ. — В больничном кулере отвратительная вода, на вкус как гребаная хлорка. Может, сходишь в магазин? — Я могу купить что-нибудь тут, в автомате… Сомневается — Эрик это видит. Хочет пройтись, но не хочет оставлять его одного надолго, как и всегда; так странно думать о том, что последние пару месяцев они провели, почти не разлучаясь. Надо дожать, выиграть время: Кинг вздыхает и качает головой. Как хорошо, что притворяться он тоже давно научился. — Знаешь, когда я встретил Рейч в Академии, наш первый кофе мы выпили как раз тут, на соседней улице. Может… Может, принесешь его, раз уж я уговорил тебя сходить? — Рейчел. Ну конечно, Рейчел. Лады, схожу за блядским кофе. Жди. — Джейсон? — Ну что? — Колчек, явно сдерживая раздражение, оборачивается. Может, ждет еще одну печальную историю. Может, проклинает его, Эрика, за странные просьбы, за упоминание бывшей жены, да и вообще за… Все. Этот Джейсон похож на старого себя, и Кинг слабо усмехается: — Даже не попрощаешься? — Блять, Кинг, я иду в кофейню в десяти минутах ходьбы. Я вернусь максимум через полчаса, и то если задержусь в очереди. Тебе что, так тяжело расстаться со мной? Эрик не сомневается ни секунды: — Да. Пока, Джейсон. — Ну… Пока. Увидимся через полчаса, Кинг, ага? Джейсон наконец выходит из палаты. Эрик улыбается ему вслед. Эрик уже три недели втайне копит разноцветные таблетки, и получаса ему будет вполне достаточно, чтобы разом их проглотить.