***
— Привет, — тихо, с лёгкой, осторожно-неуверенной улыбкой произносит Адриан, которого Маринетт успевает заметить как раз в тот момент, когда он переступает порог балкона, и машет ему рукой с зажатым между пальцев телефоном. — Как тебе идея соседства? — Тебя рядом со мной в моем импровизированном убежище или праздников? — спрашивает Маринетт с непривычной для неё ответной лёгкостью, улыбаясь ему тоже, и Адриан садится рядом с ней на кушетку, упираясь затылком в стекло окна позади. — Довольно весело, с учётом того, что можно ходить друг к другу в гости. За последние пару часов я видела столько парней, сколько нет, наверное, во всем Париже, и со всеми из них меня пытался познакомить Нино, вечеринка которого вообще-то проходила в другом помещении. Не понимаю, как он ещё не начал их всех раздевать, чтобы проверить, не одинаковые ли у нас метки, — Маринетт еле слышно фыркает, продолжая улыбаться. — Разве Лука не твой соулмейт? — удивлённо спрашивает Адриан, посмотрев на неё, и Маринетт отворачивается, нарочито безразлично поджимая плечами. — Пару недель «вне сети», а у меня уже целая куча новостей. Например: я рассталась с Лукой, потому что мы не соулмейты, — она растопыривает пальцы у лица, как бы показывая, насколько «звёздная» эта новость, и тут же опускает их обратно, пытаясь изо всех сил не дать улыбке уйти. — Меня позвал на работу твой отец, хотя это ты итак помнишь, но я просто ещё раз похвастаюсь, — на этих словах она выразительно наклоняется в его сторону, и Адриан фыркает. — Теперь ещё Джаггед Стоун предложил стать его личным дизайнером по костюмам и маркетингу, и я купила кота, — на этой фразе она все же довольно улыбается и кокетливо прижимает плечо к линии подбородка. — Надо же, мне всё-таки нашли замену, — слабо отшучивается Адриан. — Ага, только на нем нет спандекса, и он белый, — Маринетт неловко усмехается и поворачивает телефон экраном вверх, открывая галерею. — Смотри. Заводчик сказал, что он вырастет просто огромным. Надеюсь, он поместится в мою постель, когда станет взрослым, иначе мне придётся спать на его подстилке. — Кажется, его ты любишь больше, чем меня, — замечает Адриан с какой-то нежностью, и Маринетт бегло на него смотрит, прищурившись. — Ты не на сто процентов кот, Нуар, так что лучше расскажи, как твои дела, — интересуется Маринетт, блокируя телефон и снова сжимая его между пальцев. — Какие интересные новости у тебя появились за пару недель? — Ну, я не расставался с Лукой, — задумчиво замечает Адриан, и Маринетт с долей раздражения пихает его в плечо, заставив рассмеяться. — И у меня нет питомца в виде божьей коровки, но зато отец мне тоже предложил работу в Париже. — Значит, вы с Кагами остаётесь здесь на некоторое время? — Маринетт чуть выгибает брови, вытягивая уголки губ в очередной улыбке, и Адриан отводит взгляд к небу. — Поздравляю, это отличные новости! Можем как-нибудь встретиться, погуляем перед твоим следующим отъездом. — Да, звучит превосходно, — соглашается он, уперевшись локтем в колено, и рассеянно смотря вверх. Маринетт замолкает, тоже поворачивая в ту сторону голову. Она прижимает ладонь к руке чуть выше запястья, поглаживая не чувствующуюся под пальцами метку — но она все равно будто жжёт кожу всякий раз, когда Маринетт думает о ней. Она не опускает взгляд, чтобы посмотреть на неё. С балкона открывается прекрасный вид, и мир вокруг такой захватывающе красивый, а она чувствует себя какой-то безбрежно уставшей, чтобы как следует оценить эту красоту, даже если у неё замирает от тихого удовольствия сердце. Всё, что с ней происходит в последнее время, кружит ей голову. Она с трудом может понять, чего на самом деле хочет в той мешанине событий и эмоций, которые её окружают. Она даже не может как следует позволить себе пострадать, а ведь расставание с Лукой, с которым у неё все было более, чем хорошо, было самым болезненным испытанием, что она проходила в своей жизни. Даже окончание отношений с Адрианом не так по ней ударили — они тогда были так юны, да и Маринетт не вкладывала столько надежд в их отношения, потому что не думала тогда об этом и просто верила, что это навсегда. В этот раз она боялась. И все её страхи оказались реальностью. День, когда на её руке появилась метка, не стал самым радостным в её жизни, им не повезло, только и всего, а Лука оказался слишком идеалистом, чтобы отправиться искать ту самую, хотя Маринетт вполне могла бы остаться с ним — так многие делают, когда не желают разрушать ту связь, что уже имеется, ради той, о которой они не имеют ни малейшего представления. В любом случае, это не имеет значения — не теперь, когда она практически сбежала из того города, в котором они с Лукой жили, стоило только Алье и Нино заикнуться о помолвке. — У нас так и не появились метки, — говорит Адриан снова, нарушая установившееся молчание. Маринетт переводит на него взгляд и понимающе кивает. Со временем это начинает нервировать, и чем дальше, тем больше — когда метка появилась, вместе с болью Маринетт накрыло облегчение. — Кагами говорит, что это не важно, ведь у нас все хорошо. — А что ты сам думаешь? — осторожно спрашивает Маринетт. — Ну, — он быстро на неё смотрит и улыбается кончиками губ. — Мне всегда казалось, что вы с Лукой идеальная пара, но вот как получилось. Хотя у нас с Кагами правда почти нет проблем и разногласий. — Знаешь, — начинает, растягивая гласные, Маринетт и прижимает плечо к подбородку, — было бы довольно иронично, если бы это были мы… — Если бы у нас были одинаковые метки? — понимающе уточняет Адриан, и она со вздохом кивает, упираясь щекой в тыльную сторону его ладони, которую он кладёт ей на согнутое колено. — Это было бы очень грустно. Я люблю тебя, Маринетт, но Кагами… — Я просто пошутила, — бесцветно бормочет Маринетт, слабо улыбаясь ему, когда он заглядывает ей в глаза, и выпрямляется, отстраняясь. — Потому что я бы и не стала просить тебя выбирать. — Знаю, — он ласково гладит её по ноге, но почти сразу убирает руку, будто испугавшись этой близости. Они, и правда, давно не виделись. Маринетт отвыкла от его прикосновений, хотя раньше даже не могла представить, что сможет научиться без них жить. — Но ты же знаешь, как это бывает — начинают в голову лезть всякие мысли. Неужели те, кто говорит, что не станет искать своего соулмейта и что им вообще все равно, действительно никогда не думают о них? — С чего ты взял, что не думают? — Маринетт неуверенно ему улыбается, но взгляд Адриана остаётся серьёзным. — Просто учатся с этим жить. Мир большой, найти соулмейта не всегда просто. — Я просто вспомнил, что отец всегда так говорит, — немного невпопад отвечает Адриан. — Что ему все равно. — У него есть метка? — Не знаю, он не говорит об этом, — Адриан смущённо опускает глаза и ерошит волосы, отворачиваясь. — Но я точно знаю, что с мамой они не были родственными душами, значит, наверное, у него её не было… Маринетт с трудом может обуздать внезапно охватившее её любопытство, но все же справляется. Ей никогда не приходило в голову, что Адриан может быть плодом любви не двух соулмейтов, потому что он был слишком хорош для этого мира. — Мне жаль, — Маринетт чуть наклоняется вперёд и касается руки Адриана. — Наверное, с этим сложно смириться… Её родители были истинными соулмейтами во всем, так что она понятия не имеет, что он испытывает. — Ну, отец говорит, что самое главное то, как вы относитесь друг к другу, и что нельзя построить свою жизнь, слепо идя только за меткой, — Адриан ведёт плечом и рассеянно улыбается, так и не поднимая глаз. — Он уверен, что любовь рождается из поступков и разговоров, а не потому, что кто-то свыше сказал, что так и должно быть. — Это правильно, — Маринетт чуть толкает его в плечо и снова широко улыбается. — А ещё — романтично. Но я сегодня не хочу быть той самой девочкой, что сидит обычно на кухне и предаётся философии, так что пошли лучше к ребятам? — она поднимается на ноги и протягивает Адриану руку. Он хватается за её ладонь, поднимаясь, и так и не выпускает пальцы, тоже улыбаясь, рассеянно и тепло-тепло, так, как умеет только он — искренне и нежно, как она любит. — Надеюсь, у вас с Кагами будут одинаковые метки. — А я верю, что ты найдёшь того, кто будет любить тебя так же сильно, как только ты умеешь, — Адриан тянется к ней, обнимая за плечи, и Маринетт устало утыкается носом в его плечо. Она так скучала по его объятиям, по его запаху, по их разговорам вне интернета, и жмурится так крепко, что начинает рябить в глазах. Лука любил, думает вдруг Маринетт, когда отвечать уже, кажется, нет смысла, и чувствует, как Адриан сжимает сильнее пальцами ткань её блузки, словно прочитав её мысли. Горло Маринетт сжимает тоска, от которой она прячется, так упрямо, упорно прячется, что даже не догадывается о том, как ей, оказывается, до сих пор больно. Для неё загадка, как человек, который так сильно любил её, который плакал, когда говорил о расставании, мог уйти ради поиска соулмейта, но все же в глубине души понимает его, не может не понимать, и от этого порой даже больнее. — Всё будет ещё лучше, обещаю, — говорит явно растерявшийся Адриан, и Маринетт отстраняется, уже улыбаясь. Никто не должен знать, что улыбаться ей в последнее время не хочется. — Правда. — Я верю тебе, Кот, — шепчет Маринетт одними губами. — И я скучала по тебе, очень скучала. Хорошо, что мы теперь снова все вместе. Так правильно, по-моему. — Да, — Адриан сжимает её пальцы, а затем, помедлив, поднимает и прижимается к ним губами. Маринетт продолжает улыбаться. — Пойдём, — он уводит её с балкона, переступая порог, и Маринетт резко впадает из прохлады улицы обратно в духоту запахов духов и вишни. Она позволяет шуму чужого праздника заполнить тишину внутри, окунается в неё и становится одним целым со всеобщим счастьем. Ей хорошо рядом Адрианом, рядом с друзьями, она искренне веселится, позабыв о своих заботах. Адриан прав — она обязательно найдёт того, кто полюбит её, и не важно, будет он её соулмейтом или нет. Метка на руке почти не тревожит. Почему-то Маринетт чувствует, что все изменится, что возвращение в Париж хорошая идея — для неё самой и для её будущего. — Кагами не будет ревновать?! — спрашивает Маринетт, повышая голос, потому что музыка с каждым часом становится все громче, а толпа вокруг все более разнополой — идея Альи и Нино разделить мальчишник и девичник, но устроить их в одном доме, кажется, постепенно терпит провал. — По идее, мне нельзя тут быть, вечеринка Альи в другой комнате! — Не волнуйся об этом! — Адриан перехватывает её руку и кружит вокруг своей оси так, что у Маринетт начинает кружиться голова — она смеётся, и её голос, кажется, перекрывает музыку. Она чувствует себя в этот момент дома. Она дома. Маринетт спотыкается и оказывается в полуобъятиях Адриана, и теперь уже они оба смеются, и, кажется, нет на свете ничего, что может омрачить этот момент. — Мне нужен тайм-аут, — смеётся Маринетт, когда песня заканчивается и начинается новая. Дыхание её сбивается окончательно, и ей становится очень жарко. — Что-то я потеряла форму. — Нам придётся побегать по крышам, леди, растрясти твои старость и грусть, — он кружит её снова и выпускает, и Маринетт смущённо толкает его в плечо, не сдерживая улыбку. От него пахнет духами, яблоками и выпечкой. От него пахнет её детством, её первой любовью, и она не представляет себе сейчас друга лучше, чем его. Больше всего на свете в это мгновение Маринетт хочет, чтобы Адриан был счастлив, чтобы Кагами была его родственной душой. Никто так не любит его, так не понимает его, как она. А он заслуживает самого лучшего. — Я пойду найду Кагами, ладно? — А я выйду, — музыка становится громче, и Маринетт показывает руками в сторону балкона, не очень изящно жестикулируя. Адриан кивает, и Маринетт, улыбнувшись ему напоследок, начинает пробираться в другую сторону. Знакомых лиц она нигде не видит, но это и к лучшему. С некоторым прошлым не очень хочется встречаться. Она выходит снова на балкон, весь вечер предпочитая в основном прятаться здесь от излишней суеты и громких звуков, и чуть ежится от перепада температуры, хотя на улице стоит тёплый летний вечер. Она достаёт из кармана телефон и, украдкой оглядевшись, чтобы убедиться, что никто к ней не подкрался, набирает в поиске имя Габриэля Агреста. С тех пор, когда она видела его в последний раз, прошло достаточно времени, а после разговора с Адрианом ей почему-то стало немного интересно, чем же Габриэль сейчас живёт. Нет, Маринетт слышала о его блестящем показе на Неделе высокой моды — только глухой в мире моды об этом не слышал, — и все же не следила слишком пристально. Она пролистывает несколько рекламных журналистских статей с громкими, неинтересными заголовками — и почти наверняка лживыми — и открывает страницу с его профилем на информационном сайте знаменитостей. Маринетт упирается подбородком в ладонь свободной руки, читает год и день его рождения, замечает раздел «семейное положение» и торопливо нажимает на имя «Эмили Агрест». На экране появляется фотография красивой женщины. Настолько красивой, что у Маринетт захватывает дух даже от двумерного изображения. Если прежде она считала эталоном Адриана, то теперь она понимает, почему он такой. Габриэль Агрест тоже красивый — от этой мысли Маринетт начинает волноваться, — но по-другому, своей особой красотой. Маринетт несколько минут любуется фотографиями, листая их друг за другом по кругу, а затем спускается вниз, чтобы прочитать её биографию. Детство, съёмки в фильмах, замужество — здесь Маринетт останавливается подробнее, читая о том, какой резонанс вызывал этот брак у общественности и как их любили парижане, — болезнь, последние съёмки… Маринетт вздыхает и возвращается назад к фотографиям. Эмили всегда существовала в её голове как мама Адриана и жила исключительно в образах его рассказов о ней, а теперь Маринетт внезапно осознает, что она была настоящей женщиной и что она очень много значила для Габриэля, раз он до сих пор один. Маринетт блокирует экран телефона и снова устало вздыхает, массируя лоб пальцами. Через несколько дней у неё первая официальная встреча с Габриэлем перед тем, как они начнут работать над их общим проектом — ей до сих пор не верится, что у неё есть такой шанс, что она в самом деле будет работать с самым популярным дизайнером мира, даже если процент её работы будет не половиной ото всей работы. За несколько лет вдали от Парижа, после того, как Бражник перестал нападать, с Лукой, занимаясь любимым делом, Маринетт начала верить, что её жизнь идеальна и что такой она останется навсегда. Когда они начали переписываться с Адрианом — после их неловкого расставания (хотя их отношения даже нельзя было таковыми назвать) она и не надеялась, что они восстановят общение и не потеряют связь, — она решила, что жизнь её любит так сильно, что пытается дать ей все, чего она хотела. Всё, кроме того, чтобы её любимый человек был её соулмейтом. Она останавливает себя. Запрещает об этом думать. Нельзя, нельзя, если она хочет чувствовать себя нормально, если она не собирается сейчас погружаться в это чувство несправедливости, в которое погружается её сердце, когда она думает о своём одиночестве. Так не должно было быть, но случилось, и она не винит в этом Луку, потому что он был честен с ней, она винит только судьбу, которая выдумала, что на свете существуют лишь два человека, подходящих друг другу — и никто больше. Но теперь у неё будет новая жизнь. Теперь она начнёт все заново, попробует с нуля — вдруг так и должно было быть, чтобы она получила куда больше, чем у неё было? Прежде она не представляла, что это возможно, но теперь очень надеется. Маринетт поднимается на ноги и почти приваливается к перилам, упираясь в них локтями и убирая телефон в карман штанов. Она думает, что, возможно, это даже лучше, чем если бы она оставалась с Лукой. В Париже ей все родное, она любит здесь каждый переулок, знает каждый дом, она оббегала каждую крышу, и она не представляет себе сейчас жизни вне города. Не понимает, как могла жить где-то ещё. Это её город, её свобода и стихия, она здесь выросла, здесь в каждом уголке скрываются счастливые воспоминания — ни одного грустного она почему-то вспомнить не может, да и не хочет вспоминать. Ей должно быть здесь хорошо, она знает, что так и будет. Работа с Габриэлем Агрестом… О таком она не смела даже мечтать. Она очень боится все испортить, но в то же время ощущает эмоциональный подъем от самой идеи, осознания, что теперь это её реальность. Даже если Габриэль не оценит её талант, это все равно восхитительный опыт, и за возможность эту она очень ему благодарна. Ей очень интересно, узнает ли он её? Последний раз они виделись, когда Адриан представлял её, как свою девушку, а ей даже не было ещё пятнадцати. Для него она тогда была ребёнком, будет ли так же сейчас? Маринетт почему-то очень это волнует. Будет обидно, если он не будет воспринимать её как равную себе, даже если равной ему она никогда не будет — уровень совершенно не тот. Она начинает волноваться и лишь усилием воли давит в себе это ощущение. В волнении сейчас нет никакого смысла, да и позже оно ей ни в чем не поможет. Но сердцу это объяснить очень сложно. — Эй, подружка, — Нино почти наваливается на неё со спины, целуя в щеку, и Маринетт нарочито недовольно стирает его сладко-липкий от лимонада след с кожи. Он обнимает её за плечи, приваливаясь рядом к перилам. — Опять одна? — Решил перезнакомить со всеми парнями? — интересуется она, улыбаясь кончиками губ, и Нино пожимает плечами, отворачиваясь к городу. Оранжево-белые блики горящих окон, свет с Эйфелевой башни, слабый, но видимый свет звёзд — Маринетт чувствует все это тепло, видит, как блики отражаются в очках Нино и ощущает их на себе, как тысячи поцелуев города, в котором её ждёт жизнь, которую она оставила. Пахнет озоном. Маринетт закрывает глаза, вдыхая глубже, и на лицо ей падает первая капля. — Я вижу, что тебе больно, — внезапно доносится голос Нино, куда более серьёзный, чем до этого, и сердце Маринетт сжимает такими тисками, что она не удивляется даже, когда понимает, что начинает плакать, а горло сдавливает спазм. Она не может держать это внутри, в себе, никогда — с другом, который помог ей расти, который знал все её тайны, и её душа плачет раньше для него, чем это успевает осознать сама Маринетт. Он знает её слишком хорошо, чтобы не спрашивать. — Я просто не понимаю, — бормочет Маринетт, продолжая улыбаться и торопливо стирая слезы. Нино прижимается волосами к её щеке. — Не понимаю, почему мы не могли попробовать дальше… — Извини, что не встретил тебя в аэропорту, — отвечает невпопад Нино, и Маринетт еле слышно усмехается, пытаясь не плакать. — Давай прогуляемся? Маринетт кивает, потому что её горло снова сжимает спазм. От заботы. От того, как сильно она по Нино скучала. От того, что не может больше быть одна — не хочет, не способна, она развалится, если ещё немного погрузится в свое одиночество. Она привыкла со всем справляться, опираясь на плечо Луки, но теперь его нет, там, где недавно было тепло, пустота, и она никак не может к этому привыкнуть. Душа кричит ей — нельзя, ни за что нельзя привыкать, но ей так хочется, чтобы все поскорее закончилось, чтобы вновь вернулось её спокойствие и радость, и ощущение, будто весь мир ей улыбается. Нино берет её за руку, и она переплетает с ним пальцы. Ладонь у него тёплая, ласковая; он притягивает её к себе ближе, и она утыкается носом в его плечо, доверчиво идя следом. Она знает, что может пойти за ним куда угодно, что может доверять ему, и это расправляет плотно сомкнутую пружину в ее груди. Они выходят на улицу, и Нино накидывает ей на плечи свой пиджак. От него тянет табаком и знакомым, ниновским, запахом. Дождь шуршит листьями на небольшом пролеске, у которого стоит дом, но словно не достигает земли. Маринетт поднимает ладонь и ловит редкие холодные капли. Одна падает на её запястье и ползёт под рукав блузки, касаясь метки — Маринетт немедленно прижимает к ней ткань, стирая холодящее кожу ощущение. — Ты должен веселиться, — говорит Маринетт и проводит рукой под глазами, стараясь не касаться накрашенных ресниц, но тёмный холодный след все равно остаётся на пальцах. — А не нянчиться со мной. — Как я могу веселиться, когда ты грустишь? — коротко улыбается Нино и проводит рукой по волосам Маринетт, начавшим завиваться от влажности. — Не умею я правильные слова говорить, но я не брошу тебя наедине с этим. — Я научилась притворяться, — шепчет Маринетт. — Но иногда я внезапно осознаю, что он не ждёт меня дома, что я собрала всю свою жизнь в один чемодан и приехала назад. Мало приятного… — Меня злит то, как он поступил, — говорит Нино и, поддев носком ботинка камушек, закидывает его далеко вперёд в темноту, которую не рассеивает свет, падающий из окон дома. — Одно, когда перестаёшь человека любить, другое — когда забываешь о любви в поисках соулмейта. Знаешь, как в фильмах, блин. — Только в фильмах обычно рассказывают о герое, вроде Луки, — фыркает Маринетт. — И о том, как он ищет ту, кто ему предназначен. Но он не виноват, Нино, он не обманывал меня. Просто я не понимаю, как это могло с нами случиться… — Мне казалось, вы идеальная пара, — замечает он с осторожностью, и Маринетт крепче обнимает его руку, жмурясь и прижимаясь к ней щекой. — И мне тоже… — В любом случае, это не важно, сис, — Нино тянет её на себя сильнее, обнимает и останавливается у края перил у Сены. Запах озона здесь такой сильный, что Маринетт чувствует его даже внутри своих лёгких. — Если он ушёл, то это в самом деле не твой человек. Мы найдём тебе лучше! — Кого? — фыркает с усталостью она, поднимая голову, и Нино хватает её за левую руку, стаскивая рукав своего пиджака вверх. Маринетт натыкается взглядом на метку — витиеватый, но все же простой узор, элегантный, изящный, но все ещё слишком болезненный. Она не верит, что что-то, что принесло ей столько боли, сможет найти ей любовь. — Твою родственную душу, конечно же! — Нино гладит её запястье и улыбается — от его улыбки теплее, чем от света огней с окон домов, намного теплее даже, чем от городских поцелуев, потому что уж он-то точно любит её. — И даже если не найдём, тебя любит намного больше людей, чем ты можешь себе представить. Маринетт приподнимается на носочках и целует Нино в щеку, долго не отстраняясь. У него приятная, гладкая кожа, он тёплый, и ей так хорошо с ним в этот момент, что она забывает про всю свою боль, освобождается от нее, пусть и на эти минуты рядом с ним. Нино обнимает её за плечи, когда она все-таки отстраняется. — И как ты собираешься его искать? — Маринетт косится на Нино и снова смотрит вдоль реки, почти завороженная сиянием золотистых мягких огней фонарей, отражающихся в беспокойной водной глади. — Париж такой огромный. Да и вдруг он не в Париже? — Ты что, не доверяешь своему лучшему другу? — в шутку возмущается Нино. — Где-то он здесь, я чувствую, и ждёт тебя, бедняга. Хотя я его понимаю, я бы тоже тебя подождал. — Дурак ты, — ласково смеётся Маринетт, и Нино довольно щурится, отворачиваясь. — Ладно, в конце концов, можно сделать, как делают большинство людей: сфотографировать метку, выложить в соц сеть и ждать, когда найдётся такая же. Да? — Это совсем не романтично, ты же в Париже, — Нино высовывает язык, делая вид, что она сказала что-то очень неприятное, и Маринетт нарочито недовольно пихает его в плечо. — Ладно-ладно, не дерись. Выложи её прямо сейчас. Маринетт фыркает и достаёт из кармана телефон. Она вновь начинает волноваться, и ей почти страшно от того, что она собирается это сделать. Вдруг её соулмейта просто нет? Вдруг он ещё не родился? Вдруг он счастлив с кем-то, в браке и у него двое детей? Такое ведь бывает, что люди не находят своих соулмейтов, даже если ищут всю жизнь, как и то, что порой, найдя, осознают, что лучше бы и не искали. Какое-то время Маринетт просто стоит и смотрит на иконку камеры, собираясь с мыслями, но Нино не торопит её. Ей спокойно от ощущения, что он рядом и что он всегда её поддержит. — Ладно, все это делают, — бормочет Маринетт и щёлкает свою метку. Ощущение почему-то очень странное — не неприятное, но такое, словно она публично разделась. — Нормально? — спрашивает Нино, когда Маринетт замирает уже над кнопкой «отправить» в иконке мессенджера поиска родственных душ, и Маринетт, растерянно вздохнув, отправляет фотографию, не подписывая своего имени. Это все ещё странно и даже несколько неловко, но она игнорирует это чувство, решив, что разберётся с этим завтра, а пока что — она имеет право на глупости, потому что у неё тоже есть чувства и она может надеяться хоть на что-то хотя бы в такую ночь. — Проводить тебя до дома? Я могу остаться с тобой, если хочешь, Алья поймёт. — Алья у нас замечательная. Вот если кто и идеальная пара, так это вы с ней, — улыбается Маринетт, отчётливо понимая после предложения Нино, что не хочет возвращаться на праздник, что она хочет принять душ, лечь под одеяло и слушать, как дождь бьёт по карнизу — и не чувствовать себя, может быть, впервые за все это время, такой потерянной. Завтра будет новый рассвет и все должно быть хорошо. Так Нино сказал. — Но провожать меня вовсе не обязательно. Это твой праздник, вы заслуживаете сегодня веселиться. — Если ты попросишь, я буду с тобой. — Я знаю, — поэтому и не просит. Он сделал для неё слишком много, чтобы она могла просить ещё и это. Маринетт сжимает его пальцы и приподнимается, обнимая за шею. — Я поеду на такси, тут недалеко. Напишу тебе, как буду дома, а ты возвращайся к своей скоро жене. Нино улыбается от уха до уха, сияя довольством. Маринетт очень приятно на него смотреть, он похож на солнышко — ее персональное солнышко, которое греет её душу. — Посажу тебя в такси и пойду, хочу убедиться, что ты не решишь пройтись, ведь «тут недалеко», — говорит Нино и сам открывает приложение для вызова такси. Маринетт не спорит, а просто улыбается и наблюдает за тем, как его пальцы ловко порхают по экрану. — Нино, — зовёт она его. Он быстро поднимает голову, на мгновение отрываясь от телефона. — Если я в следующий раз решу ещё раз уехать из Парижа от вас, ущипни меня. — Я тебя выкину в Сену, — обещает он, снова отворачиваясь, и Маринетт мечтательно фыркает, потому что даже в её воображении это выглядит довольно забавно. — Итак, будет через минуту. Давай, обнимай своего самого лучшего лучшего друга, — он отодвигает руку, чуть согнувшись. Маринетт поспешно обнимает его за шею и крепко прижимается щекой к его щеке. От него исходит столько тепла, что она купается в нем, крепко прижимая к своей душе эти нежные чувства. Ей недостаточно, когда она отстраняется, но машина уже её ждёт. — Спасибо, Нино, — говорит Маринетт и пытается снять с плеч его пиджак, но он разворачивает её и, крепко держа за плечи, ловко садит в такси, так и не забрав его назад. Маринетт даже глазом моргнуть не успевает, а дверь уже захлопывается за ней, и такси, тихо шурша шинами, отъезжает, оставляя где-то позади печаль и одиночество Маринетт, с которыми ей теперь не придётся бороться в одиночку. Она улыбается, отворачиваясь от окна и поправляя блузку, а затем смотрит снова на улицу. Дождь усиливается, она слышит, как капли бьют о крышу такси, видит, как мелькают в быстром темпе огни фонарей и окон, и чувствует себя на своём месте. Она обещает себе в следующий раз обязательно пройтись домой пешком. Тут, в самом деле, недалеко, особенно, если не забывать, что она Ледибаг.***