say hello, honey, I'm home

Камило очнулся в мягкой постели.   Откуда-то раздавался чарующий женский голос, напевающий знакомую мелодию сквозь сомкнутые губы. Его мама пела так же, когда находилась в хорошем расположении духа, что было редкостью, в такие дни ей нравилось готовить выпечку: она замешивала густое тесто и напевала, заполняя тишину квартиры. Ничего, кроме её голоса, не было слышно; Камило оглянулся и не обнаружил рядом, на соседней кровати, младшего брата. Дома они явно были одни.   Он поднялся, размял затёкшие конечности, помял шею. Застыл в ступоре, опустив ноги на пол, и попытался вспомнить сегодняшний день недели, сегодняшнюю дату. Ему нужно в школу? Мама не разбудила его...   Едва слышными шагами Камило прокрался в коридор, оттуда — на кухню, вернее, на её порог. Он опёрся рукой о дверной проем и уставился на маму, что стояла лицом к столешнице и спиной к сыну. Её непослушные рыжие кудри были собраны в тугую косу, на ней была надета жёлтая сорочка в пол, слегка оголяющая пространство между плечами и шеей, покрытое россыпью веснушек.   Камило невольно улыбнулся. Мама, его мама, она не была плохой, никогда она такой не была: она просто познавшая этот бренный мир мать троих детей, потерявшая все свои нервы в попытках обеспечить им лучшую жизнь, не такую, какая была у неё.   Она ведь добрая. Она любящая. Хотя порой и не очень справедливая.   Мама. Его мама.   Женщина, которой он всегда восхищался, даже тогда, когда говорил ей плохие, колкие слова. Когда плакал из-за неё, когда проводил лезвием по рукам и ногам, когда обрабатывал собственноручно выведенные царапины спиртом, чтобы не запачкать одежду и не позволить маме узнать о том, чем он занимается в запертой ванне. Он восхищался и будет восхищаться ею всегда, даже если она станет той, кто доведет его до самоубийства.   Камило улыбнулся шире и прошел к ней, обнял со спины, прижимаясь к её загривку. От мамы пахло гелем с лавандой и яблоками, которые она чистила для пирога. А ещё от неё пахло домом. Женщина тут же замолкла, ощутив на себе объятия. — Я так рад тебя снова видеть... мне приснился такой ужасный кошмар. Обещаю, я больше тебя не разочарую. Никогда...   Мама тяжело вздохнула и, как почувствовал Камило, улыбнулась.   Чувство умиротворения пошатнула дрожь, ни с того ни с сего пробежавшая по его телу. Камило открыл глаза и сосредоточился на странном ощущении, поднимающимся от ног до плеч и сковывающим его. Его ноги согнулись, когда что-то проехалось по внутренним сторонам его бёдер.   Камило открыл глаза.   Крепкие руки сжимали его, заставляя мальчика спиною вжиматься в чужое горячее тело, а коленями упираться в голую стену. Он чувствовал жар внизу живота и то, как начинают трястись его тонкие, худые ноги, с которых свисали расстегнутые и приспущенные штаны и нижнее белье. Обжигающе горячий член врезался между его бёдер, размазывая предэякулят по веснушчатой молодой коже, и над его ухом раздавалось едва слышное тяжёлое дыхание. Камило замер, напуганный происходящим.   Это был не кошмар. К его огромному сожалению, это была реальность, от которой невозможно скрыться во снах: он проснулся и осознал, где находится, что происходит и почему чей-то член сейчас насилует его бёдра.   Этого стоило ожидать. Камило знал, что вскоре это случится. И он думал, что готов, что стерпит всё, потому что никакого желания жить у него нет, не было и не будет, он просрал свою жизнь и ему никогда уже не отделаться от прошлого, от зависимостей, от антидепрессантов, от всего. Но реальность оказалась куда страшнее.   С его глаз потекли слёзы.   Мерзко, как мерзко... отвратительно, гадко, ужасно, невыносимо ужасно, настолько, что его снова начало тошнить.   Он не был готов, нет, он ужасно этого боялся, хотя и продолжал убеждать себя, что его уже ничто не напугает.   Омерзительно. Он мерзок. Он грязный. До невозможности грязный.   Что бы сказала мама, увидь она, как её сын дрожит и плачет, пока его насилуют?   Она бы разочаровалась. Если ещё есть куда сильнее разочаровываться... — Пожалуйста, прекрати... — Тш, тише, малыш, всё хорошо. Я ведь не делаю тебе больно. Просто потерпи чуть-чуть...   Бруно усиленно двигал тазом взад и вперёд, приближаясь к желанному оргазму. Он и поверить не мог, что это взаправду происходит: его милый Камило в его руках, он так близок к нему. Он может позволить себе делать грязные вещи. И он не испытывает и толики стыда: он не нарушил обещание, он ведь не сует в несчастного мальчика член, значит насилия нет. Как прекрасно он всё рассчитал. — Умоляю, хватит, пожалуйста, пожалуйста, — Камило шепчет сквозь слёзы, не веря в то, что он упал настолько низко, что молит пощады, что ведёт себя хуже половой тряпки. После сна конечности гудели сильнее прежнего, ему стало ещё хуже, чем когда-либо. — меня сейчас вырвет, умоляю, отпусти... — Ещё немного, подожди, мой ангел...   Камило напрягся. Тишину комнаты прорезал внутриутробный нарастающий звук, а затем Камило закашлялся и стошнил на матрас, хватаясь за ткань простыни. Его тошнило, а мужчину сзади это не останавливало: финальный толчок, и он кончил с хриплым стоном, обрызгивая спермой стену и матрас. Камило завопил и разревелся, хватаясь за волосы; он весь сжался, крича, словно животное, чью плоть отрывали заживо. — Вот так, мой мальчик, видишь, всё хорошо. Ты такой умничка, просто молодчина... — Бруно целовал мальчишескую шею и легонько водил размягченным членом по бедрам. Камило вопил невыносимо громко и противно, Бруно подождал немного, но терпеть эти визги ему быстро надоело. — прекрати кричать.   Он заткнул его рукой, крепко сжимая ему рот. — Ну что ты натворил... для полной картины не хватало обоссаться. Не стыдно тебе?   Бруно отстранился, когда мальчик наконец замолк, изнеможенный. Он оглядел полуголое тело, замазанное рвотой лицо и полуприкрытые заплаканные глаза, тяжело вздымающуюся грудь, и улыбнулся. От такого вида он снова возбуждался. Внезапно... сильнее обычного. И это было интересно. — Поднимайся. Нужно умыться.   Камило закрыл лицо руками. — Поднимайся, я сказал.   Он не стал ждать: схватил Камило за руку и по полу потащил за собой, к ванне, не обращая внимания на истерические вопли и неразборчивые оскорбления в свой адрес. Камило извивался и бил ногами о пол, хватался за мебель, но не мог противостоять, он слишком слаб, слаб сам по себе и особенно сейчас. Он ударился тазом о порог ванной комнаты и, прежде чем его наконец отпустили, приложился затылком о бортик ванны. Голова загудела сильнее. На глазах возникла пелина. Сквозь неё Камило мог разглядеть только замазанную рвотой футболку и спущенные штаны. — Ну почему ты себя так ведёшь? Я разве сделал что-то плохое? — Бруно сел пред ним на колени. Его черные, словно смоль, волосы, что пробивала седина, спадали ему на лицо, он был без майки, и Камило смог рассмотреть выпирающие ключицы и рёбра, а ещё густой волосяной покров и крест, свисающий с его шеи. Этот мужчина был похож на животное. Он им и был. — Раздевайся.   Камило надрывисто дышал, не в силах двинуться с места. — Я не... не могу...   Бруно раздражённо вздохнул и принялся стягивать с него одежду. Вид потного грязного тела до невозможности возбуждал, карамельного цвета кожа блистала на блеклом свету, следы рвоты... нет, Бруно слишком сильно зациклился на этом. Впервые он замечает за собой такое особое внимание к жидкостям человеческого тела. То ли дело было в самом Камило, то ли в чем-то ещё. А, возможно, он просто был конченным извращенцем. Или по уши влюбленным. Тут как посмотреть. — Ты такой несамостоятельный... тебе повезло, что я очень заботливый. Давай. Залезай в ванную.   Камило покачал головой. У него абсолютно не было сил даже голову поднять, что говорить о телодвижениях, которые от него требовали. Но ему казалось, что если он не выполнит указала, то снова получит. Его трясло от одной лишь мысли об очередных побоях. Он вспоминал... ...маму.   Бруно взял его на руки и усадил на дно холодной, грязной ванны. Камило съежился от боли и мороза, обнимая свои колени руками. Всё вокруг пахло блевотой. Его тело провоняло потом. Взошедшая испарина на коже казалась ему мерзкой. Единственный плюс во всём этом: на удивление тёплая вода, что вскоре полилась на него. Мужчина стоял над ним, обливая его из душа, он завел пальцы в кудри и зачесал их назад; из-за воды они отяжелели и упали, прилипая к голой спине. Бруно наконец смог рассмотреть мальчишеское лицо, не скрытое за прекрасными прядями, и увидел синяк, оставшийся на лбу у начала линии роста волос. Камило ударился о стену, пока истерил. Такими темпами он сам убьется. А этому позволить произойти Бруно не мог. — Сейчас намоешься... и поешь. А потом, потом, хочешь посмотреть фильм? Тебе нравятся фильмы, я знаю...   Бруно вылил на его голову шампунь, пахнущий чем-то ужасно странным. Удивительно, что шампунь, а не моющее средство для посуды, на том спасибо, подумал Камило, но вслух ничего не сказал. Бруно убрал душ и принялся намыливать волосы, то грубо сжимая кожу головы, то нежно расчесывая; Камило морщился, ойкал, не жаловался. Бруно вымыл руки и взял второй флакон из двух единственных у него имеющихся. — Нравится запах персика? — сказал он, рассматривая гель в своих руках. Сам Бруно привык мыться хозяйственным мылом, но для такого мягкого мальчика мыло, очевидно, не подходит. Он посмотрел на Камило, наклонил голову вбок и улыбнулся, черные пряди беспорядочно спадали ему на лицо, из-за чего зелёные дебри его глаз казались ещё более хищными и глубоким, чем до этого. Его улыбка пугала. Люди так не улыбаются. Так улыбаются монстры.   Камило медленно кивнул головой. — Вот и отлично...   Бруно открыл крышку и вылил себе на ладошку гель. — Выпрямись.   Камило послушно выпрямился, игнорируя боль во всём теле. Большие ладони легли на его плечи, размазывая гель по мокрой коже. Бруно оглаживал выпирающие кости, проводил по тонким рукам, по плоской груди, внутри которой быстро билось сердце, по талии, животу, по бёдрам...   Камило морщился, закрыв глаза. Пытался не сосредотачиваться на прикосновениях, излишне мягких и приятных прикосновениях. На его веках навернулись слёзы. — Ну вот не надо плакать... смотри, всё хорошо. Сейчас будешь чистый. — Я уже никогда не буду чистым...   Бруно закатил глаза. Он завёл руку между ног мальчика, Камило вздрогнул и свёл колени, зажимая между ними мужское предплечье. — М... можно я сам? — Камило взял его за плечо и сжал, смотря на мужчину исподлобья мокрыми напуганными глазами. Меньше всего он хотел, чтобы он снова прикасался к его интимным зонам: Камило вспоминал налитый кровью толстый член, толкающийся в него, и на него накатывала истерика. — я сам... я могу сам... не надо... — Нет, малыш, ты ведь устал. Дай мне позаботиться о тебе. — Н-но... — Будь добр, закрой рот.   Бруно завёл руку ниже, обмывая раздвинутый зад и мягкий расслабленный член. Камило задрожал и вдруг тихо заскулил, так жалобно, и заплакал, хлюпая носом. — Прекращай... — он включил душ. — я уже закончил... ты только зря роняешь слезы, ангелочек.   Камило не заметил, как выключилась вода, как мужчина ушел на секунду, чтобы принести полотенце, как заурчал слив под ним и как капли с волос потекли по его лбу и смешались со слезами на щеках. Всё это пронеслось за считанные секунды, ибо все мысли его были заняты страхом и болью, адской болью, моральной и физической, которую он испытывал.   Почему, почему так плохо? Он такой немощный.   И так ломит ноги. Руки. Тело. Выворачивает изнутри, Камило казалось, что под его кожей ползают жуки, но вычесть он их не может. И остаётся только безостановочно чесаться, пытаясь соскрести грязную кожу.   Так было плохо. Невыносимо.   Бруно пришел с полотенцем. Вытащил Камило из ванны, поставил на ноги и обтёр, попутно оставляя лёгкие поцелуи на влажной коже. Россыпь веснушек по всему телу восхищала его, он никогда прежде не видел вживую такое обилие родимых пятен, правду говорят: веснушки — поцелуи солнца. Всё абсолютно логично: Ангел поцелован солнцем, благословлён Богом и призван на землю для исполнения благих деяний. Вот только... загадкой для него по-прежнему оставалось то, почему Ангел попал именно сюда, в этот закуток, отделенный от нормальной цивилизации, откуда все перспективные люди давным давно уехали в большие города. Наверное, правдой было то, что Камило здесь ради него. Пожалуй, да. Он здесь, чтобы помочь Бруно покаяться во грехах, чтобы получить Божье прощение и исправиться, встать на истинный путь. А пока он должен пройти испытания, чтобы убедить Ангела в том, что он достоин прощения.   Логическая цепь плавно складывалась и укреплялась в его сознании. Всё закономерно в этом мире. Абсолютно всё. — Я поменял белье, мой Ангел. Впредь прошу не блевать мне в постель. И одежда твоя в стирке. Примеришь другую. Я купил её для тебя.   Камило сидел на бортике ванны, обнаженный, и пустыми глазами рассматривал изогнутые трубы полотенцесушителя. Ему было всё равно. — Хотя, конечно, было бы лучше, если бы остался таким... знаешь, до того, как Ева вкусила запретный плод, они с Адамом и не задумывались о том, что наготу нужно прикрывать, и ходили нагие и не стеснялись своего естества... — Ты помешанный фанатик, что ли? — прошептал Камило, обращая на мужчину удивлённые ореховые глаза. Мало того, что он был сумасшедшим сам по себе, так ещё и на вере помешан... а Камило думал, что страшнее уже некуда. Впрочем, это стоило подозревать, учитывая наличие креста на шее и икон в доме. — Не люблю, когда так говорят... это такое неуважение к выбору человека. Ответа не последовало.   Камило вышел голым. Ступая босыми пятками по холодному полу, он оставлял за собой мокрые следы; плелся безжизненно, еле держась на ногах. Он вернулся в комнату. В эту несчастную полуживую каморку, которая будет сниться ему в кошмарах до самой смерти вместе с её хозяином: мужчина всё так же ходил в одних широких штанах на резинке и то и дело оглаживал крест на груди. Его неряшливые волосы, на удивление, не выглядели грязными, да и он сам был вполне чистым, вот только... душа его от этого чище не становилась.   Камило опустил взгляд на новое постельное белье, если таковым его можно было назвать, учитывая, что постели здесь в помине не было. Уже лучше. Камило сел на него, и приятная на ощупь ткань прилегла к его голой коже, заставляя почувствовать лёгкую щекотку. Теперь ему безумно хотелось спать. Здесь было тяжело дышать, от недостатка кислорода больная голова кружится ещё сильнее, клонит в сон. И тело, тело...   Камило в миг озарило. — Таблетки. — М? — Бруно вылез из шкафа.   Он побоялся повторить. Но ему нужны антидепрессанты. Это бы решило... некоторую часть проблем, некоторую часть мыслей, посещающих его голову. Его чрезмерное желание что-нибудь с собой сделать. Его ощущение безысходности. Может, они даже смогут привести его в чувства, и он придумает что-нибудь, как-нибудь выберется отсюда...   Его убьют. Он это понимал. Так может... смысла больше нет. — Я... — Камило проглотил ком. Рассматривая свои колени, он думал о том, что уже мало что может испортить. — ...принимаю антидепрессанты... они мне очень нужны, мне без них плохо.   Бруно заинтересованно хмыкнул, оглядывая голые бёдра мальчишки, что отчаянно пытался прикрыть их, поняв, куда он смотрит: на шрамы, глубокие шрамы, оставленные на медовой коже. Какие-то давно зажили, а какие-то были оставлены не так давно. — Что это?   Камило отвёл взгляд. — Порезы... что ещё. — Почему? — Бруно сел перед ним на колени, внимательно высматривая его реакцию. — Почему ты это делаешь? — Ты что, психолог... — Хах, — он улыбнулся. — нет, просто я тоже таким грешил. И мне интересно сравнить наши опыты. Что тебя побудило делать это? — Я не... не хочу отвечать. — Твое право. Я ведь просто пытаюсь помочь... вот, смотри.   Бруно вытянул свою руку, и, присмотревшись, Камило смог разглядеть неистовое количество белых шрамов, которые не заметил при первом взгляде из-за черных волос на худых руках. Даже у него не было столько порезов, особенно старых... — Я занимался этим, когда мне было меньше твоего. Мне оно помогало снять напряжение. Чувство боли... освежало голову. А у тебя?   Камило крепко сжимал простыню, не зная, куда ещё деть свои руки. Находясь здесь, запертым, в этом узком помещении, ещё и без одежды — всё это заставляло чувствовать себя настолько беззащитным, что становилось дурно. Мужчина положил подбородок на его колени, уложив ладони на прекрасные бедра, и продолжил изучающе осматривать лицо Камило. — Я... э-э... тоже.   Всё, что он смог вытянуть из себя. В целом, тут и говорить было нечего: мужчина сказал всё то же, что сказал бы Камило, будь у него хоть малейшее желание отвечать на такие вопросы. Нанесение себе вреда каким угодно образом было для него способом успокоиться, потому что, как ему казалось, только так он может хотя бы немного получить по заслугам. Хотя бы...   Выражение его лица вмиг потускнело. Он смотрел теперь куда-то перед собою, и даже пристальный взгляд мужчины перестал его смущать. — Хм... понятненько. Так а таблетки помогают тебе справиться с этим? — Да, — отчасти соврал. — Понятненько... — повторил он более тихим голосом. — где же я тебе, интересно, их достану? без рецепта... хочешь, чтобы ради тебя я совершал преступления? хотя... ах, мой прекрасный.   Бруно лёг на мальчишеские колени щекой, с неописуемым удовольствием оглаживая его ноги от бёдер до щиколоток. — Конечно, ради тебя, ради тебя я готов на всё.   Камило тяжело дышал, его грудь вздымалась и опускалась, и в тишине особенно сильно были слышны его дрожащие вдохи через нос. Давящее чувство в груди, будто бы кто-то стиснул его рёбра, напрягало. Но что он мог сделать сейчас? Пожаловаться? Нет, только тяжело вздохнуть и закусить губу, стараясь сдержать эмоции. — А... можно одежду? — скромно и вполголоса спросил он. Бруно тут же подскочил, улыбаясь. — Конечно!..   Он встал с пола и снова залез в шкаф. Камило поднял на него глаза и сильнее сжал простынь под собой. Желание выбраться отсюда угасало с каждым часом, что он проводил здесь, не потому, что ему нравилась затхлая квартира и сумасшедший мужчина рядом, а потому, что уж лучше он сдохнет в этих четырех стенах, чем встретится лицом к лицу с родными, которых он подвёл и перед которыми никогда уже не сможет искупить вину.