against the devil

      Орегон медленно погружался во тьму. Вначале не по сезону жаркое весеннее солнце оставило алый след на пике горы Маунт-Худ, величественно возвышавшейся среди более невзрачных вулканов, прокатилось ярким светом вдоль всей долины Вилламет от самого устья реки и до слияния с Колумбией у Портленда и потонуло в завораживающих мутноватых из-за прибоя прибрежных водах Тихого океана. Зрелище неописуемой красоты, свойственное лишь западу. Пока вся природа засыпала и наполнялась несколько мистическим мраком, с описанием которого связаны тысячи триллеров и ангстовых романчиков, населенная часть, являющаяся крупным штатом, лишь все более оживала. Улицы городов искрились в свете высоких, под стать огромным колоритным пальмам, фонарей. На смену дневной душной жизни средь толкучки и криков приходила другая: ночная, безумная, такая… живая и завораживающая, что у прохожих щемило в груди, причем у каждого по-разному. Пока в чьей-то голове проносилось ликование и ожидания скорой сделки, в чужой могли проноситься молитвы о безопасном и беспроисшественном возвращении домой.       Эти ночи были особенными для столпившихся на огромной площадке у Траутдейла людей, которых объединяло нечто общее — все они чем-то отличались бы от остальной массы. Как ни странно, фанатов рока выделяли всегда не броская одежда, не разноцветные волосы или полуметровый ирокез, а просто взгляд. Он был полон жажды, а вот чего — не ясно…       Мужчина сидит на одной из огромных колонок за кулисами; в одной руке — вода, в другой — неизменная игла Франка, которую тот играючи перекручивал между пальцами. Взгляд пуст и направлен в стену напротив, губы же растянуты в легкой непринужденной улыбке, при чем один уголок существенно выше другого. — Господин Мориути? — тихий уравновешенный голос с трудом слышится средь тяжелых басов и громких разговоров толпы. Подошедший весомо отличается от музыканта: он полон, в меру, но граничащую с состоянием излишка, почти что стар; его блестящую от пота голову венчает залысина, обрамленная редким белесым пушком по краям, а бывшие голубыми глаза давно потеряли всякий блеск и сейчас тусклыми погасшими кометами, чьими «хвостами» являлись синие круги снизу, сверкали на желтой коже обвисшего лица.       На него поднимают взгляд и проходятся вдоль, постепенно останавливаясь на глазах. Подошедший в который раз отмечает несвойственный для людей его возраста вид: не дашь больше двадцати трех — четырех. — Что-то случилось, Энди? — Да, Господин. Снова восточные.       Между ними повисает тишина, во время которой не двигаются оба. Постепенно зал наполняется ритмичными, разжигающими пламя в душе, ударами барабанов. Улыбка все также не сходит с лица Мориути. Такахиро медленно поворачивается в сторону всем телом и начинает смеяться, лишь активнее прокручивая между длинными музыкальными пальцами иглу, но в один момент весь замирает. С его лица словно слетает одна из масок, оставляя место серьезному выражению. Менялось все, кроме взгляда. Тот оставался неизменным всегда. — Ты знаешь, кого доставить. Ко мне. Лично. — и на лицо, как не бывало, вновь ложится улыбка. Легко посвистывая, он, дождавшись кивка мужчины, выбегает на сцену. Толпа встречает радостным криком, ровно как завывать начинает и гитара. Один из участников кидает ему микрофон, тут же пойманный на лету — идеальная реакция, выверенная годами. Он передвигается по сцене широкими шагами, взмахивая руками, покрытыми татуировками, в такт. Со стороны он напоминает хищника, и это завораживающее зрелище. Наконец, гитару чуть глушит. Another step up It's takin' takin' takin' takin' long       Его голос заполняет зал. Рой восторженных криков, тут же затихающих — невозможно оторвать взгляд, не хочется отвлекаться. Always digging It's gettin' getting' getting' get it on       Фанаты прыгают, вытянув руки вверх, когда голос мужчины «расщепляется», вызывая очередную волну восторга. Зал наполнен непередаваемой атмосферой. Тела двигаются в ритм, необузданно, так дико и естественно, но вместе с тем обретая истинную свободу. Wherever you stand just start to walk Everywhere you go goes round and round It's coming back to what I know       Любые границы стираются. Их кумир лишь подталкивает к отсутствию любых рамок. Только мы сами — творцы; наш разум — наше величие, наш мир — поле игры.       И Такахиро прекрасно знает, какого это. The deep deep deeper we go Feeling alone, but it's oh so simple Let it go       И Такахиро давно ведет в игре главенствующую роль.       Порядком зажигая в ответ сотни бунтующих сердец. Сан-Франциско, Калифорния       — Обратите внимание, у пациента цирроз, гепатит С и тромбоз воротной вены. Из-за обструкции вены образовались коллатеральные сосуды и спленомегалия, из чего следует, что перед вами сейчас, с разрешения наших уважаемых хирургов, пройдет комбинированная пересадка, где печень реципиента будет полностью удалена, но задний печеночный сегмент полой вены будет сохранен и анастомозирован с нижней полой веной донорской печени.       — Мистер Форман, а мы будем присутствовать всю операцию? — из небольшой группки мешкавшихся «зеленых» следует вопрос, на что профессор лишь чуть хмурится, поправляя надетые поверх медицинской маски круглые черные очки. Он как-то нервно встряхивает рукой, но этот жест уже привычен бывшим студентам, а после открывает рот, чтобы ответить, но его перебивает отошедшая к анестезиологам девушка.       — Олух, она минимум 8 часов длится, а часто и вовсе от 12. Думаешь, нам кто-то позволит находится здесь все время, пока будут сменяться врачи самых разных отраслей?       Она глядит на бывшего одногруппника своими серо-голубыми глазами так холодно и уничижительно, что тот хочет провалиться под землю. По телу пробегают мурашки, и он, что-то промямлив, определенно нелепое и жалкое, быстрым коротким, но семенящим шагом ретируется за дверь, вызывая у девушки хмык. Она вновь возвращает взгляд к подготовлению к операции, а после задает пару вопросов хирургам, получая весьма лаконичные, но удовлетворяющие ее ответы, после чего отходит к стене.       — Так, дети, внимание. — бывший профессор в очередной раз хлопает в ладоши, от чего в стенах небольшого, ярко освещенного помещения, проходится тихий смех. — Обращаем внимание: дистальный сегмент полой вены хирурги сейчас оставят открытым для первого промывания кровью…              По прошествии полутора часов народа существенно поубавилось, но то среди недавних выпускников — профессионалов лишь прибавилось. Пациенту предстояла многочасовая борьба за жизнь, а после — долгая реабилитация. Софья все также подпирала спиной стену, чтобы не мешаться, хотя желание подойти ближе было непреодолимым. Глядя на происходящее, на реакцию многих бывших сокурсников, она в который раз убеждалась, что выбрала профессию не зря. Ей действительно хотелось быть нужной, помогать, спасать чьи-то жизни и освобождать от мучений. Ей почему-то казалось, что она сможет: ответственность, способность принимать решения… Это ведь одни из важнейших качеств?       Однако в то же время ее сильно гнело то, что, подписываясь на данную работу, она обрекает себя на рутинное существование без намека на свободу. Она ведь никогда не сможет взять, сорваться, улететь, сделать необдуманное…       Девушка тяжело вздыхает и опускает взгляд на белый кафель, чуть ежась. Да, белый кафель. Белые стены. Иногда синие. Все, что предстоит ей видеть.       — Софья? Тебе что-то непонятно? — обеспокоенный голос, и вот, она снова смотрит на идущую полным ходом операцию, после — профессора, медленно кивая, но, опомнившись, качая головой. Тот в ответ лишь хмурит седые брови. — Понятно, значит… И что же сейчас происходит?       — Эээ… — она судорожно смотрит на происходящее, и в голове проносятся десятки вариантов, но ни один не хочет сложиться в единый паззл: слишком глубоко в своей голове она находилась до этого. С горем пополам она выдвигает предположение. — Сейчас будет обрезаться правая печеночная артерия?       Профессор качает головой, разочарованно вздыхая, и девушке невольно становится совестно, хотя та и не знает, отчего. Может, из-за статуса: лучшая студентка явно должна была не терять звания, особенно, учитывая то, из какой она страны.       — Она уже была обрезана. Если бы ты глядела внимательнее, то заметила бы. Наблюдай. Сейчас ты видишь технику парашют для создания анастомоза между гастродуоденальной и печеночной артериями. И да, надеюсь, что в этот раз ты не будешь отвлекаться: подобное может стоить жизни, не забывай об этом.       — Простите, профессор. — тихо отвечает она, и сама морщится от того, насколько жалко это прозвучало. Не по ее. Но в какой-то степени он и прав. Нельзя отвлекаться, учитывая то, что ее ошибка — чья-то жизнь, нужно подготовить себя к подобному всецело и свести вероятности к минимуму.       И пусть сердце рвется на волю.       И пусть душа умирает взаперти.       Она должна. Ведь если не она, то кто?       Но так ли нуждались в помощи другие, и такой ли нежеланной была эта помощь для нее… Орегон, Сейлем       — Не надо, я простой повар, и все! Я вам клянусь!       Грохот рухнувшего тела, продолжительные мольбы и статичный кабинет. Он выполнен минималистически, сплошь и поперек кованная мебель, лаконичная и однотонная. Она расставлена в хаотичном порядке, словно кто-то ненамеренно впопыхах разбросал ее по комнате, но на самом деле такого было желание хозяина. Сам мужчина стоял у панорамного окна, глядя с четырнадцатого этажа на подножие, где вовсю отображалась ночная жизнь города. Он не двигался с места, слегка улыбаясь краем губы, левым. Послышался хлопок, а после — стон боли, и тут мужчина, наконец, меняет позу, перенося вес на другую ногу и поднимая вверх правую руку с оттопыренным кверху указательным пальцем. Кабинет погружается в тишину.       Он медленно оборачивается, а после садится на стол, скрещивая ноги. Они обтянуты черной джинсой, что, наверное, вовсе не соответствует представленному образу. Он улыбается и по-мальчишечьи склоняет голову к плечу, с выражением высшей доброты и миролюбия. Смотрит на распластанного, с разбитым носом, мужчину у ног, и такое ощущение, что взгляд проходит сквозь. Невольная жертва лишь ведет плечами, в надежде согнать липкое ощущение.       Хозяин кабинета спрыгивает со стола и медленным широким и плавным шагом подходит ближе, садясь на корточки перед распластанным. Он поднимает лицо того за подбородок и слегка смеется, тут же поглаживая того по щеке, а после — хлопая по плечу.       — Все будет хорошо. — мягко произносит он, а после в предплечье жертвы входит игла, вырывая крик. Мужчина встает, вытирая достанной из кармана салфеткой шприц, а после опирается бедрами о стол.       — Не заговоришь, повторим, но мне кажется, ты умный мальчик. Не правда ли? — миролюбивый тон, и мужчина, зажимающий ладонью кровоточащую из-за резко выдернутой толстой иглы рану, постепенно сдается, осаждаясь всем телом и вздыхая. Он, было, открывает рот, чтобы ответить, но его прерывают. — Тшш… Я и так все знаю. Держи. — он с улыбкой кидает небольшой шприц распластанному, который с трудом его ловит и не сразу кладет в карман пиджака, натыкаясь на недвижимый взгляд. — Тебе отведена особая роль. Вколешь господину — станешь героем, твоя семья выживет. Посмеешь сбежать — выкошу до единого. Думаю, мы друг друга поняли.       Мужчина улыбается и смеется, видя, как тот в ответ кивает, вставая и направляясь к выходу. Хозяин кабинета лишь разворачивается к окну, наблюдая в отражение, как его слуга помогает выйти незадачливой жертве, а после претворяет дверь. Губы трогает улыбка.       — Неужели Вы его так просто отпустите? — недоверчивый голос, и его глаза в ответную расширяются от неожиданности. Для него это словно оскорбление — недооцененность.       — Чувствую себя униженным. Конечно, нет. В игле был аманитотоксин. Жертва умирает на десятые сутки, но, учитывая то, что у нашей мушки были проблемы с почками, то сокращается в два раза, так как основное разрушение направлено на них. За это время он как раз успеет выполнить необходимое, а после наш нежеланный свидетель, выполнив всю грязную работенку за нас, исчезнет с этого света.       В кабинете повисает молчание.       — Безупречно.       — Заметь, как и всегда.       Кабинет заполняет низкий переливчатый мужской смех. Он делает пару шагов, останавливаясь у террариума с крупным пауком-птицеедом. Из соседней баночки мужчина пинцетом достает крупную муху, отдавая на еду своему пушистому любимцу с мощными хелицерами и ядовитыми железами. Тот расправляется с насекомым вмиг, а после убегает в небольшую пещерку, выточенную из камня заботливым хозяином.       Не оставляет ни следа.       Безупречно.