against the devil

      Софья находилась не в самом лучшем расположении духа. Профессор преподнес безрадостную новость: наблюдение за реабилитирующимся больным всецело, со всей своей нудностью и моральной тяжестью, ложилось на широковатые худые женские плечи. За прошедшие недели экзаменов она сильно сбросила: острые ключицы с заметной родинкой на левой сейчас особенно сильно виднелись из-под воротника ее черной рубашки; пояс брюк заметно отставал и топорщился и, если бы не надетый сверху халат, открывал бы вид на подтянутую фарфоро-белесую кожу живота; немного пухлые по-детски щечки исчезли, а также потеряли прежний яркий румянец. Девушка приобрела холодно точеную фигуру, так хорошо сочетающуюся с твердым и серьезным взглядом ее серо-голубых глаз, которым она одаривала слишком шустрого пациента.       — Ах, поймите Вы уже, Вам сейчас нельзя вставать! Если будете продолжать в том же духе, я буду вынуждена вколоть Вам снотворное. — ее голос набрался все большего раздражения, но вскоре, видно, молитвы были услышаны. Мужчина пожилого возраста, не так много времени назад приобретший новую донорскую печень, наконец, уснул, вырывая облегченный вздох у девушки. «Хвала небу», подумала про себя она и достала наушники, привычно включая любимый рок и отворачиваясь к окну.       Погода вторила настроению; капли дождя беспрерывно стекали в неведомых соревнованиях по давно немытым стеклам больницы, а ее взгляд беспрестанно был направлен в одну точку, куда-то в район покосившегося дерева. Ее буквально принудили к присмотру за реабилитирующимся больным и, тем самым, медленно подкосили ее психологически: как раз с утра пришло сообщение, что отменный, было, ранее концерт все же будет проведен, и что самое интересное — через два дня. К тому времени лишенный собственной печени мужчина должен только-только начать подниматься на ноги, а ее задача постоянно следить за его состоянием.       Брюнетка достает из кармана упаковку микофенолатов, скорбно глядя на них, и про себя думает, что стоит напомнить врачам перевести дедульку на такролимус.       «Жаль, что Лиам подменить не сможет… Похоже, придется напрочь разочароваться и пропустить концерт, иначе мне ведь и лицензию не выдадут», мысли отнюдь не радостные, и сердце обливается кровью. Ее мечта, ее жизнь, ее обломавшаяся судьба, отблеском которой она может наслаждаться лишь пару раз за год на концертах… И лишиться такого шанса…       — Пропустите, я сказала! Еще пара движений, и вы будете уволены! Не думаю, что заведующему понравится новость, что его лучшую подружку по клубу в гольф не пускают в его же отделение!       — Мисс, это реа…       — Я все сказала!       Софья вздрагивает от стука ударившейся о стену двери. В палату входит небольшая худосочная женщина, причем крайне интересно выглядящая: широкополая серая шляпа в дождливую погоду, темно-синий костюм с корсетной стяжкой, туфли фуксия и чучело ворона на плече. Девушка буквально подавилась воздухом, глядя на непревзойденное нечто, причем на вид даме было лет шестьдесят. Она с улыбкой превосходства обернулась к замявшемуся у порога медбрату, виновато поглядывавшему на Софью, а после, опершись на трость с какими-то фигурками у поручня, протянула морщинистую руку:       — Можете звать меня тетя Сара, я очень благодарна, что Вы присматриваете за этим охламоном. — и рукояткой своего экстравагантного костылика та указала на спящего мужчину.       — Соня. Просто Соня. спустя два дня       — Так, цветочек, что-то мне не нравится твое настроение, все вянешь и вянешь. — сидевшая в кресле женщина даже перестала вязать, глядя на смотрящую в одну точку и сейчас вздрогнувшую девушку поверх ярко-розовой оправы треугольных очков. Она вопросительно приподняла посидевшую частями бровь, выразительно и с намеком. Софья лишь вздохнула, пожимая плечами.       — Вам навряд ли будет меня понять…       — Отставить стереотипы! Тетя Сара на ваших молодежных переходиках… Ежа съела? Кого съела-то… Что там говорят… — и видя растерянный взгляд оппонента, добавила, энергично размахивая спицей, — Ну, это устойчивое выражение, метафора такая, или афоризма! Съел кого-то… Тьху, все, забыли. Рассказывай давай.       После пары секунд молчания и испепеляющего взгляда порядком выжившей из ума женщины (старушкой это нечто назвать язык не поворачивался), Софья, наконец сдалась, рассказывая о концерте и собственном невезении; и ожидала она чего угодно, но только не хватания собеседницы за сердце, да так натурально, что та едва не поверила тому, что видит настоящий сердечный приступ.       — Батюшки! И это вот все? Кактусик, да мозгов у тебя нет! — девушка порядком осела от такого выражения, но женщину было не остановить: она рукоплескала, а взгляд был полон искр и молний, — Надо сразу было исповедоваться! Нашла, с чего переживать… Я с этим охламоном посижу, ничего не случится, а ты молодость-то не теряй. Чай, один вечер без тебя побудет… И вообще, пить меньше надо было. — и осуждающий взгляд на мужа. Софья вздрогнула, понимая, что сама под таким взглядом либо подавилась бы, либо решила поспешно завершить жизненный путь. Происходящее не сразу доходило; осознание пришло, когда ее едва не стукнули тростью. — Что стоишь-то? Как лань беги, опоздаешь! — голос к концу срывается на визг, и девушка подается вперед, пламенно обнимая охнувшую женщину, похлопавшую ее в ответ по спине.       — Тетя Сара, Вы святая! — она радостно смеется и в самом деле вылетает за дверь, ускоряя шаг, в надежде не получить все же по затылку огромной «волшебной палочкой» — жена пациента представала пред ней той еще феей-крестной, и было совершенно все равно на некоторое отсутствие в ней адекватности… В конце концов, с нормальными людьми скучно, не так ли?       Через полтора часа она уже была на площади. До концерта оставалось время, но протолкнуться уже было тяжело, что не помешало ей занять место у самой сцены. Сердце билось учащенно, а дыхание сбивалось; ей было все равно на собственную одежду в виде накинутого поверх футболки медицинского халата; на пустой желудок и пропущенный ужин, да и в принципе на все: ей казалось, что она умрет от счастья. Первые басы, перелив сдернутых музыкальными пальцами струн, и толпа завывает от восторга, и она не исключение. Ее захватывают эмоции, она чувствует приливший жар, страсть, свободу и никаких рамок! Все грани — только в нашей голове, а потому сейчас они были напрочь стерты.       Такахиро появляется на сцене внезапно, посреди долгого характерного для всех концертов intro. Он начинает скользить размашистым шагом по сцене, качает телом в такт и вожделенно прикрывает глаза, похлопывая рукой о вторую, держащую микрофон. Пряди длинных чуть вьющихся волос прилипают к взмокшему лбу. Особо цепляют взгляд черные серьги, сверкающие в свете софитов, и так сочетающиеся с татуировками, покрывающими тело мужчины. Внимание привлекает более всего всевидящее око, набитое на левой руке поверх накаченных мышц, перекатывающихся под покрытой чернилами кожей. Он поет, и его голос сводит с ума — такой свободный, такой манящий… Он завораживает, а в параллель идет такой же гипнотический взгляд почти черных глаз.        Just give me a reason to keep my heart beating Только дай мне повод продолжать заставлять свое сердце биться       И ее пульс действительно ускоряется, а тело предает себя Don’t worry, it’s safe right here in my arms Не бойся, здесь, в моих руках, безопасно       И девушка покрывается мурашками, какими-то странными и ныне неведанными. Ему хочется верить, но в то же время в душу закрадывается непонятный сковывающий все внутри страх. As the world falls apart around us Раз уж мир рушится вокруг нас All we can do is hold on, hold on Все, что мы можем сделать — это держаться, держаться       И их взгляды сталкиваются, и ей кажется, что, когда она, неожиданно для себя самой, всерьез пугается, его глаза сверкают чем-то странным и необузданным, и она не отрывается, ведь внутри — целая бездна…       И он продолжает петь, продолжает движение; в его музыке то же пламя, что порою зажигается в ее душе; его слова — обещанная свобода, его глаза — манящий плен, и она, сама того не подозревая, стремится столкнуться с ними вновь, хотя попытки и тщетны. Софья даже подошла ближе в попытке увидеть такое желанное, когда Такахира протянул ей руку и вытянул на сцену. Она торопливо сбросила медицинский халат и начала танцевать, подпевая и по-настоящему отрываясь. So stand up, stand up Just gotta keep it I wanna wake up, wake up15 Just tell me how I can       Мужчина словно потерялся для нее в свете стольких софитов, в громогласных всплесках музыки — были лишь глаза… Такие глубокие, такие черные… Она тонула и переставала существовать; казалось, что даже песня приглушилась и стала лишь фоном, когда на ее лице цвела ответная мужской улыбка, а собственный взгляд выдавал некий страх. Мужчина же получал удовольствие от этих пульсирующих от ярких эмоций зрачков серо-голубых глаз, так напоминающих что-то легкое… Мягкое… Беспомощное и хрупкое, словно крылья… Just tell me why baby Только скажи мне, почему, малышка They might call me crazy Они, может быть, называют меня безумцем       Эти слова он поет прямо глядя на нее, и что-то находит в ней отклик, хотя она едва может соображать: все мысли стерты. 愁いを含んだ閃光眼光は感覚的衝動 Коротких вспышек боли в подсознательном импульсе Blinded, I can’t see the end Ослепленный, я не вижу конца       И он отворачивается, уходя в середину сцены и обращаясь к фанатам, когда она остается недвижимая, словно оглушенная на месте. Ее сердце бешено колотится, а тело немеет. Один из работников выводит ее со сцены на площадь, но она воспринимает этот момент как в тумане и сама не знает, почему.       Домой девушка также возвращается в крайне странных чувствах. Ощущение некоторым образом походит на недельное отсутствие сна и полный кофеина желудок — происходящее так же нереально и субъективно. Ее руки до сих пор подрагивают, когда она, не включая свет, садится на скрипучую с сеткой кровать, глядя в одну точку белесой стены. Она не осознает настоящего, мысли путаются, тело — бесконтрольно, и та со всеми усилиями старается проанализировать себя. Эти глаза… Они что-то ей напоминают…       Девушка ложится на кровать, отворачиваясь к стенке и так и не раздеваясь; она скручивается, поджимая колени и обхватывая их руками, пару раз вздрагивая, и тонет в мыслях: болезненных, отвратительных, таких… ненормальных, но таких своих, собственных… Как и должно быть… И она не замечает тот момент, когда обмякает и проваливается в тяжелый, грузный сон…       — Томоя, ты меня глушишь, играй тише; Рёта, в следующий раз сам проверь аппаратуру.       Мужчина медленно идет по закулисью; его шаг — размашистый и твердый, перекатывающиеся мышцы видны под слоем кожи и прилипшей к телу одежды, голос — хрипл, но взгляд все также пылающ. Он ненавидит границы, ненавидит узость и ничтожество, а потому даже гримерка соответствует — отделена от основной части лишь тонкой перегородкой полу-прозрачной бумаги; свет тусклый, мебель — деревянная, но минималистичная. Подготовились неплохо, его вполне устраивало.       Он вспоминает выступление, и лицо его венчает привычная изогнутая улыбка. По привычке ныряет рукой в карман, но вместо привычной иглы находит лишь ничтожно маленький шприц, и все внутри сводит: конечно, на концерте не попрыгаешь с десятисантиметровой железкой, но шприц… Это же ничтожно и детски…       Он раздраженно взмахивает волосами, когда взгляд цепляет в отражении какой-то блик у входа. Зубы сжимаются со скрежетом. Рука ложится на выточенный нож, ранее украшавший трельяж. Его рукоятка фигурная, на краю подобная мощным крыльям хищной птицы, и вся покрыта руническими символами, фразами на латыни и греческом и странными изображениями солнца и луны. Такахиро сжимает его, а после по привычке, подобно любимой игле Франка, крутит нож в руке, словно нет разницы между десятью сантиметрами тонкого железа и двенадцатью толстой стали. Его путь идет на сцену, где все еще слышны остатки музыки — видно, Рёта не так далеко решил еще раз проиграть партию, но его обострившийся слух волнует лишь отсутствие шагов за спиной. И несмотря на внешнюю безопасность, он готовится…       Низкий возглас сзади; лицо Такахиро украшается улыбкой. Резкий разворот тела — перехват металлических ручных тисков, направленных ранее в район затылка. Их взгляды сталкиваются, когда музыкант улыбается сильнее, начиная смеяться, а после — наслаждаться недоумением на чужом заплывшем жиром лице.             — Ты сдохнешь, тварь! — он завопил и попытался вырваться, когда улыбка слетела с губ мужчины, и в следующее мгновение нож, находившийся в правой руке, вонзается в презренного с хрустом кроша венечный отросток лопатки, пока кончик не показывается со стороны спины. Нападающий падает на колени, судорожно зажимая рану руками и испуская надрывные стоны боли, на которые сбегаются работники сцены. Такахиро смотрит на поверженного, а после садится на корточки, склоняя голову к левому плечу и приоткрывая рот, после увенчанный улыбкой. Он усмехается, трепет раненого по волосам, наклоняясь ближе.       — Агрессивный, как богомол, но такой же бессильный против птицееда, как и любая мушка… — он легко смеется, после резко останавливаясь и вдруг дуя прямо в лицо замершему, тут же вставая. Он холодно оглядывается по сторонам и подзывает к себе свою «правую руку». — Энди, проследи, чтобы лишние ничего не вспомнили. И да, нож не вытаскивать — кровью все зальет, потом не отмоешь. Изуми закажи новый. — его взгляд снова возвращается к испуганному мужчине, который словно выпал из реальности, поглядывая то на одного человека, то на другого. Такахиро наклоняется, ухмыляясь, и поднимает лицо того за подбородок. — Твое тело теперь в моей власти… Как думаешь, достаточно ли будет попросту перекрутить его через мясорубку и скормить свиньям? — и, видя полный ужаса взгляд, он смеется, откидывая назад голову и испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение, после резко останавливаясь и принимая серьезное выражение лица. — Правильно, тебе стоит меня бояться. Бойся. — усмехается, а потом отпускает его и встает. — Разберитесь с ним. Наградим глупца за смелость. Позаботьтесь о быстрой смерти и засыпьте тело солью, пока оно не мумифицируется до состояния твердого тела, а после подкиньте религиозным фанатиком: пусть думают, что это очередные мощи святого и поклоняются.       Его смех громом разносится в тихом пустом зале, гармонируя с громкими бешеными ударами сердца умирающего на паркете сцены мужчины. Такахира еще пару минут неотрывно смотрит на то, как неудавшийся агрессор корчится от боли, а после, наконец, отходит от него в сторону, идя к краю. Он обводит взглядом пустую площадь, а после натыкается на валявшийся белый халат. В голове проносятся воспоминания о девочке с такими вкусными эмоциями: он невольно щурится, вспоминая, как сладок был ее испуг… Словно она что-то знала…       Он пальцем очерчивает собственную линию скулы, ведет им ниже по шее, резко хватая самого себя, а после останавливает ладонь у кадыка, вспоминая, как забавно дергались от страха жилки в том месте на ее тоненькой шейке, такой хрупкой, такой непрочной и беленькой… Он улыбается сильнее, присаживаясь и поднимая халат, вынимая из кармана все содержимое, особое внимание уделяя пачке таблеток, про себя отмечая, что те имеют наркотические свойства, и студенческому билету.       — Софья… — неумело читает он и повторяет еще пару раз, словно смакуя имя и перекатывая его пару раз на языке. Он разглядывает фотографию, обводя пальцем контур.       — Господин Мориути, будут ли еще требования? — раздается голос сзади, и он, оборачиваясь, видит Энди, вытирающего белоснежной салфеткой с небольшими красными пятнышками руки. Мужчина медленно кивает, проводя языком по губе, а после прикусывая ту.       — Мне нужен адрес. — его взгляд вновь ложится на зеленый студенческий билет с улыбающейся миловидной девушкой на фотографии, а после тот прикладывает палец поперек ее губ, параллельно прикрывая один глаз на манер подмигивания и улыбаясь уголком. — Тшш…