Доктор Стрэндж: Ванда, твои дети - ненастоящие. Ты создала их с помощью своей магии. Ванда Максимофф: Как и любая мать. «Доктор Стрэндж: в Мультивселенной безумия»
На нижнюю губу упала вязкая капля с уже ставшим привычным, но от того не ставшим приятнее запахом. Желудок и горло свело спазмом, но Стефан предпочел еще сильнее зажмуриться под закрывающей глаза повязкой, сделать носом резкий вдох и сдержать рвотный порыв. Уже зная, что, поддавшись ему, причинит больше дискомфорта и унижения самому себе, чем оттолкнет или хотя бы разозлит Старка. Или точнее его злобного двойника. Мультивселенная была лукава, постоянно норовя подменить знакомое незнакомым, стереть границы восприятия между ними. Заставить перенести чувства, испытываемые к людям и вещам своего мира, на их копии. Со Старком его вселенной они простились в некотором роде если не друзьями, то уважающими друг друга союзниками. Этот же Старк - хотя и оказался во многом успешнее Старка-616 в плане облагодетельстования своего мира – вызывал у Стефана целую гамму эмоций, но вот только ничего близкого к уважению или приятельству там не водилось. Язык не поднимался называть этого мудака знакомой фамилией и тем более сорвавшимся с его губ «Тони», когда Стефан, просмотрев варианты будущего, понял, что от него требуется ради всеобщего блага принести этого человека в жертву. И даже явно трагическая история отношений этой твари с местным Стрэнджем трогала не особо. Сложно сочувствовать тому, кто превратил тебя в вещь. Причем практически в буквальном смысле. Живая кукла, которую держат в искусственном сне в специальном ящике, доставая только для питания, гигиенических процедур, занятий спортом (чтобы не теряла форму) и, конечно, для этих вот… игр. Во рту все равно возник мерзкий кислый привкус. Но и он был лучше того, который Стефану ожидало ощутить в самое ближайшее время. - Твой рот как цветок… - прерывисто и хрипло донеслось сверху. – Такой яркий… и смазка как роса на лепестке. Кажется, Стефана все же стошнит. Почему-то перед оргазмом, когда мозг окончательно отключается, и люди частенько срываются на самый грязный мат, о котором и думать не смели в обычном своем состоянии, этого мудака, его «хозяина», упорно тянуло на романтику. Крайне неуместную, когда твой недобровольный партнер стоит на коленях с запястьями, прикованными к лодыжкам, да еще и наполовину придушенный – вокруг шеи Стрэнджа обвивался ошейник, от которого ко всё тем же запястьям тянулась тонкая и прочная веревка. И вся это конструкция вынуждала его или сильно прогибаться в спине и держать голову запрокинутой, или задыхаться при попытке ее опустить. - Черт… - еще пара капель на его рот и подбородок, еще один судорожный вздох сверху, потом по глазам внезапно ударяет свет, заставляя снова зажмуриться. – Хочу… хочу видеть твои глаза… открой их. Но Стефан только сильнее зажмуривается и стискивает зубы вокруг прозрачной пластиковой дряни во рту, засунутой туда, чтобы не мог сомкнуть челюсти – открывать глаза не хочется и из-за рези в них, и из принципа. В волосы вцепляются чужие пальцы, заставляя еще сильнее прогнуться в спине: - Открой… мать твою! Или я затолкаю тебе что-нибудь в веки, чтобы открывались по нажатию кнопки! Давать повод изменить в себе что-то еще не хочется – у Стефана и без этого успешно развивается ощущение того, что его тело – уже не очень-то и его. Поэтому он разлепляет влажные ресницы. К счастью, отвыкшие от света глаза слезятся, и вместо не-Старка он видит только размытую фигуру. - Да, детка… вот так… Они прекрасны. Еще несколько тяжелых вздохов, пара характерных влажных хлопков плоти - и его лицо и грудь щедро заляпывает спермой. Одна из вязких дорожек ползет по шее и ключице, заставляя мелко вздрогнуть от омерзения. «Хозяин» вновь запускает пальцы в его влажные от пота и спутавшиеся волосы, вновь заставляя сильнее запрокинуть голову, и прицельно сцеживает оставшуюся тепловатую жижу ему в рот. И к несчастью, местные мужчины вырабатывали ее явно больше, чем в мире Стрэнджа. - Давай, детка… последний штрих. Ты знаешь. Вместо ответа Стефан только буравит его ненавидящим взглядом. Спину жутко ломит от неудобного положения, и развязка все равно предсказуема, но он по-прежнему не хочет делать это как само собой разумеющееся. Не хочет сдаваться, несмотря на неизбежное поражение. Не-Старк понимающе усмехается и зажимает Стефану нос пальцами. Через мучительно долгую минуту или две Стрэндж предсказуемо не выдерживает и глотает воздух ртом, а вместе с ним и сперму. Давится и ею, и воздухом. К горлу снова подкатывает желчь и застревает где-то под ошейником. Глаза опять слезятся – то ли от задержки дыхания, то ли от обиды. Тварь размазывает мокрую дорожку на щеке кончиком пальца и пробует его слезы на вкус. Кажется, для него это деликатес. После чего расстегивает ошейник, позволяя, наконец, более-менее нормально выпрямится и вздохнуть. Хозяйским жестом кладет руку на истерзанную натертую шею, оглаживая подушечкой большого пальца быстро ходящий вниз-верх кадык. А заодно – прощупывая ту дрянь, которую вставил Стефану в горло, чтобы лишить голоса. И которую ни разу ни отключил за… эту неделю? Месяц? Год? Стефан давно потерял чувство времени. Сначала он пытался ориентироваться на его пробуждения для питания, но потом понял, что даже между ними иногда проходят явно не часы - судя по тому, как менялось его тело. На подобные операции и оправление после них требовались недели. Ну, или здешняя хирургия достигла каких-то совершенно невероятных высот. Кожу на лице и груди неприятно тянет от подсыхающей спермы. Умыться или просто вытереться ему, конечно же, как всегда не дадут. В такие моменты Стефан как никогда остро жалел, что не разделил судьбу прочих своих двойников, попавшимся Иллюминатам. Хотя и длилось это желание недолго, вызывая потом лишь глухое раздражение этой минутной слабостью. Умирать за чужие … Да, да, за чужие! Он, лично он, не сделал ничего такого, чтобы обрекать его на смерть или такое унижение! Умирать за чужие преступления не хотелось. Как и умирать вообще, если говорить начистоту. Пафосно подыхать, лишь бы избавиться от насилия – так себе перспектива. Из этой долбанной ловушки обязан был быть выход. И Стефан был согласен на любую цену, чтобы его отыскать.***
Вообще Стефан Стрэндж искренне считал, что за свою ставшую незапланированно интересной – иногда более чем хотелось бы – жизнь, в чём-чём, а в боли и пытках он разбираться научился. «Боль – старый друг». Кажется, так он когда-то сказал Дормамму? После того как умер десятки или сотни раз. И мог бы повторить это тому сынку Таноса, пытавшему его иглами для микрохирургии. Хотя, честно говоря, самым болезненным опытом, на вкус Стефана, была та злосчастная авария и попытки излечиться от ее последствий. Наверное, в силу некоторой бессмысленности тех страданий. Ну и потому, что его руки так и не удалось излечить до конца. Но то, что с ним происходило сейчас – с лихвой перекрывало все ранее им пережитое. Потому что обо всем этом – об аварии, пытках Дормамму или Эбони Мо – он мог кому-то рассказать. А главное – все они позволяли сохранять то, что Стрэндж ценил более всего: чувство собственного достоинства. Последнего утешения истязаемого. Все же изнасилование не зря считается одной из самых радикальных и специфических пыток. Потому что лишает страдание этого его какого-то высшего сакрального лоска. Лишает - и почему-то именно жертву - того самого последнего утешения – и в глазах самой жертвы, и в глазах палачей, и стороннего наблюдателя. Оставляя вместо нее только то, что Стрэндж ненавидел более всего: жалость. Да еще с каким-то привкусом брезгливой неловкости. Лежа сейчас в одной постели с не-Старком с перепачканным его спермой лицом и растянутой очередной игрушкой задницей – Стефан отчетливо понимал, что об этом он не расскажет ни-где и ни-ко-му. И себе память сотрет, как только представится возможность. Или попросит Вонга. Если тот еще жив… Тихое посапывание на соседней подушке прервалось, заставляя Стефана замереть. Похоже, перерыв закончен. Хотелось исчезнуть, хоть под землю провалиться. Лишь бы прямо здесь и сейчас. Но для магии одного лишь желания – даже очень сильного - всегда было недостаточно. Перекатившись на другой бок, не-Старк переплел свои ноги с ногами Стефана и, обхватив за талию, прижал к себе ближе. Как ребенок прижимает игрушку. Уставился все еще заспанными глазами в лицо. - Не спал, малыш? «Я только и занят тем, что сплю! И зачем спрашивать, когда у меня нет возможности ответить!» Похоже, эти мысли отлично отразились у него на лице – судя по тому, как не-Старк лукаво улыбнулся уголком рта. И прижал свою живую игрушку еще ближе, заставляя Стефана беззвучно охнуть и стиснуть в кулаки скованные за спиной руки. Нет, это было не больно, но очень… странно. Едва ли к такому ощущению был готов любой мужчина его мира. Даже печально известные контрабандисты наркотиков, использующие для их перевозки все имеющиеся отверстия тела. Наверное, так себя чувствует хорошо фаршированная утка. Ощутив эту его реакцию, не-Старк чуть отодвинулся и безо всяких уже заигрываний, чисто профессионально ощупал заметно выпиравший живот Стефана и почти незаметные шрамы на нем. - Больно? Стефан честно повел плечом. - Дай знать, если что не так. «Всё, что ты со мной делаешь – не так!» - Все же эта серия операций – довольно новаторская. И не самая простая. Иначе бы все меняли свой второй пол по желанию. Хотя, конечно, технически самым сложным было вырастить из твоего генетического материала орган, который этот самый генетический материал не предусматривал. Чем его в тебя поместить. Ну и подрихтовать часть других твоих внутренних органов. Чтобы они были готовы к будущей беременности. – Он снова похлопал по растянутому, наполненному животу пленника, вновь заставляя того охнуть и нелепо закусить губы. Как будто с них мог сорваться хоть звук. - Знаешь, в этом есть что-то особо… очаровательное. В том, что я перекраиваю под себя твое тело, - опустив ладонь Стефану на плечо, не-Старк мягко повел ею по его коже. – Создаю его заново. Творю как Пигмалион свой идеал во плоти. Неспортивно лишенный возможности высказаться, Стефан ответил на это заявление фырканьем. Горе-Пигмалион же, ухватив его за подбородок, потянул ближе к себе, мягко поцеловал и быстро отстранился. Явно не желая, чтобы пленник испортил момент укусом или плевком. - Как-то я видел сон… - Зная теперь, что собой представляют сны на самом деле, Стефан насторожился. - В нем ты после той аварии оказался парализован полностью. А я после плена в Афганистане обзавелся не только реактором в груди, но и металлической рукой, а потому вынужденно научился идеальному соотнесению металла и плоти (на том уровне, какой в наших мирах, увы, неизвестен). И подумал – а почему бы не сделать из «Марка» не просто броню и костюм, а полноценный протез всего человеческого тела? Ведь это же будет новая ступень эволюции человечества, путь к бесконечному самосовершенствованию и почти бессмертию. Стефан снова фыркнул, вспоминая о завиральных идеях Альтрона из его вселенной. Всё же дети – даже такие вот сделанные на верстаке Пиноккио – всегда невольно подражают своим родителям. - … тем более, что доброволец для испытаний у меня был. Представив уровень отчаянья, в котором он находился бы, оказавшись полностью парализованным, Стефан в своем полном и абсолютном согласии даже на столь новаторскую процедуру ничуть не сомневался. К тому же у него бы сработал к ней и чисто профессиональный интерес – интеграция металла и нервной ткани – отличная задачка для нейрохирурга. - И я создал тебе новое тело. Совершенное. Не требующее пищи или тренировок. Которого никогда не коснется старость или болезнь. А главное – принадлежащее абсолютно мне, - голос стал ниже, в нем прорезалась уже хорошо знакомая хрипотца. - Ведь все его технические и программные параметры, в том числе возможность отключения автономного управления – настраивал я. Ты был самым потрясающим, что я когда-либо создавал. Лучше всех «Марков», лучше Альтрона… «… или Вижена». - И все же… я доволен тем, что я имею сейчас, в этой вселенной. Хотя саму идею на будущее стоит рассмотреть поближе – мы с тобой оба явно не молодеем. И я, проклятие, иногда хочу тебя больше и чаще, чем к этому готово мое тело. Гребанный возраст. «Ты не хочешь меня, ты хочешь его – того, кто умер! Но я – не он, и никогда им не стану! Почему меня окружают идиоты, которые в упор не замечают факта, что один вариант другой никогда – никогда, слышишь, Максимофф! – не заменит!» Но долбанный цирк, в который превратилась его жизнь в последнее время, продолжается. Не-Старк, продолжая шептать какие-то нелепые ласковости давно оставившему его мертвецу, гладит и целует похожее на него тело. Совершенно не интересуясь тем, что по этому поводу думает владелец данного тела. Которому совершенно не нравится то, что неизбежно вскоре последует. - Поиграем, детка? Предсказуемо перевернутый ничком и вынужденный встать в одну из самых нелицеприятных – особенно для мужчины – поз, Стрэндж может только мысленно простонать и вцепиться зубами в подушку. Теперь не-Старк с методичностью, которую стоило бы направить на какое-нибудь более полезное дело, целует его спину. От загривка до поясницы. При прикосновении к последней Стефан втягивает воздух сквозь зубы – ожог от поставленного там клейма давно зажил, но кожа и прикосновения к ней ощущаются иначе. И тоже каждый раз напоминают, что он – в руках полностью отбитого на голову ублюдка. Даже если тот временами и обращается с ним почти как нормальный человек. И клеймо это ставил, когда Стефан был в очередном химическом сне, и полноценного букета ощущений от данного процесса не получил. Изощряясь в своих издевательствах над Стрэнджем, не-Старк всегда крайне тщательно рассчитывал уровень боли и тяжесть повреждений. Видимо, и его испугала их первая близость - самая непродуманная и самая искренняя, когда он на Стефана накинулся то ли как оголодавший зверь на кусок сырого мяса, то ли как странник в пустыне на воду. Тогда он его просто выебал. Без особых прелюдий и игр. Для Стефана, который себя в отношениях с мужчиной – тем более в пассивной позиции – не представлял от слова «совсем» (даже, если, как оказалось, некоторые его варианты были для этого предназначены с рождения) уже этого было достаточно, чтобы пережить глубочайший шок. И обзавестись парой-тройкой не самых приятных разрывов в самом деликатном месте. Но к тому, что последовало под финал… Уже ставшая чуть терпимой боль вдруг взорвалась во всем теле, заставляя всё перед глазами утонуть в черно-белых пятнах. Подумалось, что так, наверное, ощущали себя люди, казненные через посажение на кол или – что ближе – через грушу страданий. Как будто в его многострадальной заднице вдруг тоже раскрылись и провернулись острые, как бритва, стальные «лепестки». Несмотря на пережатую «чудо-пирсингом» трахею, Стефан крикнул так, что в горле тоже что-то лопнуло, заставляя захлебнуться своей кровью. После чего рухнул в обморок, малодушно в тот момент желая себе смерти. Потому что был уверен – после такого ни выжить, ни жить нельзя. Да и незачем. Как оказалось – можно. Можно пережить если и не такую боль – благо, больше и не довелось – то унижение. И такое же, и даже большее. «Это не будет, это не будет последним, что случится со мной в моей жизни! Если и умирать – то не так и не от этого!» Хотя мудак, сейчас вылизывающий кончиком языка свое клеймо у него пояснице и оглаживающий его член и мошонку, вызывая невольное, чисто механическое возбуждение, и регулярно проверяет эту его решимость на прочность. Вновь беззвучно простонав, Стефан еще сильнее вгрызается в несчастную подушку, когда его персональный палач обводит языком тонкую, растянутую вокруг внушительной анальной пробки кожу. «Ладно, это было неизбежно. Если в тебя заталкивают что-то, чего в тебе быть не должно, рано или поздно это из тебя должны будут как-то вытащить». И все равно всхлипывает – когда пробку аккуратно и неспешно вытягивают, в каком-то миг растягивая истерзанный вход до предела. А потом его, бесстыдно раскрытого, касается воздух, заставляя рефлексивно сжаться и заляпать постель потекшей из него спермой и смазкой. Эта смазка была еще искусственной, и чтобы растянуть Стефана и промаслить до такой степени не-Старку требовалось изрядно времени, что явно не приводило одного из них в восторг, зато другого побуждало ко все большему использованию фантазии не по назначению. Пытаясь сжаться, чтобы хоть как-то прекратить это безобразие, Стефан лишь вызвал судорогу, которая свела его набитое какими-то очень крупными силиконовыми шариками нутро, заставляя их устремиться к теперь открытому «выходу». Но все же, чтобы их вытолкнуть из себя – следовало постараться. Перед тем как пару часов назад их в него запихнуть, насилующая его сволочь глумливо объяснила, что хочет проверить растяжимость, упругость и силу его новоприобретенных внутренних органов – а это, мол, типичная практика. Правда, медики, конечно, при осмотрах ведут себя куда как уныло-деловитее. Но у них-то, в отличие от, есть возможность совмещать приятное с полезным! «Сууука…» - болталось в голове Стефана после этой мини-лекции, когда, нашпиговав под завязку, его ожидаемо насадили на уже знакомый вертел. И вся эта силиконовая братия очень своеобразно бултыхалась внутри весь процесс. Примерно столь же содержательные и позитивные мысли сопровождали и процесс извлечения. Не-Старк гладил его по спине и бедрам, шептал какой он славный мальчик, когда ему удавалось вытолкнуть их себя очередную круглую дрянь – словно Стефан был какой-то рожающей кобылой. Или той самой щенной сукой. При мысли, что венцом опытов этого ублюдка над его телом станут именно роды, Стрэнджа вновь замутило. Некстати вспомнилось, что фильм «Чужой» в свое время был снят как символический ужас человека перед неумолимым и весьма изощренно-мерзким – если вдуматься - процессом репродукции, но к которому все привыкли относиться как к норме. Как-то же надо размножаться? Какие-там еще могут быть страхи перед чем-то столь естественным и нужным, да еще и присыпанным сверху сахарком сексуального удовольствия?