— Теперь ты одна из нас, Ви. Ты Альдекальдо.
Эти слова всё ещё звенят в ушах растерянной наёмницы, пока Сол с невиданным доселе теплом в тёмных глазах крепко жмёт ей руку, а счастливая Панам протягивает куртку и от всей души обнимает — ладно, изначально было очевидно, чья это инициатива.
Но есть ещё кое-что… вернее, кто, и этот «кое-кто» внимательно наблюдает за путающейся в рукавах Ви, и его глаза горят улыбкой, одобрением и чем-то ещё… но она боится даже на секунду задуматься о том, что есть в этих глазах, боится поверить в это и ошибиться одновременно, и даже не знает, чего боится больше. Окончательно запутавшись в своих мыслях, она на секунду опускает взгляд, чтобы затянуть ремешки на куртке, а потом её вниманием завладевает радостная Палмер, которая искренне поздравляет нового члена своей семьи и свою близкую подругу, и просит хотя бы на этот вечер забыть о волнениях.
Ви невпопад отвечает, а сама думает, что, в целом, подруга права — только она не знает, какие именно волнения сейчас занимают голову наёмницы.
Кстати, об этих волнениях: она судорожно оглядывается и замечает, что за ней уже никто не наблюдает — ну, вернее, сейчас все члены её новоиспечённой семьи не сводят с неё глаз, но того самого взгляда, который был теплее любых объятий, уже нет.
Обидно.
Но все обиды тают, когда она, поболтав с кочевниками и даже спев с ними пару песен у костра, находит Митча в большом шатре, где стоит Василиск — тот выглядит значительно лучше, чем раньше, и видно, что его состоянием всерьёз занимался настоящий профи. Ви даже удаётся отвлечься от своих суетных мыслей и вовлечься в обсуждение его оснастки (пушки от Цянь-ти, это же надо было их где-то намыть вообще!), но ненадолго — Андерсон, увлечённый объяснениями, походя ободряюще кладёт ладонь ей на плечо, и мозг даёт сбой, будто током прошибло прямо до него. Рядом насмешливо рябит Джонни: уж он-то явно понял всё ещё до того, как наёмница об этом ещё задумалась, и главное, с ним это не обсуждать, поскольку ехидный конструкт вряд ли удержится от пары колких комментариев в сторону её интеллектуальных способностей.
Пытаясь побороть желание прижаться к горячей жёсткой ладони, она чуть было не пропускает предложение прокатиться на Василиске, но вовремя ловит летящие куда-то совсем не туда мысли за хвост, и молча кивает — во-первых, стоит освежить воспоминания об управлении панцером, а то одной короткой выездки с Панам явно было маловато (пусть и такой динамичной, как битва с целым отрядом Ржавых стилетов), а во-вторых, в шаге от абсолютно самоубийственного завтрашнего плана не хотелось упускать ни единой возможности ещё немного побыть с Митчем наедине, даже такой неромантичной, как тренировка в стрельбе из танковых орудий.
Но очевидно, что с «неромантичностью» она погорячилась.
Ну, вернее, становится очевидно, стоит Андерсону вслед за ней скользнуть в свой отсек Василиска и подключиться к системам панцера.
В принципе, этого стоило ожидать: Ви помнит, как начал «троить» эмоциональный фон, когда они с Палмер были подключены к системе вдвоём, как её осыпало искрами чужих эмоций, на которые подруга всегда была щедрой, и как поначалу непросто было определиться, где чьи мысли. Но отсутствие хоть какого-то предвкушения сыграло с ней злую шутку, и она совершенно не была готова к тому, как её обожжёт острой, совсем не женской тягой и возбуждением — особенно учитывая вечные невозмутимость и лёгкую добрую насмешку на лице Митча.
Тот же в свою очередь то ли ничего не испытывает — что, впрочем, с учётом полыхающего внутри наёмницы пламени эмоций, крайне маловероятно, — то ли очень профессионально делает вид, что ничего не происходит, и лишь на секунду дрогнувшим голосом командует, куда нужно направить панцер, явно подразумевая, что делать это должна Ви, поскольку уж ему-то, опытному панцербою со стальными синапсами, никаких тренировок не требуется.
Возможно, внушительный опыт соло даёт о себе знать, а может, Ви всё же удаётся взять себя в руки (не совсем в том смысле, в котором очень сильно хочется, а лучше и вовсе не в свои руки), но с пробным выездом она справляется вполне сносно, точно расстреляв остовы старых машин, пока над ухом бубнит кочевник, которому упорно кажется, что орудия сносит куда-то в сторону. Теперь он, кажется, точно отвлёкся, и кожу Ви вроде перестаёт опалять молниями его эмоций, но то, что она испытала до этого, всё ещё сидит внутри и не даёт даже вдохнуть полной грудью.
Возвращение назад проходит практически спокойно, и только покалывания на кончиках пальцев, пока Митч уверенно и спокойно паркует в шатре панцер, продолжают держать в странно-сладком напряжении, заставляя иррационально думать, что это ещё не конец.
Она выскальзывает из Василиска и, зажмурившись, прижимается к его нагретому пустыней боку спиной, чтобы слегка перевести дух. И это же играет с ней злую шутку — Ви пропускает, когда Митч успел вылезти вслед за ней, и снова попадает в реальность, только когда чувствует, что уже не сама касается спиной панцера, а её вжимают туда всем телом. Потрясённо распахнутые глаза словно фотографируют прижавшегося лбом к её лбу Андерсона, и, хоть ракурс скорее забавен, она чувствует, что этот кадр останется в её памяти навсегда, как один из самых дорогих сердцу.
А потом губы касаются её лица, и это же предательское сердце пропускает удар.
Лоб, нос, щёки — словно ему нужна раскачка; он целует даже подбородок, и наконец поцелуй приходится на приоткрытые губы. Ви чувствует себя так, как будто ей опять четырнадцать, и это её первый робкий поцелуй. В общем-то, всё примерно так и есть: она снова в Пустошах, снова прячется в дальней палатке с тем, кто нравится ей просто до боли в груди, и снова этот поцелуй до смешного неловок. Они рвутся друг к другу, робость теряется с каждой секундой, и в этой спешке они даже стукаются зубами, но обращать на это внимание сейчас кажется кощунственным — всё оно, каждая его кроха сосредоточена друг на друге.
За этим шквалом эмоций даже удивительно, но Ви умудряется на секунду отстраниться, хоть и далеко не сразу, и сбивчиво прошептать, что Панам ждёт её, чтобы поговорить, и что Митч отлично понимает, как им прилетит, если скорая на расправу вождиня Альдекальдо её не дождётся. Тот смеётся прямо ей в губы и нехотя выпускает из рук, пряча за улыбкой неуверенность и даже, пожалуй, боязнь, что за этим порывом эмоций ничего не последует, и они просто разойдутся до утра по разным углам лагеря, заканчивая подготовку, которая, в общем-то, была закончена ещё до этого. Но Ви, будто ещё до сих пор находясь с ним в одной сети, читает его грусть по лицу и вдруг берёт за руку — решительно, без страха передумать, — и сжимает запястье горячими пальцами.
— Я сейчас иду к Панам. И больше всего на свете я надеюсь, что ты дождёшься меня, но уже не здесь, а... — на секунду заминаясь, — в своей палатке.
И уходит, даже не обернувшись, потому что понимает, что ещё один взгляд на Митча приведёт к тому, что она не сдвинется с места. А кочевник немного растерянно, но всё же ухмыляется и решительно ныряет под панцер — он отлично знает Панам и понимает, что до возвращения наёмницы у него достаточно времени, чтобы довести все настройки Василиска до ума и освободить себя до самого утра.
И он снова оказывается прав: Ви возвращается через добрых полтора часа, и действительно застаёт его уже в палатке. Митч сидит на кровати и вращает в пальцах старый исцарапанный нож, невидящим взглядом глядя в брезентовую стену, и соло растерянно замирает у входа, не желая нарушать эту молчаливую гармонию. Но спустя пару минут он будто оживает и обращает на неё внимание. Сперва молча и с улыбкой смотрит, согревая взглядом и будто бы не веря, что она всё-таки пришла, а потом прищуривается и хрипло произносит:
— Иди ко мне.
***
Сухие шершавые пальцы Митча уверенно скользят за пояс старых кожаных штанов, и Ви захлёбывается в почти забытых ощущениях — как-то сложно, знаете ли, уделять время телесным потребностям, когда в твоей голове круглые сутки находится пассажир, который, она просто уверена, не преминет откомментировать любой выбор партнёра, который может только прийти ей в голову, не дожидаясь даже физического воплощения этих желаний. Но Джонни, не к ночи помянуть, а к дню, совершенно фантастически молчит, а наёмница выбрасывает последние мысли о нём из головы и жмётся к Митчу, осыпая беспорядочными поцелуями лицо и по-кошачьи отираясь щекой о короткую щетину, которая царапает даже обветренные щёки
снова-не-бывшей кочевницы.
Митч на удивление нежен — казалось бы, это последнее, чего ждёшь от потрёпанного жизнью панцербоя-ветерана корпоративной войны; но грубой жёсткости в нём ни на грош, только несгибаемая аура спокойствия и уверенности в себе и своих действиях. И Ви хочется покоряться этой уверенности, хочется плыть по течению, полностью отдаваясь его воле и заранее соглашаясь со всем, чего он может захотеть. А он тем временем далеко не бездействует, и кончики его пальцев ловко ныряют под тонкое нижнее бельё, заставляя Ви захлебнуться воздухом и тоненько заскулить прямо ему в губы; совершенно не сексуально, зато искренне настолько, насколько это вообще может быть, и Митч отлично это чувствует, каким-то невообразимым образом улыбаясь, но не прерывая поцелуя.
И она вдруг отчётливо понимает, что может до мелочи рассказать, как он сейчас выглядит — как на щеках от улыбки обозначаются ямочки, от внешних уголков глаз рассыпаются лучики-морщинки, а в тронутых сединой волосах играют искорки от костров вдалеке. Эта мысль немного даже пугает Ви своей глубиной и серьёзностью, но её тут же смывает волной новых эмоций и действий: тонкая майка на теле ощущается тяжелее гири, и она спешит содрать её с себя, оставшись лишь с металлическими жетонами на груди, а с Митча — рубашку, как будто от контакта их тел зависит по меньшей мере чья-то жизнь. И вправду, стоит им соприкоснуться обнажённой кожей, как их прошибает дрожь — обоих, она точно это чувствует — будто прошило насквозь выстрелом её любимой электромагнитной пушки.
Любые опасения насчёт того, что кто-то может их увидеть или услышать, отпадают окончательно.
***
Наутро Ви просыпается, и первое, что (вернее, кого) она видит — это Джонни, хлопающего её фантомной серебряной рукой по плечу и улыбающегося. Улыбающегося тепло, без насмешки, и наёмница подозревает, что его вчерашнее неучастие всё же продвинуло его на пару миль вперёд: уж у него-то точно было достаточно времени для того, чтобы отловить и упорядочить её разрозненные мысли обо всём происходящем. С другой стороны, какими бы крепкими друзьями они не стали, она точно знает, что выводами он не поделится чисто принципиально: хотя бы ради того, чтобы всласть понаблюдать за её метаниями между принципами, желаниями и обязанностями.
За этими мыслями и всё ещё под тёплыми взглядом и молчанием рокербоя (выглядит это так, как будто он не хочет разбудить Митча, хоть и прекрасно знает, что это невозможно) Ви высвобождается из тёплых рук Андерсона и неспешно выходит из его палатки, чтобы подставить лицо лучикам рассветного солнца и хоть немного размять мышцы. Но на релакс у неё, как выяснилось, времени нет: сдавленное хрюканье Джонни за спиной заставляет насторожиться, и Ви приоткрывает до этого сонно-блаженно сощуренные глаза.
Недалеко от палатки идёт помято-сонная Панам с кружкой кофе — явно не планировала спать, но от переизбытка нервов попросту сморило у камня, там, где Ви её оставила, спеша ускользнуть к Митчу. Сперва она, ещё будучи в анабиозе, тепло улыбается подруге, но, как только в недавно проснувшемся мозгу вспыхивает осознание, из какой палатки новый член семьи тихо выбирается наружу, кружка выпадает из рук и щедро делится ароматным натуральным кофе, одним из лучших экспортных товаров Альдекальдо, с песком под ногами и голыми ступнями Ви.
Кажется, придётся объясниться; и, судя по не прекращающему сдавленно хихикать рядом Сильверхенду и мирно спящему Митчу, помощников в этом деле у неё не будет.
Что ж, первое утро в роли члена новой семьи просто обязано было стать… запоминающимся.
