—Это что значит, Киёми? — тяжёлая рука, сжатая в кулак, с силой ударяет о деревянный стол, который, казалось, вот вот развалиться от количества ударов по нему за последние четыре года, как его купили в этот дом. — Я разрешал тебе менять решение насчёт университета? — низкий голос с болью вонзается в барабанные перепонки.
—Я, кажется, уже всё сказал, это было моим личным и окончательным решением. — отвечает парень с невозмутимым выражением лица, олицетворявшем безразличие, хотя сердце его колотилось невероятно быстро, ударяя в грудь до боли в рёбрах, вот вот собравшихся треснуть, как и деревянный стол, за которым он сидел.
—Ты хоть понимаешь, как сейчас выглядишь? — высокий тон голоса сменился криком, — Понимаешь, кем себя сейчас вставляешь? — криком, от которого руки начинали трястись, а тело бросало в дикую дрожь.
Тишина. Эта десятисекундная пауза длиною, казалось, в сутки, только заставляла напряжение в этой ужасной атмосфере возрастать с каждым минувшим мгновением. И тишина эта была единственной, которую парень ненавидел всей душой, терпеть не мог и боялся. Непредсказуемость пугала, никогда не сможешь предугадать: отделаешься панической атакой или новыми синяками на теле.
Киёми, не в состоянии поднять глаза на сидящего напротив, направляет взгляд в пол. Мысли смешиваются, комкаются в исписанный с обоих сторон бумажный шар и отбрасываются в сторону к огромной куче таких же шаров, скопившихся в тесном углу за многие годы. Однако, парню такое не в первой, он привык, он держится.
В голову внезапно пришли самые ненавистные им фразы: «Держись, ты же мужчина.», «Как девчонка.», «Мерзко, ты что, плакса? Хватит ныть.» и всё в таком роде. На подобное он отвечал, что «Звучит по-сексистки.», за что постоянно получал пощёчину тяжёлой руки отца. Опять. Но он держался. Не потому что он мужчина, а потому, что ему приходится. Чертовы флешбеки. Сглотнув подступившую слюну, парень всё же решается найти в себе несуществующие, запредельные, какие-то внеземные силы поднять голову и уверенно направить глаза вперёд. Гордости ему явно не занимать. Казалось, что даже ударив лицом в асфальт, споткнувшись о собственные ноги под звонкий смех прохожих, заставших такое зрелище, он ни на секунду не задержится с опущенной головой, ни капли не покраснеет от стыда перед другими людьми. Ведь Киёми не свойственно показывать слабость или страх, он жил в страхе все свои годы.
—Это моё окончательное решение, отец. — несмотря на тряску в теле, за многие годы сурового воспитания, черноволосый научился умело скрывать дрожь в голосе, — Я уже устал внушать себе, что иду по правильному пути только потому, что вы мне так сказали, я должен выбрать свой путь сам. — нет, ему пришлось научиться контролировать себя, его неосознанно заставили, принудили, прибили гвоздём эту учесть.
Киёми должен был показать, что настроен серьёзно и не откажется от своих слов. Ему нельзя показывать страх, нельзя показывать свою единственную слабость, за которую обязательно зацепятся. Если бы только в его жизни был хоть один человек, который сказал бы ему тогда, что «Страх — это эмоция, а все эмоции — это нормально. Однако, отца ты бояться не должен», может, все сложилось бы совсем иначе.
—Строишь из себя смелого? Да ты весь дрожишь! — с каждым словом тон голоса мужчины повышается в сторону своего сына.
Он догадался. Нет, он заметил. Тоже неверно, он видел с самого начала. Как бы Киёми не старался, что-нибудь его могло выдавать.
Эти, чёрт возьми, руки нарочно именно в этот момент тряслись так сильно, что контролировать эту дрожь не в силах Киёми даже после выпитых ранее двух таблеток успокоительного.
На протяжении всей своей несчастной жизни из парня выбили всевозможные проявления чувств. Его заставили задавить все эмоции, втоптать их в своё вымученное жалкое тело и затаить настолько глубоко, насколько это возможно, или невозможно. Искусанные в кровь губы служили одним из подтверждений этому, а так же служили причиной натянутой на лицо маске, ложным оправданием которой была нездоровая тяга к излишней осторожности в плане заражения, из разряда «Лишь бы отец не придирался хотя бы к этому.». Но страх, который был заложен в нём, казалось, с того самого дня, как он произнёс своё самое первое слово, был его барьером во всём. Ему страшно, очень страшно. И страх этот пожирает его изнутри, заполняя всё тело, все внутренности. Однако, те годами запрятанные внутри потрёпанной душонки слова сами вырывались из горла, царапая стенки гортани и заполняя лёгкие с каждой проговорённой буквой всё сильнее, заставляя задыхаться, захлёбываться и завязывали язык узлом. И даже мысли перестали за этими словами успевать. Сейчас нельзя задумываться ни на секунду, нельзя сомневаться в своих действиях, иначе, его задавят собственные мысли, и отец заодно вместе с ними.
—Я достиг совершеннолетия и теперь могу принимать решения сам, мне надоело то, что вы прописываете мою жизнь за меня. Я правда устал, у меня больше нет сил, я не собираюсь жить вами придуманной жизнью, у меня будет собственная история и места в ней вам выделено не будет никогда. — не выдержав, на одном дыхании выдаёт парень. И с этими словами встаёт со скрипнувшего стула и, направившись в сторону входной двери, по пути цепляет висящую на вешалке в прихожей спортивку. — Стоило сделать это ещё восемь лет назад вместе с мамой, просто свалить, подальше от вас.
–И куда же ты собрался идти? — скрестив руки на груди спрашивает уже пришедший к прихожей отец, злобно поглядывая на надевавшего обувь сына. — Забыл, под чьим контролем и опекунством сейчас должен находиться? — ноль реакции, парень игнорирует отца, его слова для него если и имееют, то самое маленькое значение. Теперь всё будет по-другому. Неожиданное и не наблюдавшееся подобное раньше поведение сына вызвало у отца лишь разрастание гнева. Он резко замахивается и не успевает Сакуса поднять голову, как тут громкий хлопок раздаётся по всей прихожей. Этот удар, оставшийся красным следом на щеке у парня, казалось, не нанёс столько физической боли, сколько моральной. Он ударил его опять, как и всегда. Даже в подобной ситуации, когда можно было сделать любое разумное действие, чтобы не потерять сына, ему не пришло в голову ничего лучше, чем ударить сына. Киёми чувствовал себя отвратительно, просто хуже некуда. Приподняв голову, он смотрит на слетевшую с его лица маску на полу, пока мужчина с недоумением глядит на кровавые губы парня, явно потерпевшие множество скрытых и сдержанных чувств.
—Как заботливо. Хоть не избили кулаками, как месяц назад. — не поднимая глаз Киёми хватает с пола слетевшую маску и вновь натягивает её на лицо. Он выпрямляется, разворачивается к отцу, смотрит в глаза и взгляд его был настолько пустым и тусклым. Не таким должен выглядеть молодой юноша, достигший одно из самых важных мероприятий в его жизни. Не так ему следовало проводить свой день рождения, да, он был именно сегодня и да, его отцу было плевать, видимо, он и не вспоминал. У парня нет огня в глазах перед желанием попробовать всё на свете, находясь в самом расцвете сил и приливе энергии сутками напролёт. Нет цели, нет ощущения свободы, ничего нет. Потому что не было детства, потому что был отец.
Образ отца никогда не мог идти наравне с его методом воспитания. Нотка аристократичности в его деловом виде, классический стиль, слегка современности и, основное, его горящие глаза никогда не заставили бы кого-то, кроме самого Киёми, пропустить хоть единую мысль о том, что этот мужчина способен на плохие поступки. Коллеги хвалили его терпение и эмоциональную стабильность, девушки и женщины из окружения велись на его спокойный голос, добрый взгляд и абсолютную адекватность, выделяющую его среди других мужчин. Его считали начитанным и порядочным человеком, просто идеал. Прохожие бросали восхищённые взгляды и лишь идущий рядом с ним сын понимал, в чём подвох. Его «сияющие глаза» отражали мерцание вспыхивающих порывов гнева, который господин Сакуса умело сдерживал, чтобы, вернувших домой в конце дня, выплеснуть эту накопившуюся ярость на своего сына. Тем же объяснялось его спокойствие, терпение и адекватность, вежливость к окружающим, ведь тот всё копит, всё держит в себе до того момента, пока не останется дома с сыном и не обрушит накопленное на своего ребёнка. Потому что Киёми — хороший сын, он ещё более терпеливый, ещё более спокойный и сдержанный, более адекватный и внимательный к окружающим, таким он был вынужден вырасти. Но на деле он просто травмирован.
—Я ухожу, отец. — последнее, что сказал Киёми перед уходом и поспешно вышел из дома, как можно скорее увеличивая расстояние между собой и отцом, не желая находиться рядом с ним ближе, чем на сто, а лучше, и на все тысячу метров, ни секунды дольше.
—Проваливай, позорище. Ты ещё приволокнёшь сюда своё жалкое тельце, тебе не к кому больше идти, у тебя нет никого, кроме меня. — слышит Киёми прежде, чем успевает отбежать от дверей дома. — Кто ещё будет тратиться на такого, как ты? Все ценят в тебе лишь хорошие оценки, внешность и адекватность, и то, всё досталось от меня.
—Вот в отличии ото всех, ты ценишь только хорошие оценки, хотя, я уже не уверен даже в этом. — злобно бормочет парень. — Мне уже плевать на то, что ты скажешь.
Да, ему плевать на будущее, плевать на университет, плевать на отца и плевать на себя. Его распирает от бури ощущений внутри, пусть на лице олицетворяется полное безразличие. Ком в горле подбирается всё выше, и, кажется, Киёми сейчас скорее вырвет от этого, чем разрыдается. Ему казалось, что этот момент станет началом той самой «чёрной полосы» в жизни, но, на самом деле, вся его жизнь была сплошной чёрной полосой. Сейчас же, он сделал шаг на путь к свободе, наверное. Он сейчас даже в этом не уверен. Он ни в чём не уверен.
—Паришься из-за какой-то ерунды, всё могло пойти куда хуже. Слабак. — проносится в многочисленных мыслях у парня, ругающего самого себя за испытываемые чувства, потому что таков Сакуса Киёми, который винит и ругает себя за всё, что делает и не делает, ведь ему вовремя не сказали нужных слов. Ему их никогда не говорили.
***
—Вот чёрт, паришься из-за такой ерунды, всё могло пойти куда хуже. —подбадривающе хлопает Мия приятеля по плечу.
—Совсем не успокаиваешь, Атсуму. — склонив голову бормочет сидящий за столом. — И прекрати подбадривать меня, делая вид, что мы такие хорошие знакомые.
—Разве это не так? — с наигранной трагичностью падает на стул парень, драматично размахивая руками. — Суна, ты вонзил нож по больному месту.
Резкий удар двух ладоней о стол заставил обоих вздрогнуть и перевести внимание на третьего стоящего человека, подошедшего на их шумный диалог, впрочем, шумный он был из-за Атсуму.
—Прекратите привлекать столько внимания, на вас посетители косятся. — злобно шепчет Осаму, обращаясь к обоим.
—Скажи это своему надоедливому брату. — взгляд Ринтаро устремляется на сидящего напротив.
—Эй, я, вообще-то, пытаюсь тебя подбодрить! Не я тут волнуюсь из-за непоступления в универ. — сразу слышатся возражения Атсуму.
—Ага, хоть на этом спасибо.
—Вечно вы вдвоём против меня настроены. То, что вы вместе не даёт вам парного издевательства над вашим третьим другом. — скрестив руки на груди выдаёт Мия с наигранной ноткой обиды в голосе.
—Что значит, «то, что мы вместе»? — недоумевающе глядит на брата Саму.
—Тот же вопрос.
—Да ладно, вы ведёте себя так, будто уже женатая парочка, а всё ещё даже не встречаетесь? Видимо, я зашёл чутка вперёд. — парень неловко улыбается, отводя глаза от двух злобных взглядов, направленных на него, так и кричащих ему: «Ты наговорил лишнего.» или же «Идиот, он же догадается.».
Отношения этих двоих известны, наверное, всем, кроме них самих. Под этими «всеми» имеется в виду Атсуму, с которым все и всегда тем или иным способом соглашаются, когда речь заходит об этих двоих. Конечно, когда у самого с романтическими отношениями не ладится, легче наблюдать за развитием отношений других двух влюблённых ни о чём не подозревающих голубков. С виду, он покажется любому случайному человеку экспертом по отношениям и любовным делам, из разряда тех людей, к которым обращаются за советом «Как привлечь внимание девушки?». В таких моментах все явно попадают абсолютно мимо.
—Атсуму, тебе бы, для начала, в своих отношениях разобраться, что ли. — почти в один сказали парни.
—А что в них разбираться? Они мне не нужны и всё. — с широкой улыбкой отвечает тот. — Мои отношения построены с музыкой. Может быть, если встречу такую же эксцентричную и одинокую музыкантку, мы сойдёмся с ней в чём-нибудь и она покорит моё сердце.
—Сначала накопи себе на электро-гитару и автоматически покоришь сердца многих девушек. — ухмыляется Ринтаро.
—С такими стандартами тебе стоило всё-таки присоединится к какой-нибудь группе, Тсуму.
—Да не нужен мне никто, ни группа, ни девушки. Касаемо людей и отношений всё оставлю на самотёк. А сейчас пора идти зарабатывать на жизнь. — встаёт и машет рукой на прощание Астуму парням, поспешно направляясь к выходу из заведения.
—Он вновь нашёл свободную сцену в каком-то ресторане? — воопросильно глядит вслед своему брату Осаму.
—А, к стати, если сможете, приходите через пару часов в ресторан в паре кварталов, он стоит прямо напротив от этого заведения, сразу найдёте. — напоследок кричит Атсуму прежде, чем за ним закрывается дверь кафе.
—Неисправим. — вздыхает Ринтаро, качая головой.
***
—Моё место ждёт меня, стоит поспешить. — запыхаясь, бежит через улицы Тсуму.
