***
Ночных визитёров я жду только по предварительному заказу, сегодня подобного не было, слишком занят на работе в последнее время, даже выходные дни провел не по обыкновению в мастерской, а за бумагами, которым нет числа после смены должности. И настойчивый стук в дверь, оторвавший меня от чашки кофе и скрупулезной проработки отчета за предыдущий месяц, когда все еще было спокойно и вполне себе нормально, меня порядком раздражает. Только бесстрашные могут ходить по улице за несколько минут до полуночи, и таких видеть совершенно не хочется. К тому же завтра четверг, не менее напряжений день, хорошо бы притвориться, что дома никого нет, но все равно иду открывать, бросая взгляд в зеркало, где все то же неизменное отражение со слегка растрёпанными волосами на голове. — Открывай! — орет, раздирая глотку, — Ну же! — никогда не хотел иметь способность узнавать человека по голосу, но этот въелся в мои уши и память со своими неизменными истеричными нотками основательно. Вырезать бы, да такой магии не существует. — Чонгук! — открываю только потому, что слышу чужие задушевные рыдания, должно быть, случилось непоправимое. — Что тебе надо, Чимин? — не впуская внутрь, отворяю дверь, а там самая настоящая картина скорби, обливающаяся слезами. — Его больше нет! — брызжет слюной и соплями, а я не меняю маску нейтральности, сверля уставшим взглядом. — Это было предсказуемо… успел попрощаться? — Ты псих! Родного брата с нечитаемым выражением лица положишь в могилу? — я не успеваю воспротивится чужому напору, как едва ли сильные руки толкают меня обратно в холл, а дверь быстро захлопывается от ветра. — У тебя вообще ни капли вины за произошедшее? Хоть бы слезу пустил, безэмоциональная тварь! — снова толчок, но я лишь дергаю бровью. Пусть попсихует, он на взводе, таким иногда полезно спустить пар, лишь бы кулаки в ход не пустил, но и с ними я справлюсь, Чимин это прекрасно знает, — Только себя любимого и любишь, только собой дорожишь, своей непревзойдённой задницей и вычурной физиономией откровенного садиста! Лицом мил, но душонка твоя запоганена твоими же принципами быть правым во всем! — орет на всю кубатуру воздуха, а акустика здесь замечательная, как бы не оглохнуть. — Отца родного хоть отмажь от суда, зачем тебе такое клеймо? — Он сам себе яму вырыл, не надо было лезть в это дело, — говорю спокойно, но Чимина это еще больше раздражает, — Я и его, и тебя предупреждал. Вы все знали, что ваши попытки все повесить на меня ничем хорошим не закончатся. Только вы предпочитаете быть глухими, потому что вами двигают пресловутые чувства, мешающие мыслить здраво! — Пак усмехается, а спустя пару мгновений тишины даже прекращает лить слезы, делая шаг вперед и оказываясь непозволительно близко. Кажется, я даже чувствую запах алкоголя. — Ты пьян, иди проспись, завтра погорюешь, — ухожу дальше, но тот снова делает шаткий шаг навстречу. — Чимин! — предупредительный выстрел не действует, былая истерика намного привычней, чем выжидающее молчание и медленная поступь, загоняющая в угол. Чего только добивается? Возомнил себя хищником, а во мне увидел жертву? Только он не справится со своей ролью, не со мной ему тягаться. Разные весовые категории. — Я обещал, что ты пожалеешь! Сейчас самое время платить по счетам, — его голос понижается до непривычных могильных нот, отдавая леденящей хрипотцой. — Ты думал, что все сойдет с рук, так? Но ничто не остается безнаказанным, Гук-и! — цедит сквозь зубы, медленно настигая, скоро уже упрусь в лестницу. И это представление, на самом деле забавляет, я даже позволяю себе короткую усмешку, — Я нашел для тебя подходящее наказание. — Изобьешь до полусмерти? Раскрасишь лицо парой ссадин и синяков? — Заберу у тебя то, чем ты дорожишь больше всего! — Оу… убьешь меня? — смотрю точно в обезумевшие глаза, а там демоны пляшут, только вот мои демоны намного сильнее чужих. — Слишком просто. — Кишка тонка, Чимин. Он бросает взгляд на часы, чуть отходя назад, а я не могу подавить улыбку, потому что исход ожидаем. Пак никогда не сможет никому навредить, как бы не горел своей идеей поквитаться за что бы то ни было. Часы показывают полночь, я выдыхаю и собираюсь уже прогонять, но слышу характерный звук откупоренной пробки, что отлетает в неизвестном направлении по полу. Чимин прикладывает горлышко коричневого бутылька небольшого объема к губам, а я слежу. — Решил выпить? — недоуменно задаюсь, а спустя секунду мне в лицо прилетает массивная струя едко пахнущей жидкости, попадая прямо в глаза и рот. — Что?… — пытаюсь смахнуть пальцами, чувствуя, как глаза и слизистую рта начинает жечь, а ноги сами собой подкашиваются. Больше слов из меня не вырывается, только крик. Я заваливаюсь на колени, не понимая, что происходит, слышу лишь несвязные между собой хаотичные слова, что смешиваются со злорадным хохотом откуда-то сверху. Нарастающая боль словно проникает в глубины организма, раскаляя каждый нерв, каждую клетку, до которой пульсирующие электрические импульсы способны добраться. Я не вижу ничего, только лишь пробирающиеся сквозь тьму блики красного. Чимин продолжает говорить и говорить, и каждый произнесенный чужими устами звук словно душит, не давая заглотнуть воздух. А спустя несколько мучительных мгновений слышится треск, словно все стекла в доме раскалываются на мелкие осколки, проникая в горящие изнутри легкие колючей взвесью и распаляя неконтролируемый организм еще сильнее. — Чимин! Что ты творишь? — раздираю свои голосовые связки, но слышу себя словно сквозь толщу воды, — Что ты со мной… — Эта твоя кара за тщеславие, гордыню и высокомерие! — звучит громогласно со всех сторон сразу, я не понимаю, где находится источник моих личных страданий. — Теперь ты узнаешь, какого это — потерять то, что любишь больше всего на свете! — каждое слово режет на живую, рассекая пораженную плоть до глубоких слоев. — Отныне, ты — тень, безликая и никчемная. Ты исчезнешь из своих же воспоминаний, забыв, что такое ощущать себя полноценным. Ты вырезал мое сердце и мою душу словами, а я вырезал твое зрение и вкус к жизни, — с трудом различаю, что до меня пытаются донести, ощущаю себя где-то не здесь, начинает морозить изнутри. Чувство, что сердце вот-вот остановится. — Чимин, ты… — Мы квиты, Гук-и! И сердце правда останавливается, потому что тьма окутывает со всех сторон, а восприятие окружающего тонет в пучине неизвестности. Так, должно быть, выглядит небытие, но его по определению не существует. Я тоже будто перестаю существовать, падая на дно глубокой и беспросветной ямы, выкопанной чужими руками.***
Скребущиеся звуки, едва слышимое щебетание ранних пташек и тихое завывание ветра. Тело окаменело, а шероховатая поверхность под щекой словно вдавилась в кости. Я пытаюсь пошевелить рукой, ощущая покалывание в кончиках пальцев, жмурю глаза, чтобы выступило хоть немного слез и смыло до сухого болезненные ощущения. Чувствую, что моргаю, но вокруг лишь мрак, словно везде разом выключили все осветительные приборы, а небо навсегда заволокло чёрными облаками. Переворачиваюсь на спину, точно зная, что надо мной сводчатый потолок холла, потому что именно здесь неизвестно сколько времени назад состоялась ночная роковая встреча с обозленным на весь мир и на меня человеком. Веду ладонями по телу, чтобы нащупывать сохранность одежды. Не имею не малейшего понятия, что на меня вылили. Подрагивающими пальцами добираюсь до лица, боясь дотронуться и почувствовать выжженную насквозь кожу, но собравшись, все же аккуратно касаюсь подушечками пальцев сначала лба с прилипшими волосами, бровей, глаз с влажными от слез ресницами, скуловой дуги, губ, носа… все в порядке, но я не вижу ничего. Руки обреченно валятся на пол. Левая ударяется о край ковра на лестнице, из-за чего в нос попадает плотное облако неясной взвеси. Я рефлекторно закашливаюсь, сгибаясь пополам на не менее пыльном полу. По ощущениям вокруг словно намело кучи мелких легких затхлых частиц. Опираясь рукой о ступень, принимаю вертикальное положение, но кашель не прекращается, а запах грязи словно усиливается, забираясь вовнутрь. Полнейшая дезориентация в пространстве, но единственный ориентир сейчас — ведущая на второй этаж лестница. В мастерской есть телефон, но до него еще необходимо добраться. Никогда не ползал по дому на коленях, но сейчас выбора нет. Внутри зарождается страх. Дрожь, расходящаяся массивным потоком по всему телу, спирает дыхание, что и без того поверхностное и частое. Физической боли нет, но моральная медленными волнами накатывает с каждой ступенькой. Почувствовав под ладонью пол, я ползу вправо, нащупывая деревянные подпорки перил. Шатко, но поднимаюсь на ноги, что подкашиваются от каждого частого вздоха. Через пару метров перила закончатся, а дальше шероховатая стена и полотно двери. Судорожно, по памяти нахожу ручку, медленно делая шаг внутрь. Где-то в самом начале должен быть стеллаж с красками у которого сломана одна ножка. Лишь бы не уронить ничего. Но когда опираюсь, что-то все же падает, разливаясь и прилетая на босые ноги, а следующий шаг опускается прямиком в холодную вязкую жидкость. — Черт! — едва ли слышно вырывается. Стараясь не поскользнуться, выставляю руки вперед. Где-то спереди часть неизвестного воздушного пространства, могу только представить, что было здесь около недели назад. Мольберт. Его я и нахожу, чуть ли не роняя на пол. А дальше стоит рабочий стол, уставленный наполненными банками с водой и кистями, рядом с которым на стене весит телефон. Кажется, что цель достигнута, но необходимо еще ввести номер телефона, что записан в журнале, который я увидеть не смогу. Хочется заорать во весь голос от досады! Желанию не противлюсь, падая на колени и разбивая их до синевы. Незнакомые ощущения сводят с ума, туманят мозг основательно. Голосовые связки саднит, в горле образуется тяжесть, что не дает нормально заглотнуть пыльный воздух, дыхание на какое-то время прерывается, а из глаз вырывается поток неконтролируемых слез. — Что делать? — задаю вопрос неизвестности, пытаясь рассмотреть в темноте свои грязные иссушенные ладони. Такого отчаяния я не чувствовал никогда в жизни, никогда не знал, что утрата может привести к полнейшей безысходности и сделать человека отрешенным от всего. Я самого себя ощущаю эфемерным созданием, словно меня не существует, а все это плод воспалённой фантазии, что сейчас находится под чарами сна. — Кошмарный сон. Только это не сон. Колени ноют из-за жесткой поверхности расцарапанного ножками мольберта пола, сигнализируя о реальности происходящего. Произошло нечто непоправимое. Мой тихий всхлип никто не услышит, никто не придет на помощь, потому что я элементарно не смогу позвать. — Экстренная служба! — приходит спасительная мысль. Остается только намотать правильную последовательность цифр и попасть туда, куда нужно. Подбираюсь, слегка успокаиваясь. Надежда иногда режет больнее ножа, но я попытаюсь сделать хоть что-то, не могу же просто так взять и сдаться. Не в моей природе. Я поднимаюсь с пола, сваливая что-то с тумбочки, должно быть, тот самый журнал. Нашариваю трубку телефона, а пальцами тянусь к циферблату, где всего-то десять цифр, а мне нужны три первые. — Ноль, один, два, — лихорадочно произношу вслух, дожидаясь грубых механических гудков из динамика. — Станция экстренного реагирования, доброе утро! — правда утро? Лучше бы сейчас была кромешная тьма ночного времени суток, было бы не так жутко и мучительно. Но и за ответ на мой призыв спасибо Богу, хоть я никогда в него не верил. — Здравствуйте, — как же хрипит голос, — Пришлите, пожалуйста, врача…***
Месяц проведенный в стенах лечебного учреждения не принес никаких плодов, кроме элементарной адаптации к тому состоянию, что будет преследовать меня до конца жизни. Все списали на психическое расстройство, действующее таким вот неожиданным образом. Причиной называли многое: потеря брата, заключение отца, продвижение по должности, вырезанное из памяти насилие. Будто Чимин меня как-то физически повредил, а я вдруг забыл или моя память просто решила переписать воспоминания, подбрасывая конфабуляции. Но все это неправда, потому что мозг у меня ясно мыслит, пусть глаза заплыли тьмой, а Чимин даже пальцем меня не смог бы тронуть, потому что я выше и сильнее. Пролечившись от неизлечимого, под конвоем медицинского персонала я оказался в родных стенах, где несколько раз проводили генеральные уборки, что стали настоящей войной с неизвестно откуда взявшейся пылью. Я даже почувствовал некую легкость в знакомом окружении, но та постепенно испарялась по определённой причине. Надолго десять человек в особняке я оставить не смог, меня начало бесить присутствие чужаков, их передвижения доводили меня до самого настоящего невроза, из привычного они умудрялись сделать все отвратительно раздражающим. Я никогда не думал, что так сильно привык к расположению мебели и элементов декора в комнатах, но как только все стало перемещаться невидимыми руками — заметил, а однажды даже вспылил, выгнав всех. Пусть я уже мог наощупь передвигаться сам, даже приноровился пользоваться кухней снова, но с некоторыми заботами все равно не могу справиться. А удушающая тишина и отсутствие живого вокруг стали давить морально. Долго мучился, но признал, что необходима помощь, к которой никогда в жизни бы ни за что не обратился. Тогда я послал человека организовать собеседование для потенциальных работников по дому, что могли бы подстроиться под мои личные требования, но раньше выполненного задания явился Чимин. Этот ранний вечер июньского четверга станет проблеском на светлое ясное будущее, как бы сильно я не грел ненависть к человеку, который сделал меня инвалидом. — Привет, — я сразу же узнаю эти истеричные нотки и теперь уже благодарю свою способность воспринимать информацию на слух. — Тебя давно не было видно, — говорит дрожащим то ли от страха, то ли от волнения голосом, точно не от холода, на улице около тридцати градусов тепла. — Ты хоть можешь увидеть мое отсутсвие, — язвлю, поправляя широкие круглые очки, что стали моим постоянным атрибутом в беспросветной повседневности. — Что на этот раз? Рук и ног лишишь? — Нет, — шепчет, шмыгая носом, и, кажется, крепко сжимает пальцами ткань своей одежды, слышится мелкий скрип. — Пришел извиниться. — он делает пару тихих шагов в сторону, дергая за рубильник на стене. Я давно не включал свет в доме, он мне ни к чему. — Ты давно ел? Приготовить тебе что-нибудь? — Если отравишь, будешь заживо гореть в аду. — Я уже сгораю заживо. Приняв за разрешение мои колкие угрозы, он направляется на кухню, где горы мусора и пустые тарелки из-под еды, приготовленной по заказу в недалеко расположенном ресторане. Только так и выживаю уже как неделю, едва ли ем теплое, в основном мерзкая консистенция остывшего и безвкусного. Вкус был потерян в тот же день, что и зрение. Я это связываю с тем, что едкая вонючая жидкость из рук Чимина попала не только в глаза, но и в рот. Если бы и в носу оказалась, то кроме слуха и осязания больше не осталось бы ничего. Теория высосана из пальца, но сейчас где-то рядом человек, способный пролить свет на мою загадочную патологию. — Тебе нужна горничная, — бросает невзначай, гремя посудой со стороны газовой плиты, а после включает воду, наполняя емкости до краев. — Мне нужны ответы. — Я тебе их дам, только сначала приготовлю поесть, — уже более мягко говорит. Точно так же он разговаривал когда-то с Мингуком, пытаясь его успокоить своим голосом. И я не сказал бы, что мне прямо сейчас противно его слышать, лишь терпеливо жду, когда он закончит, чтобы наконец-то узнать подробности произошедшего. — Это займет не больше тридцати минут, можешь подождать в столовой. — Я подожду здесь. Найдя стул рядом со свободной от мебели стеной, присаживаюсь и настраиваю восприятие на полную. Просто интересно следить за чужими передвижениями, вычленяя что-то знакомое и когда-то вполне себе привычное. Звук захлопнувшейся дверцы холодильника, шаги, опущенная на столешницу стеклянная банка с кимчи, россыпь рисовых зерен в металлическую плошку, открученный вентиль и напор холодной воды, потому что горячая льется со свистом. Он тщательно промывает крупу, сливая грязную воду и наливая новую, пока не окажется прозрачной. А дальше идет в сторону шкафа, пытается не греметь кастрюлями, но получается плохо, потому что лежит там все в беспорядке. Чириканье спичкой, запах серы и разгоревшийся на древке огонек, а после он и плиту зажигает, туша спичку в воде. Я знаю как выглядит процесс, помню все до мельчайшей подробности, но прямо сейчас могу представить и словно ощутить, как все происходит и правда ли происходит именно так, как рисует воображение. Рис будет готовиться как всегда долго, но я терпеливо подожду, других дел у меня все равно нет, а так хоть кто-то знакомый решил заглянуть на огонек, пусть я этого человека глубоко презираю, тая обоснованную обиду. Я понятия не имею, как выглядит Чимин сегодня, в чем он одет, сменил ли цвет волос, похудел ли от своего горя, но точно могу сказать, что парфюм остался тот же. Свежие ноты морской волны и чего-то едва уловимо сладкого знакомы еще со времен первых встреч, когда они с братом только-только начинали свои взаимоотношения. Их тяга была странной и необъяснимой. Они очень сильно запали друг другу в души с самого начала, являясь совершенно разными по характеру и интересам. Отец, на удивление, принял их неоднозначный союз, но слезно попросил не высовываться и не демонстрировать на публику, только в этом вопросе единственный раз в жизни я с отцом разделил мнение. Они охотно согласились, ведь терять было нечего, все прекрасно понимали, что подобного рода любовь запрещена и неприемлема современным обществом. И как только эти чувства смогли между ними зародиться? Что такого они поняли друг в друге? Практически сразу вознесли объект своего обожания в ранг богов и вручили в чужие руки части своих сердец. Страдали вместе, смеялись вместе, никогда друг от друга не отлипали, что считалось чем-то для меня противным и сопливым. Я не понимал, до сих пор не понимаю, как люди могут любить кого-то другого больше себя самого, что готовы броситься под пули, подставляя себя вместо другого. Можете спросить меня о плотских утехах, по полочкам разложу как обращаться с женщинами или мужчинами в том или ином положении, вообще не принципиально, по настроению. Но любовь? Для меня ее не существует. Очень многие авторы описывали калейдоскоп возникающих эмоций на первых парах необузданной влюбленности, а я лишь смеялся и захлопывал неинтересное чтиво, определяя его на самую высокую полку и зарекаясь больше никогда не трогать. Да, много читал в свое время, в основном что-то научное и познавательное, даже философское. У меня была полная библиотека, но из-за собственного горя коллекция литературы была передана в университет, где я когда-то учился для своей будущей профессии. Они все равно уже ни к чему, я их не вижу, а просто держать в руках потрепанные временем переплеты и пожелтевшие страницы — удел самых настоящих безумцев, кто до последнего будет лелеять то, что навсегда потеряно. Мне просто захотелось избавиться от всех раздражителей, чтобы ничего не напоминало о том, что мои глаза когда-то видели. Стал учиться жить по-новому, изучил весь дом вдоль и поперек, рассчитал каждую траекторию пути, фиксируя в памяти. Без заблуждений и ушибов не обошлось, но ко всему можно привыкнуть. Избавился от собирающих пыль ковров, хрупких ваз, статуэток, шатких стеллажей и стеклянных элементов декора. В каждой комнате теперь стоит свой аромат, по ним проще ориентироваться, хоть иногда запахи приедаются. Да и они уже ни к чему, даже трость стоит в углу гардероба за ненадобностью, хотя врач строго-настрого наказал передвигаться с опорой. Но я сам знаю, как для меня будет лучше. То, что не убивает, делает сильнее. Каждый ушиб, превращающийся в болезненный синяк, каждое падение, каждая царапина на ладонях или ссадины на коленях — научили справляться. Но работает внутренний компас только в пределах особняка, на улицу я не выхожу, только если гостей встретить, коими являются нанятые мною же люди. Свежим воздухом могу подышать и на заднем дворе, что нередкое явление. Слишком много пыли, а непонятно откуда взявшиеся в каждой комнате растения явно не справляются с переработкой воздуха, да и окна я не открываю, потому что не закрою обратно, там дурацкий и сложный механизм, установленный мною собственноручно. Когда-нибудь найму работников, чтобы поменяли. Но это когда-нибудь… — Готово, — вырывает из мыслей тихий голос Чимина, а в нос сразу же забирается запах свежей еды. Неужели я просидел полчаса в отрешенном состоянии? — Отнесу в столовую. Встать на ноги, развернуться на сто восемьдесят градусов, обогнуть угол стола и вписаться в проем — заучено. Дальше десять спокойных неспешных шагов в левую сторону, где двери всегда открыты. Я их больше не закрываю. Снова держаться левее, где стол на двенадцать персон и где в последний ясный день лежали бумаги для отчета. Чимин ставит тарелку с ароматно пахнущим рисом, от которого исходит пар, а следом кладет ложку, слегка задевая мои пальцы, будто показывает, куда именно положил, но мне этого уже не нужно, все равно найду. Садясь на соседнее место, он затаивает дыхание, а я не смею прерывать тишину, пусть первый начинает говорить, он сам сюда пришел, значит должен быть подготовленным. — Я пришел извиниться, Чонгук, — едва ли слышно произносит, а я чувствую чужую дрожь даже на расстоянии. Голос выдает с потрохами чужую подавленность, — Прости за то, что произошло в тот день, я не должен был так жестоко поступать. Ты не раз говорил, что не имеешь никакого отношения к подрыву, но я не мог тебя услышать, потому что мне нужно было обвинять хоть кого-то, кто не Мингук, — кажется, он закусывает губу. Воздух словно сгущается вокруг, нагоняя некую тоску и печаль. Но брата я оплакивать не буду уже никогда, мы не были близки, и да, я его в какой-то мере терпеть не мог за инфантильность, излишнюю мнительность, доверчивость и великую глупость, которая привела его прямиком под закрытую крышку гроба. А ведь о его красоте слагали легенды, что тоже порядком раздражало. Слишком много внимания было вокруг. На похоронах меня не было по весомой причине, но информаторы успели оповестить о том, как все прошло. Никто в здравом уме обгоревшую и загноившуюся плоть не выставил бы на всеобщее обозрение, каким прекрасным он бы не был когда-то. Да и присутствовало на службе всего четыре человека: Чимин, отец и сопровождающие из тюрьмы. Дело покрыли тенью вечной тайны. Некоторые даже считают, что младший Чон сбежал за границу, боясь оказаться пойманным и упеченным за решетку, как соучастник заговора против системы. Вот только он прямой зачинщик, а еще умер на больничной койке. — Мне тяжело даже сейчас признавать, что Мими сам виноват в своей смерти… — скулит, голос его знатно подводит, — … я нашел его записи о производстве взрывчатки и подробный план здания. Никогда бы не подумал, что он, будучи успешным экономистом, решится на такое. Лучше бы как и ты поселился в министерстве, а не пошел работать на этот злополучный завод, — нет, не лучше. По крайней мере не для меня. Мингука в любой момент смогли бы перевести в министерство, но правда в том, что мешали мои слова и связи. А в итоге место не досталось никому, сейчас там восседает случайный специалист, который абсолютно точно погубит многое. Вопрос времени, когда именно начнут сыпаться установленные при отце порядки. — Мне стоило тебя послушать, и господину Чону, да и Мингуку, если на то пошло, — только брат послушал, оказавшись сожженным заживо. — Прошлое должно оставаться в прошлом, — сухо, но на большее мои эмоции не способны. Жалость и утешение — не про меня. — Я стараюсь, но все равно вижу его яркую улыбку каждый чертов раз, когда закрываю глаза. — Чимин… — Прости, знаю, что тебе нет дела, просто… — вздыхает, — …прости. — он замолкает, а я даю время на раздумья, подхватывая ложку. Очень хочется есть, только наслаждения еда уже давно не приносит. Монотонные действия, несущие за собой лишь ментальную горечь от безжизненных рецепторов в полости рта. Но голод не отменяли, а пахнет действительно приятно. Жаренный рис с кимчи и яйцом — самое простое, но питательное. Целой тарелки хватит до завтра, а там может работники найдутся или закажу еды из ресторана. Как получится. — Поешь, а после расскажи, что ты со мной сотворил.***
Давно я так громко не смеялся, давно такого несусветного бреда не слышал. Только в стенах психиатрической лечебницы ходят подобного рода занятные истории, что являются симптоматикой вполне себе характерных болезней. Безумцы таким же серьезным тоном вещают о магии, приправляя слова яркими деталями и разукрашивая оттенками самой настоящей психоделии. — Прям все тело болит? — сквозь слезы, но смеюсь. Правда потихоньку успокаиваюсь уже, если только Чимин не выдаст еще что-либо веселенькое. — Сегодня будет обострение, буквально с минуты на минуту! Обычно начинается в часов семь или восемь вечера, а заканчивается к полуночи… я не вру, все правда! — Ты уверен, что это не какой-нибудь новый недуг, неизвестный медицине? Ты той вонючей жидкостью случайно не отравился? — Это не вонючая жидкость, а зелье! Как ты не понимаешь! — истерит, а я дышу, переводя воздух. — Не понимаю, — Чимин цокает, скорее всего по-обыкновению закатывает глаза. — Я проходил обследования, ничего не указывает на болезнь, — сокрушается, скуля от того, что отказываюсь принимать правила чужой игры,— Я каждую неделю загибаюсь от того, что сделал с тобой. Магия требует платы, я плачу своей жизненной энергией. — Ты тоже не умеешь взвешивать риски, — ладно, возможно немного потакаю, но с психически больными подобное делать категорически запрещено, можно спровоцировать цепную реакцию, которая вряд ли закончится без необходимых препаратов. — Я не знал, что будет побочный эффект, мне сказали только о способе и конечном результате, вручив в руки склянку. — И что ты хочешь от меня? — У каждого проклятия есть обнуления, как у яда есть противоядие. — И что обнулит мое? Поцелуй истинной любви, что ли? — я откровенно веселюсь со всей этой нелепицы, не скрывая мнения, что Чимин буквально сошел с ума. Зелье, магия, проклятие, оплата… Серьезно? — Не хватает только единорогов, скачущих под радугой. — Чонгук! Я вообще-то серьезно! — И от этого еще забавнее вся ситуация в целом, как бы больно мне не было за то, что ты буквально лишил меня самого себя и сумел изолировать от всего, что было дорого. — Я поэтому сейчас здесь сижу и все тебе рассказываю! — голос повышается, совсем скоро он начнет кричать. — Я не способен в это поверить. — Тогда как ты объяснишь исчезнувшие во всем доме зеркала, появившиеся в горшках растения и пыль? — Я понятия не имею, кто мог вынести зеркала, оставив тяжеленные рамы, и кому все это вообще нужно. Но могу предположить, что пока меня не было в доме, все опасные предметы просто убрали в целях моей же безопасности. Растения привезли врачи, а пыль просто метет с улицы. — Она даже сейчас летает в воздухе и забивается по всем углам. — Я к ней уже привык. — Пыль — это растворившиеся в воздухе зеркала, Чонгук, потому что они неразрывно связаны с тобой и твоей самовлюбленностью. Я видел собственными глазами, как испаряется то, что находилось рядом со входной дверью, а растения появились не просто так, они дают тебе спасительный кислород, чтобы ты не зачах. Три столпа проклятия, за которое я тоже поплатился, — на серьезных щах произносит каждое слово, а на меня снова накатывает истерический смех. Да как он только может такое произносить вслух? — Если освободить тебя, то и я освобожусь от боли. — не останавливается. — Чимин, прекращай нести это бред, — я уже загибаюсь, едва ли встречаясь лбом со столешницей. — Магии, черт побери, не существует! — Сам поймешь, когда меня начнет ломать, а температура тела повысится до критического максимума. Держи наготове нож, будешь резать кожу, потому что это единственный способ не дать мне вырубиться, сам я уже не могу себя резать. — Ты с ума сошел. — Когда заору… — поднимается со стула, а я внимательно слушаю, что он собирается делать. Слышу шорох одежды, которую откидывают на соседний стул, и лязг металла, который спустя мгновение оказывается в моей руке. Тонкое хирургическое лезвие, такими врачи рассекают ткани, чтобы добраться до внутренних органов. Он где-то достал самый настоящий скальпель. — …режь как угодно, шрамов не останется, физическая боль не даст мне вырубиться. Если не сделаешь этого, я неизвестно сколько буду валяться в отключке, — тараторит, будто заучил наизусть, а я поражаюсь, но почему-то слушаю, — В первый раз я пролежал всю ночь в холодной воде в ванной, наутро меня нашел Гёнму, когда собирался на учебу, но разбудить не смог. Я на протяжении нескольких дней валялся в постели без движения. А во второй раз я готовил еду. Когда приступ начался, то случайно порезался, и боль словно дала второе дыхание. Искромсал себе предплечье… на… потрогай… — хватает мою руку неожиданно, припечатывая к гладкой теплой коже без единого шрама. — Гёнму в шоке был, когда увидел, что я всю кухню залил кровью. — Ты брешишь. — Да не вру я! Пойми же! Хоть у малого спроси, он своими глазами видел, его даже пришлось в чувства приводить нашатырем! — срывается на крик, — Господи, помоги! — Его не существует, — парирую буднично, все еще потешаясь над чужим безумием. — Я уже даже в единорогов, скачущих под радугой, готов поверить, Чонгук! — Хочешь сказать, что на тебе теперь любая рана затягивается как по волшебству? — Нет, в межприступный период все то же самое, как было до. Я проверял, специально себя порезал. — Ты идиот! — произношу на выдохе. Вся свалившаяся информация изумляет и пугает одновременно. От чего-то даже появляется желание проверить каждое произнесенное слово, и убедиться в чужой невменяемости, чтобы позже сдать в психушку и отплатить за содеянное. — И кто тебя резал, если ты сам уже не можешь? Вряд ли брат. — Он боится крови, его даже не рассматривал. Нашел одного садиста на вечеринке у Луизы, — ничего себе! Теперь Чимин по борделям ходит? Тело брата еще даже не успело окончательно остыть в земле! — Наши с ним пути разошлись, когда я узнал, что его отец директор сгоревшего завода. — Ким Бэкхён? — Ага, его сын — Ким Намджун. Похлеще тебя людей ненавидит, о нем в институте страшные истории ходят, Гёнму этого демона за километр обходит. Одного парня изнасиловал так, что бедняга повесился в собственной комнате общежития. — Занятно. Его тоже накажешь за все грехи? — Больше никогда в жизни не возьму на себя такую ответственность, — многообещающе, — Тебя хватило до конца жизни, надеюсь она будет не очень короткой, — слышится усталость в голосе и некая обреченность. — Почему тогда не спас жизнь Мингука, если магия все же существует? — он вздыхает, опускаясь на сидушку стула. — Я узнал слишком поздно, — шепчет, шмыгая носом. Ему тяжело, оно и понятно, — Если бы пошел туда раньше, то может и получилось бы найти что-то, чтобы его исцелить. — Ясно, — парирую и перекидываю ногу на ногу, перебирая в пальцах остренький скальпель. — И как мне снять проклятие? Ты так и не сказал. — Тебе нужно… Договорить не успевает, с чиминовых уст срываются раздирающие барабанные перепонки крики. Подобное я слышал лишь однажды, когда по моим нервам разливались потоки обжигающей лавы, превращая внутренности в прах.