Хрустальные

В тот день шел проливной дождь, голоса почти не звучали, лишь бьющиеся в истерических припадках крики людей, коих свет больше не увидит, они навсегда останутся во тьме за решеткой справедливой расправы. В тот день вино было приторно сладким, ром обжигал глотку, а запах гари въедался в кожу основательно. В тот день музыка вновь лечила душевные раны, и в моей голове родилось событие, которое в корне изменило существующие устои. Акт протеста перерос в революционный переворот в стране закрытых границ и технологического ступора. В тот день я чуть не потерял человека, который стал частью моей души. Я был растерянным, злым и в то же время решительным. Взяв себя в руки, я был обязан потушить пожарище, чтобы любимый увидел, как на рассвете из-за горизонта выглянет багряное солнце. Там, в лоне живой и стихийной революции, мы встретились лицом к лицу со страхами и угрозами скорейшей кончины. С крепко сжатой в кулаке волей и стиснутыми до скрежета зубами мы дошли до конца, явив людям новый мир, что стало необходимо поднимать с колен. Ким Тэхен потерял родителей три года назад и вся его жизнь перевернулась с ног на голову. Ему вынужденно пришлось научиться подстраиваться под новые обстоятельства, стараясь для своего относительно светлого будущего. Но на его пути встретился я, еще более потерянный, чем он сам. Я думал и гадал, чем все закончится, а начнется ли что-то после? В лучшем из вариантов — жизнь бы перевернулась на ноги обратно. А в худшем… я не хотел даже думать, что бы произошло в случае неудачи. Что ж… теперь мы ровно стоим на ногах, водрузив знамя победы на самую высокую башню в столице, и вступаем в самое светлое будущее. Теперь в полночь не выключают фонари на темных пешеходных улицах. Уровень преступности снизился до безопасного минимума. В подворотнях больше не спят бездомные люди, всем квартирам обещано щедрое отопление, что мы и проверим в первую же зиму, которая наступит через три осенних месяца. На некогда неблагополучных окраинах воздвигают больницы, школы, детские сады, пункты поддержки и центры занятости населения. Когда-то лишенным высокого статуса людям больше не требуется что-либо восстанавливать. Сегодня мы все равны, мы граждане одной страны, которую отвоевали кровью, потом и слезами. Да и работы всем хватает, а заработная плата щедро выплачивается работодателями своим наемным рабочим, которых больше низшими не кличут. В институты и университеты берут каждого желающего, чтобы пополнить кадровый фонд потрясающими специалистами, коих оказалось огромное количество, ведь когда-то высшее образование считалось роскошью и мечтой о несбыточном. Новый Сэджонский завод готовится к открытию, а во главе управляющего совета стоит тот, кто выстрадал свое место, имея все силы и ясный незапятнанный грехами разум. Ким Тэхен достоин вести за собой людей, теперь в его руках будущее технологического развития страны, а я более чем уверен — прогресс не заставит себя долго ждать. Что касается меня? Ну здесь все не так интересно, если честно. Тот, кто поселился в моем и отцовском кабинете после несчастного случая, слетел с министерского кресла по собственному желанию. И да, я вернулся обратно, но все же немного преобразовал привычное место работы. На сегодняшний день каждый министр своего направления не просто начальник и представительное лицо, а член собрания, кто выполняет только свои обязанности, ограничивающиеся направлением деятельности, будь-то экономика, политика, транспорт, финансы… Глава государства пошел под откос вместе с зажравшимися свиньями, погубившими наше общество. И никто не жалеет, тут даже врать не приходится — все так и есть. Референдум показал, что не зря все было затеяно. Наша большая команда возвышается над всеми, но относится к власти не так, как было до. Мы все еще часть народа, мы слышим и видим, внимательно следим за каждым гражданином и искренне стремимся к тому, чтобы мирная жизнь процветала. Пак Чимин, к примеру, стал министром безопасности, теперь отвечает за дела внутри страны и общается с коллегами на международном уровне, все же опыт есть. Мин Юнги взял на себя правовую инициативу, тесно работая со мной над улучшением свода законов и над амнистией несправедливо осужденных. Госпожа Шин водрузила на плечи ответственность за образование и развитие культурных ценностей. Со Юсон со страхом, но согласился представлять медицинское сообщество, ведь не раз помогал и отрекаться не стал, пусть очень сильно испугался поступившему предложению. Мы — не элита. Мы — просты и не требуем для себя почестей. Вся наша деятельность прозрачнее воды в роднике, потому нам не страшно выходить в толпу спешащих по делам людей, у которых забот стало на порядок меньше, а условий для спокойной и размеренной жизни больше, и каждый ими пользуется по полной программе, стараясь не оглядываться на прошлое. А пока на дворе только-только наступила осень. Фестиваль фиолетовых лент в самом разгаре и закончится, когда двери нового Сэджонского завода откроются, чтобы впустить сотню работников, готовящихся покорять мир своим идеями и новыми технологиями. Размеренно выкручивая руль автомобиля, я заворачиваю на магистраль, стелющуюся вдоль реки Ханган. Машин на дорогах стало больше, людей на тротуарах тоже. Вижу улыбки, слышу смех, а кто-то идет угрюмо опустив голову и уголки губ. Без проблем нет жизни, без проблем невозможно почувствовать счастье, после тьмы всегда ярче кажется свет. Создавать утопию не было нашей целью. Свобода, — за нее мы боролись полгода, и в конечном итоге обрадовались, что все не затянулось на десятилетие. Поэтому я верю, что какая бы напасть не навалилась на того грустного гражданина, он обязательно с ней справится и завтра подарит ему улыбку на лице, а в ином случае всегда можно обратиться в соответствующие места, где обязательно помогут. Теплый осенний ветер залетает в салон автомобиля, расслабляя голову окончательно. Я уже вижу огороженную бетонным забором территорию нового Сэджонского завода, где на самой высокой точке крыши развеивается широкая фиолетовая лента. Каждый раз подъезжая к периметру, я сияю. Перед глазами, прям как на холсте, которых теперь около десяти в моей мастерской, сразу же рисуется счастливое лицо Тэхена, когда тот бежал на меня помятого и напряженного, чтобы налететь со всего маху с крепкими объятиями и нестерпимым поцелуем, на вдохах лепеча слова благодарности за победу в той тихой войне. В двадцатых числах августа все ужасы закончились, туман рассеялся под рассветными лучами солнца, огонь потух, а хрустальный перезвон стих. Страна погрузилась в умиротворяющую тишину и спокойствие. Оставив машину на парковке для посетителей, шагаю к посту охраны, но не успеваю дойти до ворот, потому что мне навстречу бежит в своем шикарном белом халате Тэхен. Должно быть, так спешил, что забыл снять. Я расставляю руки в стороны, копируя счастливые эмоции на его лице, и жду, когда пустота вокруг заполнится его трепетным теплом, а обоняние уловит обожаемый парфюм с иланг-илангом. — Эй, ты чего? — он впечатывается в меня со всего маху, крепко стискивая руками, — Мы же виделись с утра, — вздыхает, елозя щекой по моему плечу. Такая нежность умилительна. — Тэ… — Каждую минуту скучаю, не смейся, — я сразу же пресекаю свой тихий смех, опуская ладони на поясницу. — А еще у меня появилась идея, так что, поехали скорее, время не ждет! — он резко перехватывает мою руку, утаскивая в противоположную от припаркованной машины сторону. — Не туда! — меняю направление, а тот едва ли не спотыкается, смеется над своей неуклюжестью и следует за мной. — А чего в халате? — он оторопело оглядывает форму, ойкая, и начинает на ходу стягивать ткань, оставаясь в широких брюках цвета охры и рубашке на пару тонов светлее. Все же удалось убедить его сменить гардероб, пополнить вешалки новым и избавиться от старого. Сейчас все следят за своим внешним видом, Тэхен исключением, благо, становиться не захотел, пусть раньше уперто отвергал такие предложения с походом в ателье. Если он придет на совещание в пижаме, ему, конечно же, слова не скажут, каждый выбирает себе по душе. Душа Тэхена захотела свободные образы, что немного обидно, ведь за балахонами, пусть и изысканными, он скрывает от меня свои аппетитные изгибы. Но это так, претензия к самому себе, ведь правильно делает, нечего демонстрировать всем, какой ты горячий парень. Я так из-за ревности выпотрошу себе мозг чайной ложечкой. — Куда мы? — К печатной мастерской Шинов, — сверкает улыбкой, откидывая сумку и белый халат на заднее сидение. — А зачем? — Узнаешь, — игриво дергает бровями, а я не могу подавить усмешку от этой секретности и чрезмерной активности, что объяснению не поддается. — Давай-давай, скорее! — подначивает суетливыми жестами, притягивая ремень безопасности. Вроде бы открытие на носу, а он ни крупицы усталости не выказывает, еле сидит на месте, подпрыгивая и дёргаясь в хаотичном танце нетерпимости. Я тяну его взвинченного на себя и без предупреждения целую, чтобы хоть немного успокоить бушующую бурю. Он сразу же замирает, подстраиваясь под ласку, постепенно замедляя амплитуду своей неусидчивости, а я порчу момент тем, что начинаю смеяться. — Что? — недоуменно. — Чего ты? — В тебя всадили генератор? Ты чего такой активный? — он тушуется, хлопая глазами, а я качнув головой, принимаюсь заводить старушку, чтобы выдвинуться с парковки к месту назначения. — Да я просто рад, что наконец-то рабочий день закончился! — вспыхивает, а я уже жалею, что поинтересовался его настроением, — Меня взбесили эти дурики профессорские, Боже! Они не хотят начинать отцовский проект, который я им предложил первостепенно, представляешь? — ну вот, от радости и следа не остается, теперь в глазах сверкает бешенство. — И знаешь, что сказали? — Нет… что? — Цитирую: «господин Ким, давайте начнем с чего-нибудь попроще и безопаснее, мы не можем собирать генераторы, потому что в последний раз это печально закончилось», — недовольно фыркает, скрещивая руки на груди, а за стеклом двери уже пролетает территория института, который Тэхен все же закончил по ускоренной программе, получив красный диплом и медаль почета за успехи в обучении и вклад в развитие страны. — Даже Гёнму орал им, что они дебилы, по полочкам снова раскладывал, что завод взорвался не из-за генератора Кимов! Но этим старикам хоть бы хны, нет и все! Уперлись своими рогами в землю и настаивают на каком-то раритете. Нам еще плуги не хватало выпускать, которыми десять лет назад пользовались, — он так забавно ругается, я прям не могу, сижу и улыбаюсь, аж щеки трещат от напряжения. А маленькая бестия не унимается, — Я первый раз слышал, как рычит Гёнму, ты вообще это можешь себе представить? А я вот теперь отчетливо! Никогда не думал, что он может так агрессивно, мне самому стало страшно, а эти старперы… Господи, дайте сил! Они ничего не понимают в современном мире, все еще живут по старым законам. — Им просто надо дать время привыкнуть, не все с распростертыми объятиями приняли реформы, — Тэхен тяжко вздыхает, стекая по сидению ниже, все же он устал, — Мы только начали, не беги вперед паровоза, все будет, но не сразу. — И что теперь? Плуги на производство поставить? — взрывается, а меня аж мурашками обдает. Беру свои слова назад, пусть лучше Тэхен активничает, чем злится. — Устройте голосование, у нас нынче демократия. — Можно выбрать несколько предложений и выдвинуть на оценку экспертной комиссии, а потом проголосовать, — размышляет вслух, — А еще, некоторые крайне недовольны, что место Намджуна занял я, — не хотел слышать это имя как можно дольше, но вот снова, — Это тоже своего рода проблема, все еще смотрят с высока, к тому же я молод, — продолжает жаловаться уже чуть тише, а я замедляю ход машины. До места назначения осталось пару кварталов, а выслушать до конца крайне необходимо. — Всего несколько недель прошло, а кажется, что вечность ползет мимо. — Твоя роль в технологическом развитии неоспорима, Тэ, — подбадриваю, взглядом выискивая пустое место у знакомого здания. Раньше здесь всегда пусто было, а сегодня прям не протолкнуться. — Они смирятся, к тому же ты уже доказал свою компетентность, никто не может похвастаться таким успехом в инженерии, а еще в твоих руках все разработки отца. Это твое секретное оружие, ты забыл? — последнее ляпнул, не подумав. Страшась увидеть резко навалившуюся печаль, я медленно поворачиваю голову вправо, замечая поджатые губы на его лице. — Прости, я не… — Ты прав, мое секретное оружие — чертежи, — сразу кивает, выпутываясь из ремня безопасности. А я как раз останавливаю машину на соседней улице. — Добьюсь всего своими силами, утру нос этим старикам с раздутым самомнением, ведь каждая идея имеет право на существование. Неважно, сколько времени потребуется, я все еще молод и вся жизнь впереди, когда-нибудь все будет, стоит только подождать, — шикарные слова, и главное ни одной мысли о магии. Она ведь его едва ли не погубила, да и меня вместе с ним. Хорошо, что дневники Посредника спрятаны там, куда никто и никогда не доберётся, мы уж постарались. — Пойдем? — И что мы забыли в печатной мастерской? Кажется, Юнги уже давно тут не работает. — Да мы не в мастерскую, а вон туда, — указывает пальцем вверх по улице, — Нас там очень давно ждут. Я поддеваю кончик его носа указательным пальцем и как-то по детски наивно улыбаюсь, получая на свой жест полнейшую растерянность. Дергаю рычаг дверцы, выпрыгиваю на улицу и слежу за тем, как недовольная моська показывается по другую сторону от машины. Он манит меня ладонью, но я не ведусь, сейчас либо по голове настучит, либо нос разобьет, зря я его подразнил. Срываюсь в указанную сторону, но не знаю, куда он хотел меня привезти, просто убегаю. А спустя тридцать метров пробежки он кричит, чтобы я притормозил, ведь убежал дальше нужного. — Ты решил зарядку сделать? Я и так устал! — чуть чаще дышит, пока я медленно подхожу к нему, — Не буду я тебя трогать, иди сюда, — снова манит, а я торможу у вывески знакомой закусочной, теряя связь с реальностью на короткий миг, за который Тэхен успевает дернуть мой нос пальцем, хихикая ехидно. — Лучше бы поцеловал, честное слово, я ребенок что ли? — Закусочная тетушки Лив? — неуверенно задаюсь, указывая пальцем, а Тэхен уже тянет входную дверь, тревожа ветряной колокольчик, что высоким перезвоном оповещает хозяйку о вновь прибывших посетителях. — Пойдем, она ждет меня аж с февраля, — кивает, зазывая, а я даже как-то теряюсь. Давно меня тут не было, последний раз, должно быть, еще до взрыва, гибели брата и слепоты. Внутри зарождается мандраж, будто смотрю в лицо своему прошлому, когда окружающий мир был раскрашен в монохромные, тусклые, но хоть какие-то цвета, потому что радости не приносило ничего, кроме острых ттокпокки, что поначалу я ненавидел, а позже полюбил. Прям как в самый первый раз — сложно зайти. Тогда внутри боролась обида с любопытством и желанием попробовать рисовые клецки, а сейчас борется любопытство со страхом вновь ощутить ту покинутость, что подарила собственная семья. Когда-то только здесь я чувствовал себя по-настоящему свободным, здесь я был таким же, как и все: потерянным в мире, забытым всеми, ненужным никому, только самому себе. Я ведь полюбил не столько тток, сколько время, проведенное наедине со всеми жужжащими в голове мыслями в шумной атмосфере дешевой, но дорогой сердцу закусочной. И когда вижу лицо добродушной хозяйки, то врастаю в землю, каждое воспоминание накатывает на последующее, превращаясь в настоящую кашу из того пережитого, где на счастье был лишь небольшой, крохотный намек. — Господин Чон! — хлопает удивленными глазами, замирая с подносом у кассы, — Неужели это ты?! — я, кажется, отмираю от кратковременной растерянности, и вовремя дергаюсь к ней, чтобы не дать полным тарелкам с едой упасть на пол. — Ох, Господи! Простите, — схватывается хозяйка, переводя взгляд на Тэхена, — Да у меня сегодня прям праздник какой-то! — Добрый вечер, тетушка, я все же к вам пришел, — она ставит поднос на ближайший пустой стол, подходя к Тэхену и протягивая руки, чтобы мягко и аккуратно обнять. — Ну вы чего? Я должен был прийти еще тогда, зимой. Поругать меня надо, а не обнимать, — смущённо посмеивается, а тетушка не удерживает скупую слезу. — Боже, Тэхен-и, ты не представляешь, как я за тебя переживала, ведь ты не пришел тогда, — она отшатывается, уводя взгляд в пол, и быстро смахивает с лица капельку, — У Юнги расспрашивала о тебе, а он успокоил, сказал, что ты попрежнему работаешь и учишься, что времени нет, — теперь она на меня смотрит, и как-то не то чтобы по-доброму, — Совсем загонял ребенка, как тебе не стыдно, господин Чон! — собственные глаза непроизвольно расширяются. — Тетушка Лив, я не… — Еще и восстание это дурацкое! Ленты эти ваши фиолетовые! Вы двое там пыли надышались, что ли? Как вам вообще смелости хватило на это пойти! — неожиданно она пускает в ход полотенце, огревая сначала Тэхена, а после и меня по спине, даже увернуться не получается. — Дураки, что б вас! Я так переживала! — кричит, — Че стоите? Живо за стол! — рявкает, а мы с Тэхеном вообще-то оба в шоке, но смиренно падаем на соседние пустые стулья, — Сейчас же принесу вам три порции самых острых ттокпокки, чтобы все до последней капли соуса съели, понятно! — мы синхронно киваем, а когда она разворачивается к прилавку, не можем выдохнуть, лишь бросаем друг на друга ошарашенный взгляд, глупо моргая глазами. — Она?.. — начинает было Тэхен, но перед носом оказывается первая тарелка с красным острым соусом, в котором плавают толстенькие рисовые клецки. От аппетитного вида аж в животе уныло урчит, а шок от такой неоднозначной встречи постепенно сходит на нет, — Тетушка, простите, не хотел вас тревожить и волновать, — тихо произносит Тэхен, боязно заглядывая в ее нечитаемое лицо. — Да полно тебе, — кажется, гнев сходит на милость. — Я счастлива, что с вами, мальчики, все в порядке, — как-то устало вздыхает, одним краем губ улыбаясь, — А ты, господин Чон, почему пропал тогда? — ставит последнюю тарелочку с панчаном, садится на третий стул и убирает поднос на прилавок. — Сто лет тебя здесь не видела. — Долгая история, — застенчиво как-то получается, аж непривычно. Эта женщина всегда была грозной, ей палец в рот не клади, откусит по локоть. Но несмотря на суровое поведение, душа у нее светлая и добрая. Одной улыбкой располагает к себе, а одним взглядом может закопать под землю, сейчас она старательно нас закапывает, но рассказывать о последних годах жизни не требует, лишь понимающе кивает. — Как вы поживаете? — Ну-у, — тянет та, а потом бросает взгляд на стол, — Кушайте, остынет ведь! — мы с Тэхеном приглядываемся, синхронно подхватывая палочки. Благодарим за еду, тянемся за горячими ломтиками вареного рисового теста, с которого капает красный соус, что во рту точно устроит самый настоящий пожар. Я помню тот вкус, и прямо сейчас в этом убеждаюсь, тотчас дотягиваясь до стакана с водой. А Тэхен смеется, — Да, раньше ты тарелку за пять минут уминал, а теперь весь аж краснеешь. — Давно не ел ничего настолько острого, — еле выговариваю, вдыхая через рот. На лбу и под глазами выступает пот. Тэхен откровенно веселится, едва ли пережевывая, и прикрывает рот ладонью, чтобы заглушить задушевный хохот. — Ох, кажется, вы переборщили с перцем. — Рецепт не менялся в течении десяти лет, — смеется тетушка, подливая еще воды в стакан. Я мельком оглядываю помещение, замечаю пару мужчины и женщины за дальним столом и троих студентов, потому что на форме эмблема моего университета. — А про жизнь, — она вздыхает, сразу же привлекая внимание нас двоих обратно, — Посетители стали реже заглядывать, конкуренция нынче, — кажется, к сниженному спросу приложили руки непосредственно мы, — На соседних улицах чуть ли не каждый день открываются все новые и новые ресторанчики, — она хмурит подбородок, теребя край скатерти. Их, кстати, тут раньше не было. Интерьер будто посвежел, а я так сразу и не заметил даже. — Время этого приюта одичалых закончилось, и во всем вы виноваты, засранцы! — по-доброму причитает, но улыбка на моем лице появляется грустная, ведь изменения необратимы и мы прекрасно об этом знали. — Но я не жалуюсь, устала уже стоять сутки напролет за плитой, да и рада, что людям больше не нужна моя помощь, теперь просто кормлю обедами работяг по соседству. Подумываю вот выйти на пенсию наконец-то, вы там за большой стаж работы неплохие деньги предлагали, — она просит наклониться ниже и подставить ухо, что я охотно делаю, слегка напрягаясь. — Я на референдуме голосовала только поэтому, — будто по секрету, а я усмехаюсь, вновь подхватывая палочками острый тток, который уже не кажется таким обжигающим. — А вы как? Справляетесь с новыми обязанностями? — Я только несколько минут назад жаловался господину Чону, как сильно меня раздражают профессоры из совета, — бубнит Тэхен с набитым ртом, — Палки в колеса вставляют, не дают изобретать велосипед, мол, почему бы не вернуться к тому, на чем заглохло производство в пятьдесят втором? — Кошмар какой! А ты чего? — как самая настоящая сплетница, укладывает локти на стол и кладет на переплетенные пальцы подбородок, внимательно слушая. — А я найду на них управу, достаточно этого застоя, мы зря, что ли, людям возможности открыли? — Я все еще не могу взять в толк, как вы решились бросить вызов системе и выиграть, — качает головой, — Бесстрашные какие-то! Знала вас обоих давным-давно, и никогда бы не подумала, что вы поведете за собой стольких. Два скромных затворника поставили на уши половину страны! Уму не постижимо! — она охает, хватаясь за сердце. — Нас было не двое, а тысячи, — сразу же исправляю, а она хмыкает, подкладывая мне на тарелку немного маринованной редьки и кимчи, — Мы лишь дали толчок, а теперь обязаны не подвести. Так что, если вам нужна помощь с посещаемостью, мы постараемся придумать, как все исправить. — Да не нужна она мне, говорю же, надоело работать, — отмахивается, — Хочу растить цветочки у дома, а не у плиты стоять денно и нощно. — А чего это? — возмущается Тэхен, — Ваши ттокпокки самые острые в городе, можно дать огласку, отбоя от посетителей не будет, — ох уж эти его новаторские замашки, тушите свет. — Только попробуйте, я вам покоя не дам! — угрожающе машет указательным пальцем, но все равно смеется. — А вообще… — запинается, ибо входной колокольчик издает характерный перезвон, за которым следует хлопок двери. Она поворачивается в нужную сторону и, сощуриваясь, смотрит точно мне за спину. А когда шаги нового посетителя стихают, то ее глаза расширяются, и она резко подскакивает на ноги, заставляя обернуться и меня, чтобы взглянуть на вошедшего. — Да, и правда праздник, — едва слышимо произносит, а я замираю в немом шоке, потому что с высоты своего роста на меня сверху вниз смотрит отец. — Господин Чон, — едва ли получается выговорить, ибо поперек горла встал тугой ком паники. Мне докладывали, что он покинул город и поехал в Пусан сразу же после освобождения, не желая больше оставаться в городе, который претерпел колоссальные изменения по сравнению с тем, что было еще до его ареста. Но вот он здесь, стоит, блестит сединой в волосах, а на глазах у него… слезы? — Чонгук, это твой папа? — шепчет Тэхен, я лишь кивнуть и могу. А отец, неожиданно для меня в первую очередь, падает на колени, начиная заходиться самыми настоящими рыданиями. — Гук-и, сынок… — подползает ближе, утыкаясь лбом в мое колено. Я чувствую, как постепенно от лица отливает кровь. «Гук-и» — он любил называть так ласково только младшего брата, а я всегда был Чонгуком или Чоном, в зависимости от настроения. — Это правда ты, сын! Господи, прости меня… — за что он просит прощения? Точнее, за что именно? — Ты был прав, я ужасный… — Отец, — пытаюсь остановить, оторвать от своей ноги, ведь вокруг люди, и они все смотрят, в том числе Тэхен и тетушка Лив, по щекам которой тоже катятся мокрые дорожки слез. — Хватит, встань и сядь на стул, — поднимаю его под локти, помогая усесться туда, где до этого сидела хозяйка. И та сразу ставит салфетницу поближе, вытаскивая и себе один квадратик. — Почему ты здесь? — он всхлипывает, неуклюже вытирая лицо рукавом потрепанной временем рубахи, кажется, именно в ней он был, когда попал за решетку. А я ведь отправлял свежую одежду вместе с Юнги. Должно быть, отец не смог ее принять. — Я… — он снова всхлипывает, шмыгая носом, а я наконец-то отчетливо вижу, как сильно он постарел, как глубоки на его лице морщины, а на темени нет большей той пышной седой шевелюры, что я помню, и которую любил поправлять Мингук. — Я хотел купить твоей любимой еды у Лив и прийти к тебе, — моей любимой еды? Какой? — Зачем? — а хочется спросить: почему сейчас? Почему он вообще вспомнил о моем существовании? Он же… он же давно отрекся от меня. Задолго до трагедии. Даже сыном перестал называть. — Не смог уйти без извинений, Чонгук, я так виноват перед тобой… — опускает голову, стыдливо пряча глаза от моего пристального взгляда. — Прости меня, сын, я так сильно подвел тебя, обвинил в том, чего ты не делал, — навзрыд, — Я был с тобой холоден всю жизнь. Ты рос не по годам мудрым, казалось: за что не возьмешься, всегда без чьей-либо помощи блестяще выполнишь. Даже после смерти Монволь ты не замкнулся в себе и не скорбел по матери, как убивался я с твоим новорожденным братом на руках. Ты так стойко и мужественно выдержал потерю… — переводит воздух, высмаркивась в одну из салфеток, — Только в тюрьме я понял, что ты делал все самостоятельно из-за меня, ведь я не уделял тебе должного внимания, не помогал в начинаниях, не хвалил, не учил чему-то новому и не рассказал, что плакать — это нормально и порой необходимо. А твой брат… — он задыхается, я вот-вот и то же потеряю такой необходимый организму кислород. Даже Тэхен, сидящий рядом, шмыгает носом, что уж там говорить о тетушке Лив, — Мингук, царство ему небесное… — я прикрываю глаза, слеза скатывается бесконтрольно, — Гук-и, он же всегда был слабым, ленивым, всегда нуждался в пинке и в помощи, ничего не делал без разрешения и миллиона вопросов. Я даже не заметил, как моя забота о нем отдалила тебя. И с каждым днем ты уходил все дальше, в конечном счете совсем испарился, пусть работали мы в одном месте, — голос становится шепотом. — Я такой жалкий, сынок, такой отвратительный … — зарывается лицом в ладони, сильно сжимая пальцами кожу. — Хватит, прекращай, — мне больно видеть его таким, он убивается, и причина ясна, но я эти извинения не жду уже очень давно. Его раскаяние было бы уместным несколько лет назад, но сейчас я стал другим, пережил столько, что с той детской заброшенностью не сравнится. — Отец, ну же, я на тебя давным-давно не держу обиду, — голос хрипит, но слез больше нет. — Наша семейка странная, признаю, но я благодарен за свой жизненный путь, каким бы тяжелым он ни был, — он направляет свои красные глаза на меня, будто не верит, что я имею в виду именно то, о чем говорю. — Будь все иначе, я не встретил бы человека, который стал мне дороже собственной жизни и изменил ее до неузнаваемости, — поворачиваюсь к Тэхену, а тот, не ожидав подобного, теряется, замирая. — Благодаря Тэхену я простил всех, в нашей стране теперь правит свобода, и каждый обязательно найдет свое место в мире. А еще, — я улыбаюсь, вновь поворачиваясь к отцу, — Благодаря Ким Тэхену я до конца своих дней буду знать, что значит любить всем сердцем. Я кладу руку на тэхеново бедро, а тот не удерживается, расклеивается окончательно. По отцу видно, он в шоке, но в глазах читается облегчение, о котором спустя несколько минут он все же скажет вслух. Я зла на отца не держу, — что было, то прошло. Просто хочется верить, что каждый, кто столкнется с непредвиденными трудностями, обязательно сможет найти выход, чтобы жить счастливо и в зеркале видеть свою улыбку и улыбку тех, кого любишь ты и кто любит тебя в ответ. И не потому что ты такой замечательный, красивый, сильный или богатый, а потому, что ты просто живешь, дышишь и даришь светлые эмоции, вызывая внутри любимого человека чувства полнейшего спокойствия и гармонии. Или, быть может, необузданной и искрометной страсти. Ах, да… Это уже явно лишнее.

Хрустальные чувства, что может быть краше? И губы в истоме коснутся невольно. Наполнится нежностью хрупкая чаша, И мы в окружении ласки довольны. Она ярким бликом на солнце искрится, И сильные руки исследуют тело, И хочется нам воедино так слиться, В желанья свои посвящаем несмело. Вдруг в омуте глаз поднимается буря, И с давней мечты вмиг снимается  вето, А страсть, в наших буйствах, проносится пулей. Все помыслы наши… Любовью согреты! В надежде, что снимут с нас грех в покаянье, И свет обретут наши грешные души. Порой наша сила таится в признаньях, И чтим мы законы, что пытались нарушить. Есения Подольская, 2012.