Хрустальные

Едва заметный, полупрозрачный туман обволакивает холодную сырую землю с наступлением сумерек. Движение медленное, застилающее всю округу постепенно. Чем ближе к полуночи, а там и к рассвету, тем холоднее температура воздуха и непрогляднее пелена мглы. На расстоянии метра уже ничего не видно. Природа пребывает в особенной тишине. Даже собственное дыхание кажется оглушающе громким. Загадочно и опасно. Прямо сейчас мы стоим в самом эпицентре тумана, стараемся дышать как можно реже, чтобы не нарушать безмолвие и не выдавать свое присутствие. Наше противостояние тихое, оно струится исподтишка. Мы туманом живем от глубокой ночи и до первых лучей рассвета. Безопаснее всего, когда нас не видят. Теперь тьма защищает, а внутри греет желание увидеть солнечный свет и испариться, как мгла по утру. Наше намерение подобно хрусталю с тонким перезвоном. Этот чистейший звук отзывается в каждом, кто имел возможность услышать. Он долетел уже до тысячи, но все, слушая, молчат и ждут. Ждут, когда над головами взметнутся фиолетовые ленты. Ждут, когда дадут отмашку завязать узел на шее системы и со всей силы затянуть. Ждут, когда прозвучит симфонией вдребезги разбившегося стекла укрепившаяся власть. От полуночи и до рассвета всего несколько часов, но для нас это дни. Долгие недели. Скоро пройдет месяц. У нас есть терпение, солнце непременно взойдет над горизонтом, его нужно дождаться и тогда путь свободы будет открыт. Кровопролитию сказано «нет» с самого начала, как бы ни хотелось пустить в ход ножи и ружья. Мы не преступники, не террористы, наша борьба призвана собрать как можно больше, чтобы задавить массой. Наши люди есть в каждом доме зажравшихся богачей, потому что низшим место только в качестве прислуги. На заводах, предприятиях, фабриках бесчисленное множество низших, потому что дешевая рабочая сила. Рабы собственного государства без голоса — так нас можно назвать. Юнги был прав: каждый готов повоевать за собственный выбор, за путь, по которому можно будет идти не оглядываясь по сторонам в поисках опасности. В день, когда впервые было произнесено ужасное слово «революция», я испугался, правда. За меня самого испугались не меньше, ведь я свалился без сознания и перестал дышать на шесть чертовых минут. Юнги поспешил извиниться за громкие высказывания, но Чимин с Чонгуком прощать не стали, ибо полностью разделяли точку зрения Мина, чем шокировали снова. Я понятия не имел, как ему вообще взбрело в голову все то радикальное, что он сказал. Откуда возникло столько смелости заявить все прямо в лицо тем, кто по статусу гораздо выше? Его ведь могли запросто сдать за предательство! Это же злой замысел против государственной власти, на что он надеялся? На благоразумие, его в итоге и получил. Если бы Чонгук с Чимином не планировали нечто похожее, — менее опасное для большинства, а только для них самих, — они бы сразу же отвергли чужие предложения. Но получилось так, что Юнги попал в точку, убедил метить еще выше, чем было до, посадил зерно мятежа, которое мы теперь растим и оберегаем всеми силами, скрывая в тумане. Все началось с прокурора Сана, который выслушал, но предостерег, чтобы Чонгук и Чимин даже не думали о раскрытии правды. Доказательств причастности Мингука не хватало, к тому же тот давно лежит в сырой земле, а исписанные планами и разработками подрыва завода бумаги не имеют весомости. Насчет насилия он слышал и до нас, но рот умело затыкался, потому прокурор Сан не захотел идти против воли тех, кто платил за закрытые глаза. Сан предпочел быть слепым и глухим, остался на пути, к которому привык, и принимать обвинения не решился. Его никто не осуждает, но за ним теперь тщательно наблюдают. Юнги уверял, что так будет, он знает многое, потому предложил действовать иначе, потому пошел к госпоже Шин с просьбой, на которую получил добро. Теперь я знаю, что о восстании думали не только мы. Поначалу было действительно страшно. В любой момент в дверь могли вломиться с оружием на перевес, повязать и под тираду обвинений забрать туда, где о свободном будущем даже мечтать не получится, ибо с лица земли сотрут и навсегда забудут. Я засыпал на короткие пару часов в тревожности, а остальное время следил за тем, как уже трое корпели над бумагами и снова изводили себя до состояния полнейшей усталости и красных от недосыпа глаз, потому что им нужно было не только строить планы, но и работать каждый будний день, а Юнги с Чимином еще и по выходным. Я слышал все попытки собрать информацию воедино, слышал каждый продуманный до мелочей шаг на протяжении недель. Они боятся не меньше моего, но не останавливаются, ищут. В итоге находят способ, что становится решающим и начинает свою реализацию спустя пару недель усиленного мозгового штурма. В особняк день за днем заглядывает на порядок больше людей, чем было до всего этого. После очередного тихого стука в дверь я вижу новые лица, от которых позднее приходит еще несколько, а от тех еще и еще. Дом вовсе не оживает, он словно окутывается тишиной в такие моменты, словно замирает под эгидой чрезвычайной секретности и осторожности. В такие моменты не принято говорить громко, непрошеные уши могут быть повсюду, а чтобы случайно не выдать свое революционное движение, приходится прикладывать немало усилий и досконально изучать пришельцев с намерением вступить в «Туман». Уже март, весна давно греет промерзшую от зимы землю, но на улицу я выхожу разве что по домашним хлопотам, которые помогают немного расслабиться и отвлечься от происходящего в доме, не без надзора водителя Ли, конечно же. Чонгук все еще трясется за мою безопасность, все еще настороже и не отпускает в институт. Он сумел договориться с преподавателями с кафедр, чтобы посещали особняк и принимали мою подготовку к зачетам и экзамены. Чонгук не позволяет появляться на территории Дьявола, где он разгуливает, но в данный момент чуть реже. Все-таки Ким Бэкхен направил сына на перевоспитание, и мы знаем, что оно ему не помогает так, как подразумевалось и рассчитывалось. Благо, студентов он больше не трогает, зато отрывается на проститутках на вечеринке Луизы, где благодаря связям Чимина теперь тоже есть наш человек. Не только люди моего уровня посещают собрания, есть и представители высшего класса. Семья Шин новостью не стала, они и до этого пытались своим посильным трудом и ресурсами менять жизнь для тех, кто оказался на дне не совсем по своей воле. Даже изначально живущие в низах могли рассчитывать на помощь, что безусловно радует, но не достаточно. Предприятия Шинов раскиданы по всему городу, было несложно заполучить доверие и молчание каждого представителя моей прослойки населения, кто работает именно на них. Но среди большинства есть и меньшинство, коих устраивает их нынешнее положение. И такие люди опасны, они способны рассеять «Туман», продав за гроши информацию о нашем существовании. Осторожность превыше всего. Но был уже момент, когда нас почти вычислили. В начале марта на порог особняка заявились следователи. Те, что преследовали Чонгука еще три года назад, приходили к нему в больницу, когда он только ослеп. И снова по чьей-то наводке решили проверить, почему в элитном районе за час до полуночи разгуливают по протоптанной тропинке люди, которым доступ сюда запрещён. Этот день можно назвать самым ужасным из всех, что последовали после знакомства Юнги с Чимином и Чонгуком.

***

Громкий стук в дверь моментально вырывает из дремы, в которую ранним утром удалось провалиться вопреки бессоннице. В очередной раз разгребал мешки со звёздочками, сложенными умелыми и неумелыми руками прихожан из бумаги в технике оригами. Дверь кинулся открывать Чонгук, кажется, он даже глаза прикрыть не успел за прошедшие сутки, напряжение и думы не дают спать никому. Спустя несколько мгновений, я, с бешеным стуком сердца и головокружением от резкого подъема, стою уже недалеко от перил лестницы на втором этаже и слушаю напряженный разговор, а краем глаза вижу, как трое мужчин в униформе оглядывают заставленный полными холщовыми мешками холл, медленным и крадущимся шагом пробираясь по свободной узкой дорожке к первым ступенькам, ведущим прямиком ко мне. — Что за свалка? — пренебрежительно выплевывает один из незнакомых голосов, а Чонгук усмехается и поправляет очки, скрещивая руки за спиной. — Весенняя благотворительная компания, — кто-то из незнакомцев фыркает, а другой запускает ладонь в мешок, подхватывая горсть звездочек. — На вас поступило заявление от очевидцев. Тут проходной двор нынче. — Госпожа Шин и я готовимся к открытию парков для бедной части населения, слишком много неравнодушных людей откликнулось на призыв. Рад, что внимание властей все же удалось привлечь, — Чонгук держится уверенно, а меня всего трясет от страха, зуб на зуб не попадет, ибо звездочки эти не ради открытия парков копятся, отнюдь. Они нужны на трехлетнюю годовщину взрыва на старом машинном заводе. Это первый этап в плане, демонстрация того, что все мы помним. — У нас есть ордер на осмотр вашего дома, позволите? — седовласый мужчина вытаскивает из папки листок с красной печатью, которую я вижу даже с высоты второго этажа. Дыхание сбивается. Кажется, я снова не дышу чертовски долго, а Чонгук спокойно кивает и разрешает полиции жестом идти, куда душе угодно. Двое вальяжной походкой проходят в сторону всегда открытой библиотеки, которая теперь полностью заполнена книжными переплетами, а третий остается в холле, принимаясь рыться в бумажных завалах и поднимать шуршанием шум на весь дом. Мне страшно, дрожь колючими волнами расходится по телу, но я имею силы попятиться назад и спиной припасть к стене, чувствуя тяжелую отдышку, что больше душит, чем дает нормально вздохнуть и пополнить организм кислородом. Взгляд падает на противоположное крыло, где нараспашку открыта дверь в конференц-зал. Осмотрев еще раз первый этаж и поняв, что мужчина занят поисками иголки в стоге сена, я быстрыми тихими перебегами стремлюсь туда, замирая в дверном проеме в моментальном шоке. Аккуратно сложенные по стопкам папки со всеми известными фактами о людях, имеющих отношение к мятежу, карты районов города с отметками целей, раскиданные на столе исписанные листы бумаги, шкаф с анкетами повстанцев, некогда пустые стены нашпигованы заметками, что закреплены на гвоздики — все как на ладони. Сердце ухает прямо в пятки, отбивая бешеный ритм, разгоняющийся до предела возможного. Трясти начинает с удвоенной силой, тошнота подкрадывается прямо к горлу. Я стою в оцепенении несколько мгновений, пока не слышу разнобойный стук каблуков о ступеньки лестницы. Голова поворачивается влево, и все видимое будто замедляется, время останавливается. Я тяжело сглатываю, вновь оказываясь в водовороте событий, не поддающихся объяснению. Встречаюсь взглядом с черным стеклом очков, за которым прячутся глаза Чонгука, и держусь, чтобы не сорваться на следователя с кулаками. Чон ведет одного точно сюда, а второй уходит к художественной мастерской. Я пытаюсь открыть рот, чтобы спросить, в чем дело, но Чонгук быстро прикладывает указательный палец к своим губам, да так, что сзади идущему не видно, жестом просит отойти в сторону и освободить проход. Я мотаю головой, по щеке, кажется, течет слеза, но Чонгук снова просит отойти, и мне приходится повиноваться, нога словно сама делает шаг назад, пропуская внутрь. Плечо чужака проходит в миллиметрах от меня, и я понятия не имею, что происходит. — Ладно, допустим, — недовольно произносит седовласый мужчина, бегло оглядывая стены конференц-зала, и заглядывает под стол. А я пребываю в полнейшем ступоре, вперившись взглядом в спокойное лицо Чонгука, который, скрестив руки за спиной, смиренно чего-то ждет, — Прибраться бы вам тут, господин Чон, столько пыли… — морщится незнакомец, проводя пальцем точно по пустому месту на столе, что сверкает кристальной чистотой, ибо в каждой комнате особняка теперь прибираюсь не только я, но и Чонгук, когда не можем уснуть или когда просто хочется разгрести бардак в голове физическим трудом. — Неужели прислугу нанять не можете? Вам как-то не по статусу. — Не люблю, когда в доме есть посторонние, — притворно вежливо улыбается Чонгук, приглашая мужчину выйти обратно в коридор. Складывается впечатление, что я призрак, что меня здесь будто нет и разложенных по всему залу доказательств для нашего моментального ареста тоже. — Да и пребываю только в двух комнатах. — мужчина на это фыркает, покивав. — Офицер Чхве, есть что-нибудь? — Никак нет, командир, — молодой человек выползает из спальной комнаты, где временем ранее я подорвался на шум. — Ясно, — безрадостно хмыкает командир, толкая дверь в среднюю комнату с белоснежным шелковым постельным, которую приватизировал себе Юнги, и так и оставляет открытой, перемещаясь к комнате Чимина. — Тоже пусто… может хоть там что-то есть? А то зря потратили время и потревожили господина Чона, — совсем не виновато бормочет, передвигаясь к бельевому чулану, где по-прежнему кроме запасов пододеяльников, наволочек и простыней трех основных цветов нет больше ничего. — И тут пусто, — бросает, прикрывая за собой дверь, и переводит взгляд на стоящего рядом со мной Чонгука. В голове постепенно запускаются мыслительные процессы, которые гонят по телу еще больший ужас. Меня двое незнакомцев просто-напросто не видят. — Простите за беспокойное утро, господин Чон, мы пожалуй пойдем, — вздыхает и жестом руки просит офицера идти на первый этаж, где третий мужчина все еще роется в мешках и продолжает творить самый настоящий хаос, исходясь потом и тяжелым дыханием. — Мы здесь закончили, — командир сурово пресекает новую попытку выпотрошить звездочки на пол, останавливая своего подчиненного. Тот облегченно, но недовольно вздыхает, потирая руки, и вышагивает из кучи совсем не аккуратно, наплевательски втаптывая труды сотен рук в пол. Сердце кровью обливается еще и от чужого пренебрежения, а Чонгук спокойно провожает следователей к выходу, желая хорошего дня, и аккуратно прикрывает дверь, защелкивая все замки. — Что это сейчас было? — получается глухо. Чонгук снимает очки, ступая на лестницу и за несколько шагов настигает меня, смотря точно в мои залитые красным глаза. Я чувствую, как роговицу щиплет, не моргаю, внимательно вглядываюсь, не веря себе совершенно, и постепенно осознаю — он совершил немыслимое. — Что ты сделал? — едва слышно, а на меня смотрят хрусталем, тем самым что в свете лучей восходящего солнца, пробивающегося сквозь окна, отливает интерференцией, — Что ты, черт возьми, сделал? — слова ударяются о всхлип, что вместе со слезным потоком рвется наружу из уставшего и дрожащего тела. — Чонгук… — Прости, другого выхода не было, — шепчет виновато, не двигая пепельного цвета радужкой в стороны, — Они заявились неожиданно, я едва успел все скрыть. — Как все вернуть обратно? — Через пару часов ты снова будешь виден вновь пришедшим, как и материалы по делу, — произносит виновато, опуская голову в пол. — А глаза? — Пару дней, — вздыхает, неуклюже подхватывая мои холодные от ужаса руки, он их не видит, потому с первого раза не попадает. — За каждый час расплата день. — Господи, Гук-и, — новый всхлип рвется наружу. Я кидаюсь на его шею, крепко прижимаясь. Ужасно тяжело уложить в голове сегодняшнее утро. Это, должно быть, кошмарный сон, меня штормит. Может я все еще дремлю и вижу под веками весь этот ужас? Но нет, не сплю, все реальнее, чем хотелось бы. Зря я притащил сюда дневники Посредника. Даже не знал, что Чонгук их изучал, а что соберется воспользоваться и подавно. А если дни превратятся в годы? Магию не понять, там слишком много подводных камней. Прежде, чем что-то делать, надо взвешивать риски! А если его окутает физическая боль, как Чимина по четвергам? А если бы не сработало? — Прости, я должен был рискнуть… в противном случае мы бы попались. Когда он успел? Почему не предупредил, что задумывался о магии? Надо было попросить меня! Я и так слишком мало помощи им оказываю, а он решил закрыть себя в новой тьме при лучшем исходе — на пару дней, при худшем… я не хочу думать, что может быть при худшем. Зачем ему снова навлекать на себя злой рок, который может и не уйти вовсе? Я резко расцепляю объятия и убегаю к лестнице, смахивая с лица слезы. Это происходит снова. Звездочки от прихожан попадаются на пути рассыпанными горстями, ведь один из следователей разбросал их из структурированных баулов в разные стороны. Теперь труды сотен человек топчу я, но сейчас совершенно не до этого. Сейчас в голове одна единственная мысль, что жужжит мухой и манит покончить с ней. Я влетаю на кухню ураганом, сразу же срываясь к кладовой, где стоит сундук с руководствами по магии. Ноги не держат мою панику ровно, шатает, словно на палубе корабля во время бушующей непогоды. Кажется, с плиты валится кастрюля, расплескивая воду. Грохота я не слышу, на уши будто наложили непроницаемую для звука тугую повязку. Кидаюсь к сундуку, выгребаю все книги в рядом валявшийся мешок и чувствую, что воздуха не хватает: из носа, как и из глаз, течет. Убедившись, что выгреб все, бегу обратно. Пролетая мимо лестницы, краем заплывшего глаза улавливаю темный силуэт Чонгука. Он меня окрикивает, но я не останавливаюсь, бегу в гостиную, сразу же вытряхивая все дневники рядом с камином. — Нет, не надо! — кричит, когда я пытаюсь сложить злосчастную рукопись прямо на потухшие с вечера угли. — Нет, Тэ, прошу! — он подбегает, падая рядом со мной на колени, шуршит в темноте своего взгляда по полу, измазывает ладони в черной саже и выхватывает из моих дрожащих пальцев очередной дневник. — Прошу, Тэхен, нам нужно это оружие, — в его голосе безнадежная мольба, ему прямо сейчас не лучше, чем мне самому, но я хватаюсь за здравомыслие, отталкивая сожаления подальше. Все в топку! Сжечь! Когда я экспрессивно дергаю рукой, пытаясь отмахнуться от очередной попытки выхватить и засунуть сквозь сопли и слезы очередной злосчастный дневник глубже в камин, попадаю прямо по чонгукову виску. Очки с его головы слетают с хрустом стекла, осколками разлетаясь в разные стороны. — Боже, Чонгук, прости, — сразу же останавливаюсь, замирая всем телом, а он лишь мотает головой, тяжело переводя воздух. Нет, не злится, его бледное с угольными разводами лицо выражает лишь подавленность. — Мы не можем держать это здесь, слишком опасно для нас самих же, — пытаюсь не срываться на крик, но внутри бушует разочарованная стихия, той не терпится все уничтожить, вообще все остановить. Эта чертова революция… Господи, если бы я знал, что мы будем вариться в котле каждодневной горечи и постоянно будем бояться случайного шороха, то подумал бы тщательнее, может быть и не стоило все затевать… Как же тяжело! Изначально было понятно, что легкости ждать не придется, придется переступать через себя, идти трудным и тернистым путем, мрачным, туманным, под покровом ночи, чтобы позже наконец-то увидеть рассвет. Кровопролитию мы сказали твердое «нет», но жертвы все равно возникают. Прямо сейчас в жертву себя приносит сам Чонгук. Почему он? Он не заслуживает страдать. — Это все моя вина, Чонгук, — срывается с губ вместе со всхлипом. Он выискивает мою руку, подползая на коленях ближе, слезы сразу же впитываются в ткань его мантии, что снова стала неотъемлемой частью его повседневного гардероба. — Если бы не я, все бы у тебя было хорошо. — Если бы не ты, мой мир был бы черным, — режет на живую. Он гладит ладонью мою содрогающуюся спину, а я слышу бешеный стук сердца прямо под ухом. Крепче жмусь к груди, чтобы четче слышать звуки его жизни. — Прости. — Соблазн слишком велик, ты не должен был… — Я бы не поступил так, будь другой выход, Тэ. Начало марта сохраняется мрачными оттенками в памяти, хоть весна давно вступила в свои права, распуская зеленые листья на деревьях и взращивая на уличных клубах всевозможные яркие бутоны цветов. Сакура совсем скоро покроется белоснежными и нежно-розовыми лепестками, разнося по округе мягкий сладкий аромат свежести. Это первое цветение сакуры Чонгука за последние три года, я так хотел показать ему, как красиво в парках Шинов в эти времена, а сейчас совсем не уверен, что смогу. Выплакав все слёзы, что тяжелым комом забили горло изнутри, я все же успокаиваюсь, оставив затею сжечь все к чертовой матери. Давно я не рыдал, ради Чонгука обязан взять себя в руки и сейчас. Ему и без того паршиво. Он поднимает меня на ноги и ведет к дивану, выуживая из внутреннего кармана рукопись Посредника, и открывает по закладке на той странице, которой часом ранее воспользовался. Я сразу же принимаюсь вчитываться в инструкцию с объяснениями, пропуская мимо внимания то, что необходимо произнести для успешного исхода заклинания. «За пару часов два дня расплаты.» — Два дня, — тихо повторяю, захлопывая старую обложку, а он молча кивает, — А если не два? — Будет обидно, ведь тогда выходит, что Посредник обманула, — хмыкает, потирая ладонями вновь слепые, хрустальные глаза. — И как ты объяснишь Юнги, что ослеп? В тот день, когда я упал в бессознательное и увидел последнее утро рядом с родителями, Чонгук снял очки перед Мином и сказал, что все это время притворялся слепым, чтобы его никто не трогал. Тогда Юнги вопросов задавать не стал, просто принял как данность, а Чимин лишь плечами пожал, подтвердив ложь. Все равно в правду он бы не поверил, а что сейчас? Два дня не пускать Юнги на порог? Тогда получается так, что мы водим его за нос и умалчиваем о существовании того скрытого от обывателей нашего мира, что лежит под эгидой еще большей секретности. Ведь если нечто подобное попадет в руки к людям с плохими намерениями, то мир пропадет окончательно. Анархия и полнейший беспредел. Они абсолютно точно приведут к концу спокойной жизни, будущее станет еще более туманным. Юнги не плохой, ему доверять можно, он не раз подтверждал свою компетентность и никогда не подводил. Он с нами заодно, только Чимин в его присутствии хохлится сильнее обычного, будто каждый раз готов открутить башку и закопать на заднем дворе особняка рядом с покосившейся беседкой. Юнги словно разжигает чиминово негодование каждый раз одним лишь взглядом. Не терпят друг друга совершенно. Но разве не от ненависти до любви один шаг? Может быть, из них и могло бы выйти что-то дельное, но думать о взаимоотношениях не время, мы о своей безопасности до конца додуматься не можем. Сегодняшний день тому подтверждение. Кто-то навлек на нас проверку, ведь была замечена подозрительная суета на некогда тихой и безлюдной улочке в элитном районе столицы. Мы не доглядели, ошиблись. — Думаю, мы можем рассказать Юнги, что все в нашем мире не так просто, как кажется. Он поймет, почему мы не сказали раньше, — спустя несколько мгновений задумчивости, изрекает Чонгук. Магия. В ней плохо то, что она необъяснима, и то, что за все требуется плата. Как на рынке — цена у желаний разнится вплоть до потери свободы или, того хуже, собственной жизни. Чем сложнее, тем выше. Ничто не возникает из ниоткуда и не исчезает в никуда — основной физический закон, которому учат еще в школе. Юнги в школе учился на отлично, но объяснения резкой смене цвета чонгуковых глаз тем же вечером не находит. Ищет логику в наших объяснениях, но той попросту нет. Честно признается, что мы сумасшедшие, оправдывает тем, что необходимо всем дружно поспать чуть больше, чем два часа за сутки, а то на фоне постоянного стресса и усиленной работы, мозг выдает галлюцинации. Времени на сон нет, да и не идет он ни к одному из нас, потому что напряжение от появления следователей сковывает организм тревогой, что подобное может повториться снова и не раз, а времени остается все меньше. — Нет, вы себя слышите вообще? — утомленно вскидывает руки Юнги, сидя напротив Чонгука в конференц-зале, пока я пытаюсь собрать очередную звездочку из тонкой бумажной полоски, но руки уже от монотонного действия дрожат. Да и вновь поднятая на поверхность история о чонгуковой почти что трехлетней слепоте накрывает печалью с головой. — Докажите, раз она реально существует. — Это опасно, Юнги, — тихо бросаю я. Сил на возмущение нет, мы как три амебы, эмоции даже не получается выказать должным образом, что уж там говорить о магии, которая высосет всю последнюю энергию до крупицы, не важно каким будет намерение или желание — самым простым или самым опасным. Любое лишнее движение и так требует больших усилий. Может действительно нужно поспать? — Я не понимаю, — вздыхает Мин и тоже подхватывает тонкую полоску бумаги, принимаясь складывать оригами, — Откуда это все взялось, вообще? Откуда вы узнали, что магия существует? — теперь вздыхаю я, но рассказывать о прошлом дедушки Юна даже пытаться не стану. Возможно, позже поведаю, не хочется еще больше шокировать друга, сегодня у всех был тяжелый и нервный день. Да и все дни не легче, тут как ни крути, мы встали на путь далекий от спокойствия и отдыха. — Почему вы молчите? — Юнги, мы… — начинает Чонгук, но сдается, по понурому лицу видно, он на пределе. — Давай лучше подумаем, кто нас мог сдать? — друг поднимает руки вверх, принимая поражение в игре «вопрос-ответ». И слава Богу, потому что действительно важно узнать причину, по которой был выписан ордер на осмотр дома. Так и с обыском могут прийти невзначай. — А еще, надо дождаться Чимина, собрать все материалы и спрятать все, — вставляю свои пять вон, скручивая очередную звездочку. — У нас есть еще время, повторный ордер на одну личность могут выписать не раньше, чем через трое суток от предыдущего, если это не ордер на арест, конечно же. Тогда могут заявиться хоть завтра. — Но я не давал повода для ареста, да и не увидели они ничего, — Чонгук посылает неопределенный жест на округу, подразумевая все разложенные по горизонтальным поверхностям доказательства. — Так что, есть идеи? — Вы вообще хоть раз оторвете свои задницы от этих жестких стульев? — вваливается в зал Чимин, пугая каждого из нас до бледности лица, я даже роняю почти готовую звездочку на пол, хватаясь за сердце. Поздно вспоминаю, что у него есть ключи, которые выданы были еще в начале всего. — Боже, вы чего такие убитые? — А ты больно веселый, никак ночь поспал? — язвит Юнги, прослеживая чиминов путь до его привычного места за столом. — Ага, рубануло так, что опоздал на работу, начальник грозился уволить, неспокойно везде. — Ты там аккуратней будь, а то привлечёшь лишнее внимание, и сюда уже не с ордером на осмотр, а с армией припрутся, — фыркает Мин, скрещивая руки на груди, а Чимин глаза выкатывает наружу, замирая. — Чего? — Ордер на осмотр? — фальшивит ультразвуком, переводя взгляд на Чонгука, — Меня не было восемнадцать часов, за последнюю неделю, а вас уже… что с твоими… — заикается, подрываясь со стула, за считанные секунды обегает стол и тормозит около Чонгука. Откуда в нем столько энергии только? Не уж то правда выспался? — Чонгук, ты… Что ты?.. Опять? Кто? — Он сам, — выдавливаю из себя, поднимаясь на ноги, — Чай, кофе, еды? — В смысле «сам»? — Так что? — делаю вид, что не услышал последний вопрос, — Будете пить? Я пойду сделаю, пока Чонгук снова будет рассказывать. Просто я не могу слушать в третий за сегодня раз одно и то же и держать себя в узде, чтобы позорно не разрыдаться. Настроение ни к черту, хочется рвать и метать. И рвал и метал бы, если бы физически мог. Боюсь закрыть глаза, оставив троих революционеров одних, тревога не дает отойти ни на шаг и не позволяет предаться такому необходимому сейчас сну. Будто мое наблюдение спасет их! Большее, что я могу делать — готовить еду, напитки, собирать звездочки от прихожан, инструктировать их, складывать все оригами в мешки и морально поддерживать, изредка вбрасывая свое мнение, которое, к счастью, часто спрашивают. Правда, мое инженерное кредо незначительно для того, что происходит в этих стенах каждый день. Они просят кофе. С мыслью о горьком крепком напитке я и покидаю обклеенные заметками стены конференц-зала. Внутри гадко, вот прям до тошноты, хочется просто лечь в кучу разбросанных по полу первого этажа звёздочек и наконец-то зарыдать, ругая весь мир и себя в том числе, потому что существую. Но понимаю, что таким образом сделаю только хуже. Сила духа и терпение — вещи, которые действительно необходимы прямо сейчас.

***

Тот день в начале марта действительно оставил неприятный осадок в каждом из нас, но последующие пошли спокойнее, пусть на протяжении двух суток я не отходил от Чонгука ни на шаг в сторону. Посредник не соврала, ровно два дня глаза Чонгука были хрустальными и слепыми. Мы даже сидели и вспоминали первые недели нашего знакомства, не позволяя грустным эмоциям захлестывать нас с головой, нервная система ни к черту у каждого. Я даже вспомнил, что когда-то хотел спросить о пролитом на кухонный стол горячем соусе для гарнира и как это ощущалось еще во времена первого проклятия. А Чонгук сначала залился искренним смехом, но позже поведал, что приятного было мало, кажется, у него тогда зачесалась спина в том месте, куда достать он не мог. Во второй раз дом он не ощущал так же, как тогда: пол стал просто твердью под ногами, стены лишь указывали направление, а двери хлопали чуть сильнее обычного. Он снова потерялся во тьме, передвигаясь либо с моей помощью, либо очень неуверенно и осторожно по памяти. Благо не долго. Мы думали, размышляли, вспоминали в перерывах между совещаниями и ждали. В итоге дождались. Третьим утром Чонгук вновь открыл свои глубоко карие глаза после длительного и крепкого сна. Хорошая новость придала колоссальное количество запала для новых свершений, мои крики радости разбудили Чимина в противоположном крыле этажа, а Юнги так бы и продрых до обеда. Потому что в единственный день, когда работает во вторую смену, он имеет право на сон, и пусть весь мир подождет его пробуждение. Но мир ждать не то, чтобы стал, Чимин психанул на Мина и ввалился в комнату, где тот сладко спал, с ведром холодной воды, вылив все на бедолагу и шокировав своей выходкой, ведь на уговоры тот не повелся, перевернувшись на другой бок и захрапев по новой. Злого Чимина я видел не раз, но визжащего на весь дом Чимина, когда тот драпанул со всех ног подальше от разъяренной мокрой бестии, я ни разу не видел. Да, парочка Юнги и Хосок шумная, но парочка Юнги и Чимин — это полнейший беспредел и безумие. Они как дети малые, ни минуты не проходит, пока эти двое не зацепятся языками, устроив перепалку на ровном месте. Мы с Чонгуком устаем больше всего от них, чем от происходящего. Хосок, кстати, от нас далеко не ушел, его посвятили во все, кроме, естественно, магии. Но это пока что. Он трусишка немного, особенно из-за мрачного прошлого, но все же взял на себя мясоубойный комбинат, собрав небольшую группу людей, готовых идти с Туманом. Их штаб в нашей коммунальной квартире, за ней по большей части не следят, в неблагополучном районе у реки Ханган вообще нет представителей правопорядка, что уж там говорить о людях, за которыми денно и нощно мы следим, то и дело скрываясь от полиции. И из хороших новостей есть кое-что еще. Те вандалы, полуночные бандиты и иже с ними… страшно звучит, да? Я тоже так думал, пока они не откликнулись и не притащили первые сложенные в оригами звездочки на порог особняка, решив вступить в ряды Тумана. Их улица сделала отпетыми нарушителями спокойствия мирного населения, они так выживают, обворовывая не только богатых, но и бедных, не всегда оставляя в живых, что жутко. Каждый хватается за соломинку жизни как может, дикая природа тоже не без греха, там львы сжирают бедных антилоп, а аллигаторы не скупятся и нападают даже на бегемотов. У них есть ненависть к государству, а для начала этого действительно достаточно, пусть страх предательства в нас все же есть. Вот только доказать причастность к заговору на сегодняшний день будет едва ли реально, если не застанут с поличными, конечно же, что практически произошло в начале марта. Сейчас середина первого весеннего месяца, в холле уже нет места для мешков, приходится тащить новые в подвал, теснить книги в библиотеке и вообще распихивать по всем углам дома. Солнце греет еще сильнее, а пыли на горизонтальных поверхностях копится все больше. Не хватает рук бороться с грязью, да и времени, если честно, тоже. Мы полностью освободили конференц-зал, таки решили спрятать доказательства. Учимся на своих ошибках. И с этими ужасно тяжелыми коробками стоим посреди бельевого чулана в круге из пяти человек, вытирая пот с лица, потому что жара, пусть на дворе глубокая ночь, а в комнаты с окнами ярким бледным диском заглядывает полная Луна, выискивая нас, чтобы насмехнуться над попытками обмануть известные миру физические законы. — И что теперь? — задается Юнги, потирая пальцем висок, — Сюда ведь тоже могут загреметь и найти все, — я киваю к двери, прося на выход, заодно выключаю свет. Из нагрудного кармана рубашки призывно торчит кусок листочка с записями, который вовсе не нужен. Заучил слова наизусть. Лишь вытаскиваю подготовленный осколок зеркала и тонкий льняной платок, прикрывая за последним вышедшим дверь. — А теперь я покажу, что каждое слово о магии реально, — поворачиваю голову в сторону ближайшего окна, будто бы говоря Луне, что она может смеяться сколько ей влезет. Хосок, кажется, выпадает из мира на пару мгновений, — было решено сначала показать, а потом уже объяснять и приводить в чувства, если потребуется. Чимин откровенно угорает над реакцией нашего нового компаньона, а Юнги не верит, что этот день действительно настал, ведь пару недель до этого он сам уже порывался что-то сделать со словами «авось получится, мне терять особо нечего… только вас, ребятки». Конечно же, ему никто не позволил. Первым завозмущался Чимин, расписав во всех красках, как ему было хреново, когда он точно с такими же словами заявился к Чонгуку на порог и ядовитой тирадой о ненависти к нему и к миру в целом навлек кару на цель своего проклятия. А Чонгук подтвердил, что за все требуется плата, сверкнув хрустальным взглядом и намекнув, что прямо сейчас сидит и расплачивается. В этот расплата неизвестна, потому что такого заклинания в природе не существует. Да и сам я не уверен, что оно вообще сработает, ведь придумать — одно, а попасть в точку — совсем другое. До полуночи считаные минуты, разнобойное тиканье наручных часов в замершей тишине отвлекает. Я прикрываю глаза и вслушиваюсь. Скоро на улице погаснут все фонари, а в часовне за несколько кварталов отсюда начнет звенеть колокол. Не вижу растерянные лица рядом стоящих, слушаю, а позже слышу редкий перезвон. Дышу паром на гладкую поверхность осколка и сразу переворачиваю зеркальной стороной к двери бельевого чулана, располагая льняной платок сверху. Внутри зарождается мелкими искрами дрожь, ведь страшно. Намерение есть, оно в голове прокручивается с каждым ударом колокола, что совпадает с ударами замедлившегося сердечного ритма. — В зеркало реальность я заточаю, от подозрительного взгляда дверь укрываю, — голос уверенный, но волна адреналина заставляет напрячься сильнее, чтобы ни единый слог не дрогнул. — Пелена не даст увидеть секрет, лишь избранный знает, где существует ответ. Платок опускается на зеркало, и каждый, кто находится рядом, замирает с последним ударом колокола. Свет струится только от Луны, воздух будто становится на несколько градусов ниже, хотя до этого было душно и жарко. Кожа стремительно покрывается мурашками, а затылок словно обдает электрическим разрядом. Я дергаюсь, теряя из вида полотно двери, а когда вновь возвращаю взгляд на цель сегодняшнего магического обряда, невесело усмехаюсь. — Не вышло, — подытоживает Чонгук. Мои руки обреченно опускаются по швам, правая едва ли удерживает кусок зеркала, а голова поникает под натиском разочарования в самом себе и в магии. Все-таки нужно было использовать дневники Посредника, а не брать инициативу в свои руки. — И что это сейчас было? — раздается недоуменный голос Хосока справа, а Юнги лишь похлопывает друга по плечу. — Забей, они просто немного того… — крутит пальцем у виска, давя лыбу, — С Луны свалились видимо. Вещают тут о своем, инопланетянском, — продолжает отшучиваться, вот только мне, Чонгуку и Чимину вообще не до юмора, сразу же стреляем злым взглядом. — Захлопни варежку, иначе мало не покажется! — рычит Пак, вызывая чей-то смешок. — Не, ну чего сразу угрозы то? — пугливо, — Это вторжением на мирную землю уже попахивает! — верещит, как потерпевший Юнги, а Хосок посмеивается над другом. Я лишь хмыкнуть и могу, говорить то нечего, шанс упущен. Полнейший провал! — Юнги! — шипит Чимин, подходя к рубильнику на стене, — Магия не шутки! Мы не раз тебе это вдалбливали! — злостно причитает, а чего толку разглагольствовать? Бессмысленно. Не вышло и ладно, спрячем материалы по-другому. Чимин дергает рубильник, зажигая тусклые лампы накаливания, что с непривычки режут глаза. Каждый морщится, пытаясь сконцентрироваться. И проморгавишись, я все же решаю, что коробки надо убрать в подвал и закрыть на замок, как хотели до моей безумной идеи. Разворачиваюсь обратно к двери, по привычке занося руку над ручкой, но промахиваюсь, застывая столбом, пока сзади Чимин еще чем-то нелицеприятным бросается в Юнги. — Придурок, ты же сам хотел «фокусам» научиться, чего выделываешься сейчас? — Сам ты придурок, Пак Чимин! — А Чонгук совсем недавно? Не доказал, что ли? — Да чего ты цепляешься? Я же пытаюсь разрядить атмосферу, а ты сразу в штыки! — Чимин-щи, Юнги, хватит с вас! — встревает в перепалку Хосок, на меня никто из них внимание даже не обращает, а звуки словно искаженными волнами проходятся по слуховым рецепторам, потому что двери нет, она исчезла. — Как два петуха, не поделившие курицу, ей-Богу! — Ребят, правда, хватит уже орать, — рявкая, Чонгук все же останавливает беспредел. Двое сразу же затыкаются, а я наконец-то отмираю, оглядывая стоящую поодаль компанию через плечо. — Тэхен? — ловлю чонгуков взгляд и тычу пальцем в стену, — О, Господи… — не только Чонгук взывает к небесам, но и троица рядом. — Получилось? Серьезно? — не верит глазам Юнги, а Хосок, кажется, снова отлетает в мир иной. Собственно, я тоже. — Выключите свет, — прошу кого угодно, и к рубильнику срывается Чонгук, моментально исполняя просьбу. Свет потухает, но стена остается пустой в том месте, где минутами ранее было полноценное деревянное полотно. — Чертовщина какая-то! — выпаливает Хосок, за два шага оказываясь у стены, Юнги тоже подлетает, чтобы потрогать и убедиться — не галлюцинация. — Вот те на! — поражается Хоби, лапая каждый сантиметр вертикальной поверхности. Нам еще предстоит прочитать вводную лекцию по истории магии, но точно не сейчас, да и Хоби явно поражен, пусть немного успокоится. — И какой будет расплата? — Чонгук заглядывает в мое ошарашенное лицо, сам находясь в не меньшем удивлении, его глаза сверкают беспокойством даже в полумраке, — Что-то чувствуешь? — отрицательно качаю головой, потому что ничего, вообще! — А как мы теперь туда зайдем? — и это хороший вопрос, поступивший от Юнги, ибо только избранный знает ответ, коим, по всей видимости, являюсь я. — Я думал, что закрыв осколок зеркала пеленой — фигурально… — демонстрирую правую руку, в которой попрежнему держу атрибуты, — А в реальности — платком, — делаю акцент на льняной ткани, что скрывает кусок зеркала, — То скрою дверь. Значит… открыв зеркало, дверь должна появится, — стягиваю платок, но снова провал, ничего не происходит. От очередной загадки и непредвиденных препятствий начинает побаливать голова. Самодеятельность наказывает за непредусмотрительность. — Видимо, мы уже никак туда не зайдем, — очухивается Чимин, перехватывая мою руку, чтобы взглянуть в зеркало. — Тэхен заключил в зазеркалье работу всех наших жизней! — сокрушается Пак, оседая на пол. — Спектакль окончен! Гасите свет! — Он и так выключен, — язвит Юнги и получает очередные гневные стрелы от Пака. Когда-нибудь эти двое друг друга поубивают за взаимные издевательства, что искрят дай Бог. — Да все, молчу, больше и слова не скажу, истеричка! — крошит терпение Пака основательно, а тот не заставляется себя долго ждать, подрывается на ноги за секунду. Юнги, почуяв, что доболтался, в момент срывается в другое крыло коридора, сверкая пятками у лестницы, а Чимин ведь бежит следом, матерясь на Мина словами, коих свет никогда не слыхал. Хосок оторопело смотрит в спины убегающим, выказывая некое восхищение. Для него сегодня вообще много открытий: о магии узнал, словарь нецензурной брани пополнил. Не зря, значит, ввязался во все это дело. Не долго думая, Хоби бросает, что пойдет разнимать петушиные бои, а мне сложно взять в толк, что он не стал с ходу заваливать вопросами, принял, как данность, словно каждый день нечто подобное видит. — И как быть дальше? — может хоть Чонгук ответит, ибо я не имею ни малейшего понятия, что делать с дверью, за которой все собранные за месяц труды. Должно быть, надо было сначала сделать, а потом все туда перетаскивать, не было бы так обидно. Угрюмо вглядываясь в собственное отражение, проматываю в голове все, о чем думал в момент произнесённых слов. Снова направляю зеркало на дверь, а Чонгук в этот момент включает свет, но ничего не меняется. Пусто и как-то совсем не до радости, пусть эксперимент в итоге удался. — Остановиться и отдохнуть, — мягко произносит Чонгук, дотягивается до осколка, но тормозит, сжимая мои пальцы крепче и вглядываясь в стеклышко, а отмерев, начинает управлять моей рукой, меняя углы. — Что ты?.. — Я ее вижу, — улыбается завороженно, оборачиваясь за спину, — Она видна, смотри, — перехватывает стекло и тянет меня на свое место, — Видишь? — да, она правда в зазеркалье, Чимин не ошибся в своем возмущении, дверь существует там в том виде, к какому мы привыкли. А повернувшись, можно лицезреть лишь пустую стену. — Как открыть? Я прошу подойти чуть ближе и держать зеркало ровно, веду ладонью по стене, наблюдая за отражением, в котором моя рука проходится совсем рядом с ручкой. И в какой-то миг вверх по конечности от самых кончиков пальцев, что касаются металла, бегут вьюны электрических импульсов. Дверь в действительности являет себя миражом, прозрачным едва заметным образом. Приятный щелчок замка, и тьма чулана вновь доступна для свободного прохода внутрь. Чонгук улыбается шире, я не могу не улыбаться тоже, ведь получилось. Не так, как я затеял, но все же? Вновь прикрываю дверь, забираю осколок, заворачивая в платок, и отхожу на пару шагов, наблюдая, как постепенно исчезает призрачный образ нашей тайной комнаты, сливаясь со стеной окончательно. Мы стоим еще несколько мгновений, не решаясь на слова. Улыбка постепенно слезает с лица, потому что я понимаю, чем Чонгук прямо сейчас загружен. — Какая расплата последует и как обратить заклинание вспять, да? Ты об этом думаешь? — произношу первый, Чонгук кивком подтверждает, подхватывая мою руку. — Со мной все в порядке, а вернуть все обратно на исходную можно, уничтожив атрибуты, — помахиваю упомянутым перед глазами, хотя уже совсем не уверен в успехе. Пусть я много знаю об опыте Посредника, но непредсказуемые последствия все равно имеют место быть. Матушка Юн даже сама не раз упоминала, что вот в этот момент, допустим, неизвестно, как исцелять, а в ином недостаточно изучено наказание. Я бросился на амбразуру, но нам нужно было совершить таинство, ибо других вариантов попросту нет. Куда не сунься, везде как на ладони наши посягательства на государственную власть. Тайная комната — выход, к которому я пришел и заручился поддержкой, хоть Чонгук по первости был крайне недоволен и вновь попытался влезть сам. Вот только я не грандиозная фигура в Тумане, я лишь символ стремления, жертва обстоятельств. А Чонгук — двигатель прогресса, он должен быть непоколебимым, здоровым и сильным. Любой недуг, что может последовать за использованием магии, сразу же затормозит процесс, откинет на десять шагов назад и подкосит бдительность. Его все слушают, ему доверяют и каждый день ждут приказов, что исполняются если не сразу, то в ближайшее время, и подводят Туман к точке невозврата. Подводят к девятнадцатому апреля тысяча девятьсот пятьдесят пятого и туда, где все когда-то началось и где обязательно закончится.

***

— Семь сторон! Поджигаете четко в девятнадцать ноль четыре и уносите ноги, быстро бежите до ближайшего укрепленного района, сливаетесь с тьмой и не высовываетесь, пока все не закончится, — командую я, распределяя банки с керосином по рукам участников процессии. — А как же ты, Тэхен? Ты же был восьмым… — решается на вопрос Гёнму, недавно вступивший в группировку, пусть Чимин всеми правдами и неправдами старался его уберечь от Тумана, не выпуская из дома. И сейчас так страшно вдруг становится, ведь мы от безопасности далеко, и если кто-то узнает, чем мирные когда-то студенты занимаются, с рук просто-напросто не спустят. Даже запуганный Чонгуком ректор Хан Джисон не сможет ничего сделать. — Все верно и ничего не менялось, я восьмой и уйду за вами сразу же, как только подожгу звезды с юга. Семеро дружно кивают, молча разворачиваясь и покидая подвальное помещение давно заброшенного склада недалеко от старого Сэджонского завода, куда мы перебазировались неделю назад. Я прикрываю шаткую железную дверь, ступая по залитому дождевой водой каменному полу. С неба льет сплошным потоком последние три дня, самый настоящий потоп, из-за непогоды нас может ждать неудача. Вода и огонь несовместимы, второй обязательно потухнет, а может и вовсе не разгорится, оставив кучу бумажных звезд сыреть и разлагаться, прямо как наше общество. Хм, как иронично… Чонгук с командой ждут наверху, выбрав место под не протекающей частью крыши, но все равно мокнут до нитки. Чимин так вообще дрожит, клацая зубами, и жмется ближе к Юнги, тот единственный с умом подошел к непогоде и надел безразмерный плащ, под которым еще и Пака приютил. Когда-то не терпящие друг друга делят теперь одно тепло на двоих, изредка выказывая свое бешенство, но быстро затыкаясь губами друг друга. Хосок, конечно, знатно тогда над ними потешался. Петушиные бои превратились в сопливые лобызания, — как он выразился. А я просто рад, что они сошлись на ненависти, зародив внутри себя запретную любовь, ведь давно было известно, что Юнги к женскому полу равнодушен, питает к Хосоку, как и сам Чон к Мину, истинно братские чувства, а Чимин страдает от потери любви всей своей жизни в том месте, куда мы впятером сейчас направляемся под весенним ливнем. В ботинках хлюпает влага, с промокших волос по лицу струятся дорожки, затекая за шиворот и ниже. Капюшон бы не помешал, но каждый день я живу в спешке и взглянуть на небо не имею возможности. Сегодня все, кроме Юнги, не поинтересовались погодой. Да и плевать, если честно, вечер слишком грандиозный и напряженный, чтобы думать о чем-то кроме апофеоза, за которым последует все тщательно продуманное свержение власти, начиная от заткнутого рта Ким Чонина. Сокджина уже неделю ищут те самые следователи. Они посягали на нас самих и, к счастью, оказались ужасно честными и непродажными, потому что всегда копались только в правде. Им, в отличие от прокурора Сана, легко было подкинуть несколько зацепок о преступлениях в институте, после чего они с распростертыми объятиями приняли показания жертв, коих мы направили намеренно. Я и сам заглядывал в контору, не без страха, конечно же. Все еще помню тот день, после которого Чонгук вновь пригрел тьму перед своими глазами на сорок восемь часов. Теперь же эти следователи бегут по следам живодеров, по чьей вине страдал от побоев и откровенного изнасилования не один десяток студентов. Ким Чонин, учуяв неладное в обществе, не так давно спрятал своего сына. Но секретность уже не идет с ними рука об руку. В том поместье есть прислуга, коими являются восставшие низшие. Туман почти добрался, с часу на час преподнесёт на блюдечке с голубой каёмочкой не только Джина, но и Намджуна. Второй недавно слонялся по известным элитным борделям, проводя каждую ночь в новом и уходя если не в крови, то с дозой психотоксических веществ в организме. Обоих ждет расплата, сегодня следователи найдут их обоих, имея в арсенале немало зацепок о том, где дьяволята находятся. Туман себя не выдавал, стелился по земле, перекрывая взор и скрывая реальность происходящего, скрывая свою бурную деятельность за тишиной и во тьме. Но сегодняшний день знаменует лишь одно — время настало, пора раскрыть то, что вызывало подозрение на протяжении пары месяцев, превращаясь в слухи и перешептывания. Пора вознести фиолетовые ленты над головой и показать государству, скольких убивает нищета, скольких они губят своими принципами разделения на слои. Сегодня мы впервые затянем удавку на шее системы, скандируя свое недовольство громко и остервенело. Перезвон хрусталя достиг апогея, все ждут отмашку, чтобы выйти на улицы и поднять на ноги восстание под флагом с вышитой на белом атласе фиолетовой лентой, коих уже не три на обгоревшем дереве вблизи старого завода. Прямо сейчас я завязываю четвёртую на той самой ветке. С сегодняшнего дня начинается отсчет четвертого года с момента гибели моих родителей в месте, что прямо сейчас засыпают звёздочками несколько команд Тумана, промокая под ливнем насквозь. Да, не для благотворительности они были нужны, для костра с праведным огнем, что привлечет внимание не только столицы, но и всей страны. Мы рискуем нарваться на гнев тех, кто с нами не согласен, кто пытался искать безликих преступников, замышляющих недоброе, но мы готовы к тому, что может начаться самая настоящая гражданская война, готовы раскрыть свои имена. У нас есть цель, желание, есть силы и есть секретное оружие, его мы бесстрашно пустим в ход, имея возможность безболезненно расплатиться за вмешательство в энергетический магический поток, ведь все еще можем рассчитывать на помощь. А она, как известно не понаслышке, имеет дар спасать от печального исхода событий. Последняя грузовая машина с мешками пустеет. Огромные залежи звезд, что теперь возвышаются над разрушенным до основания заводом, готовы к семи часам вечера и четырем минутам. Команды лихо сворачивают свою деятельность, исчезая во тьме. Вокруг лишь шум нескончаемого ливня, сквозь который слышны шаги. — Все готово? — раздается женский голосой позади, привлекая внимание всех пятерых. Госпожа Шин идет по скользкой щебенке удерживая равновесие, а над ее головой держит зонт водитель Ли, приветствуя нас вежливым кивком. — Да, госпожа, скоро уже начнем, — уведомляет Чонгук, широким жестом указывая на белоснежные сугробы мелких бумажных звезд. — Вам не стоит здесь находиться, слишком опасно. — Ну что вы, господин Чон! — сдержано посмеивается женщина, ровняясь с нашей пятеркой, — О какой безопасности может идти речь, ели мы открываем дверь в противостояние? — Чонгук хмыкает, согласно качая головой, — Да и к тому же, я хотела посмотреть на бумагу, преданную огню. Интересно же, как сгорит до тла целая тонна. — Вы выделили нам тонну? — удивленно задается Юнги, обращаясь взглядом к своей начальнице. — Плюс-минус, подсчеты не точные, — пожимает плечами, а я бросаю взгляд на часы. — Тогда смотрите и наслаждайтесь последними минутами спокойствия и умиротворения, госпожа Шин, — улыбаюсь не без зарождающейся внутри паники, — Скоро нам покоя не будет, — Чонгук, услышав дрожь в голосе, кладет руку на мою талию, прижимая к себе. Немного обескураживает, но всем приближенным давно известно о нашем трепете по отношению друг к другу. — Сожги все, Тэ, как дань памяти, — тихо произносит Чонгук, вглядываясь в мое залитое дождевой водой лицо, — Ты положишь конец ущемлениям и лишениям, даруя начало освобождению. — Надеюсь, туман на рассвете рассеется, и мы сделаем шаг в новый день и новый мир. — Обязательно сделаем… все вместе. Он целует мои губы, и я чувствую привкус соли. Чьи слезы решили выплеснуться наружу — неизвестно, мы лишь позволяем смешиваться с пресной влагой, льющейся с неба. Кажется, что прощаемся на вечность, но на деле пройдет несколько минут. Вот только за эти несколько минут может произойти все что угодно. Я не хочу оставлять Чонгука, но стоящий рядом Чимин шепчет короткое «пора», после которого тепло любимых губ уходит, а взгляды собравшихся вновь устремляются к залежам звезд, к которым с семи сторон подходят поджигатели под руководством Гёнму. Я киваю, пятясь назад, не поддерживаю зрительный контакт с Чонгуком, потому что тяжело. Смотрю под ноги и осознаю, что простым поджог не будет, как бы наивно они не надеялись на силу керосина и сухость бумаги. Я знаю, на что иду, — это делает внутри больно. Но решимость бежит вперед меня, с ней я просто-напросто не имею желания бороться. У нас нет права на ошибку, иначе эффект неожиданности себя не оправдает. Ошибка стоит очень дорого, теперь я точно знаю — цель для меня гораздо дороже. С шага перехожу на бег, не оглядываясь. Отстегиваю от ремня банку с керосином, стремительно сокращая расстояние до южной стороны некогда трёхэтажного здания, что теперь уже сравняли с землей. Откупорив крышку, мотаю головой в стороны, замечая два знакомых лица повстанцев на юго-западе и юго-востоке, Гёнму кивает мне, намереваясь выливать горючее. Сверяю время, засекая ровно две минуты до первых аккордов священной симфонии, когда безмолвие запоет в каждом потаённом уголке, а прогнившая власть начнет трещать по швам. Огонь никогда не казался чем-то опасным, только лишь необходимым средством для продления жизни, будь то приготовление пищи или обогрев домов. У меня не было травмы и в кошмарах не снилось испепеляющее заживо пламя, в объятиях которого оказалось сто человек, а то и больше за всю историю человечества. На огонь я не обижался, не винил в смерти родителей, не боялся после, потому что понимал, что стихия неконтролируемая, тем более в неумелых руках. Прямо сейчас контроль расплывается по венам, я чувствую, как внутренне пламя бурлит, чтобы перекинуться на возвышающуюся кучу белоснежных звезд, пропитанных дождевой водой насквозь. От керосина толку никакого, абсолютно. Должно быть, каждый из семерых это понимает точно так же, как и я. Неуверенность чувствуется даже от тех, кто находится по другую сторону периметра. Мои губы кривятся в горькой усмешке, а веки прикрываются. Чонгук еще долго не простит мою выходку, но пожару все равно быть. Я вытаскиваю коробок из внутреннего кармана пальто, разрывая намокший картон, и оставляю в пальцах одну единственную длинную спичу, позволяя остальным упасть к ногам и утонуть в грязной луже. Волнение не заглушить, оно растекается вместе с огнем по всему организму, подпитывая мандраж. Пальцы подрагивают ни то от холода, ни то от перевозбуждения. Три. Два. Один. — Вспыхни! — твердо. Древко с треском и шипением предается огню, что струится словно из кончиков ледяных пальцев, стремительно разогревая окружение. Время замедляется, капли дождя четко видимы взору, будто замирают в воздухе, а подожженная спичка заторможенно летит к цели, падая в гущу белоснежных звезд, сложенных в технике оригами тысячами умелых и неумелых рук. Еще мгновение и залежи кропотливого труда с рокотом и треском окутывает желто-оранжевый жар колоссальной температуры, что пленительной картиной отражается в черноте внимательно следящих зрачков. Я стою неподвижно, а все остальные поджигатели испаряются, Гён вместе с ними. Стою и наблюдаю, как полыхает снедаемый духом свободы символ великой трагедии и скорби по сотне погибших здесь душ. — Матушка, отец… — шепчу завороженно, видя сквозь огонь размытые образы родителей, павших в точно таком же пожаре той трагичной весной, — Я проживу свободную жизнь за нас троих, обещаю. — две яркие улыбки сверкают своим всегда добрым блеском, будто благословляют на путь, что я называю истинным, и исчезают в пламени теперь уже навсегда. По щеке катится горячая слеза. Слышится крик позади, но я не двигаюсь с места. Управляемое мною пламя стремится ввысь к спрятанным за тяжелыми тучами звездам. Мысленно наказываю гореть, но не сжигать, праведный огонь не будет реагировать ни на воду с небес, ни на попытки потушить. Пожар закончится лишь тогда, когда Туман на рассвете рассеется под теплом солнечных лучей успеха. Плата за заклинание и демонстрацию неизбежных изменений в грядущем будущем — символична. — Тэхен! — окрикивает меня Чонгук в который раз, но я все так же стою замершим, разглядывая собственное творение, — Что ты наделал?! — Пустил в ход секретное оружие. В случае проигрыша я прогорю до основания, закончив лучиться теплом, а победа вознесет меня к звездному небу восставшим из пепла Фениксом, который в клюве понесет фиолетовую ленту — символ возмездия и освобождения. Пока последний враг не падет и последний низший не вдохнет полной грудью, пока расслоение не исчезнет и на пьедестал не взойдет новая власть — пламя будет гореть, а я вместе с ним. Этот пожар вызовет много вопросов, ведь затянется на долгие месяцы вперед. Но все закончится, потому что мы готовы к будущему. И я расправлю крылья, ведь наконец помогаю обездоленным и лишенным, когда-то изъявив желание найти каждому ущемленному рамками общества место в жестоком мире. А помощь, как немногим известно, — имеет огромное количество энергии. Еще в конце холодного января пятьдесят пятого года на землю опустился первый шаг к моей мечте, а с последним шагом я изменю мир до неузнаваемости, даруя всем вокруг, но в первую очередь себе, — свободу слова, действия и выбора. Во имя погибших, во имя восставших, во имя любимых, во имя пострадавших первые аккорды симфонии звучат чистейшей гармонией новой жизни.