исцеление через солнца сплетение

      Как и предвидел Кид, Блэк Стар рыдал навзрыд в своей комнате, совсем один.       Проще было бы свалить вину на визит уговорам Лиз или насмешкам беззлобным Патти, но Кид знал, что лишние — лживые, к тому же — оправдания ни к чему. Стар знает, почему Кид продолжает навещать его, особенно в часы, подобные этому. Кид знает, что Стар кривит улыбку ради поддержания образа.       И рассыпается звёздами в попытке не искорёжить в клочья себе лицо, когда никто, кажется, не видит и не может помочь.       Кид входит бесшумно, запирает дверь, стараясь не греметь, однако шаркает нарочно, чтобы Стар ощутил его присутствие. Ни к чему: тот почувствовал ещё тогда, при падении светлой полоски на пол от отворённого входа. В комнате совсем темно, окно закрыто наглухо, и за ним непроглядная тьма. Почему-то всегда так выходит, что погода ухудшается, когда Стар загорается желанием уничтожить всё живое (в первую очередь, себя). Всего лишь совпадение.       Кид не верит в совпадения.       — Тихо, тшш, — шепчет Кид и присаживается на кровать, руки тянет; Стар наскоро утыкается ему в шею и скулит уже охрипшим от страданий голосом. Сам Стар горячий, широкий, очень мягкий, но прежде твёрдый, и даже в таком состоянии силу космическую источающий. Кид охватывает его всего, прижимает, сдавливает до боли и хмурится, чувствуя, как Стар льнёт только сильнее, остервенело. — Всё в порядке.       — Я так облажался, как же я. Всё из-за меня.       Стар гудит, его голос звучит гораздо ниже из-за боли, слёз и заложенного носа. Кид надеется, что он не разодрал себе кожу на щеках ногтями.       — Я точно знаю, что это не так.       — Прости.       — Тебе не за что извиняться.       Кид, разумеется, знает, что означает это короткое неуверенное извинение. Прости, что я в который раз совершил ошибку и всё испортил. Прости, что я настолько трус, что, даже осознав свою бесполезность, продолжаю кричать о своей непревзойдённости. Прости, что я такой и никак иначе.       Прости, что не могу стать лучшим. Даже во имя тебя.       Стар шмыгает и отстраняется, чтобы посмотреть Киду в лицо, но всё не может набраться смелости — потому ударяет по чёрному пиджаку, не в полную силу, конечно, и издаёт звуки ребёнка. Кид вздыхает.       Блэк Стар не был глуп, вопреки убеждениям многих: при назревании катастроф, в час битв кровопролитных, в момент опасности любой он всегда готовился пожертвовать многим ради всеобщего благополучия, расценивал риски, был начеку. Он не мог позволить себе такой роскоши, как легкомыслие. И после каждого провала, после каждого малейшего промаха — лучше бы в висок, честное слово, я так устал — уничтожал себя. Постепенно затоплял нутро желчью, избегая резкости, умирал тихо, так, чтобы никто не мог услышать-увидеть-почувствовать.       А то, что Стар позволил себе открыться, буквально раздвинул себе рёбра и душу всю выплеснул прямо перед Кидом, не надеясь на что-либо, кроме омерзения, было очевидной ошибкой. Ещё одной.       Теперь Кид за него беспокоится. Теперь Киду не всё равно.       — Ну всё, достаточно, — Кид прижимается ладонью к скуле и так нежно проводит, что Стар вздрагивает. — Будем тебя успокаивать.       Однажды Кид сказал, что догадался обо всём ещё давно. И что был удивлён слепоте окружающих. И что себя винил за безучастие раннее. Что искренне восхищался силой Стара.       Стар не сразу понял.       — Не надо, — сипит Стар, но позволяет себя уложить на кровати на спину. Привыкшие к темноте глаза Кида различают на его обнажённом торсе мелкие царапины, определённо свежие. Рядом с кроватью лежит бутылка воды, наполовину пустая.       Обряд очищения?       — Тебя всего трясёт, — замечает Кид всё так же шёпотом и тут же прикусывает губу: Стару становится хуже, когда и тело подводит. Когда почему-то не получается сдерживать порыв разбить себе голову. — Успокойся.       — Кид, — Стар всхлипывает, будто снова начнёт реветь, и Кид проводит рукой по его волосам, чтобы свести на нет срыв, достучаться до нежной стороны, кончиками пальцев смести пыль и грязь. Стар вздыхает. — Вечно ты так…       — Я хочу помочь.       — Мне… я в порядке. Я в порядке. Кид. Не надо, — он обнимает себя за плечи и дрожит сильнее прежнего, пряча грудь. — Кид.       — Блэки.       У Стара дыхание перехватывает. Кид мягко убирает его руки и взглядом обводит контуры белёсой полоски на его груди: новый шрам. На крест похоже.       Кид сбрасывает свою обувь, расстёгивает пиджак, рубашку. Потом бережно снимает ботинки Стара и нависает, заводя его руки над головой, смотрит участливо, с таким чувством, на какое только Смерть младший способен. Стар следит за каждым жестом, прекрасно зная, что больно не будет.       — Расслабься, — в голосе Кида — ни намёка на приказ, даже просьбой можно назвать с натяжкой, но Стар всё равно не прекословит. — Ты знаешь, мы не начинаем, пока оба не выразим согласие.       — Не надо сейчас, — Стар хочет спрятаться, но глаза Кида, эти два жидких жестоких солнца его везде найдут, в любом закоулке вселенной бескрайней, как ни старайся, как ни сбегай, как ни обманывай без злого умысла или по прихоти высших сил. — Я, ну…       — Блэк Стар.       — Отвратительно выгляжу… Кид, ну сам подумай. Разве приятно, когда я…       — Да?       — Такой вот… в таком состоянии…       Кид наклоняется и едва касается губами его виска, отчего Стар сопит протяжно, сдерживая голос. Кид мычит и глубоко вдыхает, будто впитывает каждой клеткой тела запах Стара. Будто не сделал этого ещё в самую первую их ночь наедине.       — Ты невероятный, Блэки. Всегда такой, и сейчас тоже. И вскоре станешь ещё более невероятным, — Кид внимает терпеливо (и не без удовольствия) тому, как Стар снова скулит, но уже преодолевая копящееся внутри буйство, желание. — Доверься мне.       Кид проводит теперь губами по его груди, и Стар задыхаться начинает, осознав, что Кид очерчивает ими линии шрама. Мгновение, ещё одно, и Стар освобождается от своих перчаток, чтобы перебирать волосы Кида и в полной мере ощущать прикосновения. В такие моменты хочется всю кожу с себя содрать и Кида ею обернуть, лишь бы прочувствовать, лишь бы слиться воедино, лишь бы начать себя отрицать, отбросив страхи.       «Так разрешишь, всё-таки?» — как бы спрашивает Кид, не размыкая губ, не отрываясь от загорелого тела, одним взглядом, и Стар так же безмолвно вторит: «Да, да, точно…». Потому что «наверное» в ответ не удовлетворит Кида. Он же оставит, и Стару придётся мучить себя слезами раскаяния, а не близости.       Смачно поцеловав в солнечное сплетение и оставив там свой след солнца, Кид выцеловывает-вылизывает шею, плечи (особую метку в виде звезды обязательно), ключицы, грудь, локти, живот, пока не добирается до любимой ямки между бедром и туловищем. Стар мямлит что-то в знак протеста, но совершенно обмякает в бережных, а прежде всего настойчивых руках, позволяет оголить себя полностью, сняв широкие штаны и нижнее бельё. Кид не подаёт виду, но каждый раз не может налюбоваться его несовершенством.       Стар в принципе довольно нелеп и нескладен по меркам Смерти младшего, стремящегося к идеалам. И о, всё мироздание чёрной дырой обернётся, если Стару не воздвигнут алтари по велению Кида. Если нынешние идеалы такие, пусть все поклонятся его звезде яркой.       — Только не… — Стар краснеет с новой силой, когда Кид охватывает его возбуждение рукой и несильно давит, отодвигая плоть. — Ох.       — Не сдерживай себя, — просит Кид и смотрит с нежностью. — Твой голос никто не услышит, кроме меня.       Стар не уверен, метафора это такая или очередное замысловатое заклинание Кида, каких у него в рукаве с тысячу, но постепенно даёт волю своему голосу. Стонет, широко открывая рот, пока Кид то же самое делает, чтобы поглубже вобрать, побольше, всего Стара поглотить, не оставив ни крошки, ни одного кусочка мяса, ни одной капли крови, гудением по коже заставляет разгорячиться-заполыхать ещё больше. Кид умеет ждать — и получает награду за терпение: Стар кричит и плачет уже не от душевной боли, а от наслаждения, какое и не снилось богам, создавшим землю и всё сущее. Яростного, пылающего, брюзжащего из каждой внутренности, из каждого поцелуя наслаждения, Стар заполнен им до краёв, оно выливается из всех пор, из каждого пореза и шрама, даже самого давнего и, по уверениям кротким самого Стара, не терзаемого болью.       Кид всегда сомневался в истинности слов Стара. К сожалению — или к огромной удаче — его поступки говорили красноречивей, любое телодвижение, жест, вскрик, вздох, малейшее перебирание пальцев; Кид чувствует, как Стара охватывает настоящее безумие, как он вцепляется в тёмные волосы и совсем не сдерживается. Галактики дымятся и взрываются пожарами, небосвод опрокидывается и течёт каплями полупрозрачными, облака пачкают белизной все окрестности. На короткий миг наступает конец света.       Тело Стара пронзает молнией, линии ломаются, разрушаются под натиском ладоней, а потом всё стихает. Укладывается. Становится правильным и абсолютно симметричным.       Стар выдыхает наконец и осторожно улыбается. На этот раз искренне. Кид аккуратно ложится на него и глядит с надеждой. «Теперь — в порядке», убеждает Стар одним взглядом.       — Слава Вселенной, — шепчет Кид и напоследок чмокает ямку меж ключиц Стара, тоже свою любимую. Кожу прожигает золотой энергией через неё насквозь. Стар ахает удовлетворённо.       И, в самом деле, никто не услышал его рыданий, кроме Кида.