Зарисовки

Она не придёт. Девушка отчаянно мчится по темной улице и сворачивает в узкий переулок, ведущий к освещённому парку. В ступнях пронзительно стреляет боль от мелких камушков и осколков, от неровности асфальта и часто встречающихся в нём дыр. Пальцы исцарапаны и кое-где на дороге за ней остаётся заметный след, криво вьющийся с пол пути от ночного бара. «Бежать, бежать, бежать!» — маячит под закрытыми веками каждый раз и глухо стучит под черепной коробкой. Бежать, чтобы не успели. Не догнали, не словили. Бежать навстречу людям — там ведь будет спасение, да? Там ведь помогут?.. И она бежит, не обращая внимание на щиплющее чувство в глазах от слёз вперемешку с уличной пылью. Не слушая такие же быстрые шаги поодаль за спиной — не желая их слышать. Её руки подготовлены не были к драке. Свет в парке подобен тому самому, что в конце туннеля, который внушает надежду и веру, что вот оно — спасение. Но кожа головы внезапно очень жжёт от силы, с которой её резко и грубо тянут назад. За тот самый высокий хвост, который всё утро не получалось красиво уложить, чтобы без петушков и неровностей. Стоило прислушаться к таким простым знакам... Ступни, вымотанные бегом, отказываются слушаться, а неожиданный рывок назад вовсе заставляет ноги покоситься и запутаться между собой. Падать очень неприятно, но это сейчас совсем не играет роли. Гудящие кости и зудящая израненная кожа сейчас абсолютно не важны... Потому что бесконечный страх и внутренняя утрата единственной капли надежды начисто отбивают все остальные чувства, любые ощущения в теле, кроме одного — ужаса. Безграничного, отчаянного и непреодолимого. Сумочка через плечо слетает и падёт где-то рядом, открывается и теряет часть содержимого, глухо ударившись о бетонную стенку проулка, в который девушку тянут обратно. За волосы. Беспрепятственно. Уверенно и жестоко. Она уже откровенно плачет, кричит и врезается ногтями в руку неизвестного, пытаясь отодрать ту от своей головы, заставить отпустить волосы. Она пытается докричаться до людей, пытается до человечности... Задыхается от этих рыданий и срывает голос прежде, чем её, ещё раз жёстко дёрнув по земле назад, с разворота ударяют затылком в стену. До искр и помутнения сознания; так, что следующий звук застревает посреди стенок её горла, без шанса добраться наружу. — Закрыла рот, — горячо выше уха, пока с другой стороны к щеке прислоняют что-то полярно холодное. Острое. Пока губы и щеки сжимает грубая большая ладонь, позволяя оставаться слышимыми только мычания. И она не желала победы... Если бы хоть одна живая душа проходила мимо этих мест... Если бы утром она послушалась маму и не шла на работу, невзирая на плохое самочувствие... Если бы только не согласилась пойти с подругой выпить после смены... Этих "если бы" слишком много и каждое из них не имеет никакого смысла. Больше не имеет значения. Никогда не имели и не будут, потому что выбор был сделан давно... Его не отмотать, не вернуть и не исправить. Всё могло быть иначе. Но могло быть не значит, что было бы. И каждое "если" добивает всё больше, пока последнее окончательно не заглушает остаточные вздохи веры. Пока силы на противостояние не покидают тело вместе с последней мыслью: «Простите меня...»