***
Яркая лампочка, свисающая с потолка, умудрялась освещать всю кухню, поэтому было решено закончить с покраской стен сегодня, даже несмотря на то, что давно перевалило за полночь. Вооружившись валиком и зажав губами сигарету, я сидел на плечах у Тилля, изображающего стремянку, которую мы так и не удосужились купить, и закрашивал оставшийся участок стены прямо под потолком — там, куда не смог дотянуться даже Олли. Со стороны, должно быть, выглядело нелепо, но все отсмеялись еще в первый день, поэтому сейчас подобная картина ни у кого не вызывала вопросов. Шнайдер, ответственный за держание в одной руке пепельницы, в другой — лотка с краской, стоял рядом, привалившись к стене, которую мы красили позавчера, и увлекал нас охуительными историями, чтобы нам было куда развесить уши на завершающем этапе работы. Олли и Кристиан в это время в процессе уже не участвовали — нас осталась лишь маленькая группка энтузиастов. — Я вот тут подумал… — протянул Кристоф и причмокнул сигаретой, замолкая и на ровном месте создавая интригу. Поняв, что пауза затянулась, я опустил взгляд, бросил валик в лоток с краской и насмешливо оглядел его с ног до головы. — Ого! — наигранно удивился я, сгибаясь и поднося сигарету к губам Тилля. Тот охотно втянул в себя дым, двумя руками, как отец сына, держа меня за ноги из соображений устойчивости. — И как тебе? Я слышал, думать полезно. Шнайдер весело хрюкнул и подставил банку, чтобы я мог стряхнуть туда пепел. — Мне понравилось, — отозвался он, щурясь на один глаз. — Поэтому я подумал еще раз и вот че хочу предложить: давайте, может, на выходных сгоняем в Рюген? Мы щас с кухней закончим, так и времени побольше будет. Че думаете? — Это с Рихардом надо решать, — подал голос Тилль, задумчиво почесывая щеку (что было сложно не заметить даже с моего ракурса, ведь, чтобы сделать это, ему пришлось протянуть руку прямо поверх моего бедра). — Надо выяснить, есть ли у него свободное время на этой неделе. — Можно же и на следующей, если не получится, — пожал плечами Шнайдер. Я покачал головой, снова хватаясь за валик. — На следующей я не смогу, — доложил я, слегка дернув бедрами, намекая тем самым Тиллю, что было бы неплохо подвинуться чуть ближе к нужному участку. — Я к маме уезжаю на выходные в Берлин. — Главное, Рихарда предупредить не забудь, — гоготнул Тилль, поводя плечами. Я, не ожидавший такого раскачивания своего сидения, рефлекторно уперся рукой ему в затылок. — Блять, Линдеманн! — я легонько шлепнул его ладонью по голове. Он рассмеялся. — Не забуду, только, главное, ты не забывай, что тут наверху высоко и страшно. — Да чего страшного-то? Я ж тебя держу, — Тилль запрокинул голову, утыкаясь затылком мне в живот, и скорчил до абсурда детскую гримасу, за что незамедлительно получил от меня щелчок по носу. — Ты уж изволь не забыть, — полушутливо цокнул языком Шнайдер, театрально закатывая глаза. — А то тут опять такое начнется… Я крепче вцепился пальцами в ручку валика, натягивая на лицо улыбку, чтобы не выдать внезапно появившегося напряжения. Чего я точно не хотел знать — так это того, что именно начнется и что происходило в прошлый раз. Мне до сих пор было неуютно вспоминать день моего отъезда, в особенности то, как Рихард на меня смотрел и как звучал его голос. Парням было необязательно об этом знать, но необъяснимая тревога, которую я ощущал в последние несколько дней, когда думал о Рихарде, здорово усилилась, стоило только упомянуть тот случай. Скрипнув зубами, я сконцентрировался на том, чтобы тщательно прокрасить оставшийся участок. Странно, но тревога не спала ни через пять минут, ни через полчаса, когда мы полностью закончили малярные работы и уселись за стол, чтобы выкурить по заслуженной сигарете. Я не мог объяснить странное чувство в собственной груди, словно сердце не находило себе места, постоянно сбиваясь с ритма. Для отвода глаз смеясь над очередной шуткой, которыми Шнайдер то и дело разбрасывался, как ручными гранатами, я поймал себя на том, что безотчетно колупаю выступающий шрам на шее. Я себя довольно хорошо знал, и это был не лучший знак: шрам напоминал о себе, только когда мои переживания были напрямую связаны с Рихардом. — Пауль, — окликнули меня со стороны входа в кухню. Я вскинул голову и встретился взглядом с Оливером, придерживающимся одной рукой за косяк двери. — Иди сюда. Оливера я знал даже лучше, чем себя. Может, парни ничего и не заметили, но я по глазам определил, что его тоже что-то беспокоит. По спине прошел холод. Я бросил недокуренную сигарету в пепельницу и, не задавая лишних вопросов, поднялся, направляясь следом за ним по коридору. Стоило нам дойти до лестницы, Олли заговорил. — Рихард только что звонил, — произнес он, не останавливаясь. — Не знаю, что у него случилось, но он пьяный вдрызг; меня не узнал, но слезно умолял тебя приехать. У тебя есть деньги на такси? Олли обернулся, открывая дверь на наш этаж, а я ощутил, как у меня земля уходит из-под ног. Значит, неспроста я себе места не находил. Что, черт побери, могло случиться?.. — Должны быть, — ответил я, беря себя в руки и следуя за своим другом на этаж, в сторону нашей комнаты. Чтобы отмереть, пришлось сильно закусить щеки изнутри, из-за чего ответ мой прозвучал не слишком разборчиво. — Он где вообще? — Дома. Переоденься пока, я вызову такси, — отозвался Оливер, пропуская меня в комнату и сразу хватаясь за телефонную трубку. Я на ходу принялся стягивать перепачканную краской футболку, ощущая, что от не на шутку разыгравшихся нервов у меня начинают дрожать руки. Только один раз в жизни я видел слезы Рихарда, и это было в тот самый день, когда он вымаливал мое прощение на деревянном полу террасы Ульриха. Чем больше я об этом думал, тем сильнее где-то в груди громыхало сердце, не давая сосредоточиться. — Такси подъедет минут через десять, — голос Оливера вырвал меня из роя тревожных мыслей, носящихся в моей голове с невиданной скоростью. — Давай, я спущусь с тобой. Десятка найдется? Я пошарил по карманам наспех натянутых черных джинсов, выуживая оттуда сложенные купюры. — Семь, — констатировал я, пересчитав деньги. Оливер сунул руку в карман и протянул мне банкноту в пять марок. — Держи. Потом когда-нибудь отдашь, — произнес он. Я не стал спорить и только благодарно кивнул. Хоть обычно я и не брал деньги в долг, сейчас было не время для подобных разбирательств. Хер знает, что случилось, но чем быстрее я окажусь на месте, тем лучше. Подхватив в прихожей потертую кожаную куртку, я накинул ее на плечи, на ходу заталкивая в карман зажигалку и сигареты. Почему-то я был уверен, что они мне сегодня понадобятся как никогда. Мы с Оливером вышли вместе и вместе подождали такси. Усадив меня в машину, он наказал обязательно позвонить, когда все прояснится, и захлопнул дверь, оставляя меня в компании молчаливого шофера и полчищ мрачных мыслей. Небо отдаленно громыхало, через открытые окна пахло собирающейся грозой. Ночью путь до Варница всегда занимал значительно меньше времени, чем днем, что не могло не радовать: казалось, если бы я провел в машине привычные сорок минут без возможности хотя бы примерно узнать, что меня ждет на месте назначения, я бы превратил собственные щеки в лохмотья и снова расковырял старый шрам до состояния открытой раны. Ну, по крайней мере, было бы еще хуже, чем сейчас. Стоило машине остановиться, я сунул водителю оплату и пулей вылетел наружу, почти бегом добираясь до подъезда. Стоило мне нажать на кнопку лифта, в небольшой каморке у лестницы зажегся свет. — Молодой человек, Вы в какую квартиру? — с долей неоправданного раздражения обратилась ко мне ночная вахтерша. Я, с головой погруженный в собственные мысли, дернулся от неожиданности и резко повернулся на звук. — В сто девятую? — растерянно отозвался я, сам не понимая, это ответ или встречный вопрос. — К кому? — из окошка каморки высунулась кудрявая старческая голова с невероятно подозрительным выражением лица. — К другу, — я кинул взгляд в сторону дверей лифта, но оттуда по-прежнему доносился только гул механизмов. — К Рихарду. Круспе, — решил дополнить я, поняв, что голову мой ответ, похоже, не устроил. — А-а, к этому… — голова снова скрылась в окошке. — Передайте своему другу, чтобы перестал водить сюда своих баб каждую ночь. Соседи постоянно жалуются на эту вашу сто девятую квартиру. Скрипнула створка, свет снова погас. — Л-ладно?.. — неуверенно произнес я, пытаясь осмыслить полученную информацию. К моему счастью, лифт звякнул, открывая двери и тем самым отвлекая меня от этого тяготящего процесса. Я заскочил внутрь и не глядя нажал на уже ставшую привычной кнопку девятого этажа. Да что с ним такое происходит? Как-то в одной из личных бесед Рихард поведал мне, что на самом деле его бегущая впереди паровоза репутация несравненного ловеласа здорово преувеличена: он, мол, очень избирателен и вовсе не стремится набить себе количество партнерш. Он называл это глупостью, граничащей с наркоманией: к такому, мол, можно прибегнуть, только если у тебя совсем нет чувства собственного достоинства и заняться больше нечем. Я эту его позицию полностью разделял и считал, что подобные безрассудства могут прийти только в здорово поврежденную голову. Оставалось только два варианта: либо он мне убедительно напиздел, либо с ним действительно творилось неладное, и в данном случае, даже учитывая нашу долгую, полную разномастного обмана историю, я был склонен считать, что ни о чем хорошем это не говорит. Нажимал на звонок я с твердой уверенностью, что, если он не откроет, я вышибу эту дверь, даже если у меня на это уйдет час. Звенящая тревога немного утихла, когда из квартиры донесся какой-то шум. — Пошла нахуй отсюда! — пару секунд спустя рявкнул Рихард так, что я в недоумении застыл, не решившись нажать на кнопку звонка еще раз. Ну что ж, как тревога утихла, так же она и взлетела снова, набирая новые, совершенно бешеные обороты. — Рих, это я, открывай! — я прислонил одну ладонь к двери, вторую прижимая к груди, ощущая, как сердце долбится о ребра, будто пытается выскочить наружу. Снова раздался какой-то шум, после чего щелкнул замок и дверь слегка приоткрылась, позволяя мне увидеть лишь кромешную темноту прихожей. Секунда промедления, и из темноты высунулась рука, за запястье затянувшая меня в квартиру. Не успел я опомниться, как меня обхватили за плечи и притянули к чужому телу, заключая в крепкие, стойко пахнущие перегаром объятия. — Боже, Солнце… — нервно проскулил Рихард, утыкаясь мне лицом куда-то в шею. Я более-менее сориентировался и крепко обнял его в ответ, сжимая пальцами слегка влажную от пота ткань футболки на его спине. Живой. Сука, хотя бы живой. Я был без понятия, чего ожидать: мало ли что могло случиться? По пути сюда я весь извелся, невольно воображая сотни сценариев того, что вообще могло произойти, чтобы он дернул меня посреди ночи через весь город, и один стабильно был хуже другого. — Рих, еб твою мать… — выдохнул я, крепко прижимаясь щекой к его голове, не в силах нормально говорить. С этим его порывом я ощутил намного больше, чем ожидал, и буквально захлебнулся эмоциями, накрывшими меня волной. Гнев, отчаяние, вина, страх и боль такой силы, что голова закружилась, — все это обрушилось мне на грудь, мешая сделать вдох, стоило только прикоснуться к нему. Все было настолько сумбурно и ощущалось так явно, что я перестал понимать, какие из эмоций, что я так ярко испытывал, были моими, а какие я перенял от хозяина квартиры. Впрочем, это было неважно. — Родной, что случилось?.. Я слегка отстранился, двумя руками обхватывая его лицо, пытаясь заглянуть в глаза, хотя в темноте квартиры это было сложно сделать. Почему-то мысль о том, чтобы включить в прихожей свет, отзывалась в груди необъяснимо сильным протестом. Очень кстати пришлась все же созревшая гроза за окном. Всполох молнии на долю секунды осветил небольшую квартиру, подсвечивая валяющиеся по полу вещи, сбуровленную постель и, самое главное, часть его лица. Этой доли секунды, в которую я смог различить его измученное, искаженное гримасой неописуемого страдания лицо, хватило, чтобы выжечь этот образ у меня на сетчатке. Сердце заболело вполне буквально. Где-то глубоко внутри меня просто нечеловечески трясло. Я ласково провел пальцем по его щеке, притягивая его чуть ближе, как можно мягче целуя в лоб и в кончик носа, и в этот момент он заговорил. — Я так больше не могу, Пауль… — его тихий голос напоминал свист закипающего чайника, но никак не привычную речь Круспе. Ножом по сердцу, он прозвучал настолько несчастно и замученно, что у меня защипало в носу. — Я не могу, я не вывожу, ебаный мрак внутри… Пауль, я разлагаюсь… Он резко ухватил меня за грудки, крепко сжимая, встряхивая, словно пытался вбить эту мысль мне в голову. Кожаная куртка жалобно скрипнула под его пальцами. — Я подыхаю, Пауль! Я нихуя не хочу делать, нихуя не чувствую, кроме боли и отвращения, я не могу так больше! Его голос сорвался, и он со сдавленным всхлипом прижался лбом к моей груди, все не выпуская из цепких пальцев мою одежду. Пошевелиться было сложно. Мой перегруженный эмоциональный центр заклинило, и этот ступор разросся по всему телу, сдавливая легкие и мешая сердцу работать как положено. Почему-то я ощущал, что левая рука от плеча и до самого запястья горит и чешется, будто я угодил ей в заросли крапивы. В воздухе, помимо едкого флера перегара, я уловил стойкий металлический запах крови, от которого у меня по всему телу волосы встали дыбом. Что-то мне подсказывало, что необъяснимый зуд с этим как-то связан. Меня мутило, кружилась голова, но главной задачей было хоть как-то успокоить его, а уже после во всем разобраться, и я пытался взять себя в руки, насколько это было возможно. Обхватив руками его голову и склонившись к нему, я принялся поглаживать его по волосам и шептать что-то успокаивающее в русую макушку. Что-то из разряда: «я здесь, я с тобой, вместе мы справимся, я никуда не уйду». Я не знал ни что говорить, ни что делать, но мозг работал на автопилоте, инстинктивно пытаясь помочь Рихарду, в то время как мне самому хотелось кричать от страха и осознания собственной беспомощности. Ласковыми увещеваниями мне удалось уговорить его пройти в комнату и сесть на разложенный диван, служащий ему постелью. В тусклом свете уличных фонарей я наконец разглядел источник этого тошнотворного металлического запаха, и сердце с оглушительным треском рухнуло куда-то на пол, разлетаясь на куски. Практически вся его левая рука была покрыта запекшейся кровью и кажущимися черными в этом освещении порезами разной длины и толщины. Живот скрутило нервной судорогой, но я поджал губы, не поддаваясь рвотному позыву. Я хотел было что-то сказать, но дар речи из меня вышибло как на духу. Я даже мельком поймал себя на мысли, что не отказался бы от затяжного обморока, лишь бы не видеть этого всего, но позволить себе такой роскоши я не мог. У меня были задачи значительно важнее обеспечения собственного комфорта. Увидев, куда я смотрю, Рихард резко отодвинулся к самому краю кровати, пряча руку за спину. Я остался сидеть на месте, не в силах пошевелиться и отвести от него взгляд. — Не смей меня осуждать! — прошипел он, защитно съеживаясь. — Ты не понимаешь, что это такое. Ты не знаешь, каково это — сходить с ума и не управлять собой! Шрам на шее запульсировал с новой силой. Я крепко сжал зубы, чтобы случайно не озвучить то, что пронеслось у меня в голове. Правильнее было бы согласиться. Сказать, что я действительно не понимаю, было лучшим решением. — Ты прав, я не знаю, — подтвердил я, удивляясь тому, насколько спокойно прозвучал мой голос. Словно кто-то отделил его от тела и мечущегося в истерике разума. — Но я даже не собирался тебя осуждать. Пожалуйста, Рих, поверь, я не глумиться пришел. — Я протянул руку ладонью вверх, жестом прося его позволить мне посмотреть еще раз. Как бы меня ни выворачивало наизнанку от одной мысли об увиденном, я должен был внимательно осмотреть его и убедиться, что ему ничего не угрожает. Какое-то время Рихард смотрел на меня с недоверием, как загнанный в угол зверь. Я ясно ощущал, как ему стыдно показывать последствия своего срыва, но в конце концов он доверился мне и, снова придвинувшись, неохотно подал руку. — Спасибо… — негромко прошептал я, осторожно обхватывая пальцами его запястье, стараясь не задеть ни один из порезов. — Можно я включу лампу? Рихард поморщился, но кивнул, отворачиваясь от меня. Я дернул за цепочку светильника на прикроватной тумбе и слегка развернул плечи, чтобы не загораживать свет. Из-за корки запекшейся крови сложно было различить очертания каждой раны, но я точно мог сказать, что их было не меньше сорока. Я закрыл глаза и в который раз за последний час с силой закусил щеки, пытаясь через боль и колоссальное усилие воли вернуть себе способность трезво мыслить. Обычно я значительно легче справлялся с насильственным подавлением эмоций, но тут мне приходилось глушить еще и то, что источал Рихард, а с этим уже возникали проблемы. В конце концов сердце в очередной раз до боли в груди сжалось в комок, натужно стукнуло, сотрясая всю грудную клетку, и затихло, словно вовсе перестало биться. Я вздохнул и слегка погладил пальцем костяшки Рихарда, обводя взглядом его предплечье и плечо. — Ты позволишь мне помочь тебе их обработать? — спросил я тихо. Кажется, я перестарался, потому что тон мой прозвучал совершенно безжизненно. Ну ничего. С этим тоже что-нибудь сделаем. — Нельзя просто так оставлять. Воспалятся, мало не покажется. Уже лучше. Мне удалось впустить в свой голос толику задавленной обеспокоенности, сдобрив ее порцией заботливой нежности. Моей главной задачей было показать, что он нужен мне любым, в том числе в таком состоянии. Я знал, что такое стыд после срыва и желание провалиться под землю, чтобы тебя никто не видел, поэтому изо всех сил старался помочь ему избавиться от этого. — Пауль… — он вздохнул и закусил губу, слегка напрягая руку, которую я держал. — Ты даже видеть этого был не должен. — Но я увидел. И я хочу тебе помочь. Рихард не стал противиться, и мне удалось отвести его в ванную. Усадив его на крышку унитаза, я присел на край ванны и влез в ящик, где, как я давно узнал, хранились медикаменты. Помнится, когда я увидел его содержимое в первый раз, я удивился, для чего Круспе столько бинтов, но он тогда сказал, что они лежат просто на всякий случай. Сейчас эта мысль больно кольнула где-то глубоко в запертой на замок груди. Сложив два и два, я понял, что это далеко не первый и даже не последний раз. — Зачем ты это делаешь? — спросил он негромко, когда я тщательно мыл руки перед тем, как заняться месивом на его коже. — А как ты думаешь? — отозвался я, глядя на него через зеркало и смачивая водой сложенный в несколько слоев бинт. — Мне не все равно. Если я могу хоть что-то сделать, чтобы тебе помочь, я это сделаю. Рихард пьяно хмыкнул, закрывая глаза и откидываясь спиной на бачок унитаза. — Чем ты можешь мне помочь? Кровь стереть? И как мне это поможет? Я до ломоты в суставах сжал кусок марли, выжимая из него лишнюю воду, словно хотел выдавить душу. Спокойно, Пауль, держи себя в руках — как бы больно это ни прозвучало, ему сейчас стократ хуже, чем тебе. Я снова присел на край ванны и взял его за руку, начиная прикладывать влажный бинт к перепачканной кровью коже. — По крайней мере, не нахватаешь инфекций и не сляжешь с температурой, — мягко ответил я, стараясь не скрипеть зубами от отчаяния. — Да мне, если честно, похуй, — Рихард повернул в мою сторону голову и окинул меня придирчивым взглядом из-под полуприкрытых век. — Я не знаю, зачем тебе позвонил. Зря. Тебе не нужно всего этого видеть. Я только покачал головой, стараясь не отвлекаться от процесса и делать все максимально аккуратно и тщательно. Каждое его слово долетало прямиком до цели, долбилось в закрытую дверь, пытаясь пройтись ножом по сердцу. Я старался не пускать, но отдачей все равно задевало. Больше всего ранило вовсе не то, что он сам меня позвал, а теперь почти прямым текстом заявлял, что я здесь ему не нужен, нет. Больнее всего было от того, что он настолько погряз в своем болоте, что уже не хочет оттуда выбираться. Я мог начать действовать раньше, мог сам предпринять хоть что-то, но упустил момент. К собственному мрачному удивлению, я отметил, что сейчас мои руки, так отчаянно дрожавшие вплоть до момента, когда я оказался в ванной, были стабильны как никогда. Почему мрачному? Потому что я уже знал, что такие своевременные подарки моя психика мне за бесплатно никогда не преподносит. Тошнотворный запах размоченной кровавой корки стоял где-то глубоко в горле, не давая вдохнуть полной грудью. Несколько раз мне пришлось споласкивать кусок марли, чтобы он не размазывал бурую воду по покрасневшей коже Рихарда. Чем больше порезов я освобождал от «камуфляжа», тем глубже приходилось засовывать собственные эмоции. Я не мог на это смотреть, но было нужно, и я покорно смотрел, прикасался и пытался хоть как-то облегчить происходящее для него. — Блять, Пауль… прости меня за то, что я тебя так дернул, — Рихард запрокинул голову и натужно вздохнул, когда я поднялся для того, чтобы взять из ящика вату и пузырек с перекисью. — Я чувствую, как ты злишься. Я заслужил. Но я так боюсь, что ты больше не захочешь меня видеть после этого… — в его голосе проскользнули откровенно плаксивые пьяные нотки. — Рих, — не выдержав, перебил его я. Сама мысль о том, что он воспринимает мою реакцию таким образом, умудрилась пробить все слои брони, раня так больно, что пришлось на секунду зажмуриться. Обернувшись, я присел перед ним на корточки и уложил обе ладони ему на колени. — Я на тебя ни капли не злюсь. Нервничаю, переживаю — да. Я до усрачки напуган, потому что не понимаю, что с тобой происходит. Но только не злюсь… — я приподнялся и коснулся ладонью его щеки, видя, что он держится за последнюю соломинку, чтобы не разрыдаться. — И никуда я от тебя не денусь, слышишь? Я тебя не оставлю, как бы херово тебе ни было. В груди снова что-то отчаянно забилось, пытаясь вырваться из клетки, в которую я посадил все, что только можно было посадить. В носу снова защипало, но я сдержался, мягко улыбнувшись Рихарду. — Кто знает, может, вместе легче будет все это пережить, что бы это ни было. Так ведь? Рихард шмыгнул носом и неуверенно покивал. — Только, пожалуйста, не уходи сегодня, — прошептал он, удерживая меня за руку, не дав выпрямиться. — Не уйду, — пообещал я, наклонившись и легонько поцеловав его в лоб. Выпустить меня ему все же пришлось, так как работа была еще далека от завершения. Я снова влез в ящик с медикаментами и вытащил оттуда перекись и вату. Прикинув, что для перевязки могут понадобиться ножницы, я открыл верхний ящик у зеркала и окинул оценивающим взглядом его содержимое: штук шесть помад разной степени потрепанности, явно принадлежавшие разным хозяйкам, тюбик какой-то сизой туши, две упаковки презервативов, расческа… и каким-то чудесным образом ничего, что могло бы помочь мне разрезать бинт. — Рих, куда делись ножницы? — я обернулся и столкнулся с его напряженным взглядом, будто он ожидал, что я сейчас на него накинусь. — Ножницы? — переспросил он недоуменно, по-видимому в последнюю очередь ожидая от меня такого вопроса. — Ну да. Тут раньше ножницы лежали, — терпеливо пояснил я, наблюдая за переменами в его лице. — Ножницы… они где-то на кухне, должно быть. Понятно, значит, обойдемся без них. Почему-то я не мог себе позволить выпустить его из виду ни на секунду. Я кинул последний взгляд в ящик и закрыл его, возвращаясь на свое место на краю ванны. Смочив ватку перекисью, я снова взял его за руку и осознал, что он так и не перестал следить за каждым моим движением. — Чего? — я поднял на него вопросительный взгляд, искренне не понимая, что я сделал не так. Может, я что-то упустил? Может, там и хранятся его лезвия или какие-нибудь таблетки? Я перевел взгляд на ящик и обратно на Рихарда. — Пауль, я, наверное, должен объяснить… — неуверенно начал он, отчего у меня в груди снова зашевелился здоровенный червь тревоги. — Ты же помнишь, я говорил, что ни на кого тебя не променяю? Я нахмурился, снова кидая в сторону ящика взгляд. И только тогда до меня дошло. — О гос-с-поди, Рих… — я насмешливо фыркнул и покачал головой, ощущая, как ледяные когти тревоги разжимаются, выпуская мое сердце из цепкой хватки. — Ты из-за этого, что ли? Помню, — я поудобнее расположил кусочек ваты в пальцах и обхватил ладонь Рихарда второй рукой, готовясь дать ему поддержку. — Потерпи, сейчас щипать будет. Я принялся осторожно промывать его порезы, но, несмотря на то, что тема показалась мне недостойной обсуждения в данный момент, он, по-видимому, так не считал. — И что, это все? — недоверчиво уточнил он. Я пожал плечами. — У меня на твой член какие-то права собственности есть или что? — я поднял взгляд, легко ему улыбаясь. Каким-то чудом улыбка не дрогнула. — У нас с тобой ни официальных отношений, ни даже секса нет. Ты подумал, что я буду тебя ревновать? Рихард задумчиво поджал губы, по-видимому впервые взглянув на ситуацию с моей точки зрения. — Я же не знаю, что у тебя в голове, — смущенно ответил он наконец, свободной рукой потирая затылок. Я уже открыто ему улыбнулся, искренне радуясь возможности переключиться на хоть какую-то тему, которая отвлекла бы его от происходящего. — У меня в голове все спокойно, не переживай, — произнес я, осторожно проходясь ваткой по самому глубокому порезу. — Ты мне ничего не должен. Да, я тебя люблю, но с чего бы я вдруг не давал тебе трахаться? — я хмыкнул, ощущая на себе его пронзительный взгляд. — Единственное, что я могу запретить тебе делать, — это лезть ко мне в трусы без моего согласия. В остальном ты полностью свободный человек. — Что ты сказал?.. — чуть ли не перебил меня Рихард, крепко сжав мою ладонь. Я и сам не сразу осознал, что именно озвучил, но теперь деваться было уже некуда. Отдавая дань своему скверному характеру, я незамедлительно напялил маску клоуна. — Про трусы или?.. — В смысле, по-настоящему любишь? Я цокнул языком. — Нет, блин, по-игрушечному. Взгляд Рихарда был настолько растерянным, что мне стало его жаль. Я вздохнул и опередил дальнейшие вопросы. — Послушай, ты же меня давно знаешь. Ты видел хоть раз, чтобы я хоть с кем-нибудь вел себя так, как с тобой? — Нет, но… — Рихард замялся. Я отчетливо слышал, как крутятся шестеренки в его пьяном мозгу, поэтому приходилось терпеливо ждать. Чтобы не тратить время впустую, я продолжил обрабатывать порезы, периодически на него поглядывая. — А как же все те разы, когда я буквально над тобой издевался? — наконец изрек он. С каждым словом голос его становился все тише. — Разве можно любить кого-то после того, как тебя столько раз ранили? Я вздохнул. От полушутливого настроения ни хера не осталось. Мне было по-настоящему грустно от мысли о том, что он попросту не может мне поверить, когда я произношу, наверное, самую важную фразу за всю историю нашего знакомства, но мне было очевидно, что он просто так же травмирован, как и я. — Рих, раны затягиваются, — мягко произнес я, проходясь по последнему порезу. — Одни быстро, другие долго и тяжело, но рано или поздно даже самая мерзкая рана заживет. Особенно если усердно их лечить, чем ты, родной, вполне успешно занимаешься, — я выбросил ватку и достал бинт, складывая его в несколько раз, подготавливая прокладку, которая не дала бы порезам намертво приклеиться к перевязке. — Не скажу, что это мой любимый аттракцион, — скорее, наоборот, но я все еще здесь. Понимаешь, о чем я? Рихард поджал губы, наблюдая за каждым моим движением, словно пытался запомнить этот момент на всю оставшуюся жизнь. Почему-то в данный момент эта мысль заставила что-то внутри содрогнуться. На сердце сделалось еще паршивее, чем раньше. — Ты ебаный мазохист, Пауль Ландерс, — заключил Рихард, вполне серьезно изучая взглядом мое лицо. Я пожал плечами, отчего-то забыв натянуть дежурную улыбку. — Получается, так. Но не тебе мне это говорить. Заканчивали с перевязкой мы в тишине. Каждая секунда молчания погружала каждого из нас все глубже в черноту собственного разума, но я не находил слов, а ждать начала диалога от Рихарда было бы неразумным с моей стороны. К тому же в тишине мне было несколько проще сдерживать оба потока разрушительных эмоций, смешивающихся где-то у меня в груди. Если со стороны могло показаться, что этот несколько даже нелепый разговор мог разрядить обстановку, то на деле же это было лишь иллюзией. Ему не стало легче, а я не мог этого не чувствовать, и внутри у меня все ожесточенней начинали роиться вопросы и мрачные мысли. Несмотря на усталость, я всем нутром чувствовал, что сегодня точно не усну. Завязав последний узелок, я расправил края бинта и улыбнулся, поднимая на Рихарда взгляд. — Ну вот. Как новенький! — удовлетворенно произнес я, поднимаясь с места и разминая отсиженный на узком краешке ванны зад. — С вас десять марок, и больше так не делайте. Впервые за последний час он улыбнулся, позволяя хотя бы части текущих проблем отступить на задний план. — Ну вот еще, десять марок ему подавай, — хмыкнул он, проводя ладонью по свежей повязке. — Хотя работа качественная, конечно. Признавайся, где так научился? Я потянулся и сунул руки в карманы куртки, которую я, оказалось, забыл снять при входе. Ничего удивительного, мне было немного не до этого. — Мама в детстве научила, — легкомысленно отозвался я, используя любую возможность хоть немного его отвлечь. — Не поверишь, но я был просто невероятно неуклюжим и как минимум раз в месяц обязательно как-нибудь по-идиотски травмировался: то ушиб, то рассечение, то еще чего. — Был? — усмехнулся Круспе, поднимаясь с насиженного места. — Ты вон на каждом выступлении калечишься, как проклятый, я вообще удивлен, как ты до своего возраста дожил. И что-то я ни разу не видел, чтобы ты по-человечески что-то бинтовал, — он придержался за стену, восстанавливая равновесие, и окинул меня насмешливым взглядом. — А я быстро понял, что меня хоть бинтуй, хоть не бинтуй — заживает все равно все как на собаке, — парировал я, звонко хрустнув шеей. Наткнувшись рукой на пачку сигарет в кармане, я понял, что так ни разу и не покурил с того момента, как покинул кухню общаги. А вообще, стоило бы, чтобы хоть немного помочь своим натянутым, как тончайшая струна, нервам. — Покурить не хочешь? — предложил я, неуверенно склонив голову в сторону балкона. Рихард подавил зевок и, не удостоив меня каким-то вербальным ответом, направился туда сам. Дождь успел закончиться. Молнии сверкали где-то вдалеке, грома и вовсе не было слышно. Поначалу курили в тишине. Мрачные мысли копошились в голове, как опарыши в куске гнилого мяса. Эмоции по-прежнему приходилось держать в кулаке, поскольку я понимал, что если ослаблю хватку, то разревусь на месте, как трехлетка, и уже Рихарду придется меня успокаивать. Этого я допустить никак не мог, хоть и ощущал, как с каждой проходящей минутой я все больше выматываюсь от этой вынужденной меры. Я хотел стать для него опорой, какой-никакой поддержкой, но никак не обузой: вдвоем мы утонули бы куда быстрее, чем он сделал бы это один. Приходилось сжать зубы и терпеть. Я зацепился взглядом за ту самую клумбу, на которой пару месяцев назад мы рассматривали сюжет о попавшем в странный безветренный шторм паруснике, и почти целую сигарету изучал то, что осталось от некогда пышных цветов. В голову невольно затесалась мысль о том, что, подобно этим цветам, наша с Рихардом беззаботная жизнь так же увяла и высохла, поддавшись неизбежному влиянию осени. За первой сигаретой пошла вторая, и только к ее середине Рихард заговорил. — Ты сказал, что тебе страшно, потому что ты не знаешь, что происходит, — произнес он, упираясь локтями в перила балкона. Я повернул голову, вглядываясь в его профиль в полумраке улицы, едва освещенной тусклыми фонарями. — Мне тоже страшно, Пауль. Это не первый раз, но в первый раз настолько тяжело. Мне кажется, что я задыхаюсь, пока мое тело просто разлагается изнутри. Это происходит уже не первую неделю, и меня не покидает ощущение, что это никогда не кончится. Что будет становиться только хуже до тех пор, пока я не решусь наконец все закончить. И хуже всего то, что я не справляюсь один в этом дерьме, но не хочу втягивать никого больше. Понимаешь? Чего я только не пробовал: жрать таблетки, заводить знакомства, трахать незнакомых телок, но это все, блять, не то. У меня остались только ты и пацаны, да и их я не хочу видеть. И это запускает только новый круг ада, блять, потому что я бесконечно ощущаю себя виноватым за то, что так резко сократил общение. А перед тобой я виноват втройне, ведь все-таки втянул тебя в это, хотя ты больше всех заслуживаешь просто быть счастливым и даже не задумываться о том, что кому-то где-то хуево. Рихард резко загладил волосы назад и отвернулся от меня, смотря совершенно в другую сторону. Я скорее почувствовал, нежели заметил, что он плачет, и мне показалось, что меня разорвет на части изнутри. За щеками в расход пошли губы, я искусал всю изнанку, превращая ее в лохмотья, но это не сильно помогало. Я понимал, что при всем желании не смогу ему помочь, как бы я ни старался. Единственное, что я мог сделать, — быть рядом. — Рих, ты не кто-то где-то, — тихо произнес я, прикасаясь к его плечу. Казалось, что все мои силы уходят на то, чтобы сдерживать дрожь в голосе. — Ты передо мной не виноват. Ты ни перед кем не виноват за то, что тебе плохо. Моя задача, как твоего друга, — помочь тебе с этим справиться, понимаешь? И это не обязанность, которую я собираюсь выполнять из-под палки. Я действительно хочу тебе помочь. — Ты не знаешь, во что ввязываешься, — хрипло отозвался Круспе, покачивая головой. — Ты же сам говорил, что на себе чувствуешь, когда мне плохо. Так зачем ты здесь? Тебе же от этого хуже будет. Я поджал губы и вздохнул. Он был прав, но я не мог бросить его одного. Чтобы заставить меня уйти, ему придется очень постараться. — Это не совсем так работает, — начал я, сам не зная, что нужно сказать, чтобы успокоить его тревогу по этому поводу. Приходилось врать, а я очень не любил это делать. — Мне не будет хуже, если я буду рядом с тобой. Я умею это контролировать. Все будет хорошо. — Ты правда так думаешь? — Рихард наконец повернулся, и я смог разглядеть влажный блеск в его глазах, в очередной раз доказавший мне, что интуиция меня не подвела. Сердце сжалось в тугой комок, но я улыбнулся, большим пальцем ласково поглаживая его плечо. — Я уверен. Рихард вздохнул и, мучительно закатив глаза, словно сам себе шел на уступку, порывисто обнял меня, спрятав лицо в вороте моей куртки. Я с готовностью обхватил его руками за спину и закрыл глаза, уложив подбородок ему на плечо. Я был уверен, что адаптируюсь, что моя чересчур острая реакция на происходящее немного нормализуется, когда я привыкну к изменениям. По крайней мере, я надеялся на то, что меня перестанет рвать на части каждый раз, когда он посмотрит в мою сторону этим безжизненным взглядом или заговорит в попытке облегчить душу. Я пытался запретить себе думать о своих чувствах, когда мы вместе, но это было сложно: в конце концов, они ведь никуда не девались, как бы я ни запирал их внутри. Но это все неважно. Мы справимся. Все будет хорошо. — Я так устал… — едва слышно выдохнул Рихард, комкая куртку на моей спине. Я сжал челюсти и едва слышно вздохнул, принимаясь гладить его по спине. — Пойдем внутрь. Я просто хочу немного посидеть с тобой. Он отстранился, бросил сигарету за перила балкона и взял меня за руку. Прикосновение ощущалось иначе, нежели в любой из предыдущих разов, когда он точно так же брал мою ладонь и вел меня в комнату. Сейчас он едва держался за мои пальцы, словно позволял мне передумать и вырваться на свободу. Ничего подобного у меня и в мыслях не было. Не дождется. Я последовал его примеру, выбрасывая окурок и следуя за ним. Мы уселись на диван в темноте его тихой квартиры: сняв куртку, я привалился к спинке, а Рихард, словно мальчишка, обхватил меня руками и уложил голову мне на грудь, будто захлопывая дверцу своей ловушки, в которую я вошел добровольно, своим ходом. Я уложил одну руку на его спину, второй мягко прижимая к себе его голову. Настенные часы, четко попадающие в отсвет уличного фонаря, показывали половину четвертого, заполняя комнату педантичным отсчетом еле плетущихся секунд. Я чувствовал, как сердце, обреченно притихшее в груди, едва ощутимо выстукивает схожий ритм, то забегая вперед, то отставая от механического потрескивания стрелок. Закрыв глаза, я попытался абстрагироваться, но надолго меня не хватило. Все мои попытки накрылись медным тазом, когда черная ткань моей футболки намокла где-то в районе ключиц. Пару раз Рихард тихо всхлипнул, но вскоре не выдержал и разрыдался, до боли впиваясь пальцами в мой бок. Чисто инстинктивно я притянул его ближе к себе, прижал теснее, словно хотел вплавить его в свою грудь. Наш союз больше не давал благородного мистического фиолетового. Боль Рихарда была черной, как гудрон, и, замешиваясь с моим красным, давала густой грязный цвет запекшейся крови. Цвет, от которого по всему моему телу растекалась липкая тошнота; эти бурые когти сдавливали меня, утягивая за ним на дно, и только здесь, только сейчас, когда он не видит моего лица, я позволил себе нырнуть. Затаив дыхание, чтобы ни случайным вздохом, ни мельчайшей судорогой не выдать своей слабости, я положил подбородок на его макушку и уставился в окно, позволяя единственной горячей капле скатиться по щеке. Ночь обещала быть долгой.***
На часах 4:32. На душе погром. В голове мрак. В постели холод. Рихард, убедив меня сменить положение на горизонтальное, уснул около получаса назад, окончательно выбившись из сил после продолжительных рыданий. Я ничего не смог сделать, чтобы облегчить его боль. За те полчаса, что он тихо сопел у меня под боком, я не смог даже сдвинуться с места, хоть и помнил, о чем меня попросил Оливер, когда закрывал дверь такси. Я был выжат, как влажный кусок марли, который вот-вот приложат к испещренной порезами руке, но не мог сомкнуть глаз, постоянно прислушиваясь к чужому дыханию. Влажная ткань футболки неприятно липла к груди, постоянно напоминая о том, что это не сон. А жаль, ведь проснуться хотелось больше всего на свете. Еще этим утром мы с Тиллем, Кристофом и Олли говорили обо всякой ерунде, заливисто смеялись и не заботились ни о чем, стоя в курилке перед первой парой, катастрофически опаздывая и взвешивая решение не ходить вовсе. Сейчас же казалось, что это происходило как минимум в прошлой жизни. Я провел ладонями по лицу, стирая непрошеную влагу и возвращая себя в реальность. Олли тоже беспокоится. Нужно сказать ему хоть что-то, а то, поди, сидит у телефона, как дурак, уже не первый час. Я осторожно снял с себя перебинтованную руку Рихарда и, бережно укрыв его одеялом, слез с разложенного дивана. Стараясь передвигаться как можно тише, я прошел на кухню и плотно закрыл за собой дверь. Даже в тусклом свете уличных фонарей я смог понять, что не зря не пошел на кухню за ножницами, когда перевязывал Рихарду руку, иначе при попытке снова сдержать эмоции меня хватил бы инсульт. Судя по всему, здесь все и происходило как раз в тот момент, когда он звонил, потому что стоявший у самого окна стол был весь в размазанных каплях крови, а венцом всей инсталляции было валяющееся в одной из подсохших лужиц лезвие. К горлу подкатило, но я только плотнее сжал губы, опускаясь на выдвинутый стул и протягивая руку к стоящему на столе телефону. На ощупь набрав номер нашей комнаты, я принялся вслушиваться в гудки, будучи не в силах оторвать взгляд от крошечного куска металла, служащего Рихарду инструментом в его стремительном саморазрушении. Долго ждать мне не пришлось: уже на начале третьего гудка трубку сняли. — Алло? — донесся напряженный голос из динамика. — Олли, это я, — произнес я едва слышно, понимая, что не могу натягивать перед ним маску. Я протянул руку и сдвинул лезвие к краю, подцепляя его пальцем, поднося поближе к глазам. На холодном металле пятна засохшей крови выглядели почти черными. — Пауль? — Оливер тут же оживился, с ходу атакуя меня чередой встревоженных вопросов. — Где Рихард? Что случилось? — Рихард спит, — я надавил пальцем на край лезвия, наблюдая за тем, как оно проминает кожу. Чуть больше усилия, и я тоже оставлю на нем свой след. — Он действительно напился, некритично. Жить будет. — Слава богу… — Оливер на том конце провода облегченно выдохнул, однако тревога из его голоса никуда не делась. — Ты сам-то как? Звучишь не очень, если честно. — Я… — я спрятал лезвие в ладони и слегка сжал. — Порядок. Устал просто. Последняя фраза сдала меня с потрохами. Голос дрогнул и сорвался на шепот, выкладывая все карты на стол. Эмоции, которым я так и не дал воли, злокачественной опухолью надавили на диафрагму, и я задержал дыхание, пытаясь перехватить порыв на лету. Чего и следовало ожидать, у меня не вышло. — Господи, Паульхен… — Оливер тяжело вздохнул, вкладывая в свой голос столько сочувствия и беспокойства, что меня затошнило. — Ты… когда тебя ждать? Я сжал губы в тонкую линию, пытаясь не выпустить наружу закипающий внутри поток, но это не помогло. Грудная клетка несколько раз подряд судорожно дернулась, а приглушенные звуки, которые я безуспешно пытался удержать внутри, напоминали помесь икоты с задавленным кашлем. Выпустив лезвие из ладони, я уперся локтями в перепачканный стол и накрыл одной рукой лоб, второй крепко впиваясь в телефонную трубку. — Олли… — натужно просипел я, с силой комкая пальцами волосы. Голос снова дрогнул и сорвался на шепот. — Я… я не знаю, что мне делать…