***
— Это что? В тот злополучный день Рихард появился в дверях минут через пять после того, как я познакомился поближе со своей находкой, видимо попросту не дождавшись, когда я приду составлять ему компанию на балконе. Появился и застыл в проходе, практически с ходу отразив мой охуевший взгляд. Он молчал, и хуже всего я ощущал себя от того, что в его глазах не было ни капли раскаяния, стыда или чего бы то ни было — нет, там прямым текстом читалось другое. Он проклинал себя за то, что его так глупо поймали с поличным. Проклинал меня за то, что это сделал я. То-то и всего. — Рих, ответь мне, что это? Я не пытался на него надавить или уличить в чем-то: куда тут уже давить, в чем уличать? Единственное, что мне, сука, от него было нужно, — это услышать, в какую именно дрянь я вполне преднамеренно вляпался только что, когда коснулся пальцем стиральной машины. В какую дрянь вляпался он. Зачем? Да хуй его знает. — Пауль, ты… — начал было он, но я только медленно помотал головой, не желая слышать его оправдания. — Избавь меня от этого всего, — взмолился я. — Просто, блять, скажи мне, что это такое. Кокс? — Амфетамин. Амфетамин. И вот как-то, блять, разом у меня отпали последние вопросы касательно его «улучшившегося» состояния. Пауза затянулась. Он смотрел на меня волком с прохода, а я ловил куски своего ускользающего сознания, которое схлопнулось в точку, услышав ответ на насущный вопрос. И как-то вот… Все. Все встало на свои места только для того, чтобы разом рассыпаться. Хотел бы я просто не знать этого? Просто не догадываться? Просто не поймать его вот так чуть ли не за руку на месте преступления? Может, и хотел бы. Безответственно, совсем по-детски — хотел бы не знать и никогда не узнавать. С другой стороны… это все же лучше, чем тешить себя иллюзиями. — Зачем?.. — и вот сам не отследил, что сказал это вслух. Еще один вопрос, ответ на который я не хотел знать. Еще один вопрос, который вставал комом поперек горла. Еще один вопрос, на который он не хотел отвечать. Рихард небрежно пожал плечами, делая самое непринужденное выражение лица, на которое был способен. — Мне одиноко, — с вызовом произнес он, засовывая руки в карманы и слишком очевидно принимая защитную позу. — Хуево и одиноко. Это — чтобы не загнуться. Он начал защищаться, когда никто еще не нападал. Начал защищаться в тот момент, когда я еще был с головой погружен во внутренний моральный конфликт на тему: «имею ли я право предъявлять ему хоть что-то, когда сам сижу на фарме, купленной у местного дилера», но вот после этих слов, спустя несколько секунд, потраченных на тщетные попытки осознания услышанного, у меня в глазах разом потемнело от злости. Я даже не сразу нашелся, что сказать, только открывая и закрывая рот, как контуженная рыба, выловленная браконьерами чисто по приколу. — Ч-что?.. — выдохнул я наконец, кое-как обретя некое подобие дара речи. Однако надолго моего ступора не хватило, и вот тут уже его защитная поза себя оправдала: я перешел в наступление. — Одиноко тебе, блять?! О д и н о к о?! — Да, одиноко! — с готовностью взъелся Рихард, стреляя взглядом навылет. — Я один, блять, большую часть времени, один! Кому какое дело?! — Ты охуел, блять?.. Не знаю насчет него, но я в этот момент настолько охуел от жизни, что полностью лишился голоса, но, несколько секунд простояв в откровенном ступоре, не пожалел ни стиральную машинку, ни собственную ногу, в конце концов зарядив по металлическому корпусу так, что несчастная техника с места сдвинулась. Занавес обрушился с таким треском, что у меня в ушах встал звон, и то, что полилось из меня дальше, остановить не было уже никакой возможности. Потому что это, блять, было н е с п р а в е д л и в о. — У тебя хоть капля, блять, совести есть?! — чуть ли не взвыл я, срываясь на хрип. — Ладно, я вокруг тебя вьюном вьюсь, сука, днем и ночью, так мужики к тебе рвались сколько? Ты их всех от себя отогнал, в с е х! Затирал мне по ночам, как не хочешь никого видеть, как устал от их попыток до тебя достучаться, а теперь что?! Кому какое дело?! Один он, блять! Так какого ж блядского хуя ты о д и н, а?! Какого хуя, я тебя спрашиваю?! Какого хуя тебе н а д о, блять?! — Не ори, блять, на меня в моей же квартире! — Рихард с размаху впечатал ладонь в косяк двери, смотря на меня, как на врага народа, в то время как меня вполне себе буквально начало потряхивать от бешенства, и никакие таблетки не помогли. — И… и это все, что ты мне скажешь?.. В твоей квартире?.. Пошли, блять, на улицу выйдем, я там на тебя, сука, поору! — я рванулся к нему и толкнул в грудь, заставляя сделать шаг назад, в комнату. — Пять, блять, человек! Как минимум, сука, пять человек к тебе ломятся, ты практически всех за порог выставил, и теперь тебе одиноко?! И ты, блять, вместо того, чтобы просто открыть ебаную дверь, сел на амфетамин?! Пиздец у тебя способы хитровыебанные, конечно! Он хотел было открыть рот, чтобы вставить слово, но хуй там плавал: у поезда моего бешенства сорвало последние тормоза. — Стоило мне на неделю выпасть, на н е д е л ю, блять!.. Все! Приплыли! Ему, сука, сделалось настолько одиноко, что он блять… да ты… — казалось, дальше кипеть уже просто некуда. Мой мозг принялся отказывать со скоростью в один отдел в секунду. В тот момент, видимо, отъебнуло левое полушарие, забирая с собой способность складывать буквы в цензурные слова. — Да еб твою, с-сука, мать! Резкое движение руки, и даже я сам не понял, что именно с грохотом полетело на пол — кажется, какие-то коробки и бутыли с бытовой химией. По правде говоря, меня это совершенно не волновало, в отличие от Рихарда, который дернулся и сделал еще один шаг назад. — Не смей меня отчитывать! — чуть ли не рыча, выпалил он, вцепившись пальцами в дверную ручку кухни. — Ты не моя мамаша! Кто ты нахуй такой, чтобы меня воспитывать?! Кто тебе дал право мне нотации читать, а?! Стоило последнему звуку сорваться с его губ, мы оба замерли, как вкопанные, таращась друг на друга. Я — захлебнулся злостью и обидой, которые, запнувшись об это каверзное «кто ты нахуй такой», покатились кубарем и колом встали где-то в горле; он — судя по всему, подавился ровно тем же самым и сейчас хмурился, растерянно раздувая ноздри. Жгучий вал эмоций подступил к горлу и ударился о корень языка, заставляя меня резко выдохнуть. — Так, все, — спустя несколько секунд обоюдного оцепенения отчеканил я, окидывая комнату взглядом и рывком проводя руками по обнаженной груди, будто пытался стряхнуть с себя это омерзительное ощущение. — Я пошел. Я дернулся с места, чуть ли не трусцой добираясь до кровати, чтобы подхватить с пола свою футболку, и проскочил мимо него в сторону двери, по пути натягивая такую неважную сейчас тряпку. Квартира снова будто ожила, наполняясь хаотичными движениями. — Пауль! — он сорвался следом, и не успел я даже добраться до прихожей, как он возник передо мной, упираясь мне обеими руками в грудь. — Пауль, ну куда?.. Я не имел в виду… — А что ты имел в виду? — резко оборвал его я, стряхивая его руки и сдерживая порыв оттолкнуть его в сторону силой. — Знаешь, полчаса назад я думал, что мы определились, кто я такой. — Пауль, ты не так меня понял, я… — Ты реально не понимаешь, в чем проблема? — я сунул руки в карманы, на пару секунд поджимая губы, чтобы унять совершенно неуместную сейчас крупную дрожь. — Думаешь, проблема в том, что ты вбросил вот эту фразу? Да хуй с ней, мало ли что можно ляпнуть на эмоциях, но с-сука, блять… Я сжал зубы и отвернулся, зажимая в себе новую волну кипящей отчаянной злости, которая рисковала вырваться и остаться парой синяков на его лице. — Ты… ты на что рассчитывал? Что я не узнаю?.. — я заставил себя снова перевести на него взгляд. Рихард молчал, плотно сжав губы. — Не повезло, узнал. Рассчитывал, что, узнав, я тебя пожалею и скажу: «конечно, родной, я понимаю, это действительно выход, извини, что влез не в свое дело»? Нет, не пойдет. А знаешь, почему? Он хотел было что-то сказать — открыл рот, но сразу же закрыл его, напряженно хмурясь. Впрочем, я от него ответа и не ждал. — Потому что мне на тебя не похуй, слышишь, нет? Поэтому я, блять, в ахуе, я в бешенстве, потому что люблю тебя, тупицу, и переживаю, блять, за тебя больше, чем за себя самого. А это… эта дрянь… Я буквально задохнулся и беспомощно развел руками, как две тряпки, роняя их вдоль тела — совершенно не зная, какие вообще слова здесь можно было подобрать. Да и нужно ли было? Слова — все. Я — все. Хотелось разрыдаться. Хотелось отхуячить его так, чтобы помнил даже месяц спустя. Себя тоже хотелось отхуячить. Желательно ногами, желательно по лицу. Однако ни того, ни другого, ни, увы, третьего я себе позволить не мог, поэтому просто обхватил себя двумя руками за плечи и вперился взглядом в плинтус у дальней стены. Рихард молчал, а я физически чувствовал, как лицо против моей воли принимает самое что ни на есть скорбно-беспомощное выражение, с чем я, увы, совершенно ничего не мог сделать. — Пауль… — снова негромко позвал он спустя, наверное, минуту. По-видимому, без труда считал по моему выражению лица, что я откровенно даю слабину и трескаюсь, как ствол принявшего заряд молнии дерева, а значит, не кинусь больше. Действительно прочувствовал масштабы катастрофы или просто решил продавить там, где посыпалась защита?.. Позвал — и протянул руку, попытавшись прикоснуться, но я предусмотрительно сделал полшага назад, почти виновато мотнув головой. В таком состоянии трогать меня — равносильно сунуть пальцы в розетку, а я, кажется, действительно не хотел бы ударить его по-настоящему. — Значит, так… — произнес я севшим голосом, продолжая сверлить отсутствующим взглядом плинтус. — Я сегодня или завтра поговорю со Шнайдером. Он давно уже мылится собраться вместе и затащить тебя куда-нибудь… Он будет счастлив все организовать, — я прочистил горло, пряча почти плаксивые нотки в голосе, и на пару секунд зажмурился, прежде чем поднять на Рихарда прямой, как копье, усталый взгляд. — Ты же в пятницу вечером свободен, м? Вопрос был риторическим, и вслух отвечать он явно был не намерен. Я знал его распорядок дня чуть ли не лучше, чем он сам. Знал, что по пятницам он возвращается из университета чуть ли не в одиннадцать утра; знал, что в свободное время выбирается лишь иногда, чтобы проветрить мозги, знал, чем занимается дома… Вернее… как оказалось, думал, что знал. — В пятницу все более-менее свободны, насколько мне известно, — продолжил я, силой заставляя свой голос звучать не так, будто по мне катком проехались. — Я позвоню тебе, когда станет известно место и время. Дольше стоять здесь не было ни смысла, ни желания, ни сил. Я без труда обогнул его снова и втиснулся в прихожую, наклоняясь к своим ботинкам. — Захочешь слиться — твое право. Я не буду тебя насильно тащить из этого дерьма; нравится — сиди, пожалуйста. Только тогда без меня, — я на отъебись оправил задравшуюся штанину и выпрямился, подхватывая с вешалки куртку и старательно уводя взгляд куда угодно, только бы не смотреть на так и стоящего на месте Рихарда. Честно — боялся, что не выдержу и разревусь прямо здесь. Или брошусь на него. Или, что еще хуже, начну извиняться за вполне заслуженную, как мне казалось, резкость. — Не хочешь быть одиноким — вот тебе шанс, который ты почему-то сам себе организовать не захотел. Прожеванный и в рот положенный. Глотать или нет — решать тебе. Я вытащил из кармана пачку сигарет, сунул одну за ухо и, не прощаясь, дернул на себя дверную ручку, постаравшись скрыться как можно быстрее. Паршиво. Паршиво было настолько, что тошнота подступала к горлу, будто минуя большую часть пищевода, а ноги подкашивались от слабости, накатившей сразу после того, как схлынула животная ярость. По факту, если сильно смягчить формулировки, я чувствовал себя перемолотым в труху беспомощным и бесформенным нечто, только что получившим не одну и не две, а с десяток отрезвляющих пощечин от жестокой реальности. Реальности, в которой никого нельзя спасти насильно, а самый близкий человек спасаться не хочет. Реальности, в которой нельзя просто так взять и сказать: «да и хуй с ним!» — но и сделать ничего нельзя. Но если это его выбор… действительно, кто я такой, чтобы ему мешать?***
Выходя из подъезда Круспе в тот день, я уже заведомо знал, что весь путь до общежития проделаю на автобусе, не найдя в себе сил пройти пешком и километра. Вот и сейчас, в пресловутом блеклом «сегодня», я безотчетно провожал взглядом деревья, мелькающие за дребезжащим двухслойным стеклом, пока Шнайдер втирал Оливеру что-то о четвертом ящике пива, запланированном на сегодняшнюю тусовку, на несколько рядов ближе к «хвосту», а Тилль, отогнавший свою колымагу в гараж к Берту, чтобы подлатать какие-то внутренности, угрюмо сопел у меня под боком, всем своим видом демонстрируя неприязнь к общественному транспорту. Естественно, после того, как Кристоф своими расспросами отбросил меня обратно в пятое ноября — один из самых неприятных дней на моей памяти, врезавшийся в подкорку раскаленным клеймом, — я так и остался там. О том, чтобы концентрироваться на оставшихся лекциях или дороге до остановки, не было и речи: сцена прокручивалась снова и снова, и сейчас мне приходилось буквально за уши тянуть себя от нее. Почти грустно, что после той сцены к Герцогу за добавкой я так и не явился. Почему? Меня аж перекосило тогда от собственного лицемерия. Рихард не знал о моем постыдном секретике, никто не знал — но, вскрыв его тайну, я не посмел больше держаться за свою. Я хотел так или иначе отвадить его от порошка, но, продолжая в том же духе, в своих же собственных глазах падал ниже плинтуса: экое благородство! «Мне можно, тебе нельзя». Фу. Но почему тогда грустно? Потому что лучше мне не становилось. Я ощущал себя выпотрошенным, всю неделю мне было перманентно хуево, тошно от жизни и от самого себя, — а валиум блокировал чувства и порождал безразличие. И вот этого безразличия мне катастрофически не хватало, потому что, уйдя из моей жизни, таблетки забрали с собой и какую-никакую устойчивость, оставив взамен синдром отмены. Я стал импульсивнее, мрачнее и банально беспомощнее перед неуместными эмоциями. И здесь и сейчас я снова сталкивался с ними лицом к лицу. На помощь, как ни странно, пришел Тилль, по-видимому уставший источать показательное отвращение к поездкам на автобусе. — Мелкий, — позвал он, и я был вынужден отвернуться от окна, поднимая взгляд. — Ты ж разбираешься в тачках? Ну хоть на полшишки… Я приподнял бровь и насмешливо поджал губы, вооружаясь воображаемым веником и старательно отгоняя клыкастых тварей от и без того истерзанного сознания в попытке сконцентрироваться на разговоре. — Н-ну… — неопределенно протянул я, пожимая плечами и по очереди щелкая суставами в пальцах. — Разве что на четверть шишки… А что такое? Тилль скуксился так, будто я предложил ему хапнуть литрушку теплого выдохшегося пива. — М-м-м… — раздосадованно прогудел он, потирая массивную шею здоровенной ладонью. Однако мой вопросительный взгляд заставил его все же продолжить. — Да я тут… хотел тебя за компанию позвать, помог бы мне с моим пепелацем, а то там… ну, короче, пыльник надо поменять… — Тилль вздохнул и уныло свел брови у переносицы. — Берта там сегодня не будет, Шнай вон к тусовке готовится вовсю, а мне одному, ну… можно, конечно, исхитриться, но не комильфо как-то… Да и давно мы с тобой не эцамое… В конце концов я не выдержал и усмехнулся. Я и так прекрасно видел, чего Линдеманн на самом деле хочет, но когда ему все же хватило способностей к коммуникации, чтобы это озвучить, я поддался — склонился в его сторону и толкнул плечом. — Поехали, здоровяк, — отозвался я, улыбаясь, когда он скосил на меня недоверчивый взгляд. — Тут ты, можно сказать, по адресу, с ходовой я в ладах… да и мы действительно давно не эцамое… — я прищурился на один глаз и улыбнулся чуть шире. — Да ну? Не гонишь?! — Тилль аж на месте развернулся, уставившись на меня со смесью восторга и недоверия, на что я только подмигнул ему и чуть качнул головой. — Вот это я понимаю! Вот это мой мелкий! И не успел я опомниться, как оказался в крайне неловких ввиду неудобного положения, но всеобъемлюще искренних медвежьих объятиях.***
Гараж у Берта оказался Гаражом с большой буквы: он явно проводил немало времени под капотом своего «Жука». Шутка ли — он даже выдолбил в полу смотровую яму, да причем такую, что туда во весь рост помещался Тилль, умудряясь не скрести днище машины затылком. Собственно, в таком положении он сейчас и пребывал — пока я сидел в водительском кресле, готовясь выполнять все указания и поручения, Линдеманн влез под брюхо своего висящего на домкрате «Пассата» и диктовал мне эти самые поручения через встроенный в салон машины телефон. Причем, судя по всему, руки у него было три, потому что каким-то образом он умудрялся надежно удерживать здоровенную трубку второго дискового телефона, чьи длиннющие шнуры чудом дотягивались до смотровой ямы, уже ощутимо стуча чем-то в своде правого переднего колеса. — Передачу включи, — скомандовал мне динамик, и я, проформы ради потупив секунды три в попытках не запутаться в трех соснах (педалях), выжал крайнюю левую и дернул рычаг коробки на себя и вперед. — Хорош, — тут же среагировал Тилль. — А теперь дуй сюда и захвати с полки ключи и головки. С того момента, как я в последний раз занимался чем-то подобным, прошло, дай бог не соврать, лет десять. Мой дед, мамин отец, был тем еще любителем поперебирать всякий металлолом в гараже, но главным экспонатом его коллекции хлама был хромой на все четыре колеса четыреста первый «Москвич», привезенный из самого Советского Союза еще в середине пятидесятых. Насквозь проржавевший, затертый настолько, что местами — практически матовый, и, как сейчас помню, того самого оттенка голубого, когда непонятно, это у тебя с глазами какая-то проблема или с годами он становится все зеленее. Он частенько ломался, но, когда проблемы затрагивали ходовую, я всегда был тут как тут: в одиночку деду не хватало ни рук, ни ног, и со временем я стал тем самым человеком, который открутит гайки ступицы даже у ездовой лошади, но завести машину сможет только после того, как обратится к ней даже не на «Вы», а на «Ваше превосходительство». На «Пассате» Тилля, как он мне объяснил по пути в гараж-мастерскую, пыльник лопнул у правого переднего ШРУСа. Удивление на его лице, когда я буквально просиял, услышав эту деталь, можно было черпать ложкой, но секрет был прост: сборкой и разборкой ШРУСов или так называемых «гранат» мне приходилось заниматься раз пять или шесть, а это тот самый случай, когда руки вспомнят даже спустя десять лет. Собственно, именно поэтому мне не было никакой нужды лишний раз объяснять, какие подавать ключи и выискивать головки. Спружинив рядом на корточках и заглянув в смотровую яму, я без лишних слов сунул Тиллю ключ на пятнадцать и ткнул пальцем в гайку крепления сайлентблока стабилизатора, которую Линдеманн, по всей видимости, со своего ракурса не смог найти без подсказки. — Ишь ты, спряталась, засранка!.. — посетовал он, подтверждая мою догадку. — Спасибо, маленький эксперт, щас мы быстро ее… — Эцамое, — охотно подсказал я, плюхаясь на задницу прямо на холодный грязный пол и заплетая ноги по-турецки. — Эцамое! — деловито кивнул Линдеманн, качнув в мою сторону ключом, и, не сдержавшись, рассмеялся. С Тиллем было легко. Большой и грозный на вид, на деле он был безобиднее плюшевого медведя, если не нападать первым. В противном случае, конечно, мягкий плюш превращался в колючую шерсть, а из опилок набивки доносилось характерное устрашающее рычание, но провоцировать Тилля не столько не хотелось, сколько попросту не моглось — слишком уж он был располагающим к себе. Без лишней суеты, приправляя действительность только острым соусом нецензурной брани — гарантированного спутника любой головы, торчащей из-под машины, — мы совместными усилиями сняли колесо, раскрутили шаровую опору и явили на свет божий виновника всего торжества — лопнувший по всей окружности пыльник, вовсе не так надежно прикрепленный к гранате, как хотелось бы. Если точнее — болтающийся на оси, как кишки, намотанные на ветку. — Та-ак… — шумно выдохнул Тилль, упираясь локтями в край смотровой ямы и придирчиво оглядывая результат нашего упорного кручения-верчения-пыхтения и совсем немного недовольного, почти обиженного сопения. — А дальше чего?.. — А дальше — вылезай из своего окопа и ищи тиски, — с видом знатока проинструктировал я, обхватывая несчастную ржавую ось двумя руками и как можно аккуратнее отделяя ее от целого. Судя по всему, выглядел я достаточно убедительно — Линдеманн спорить не стал и уже две минуты спустя гремел рычагом тисков в метре от меня. Утерев руки о ближайшую тряпку, я пристроился рядом и победоносно воткнул пострадавшую конечность несчастного «Пассата» между двумя монолитными ухватами. — А теперь мне нужен клин, — изрек я с максимально уверенным видом, на деле же в точности повторяя за дедом и судорожно вспоминая, на кой черт ему вообще был клин. На то, чтобы переварить услышанное, Тиллю потребовалось около полминуты, однако, когда он снова открыл рот, я искренне пожалел о том, что эта груда мышц вообще умеет складывать буквы в слова, а слова — в предложения. Потому что его предложение мне настолько не понравилось, что где-то в районе лопаток у меня защемило какой-то нерв. — К слову о клиньях… — выдал он наконец, отвальсировав от меня на безопасное расстояние под предлогом поиска подходящего предмета. Поначалу я даже не понял, к чему он вообще ведет, но потом ка-ак понял… Понял — и весь мой крошечный мирок лопнул похлеще многострадального пыльника. — Вы с Рихом чего, поругались там, что ли? Я аж рукоятку тисков перестал крутить. Так и поднял на него взгляд, застыв, как идиот. Поругались?.. Слабо сказано. Мы скорее запнулись о препятствие в виде взаимных недомолвок и обид неясного происхождения и разлетелись просто в пизду и на хуй, как два конструктора, держащихся на соплях. От одной мысли о его переполненном бравадой и напускным безразличием «мне одиноко» меня опять бросило в жар. Где-то под кожей зашевелился табун недобрых мурашек прожигающего гнева, но нельзя было ему поддаваться, иначе достаться, не физически, так морально, могло даже Тиллю, а здесь уже следовало вспомнить о том, что он мне нравился и провоцировать или проецировать на него свою агрессию было последним делом. И это не говоря уже о том, что он мог уработать меня, шмакодявку от силы пятидесяти килограмм живого веса, одной левой. — Причем тут вообще клинья?.. Если что я и умел делать, так это притворяться идиотом. Вовремя задать дурацкий вопрос — и вот у меня есть уже лишние несколько секунд на то, чтобы сообразить более-менее приемлемый ответ на что-то, о чем я не хочу говорить в целом. Да, может, тактика и не самая честная, однако же она работала, судя по тому, как Тилль нахмурился, неуверенно пожимая плечами. — Ну-у… — затянул он, заглядывая в ящик и принимаясь греметь инструментами. — У вас там непонятно чего происходит в последнее время… То ты к нему мотался, то он вот к тебе приезжал… а в последнюю неделю сидите каждый в своем углу, о Рихе не слышно ничего, ты тоже не отсвечиваешь… я вот и подумал, что вы этой грядущей тусовкой клинья друг к другу подбиваете… — Ишь ты как завернул, а… — я качнул головой и почти восхищенно цыкнул, ковыряя пальцем кольца внутреннего фланца в попытке снять их как можно осторожнее и при этом занять свое внимание делом, чтобы не подставлять уязвленные бока бешеным внутренним тварям. — Да, поссорились. Но тут все… все сложнее немного. Подняв голову, я обнаружил, что Линдеманн успел подойти ближе и протянуть мне небольшой медный цилиндр и что-то вроде киянки. Положение дел как-то так незаметно сползло к тому, что Тилль ошивался рядом, заглядывая мне за плечо, а я самозабвенно чинил его машину, но я даже не возражал: это помогало занять руки и голову и не реагировать на подобные вопросы так остро, как я мог бы. — Сложнее?.. — осторожно уточнил Тилль, передав мне инструменты и теперь с неприкрытым любопытством наблюдая за тем, как я левой рукой пристраиваю цилиндр к внутренней обойме. — Расскажи, а? Я ж это… мы ж переживаем все-таки… Первый звонкий удар киянки по меди, врезавшейся в металлическую деталь, прошелся вибрацией до самого локтя и я ощутил, как что-то внутри чутко резонирует ударной волне и слегка ослабляет когтистую хватку. Может, и правда имело смысл рассказать ему правду. Нельзя же вечно держать все в себе, правильно? Да и я понимал, что остальные парни боятся за Рихарда не меньше моего, вот только им, в отличие от меня, вообще практически ничего не известно. Вот только может оно и к лучшему?.. — Помнишь, я ездил к нему вот как раз около недели назад? Ну когда он приехал и забрал меня… — начал я, задавив ком в горле. Второй удар, третий, четвертый — ШРУС поддался и соскочил с крепления. Тилль же в это время уселся на ящик, по всей видимости исполняющий обязанности табуретки, и неуверенно кивнул. Я вздохнул и продолжил. — Ну так вот, как ты, наверное, помнишь, я там недолго пробыл. Потому что… Хмурясь пахучим сгусткам почерневшей смазки, я старался взвесить каждое слово, которое выйдет наружу. Имел ли я право рассказывать другим о том, что выяснил? С одной стороны — да, ведь, казалось бы, рассказать друзьям, которые способны приложить больше усилий к тому, чтобы наставить Круспе на путь истинный, — могло бы прозвучать как хороший план. С другой же стороны… интуиция подсказывала мне, что это худшее из решений, которые я мог принять. Понравилось бы мне самому, если бы кто-то узнал обо всей этой истории с таблетками? Это вряд ли. Мой характер извернулся бы таким боком, что сила действия была бы не просто равна, а уступила бы силе противодействия и я, вероятнее всего, оттолкнул бы всех и каждого, кто посмел бы попытаться на меня надавить. Рихард, увы, был обладателем нрава ничуть не более покладистого. Рассказать мужикам означало бы подписать окончательный приговор и ему, и самому себе, и Нам — что бы между нами ни происходило. Плотно покрытые вонючей смазкой металлические шарики подшипника размером с пейнтбольный снаряд, спрятанные во внутренностях ШРУСа, по одному поддавались пальцам и ложились в перепачканную ладонь. Взгляд Тилля, нетерпеливый и тяжелый, ложился многотонным грузом прямиком на перепачканную душу. Я не рисковал посмотреть в ответ и упорно ковырялся в полостях сепаратора, оттягивая момент уже непозволительно долго. — Почему?.. — не выдержал наконец Линдеманн, упираясь обеими руками в край ящика между своих бедер. Я неловко покрутил в воздухе рукой, в которой зажимал шарики, и пусть Тилль не совсем верно истолковал мой сигнал, так было даже лучше: во-первых, он поднялся с места и тем самым дал мне еще одну отсрочку, а во-вторых, не прошло и полминуты, как, помимо содержимого подшипника, я уже зажимал в руке влажную тряпку. — Спасибо… — невнятно пробормотал я, принимаясь обтирать каждый из шариков в отдельности до блеска. — Все потому, что у нас случился не самый приятный разговор. Касательно всей этой… ситуации, когда я выпал, а он все так же не выходил с вами на связь… Ведерко с водой дай, пожалуйста, будь другом. Здесь Тилль, по определению Друг с большой буквы, по-видимому, подготовился заранее и эта отсрочка уже не сработала — ведерко он держал под рукой, недалеко от машины. — Что за разговор такой?.. — хмурясь, уточнил он, а у меня в этот момент отказала последняя нервная клетка. В конце-то концов, сколько можно телиться? Скажи уже как есть, слабак ебаный. Я сбросил все составные части детали в ведро и грузно сел на пол, придвигая его к себе, между ног. Так и опустил руки в холодную воду, принимаясь вымывать остатки смазки из труднодоступных мест. — Да ничего, — в последней попытке защититься почти огрызнулся я, купая руки в ледяной воде, настоявшейся на ноябрьском холоде. — Выяснилось, что, пока я болел, а вы не могли до него достучаться, он так сильно мучился от одиночества, что… Я оборвал себя на полуслове, вполне буквально прикусив язык. — Короче, хуево ему было, просто жуть. А нам всем, понимаете ли, дела до него не было. Я замолчал, тщательно обтирая детали тряпкой, а взгляд Тилля, который я и без того ощущал каждой клеточкой тела, стал еще более невыносимым. — В… В смысле… — бедняга аж запнулся на полуслове, пытаясь сложить два нестыкующихся кусочка пазла. И, господи, блять, как же я его понимал… Понимал и слишком хорошо чувствовал, как вполне закономерно изумление сменяется злостью. — Он охуел там, что ли, совсем?! Линдеманн аж с места подскочил и принялся расхаживать из стороны в сторону, на все лады шурша камуфляжной курткой. — Да я его!.. Да мы со Шнаем!.. И Олли… Да даже Флаке ему звонил! — распалялся он, периодически кидая на меня бешеные взгляды. — Я приезжал к нему, его дома не было!.. Да я ему… Я его… Зашибу! — Ага. Дашь ему пизды и больше никогда не увидишь, — мрачно отозвался я, ощущая, как пропорционально гневу Тилля в груди разрастается тугой ком, затягивающий внутренности все туже и туже, а сознание — все глубже в себя. Жалел ли я о том, что вообще поддался и позволил этому диалогу состояться? О да. Еще чуть-чуть — и я ощущал в себе потенциал просто встать, бросить все и уйти, лишь бы не участвовать в разговоре. — Я уже раздал ему все, что мог. Сказал, что, если не явится, это его проблема. Он должен сам принять это решение, потому что знает, что в данном конкретном случае уже все было сделано за него энтузиастами. Бесконтрольный импульс, подобный судороге в онемевших от холода пальцах, — я не особенно аккуратно сбросил недомытый сепаратор в ведро и резко поднялся на ноги, подхватывая с пола тряпку и нервно утирая руки. В очередной раз пожалел, что слез с валиума: сейчас мне бы как никогда в жилу пришелся его вырубающий все эмоции напрочь эффект. — Собирать умеешь? Все домоешь, смажешь, пыльник на жгут посадишь и… — Ну куда, Пауль, стой! — Тилль не дал мне даже закончить мысль: в два шага оказался рядом и перехватил за локти, видимо осознавая, что иначе сбегу и хера с два он меня еще сегодня увидит. Сбегу. Не от него даже. От самого себя. От реальности этой поганой. — Подожди, ну… Он опустил руки ниже и сжал мои ледяные ладони своими, горячими, не смущаясь даже мокрой, заляпанной смазкой тряпки. Я только глаза устало закатил. Наивно было предположить, что он позволит мне уйти, бросив работу на середине — кто, в конце концов, будет все это обратно собирать? Сам, что ли? Да судя по взгляду, которым он меня пилил, когда я разбирал гранату, он вообще без понятия, что с ней делать. — Не кипятись, малыш… — душевно посоветовал Тилль, слегка растирая мои онемевшие пальцы. — Тише… вижу, болит. Не буду больше вслух, ладно? Давай вон… давай покурим лучше, а? Не дожидаясь хоть какой-нибудь реакции, Линдеманн наседкой дал вокруг меня оборот и подвел к тому самому ящику, на котором только что сидел, сейчас же усаживая туда меня. Я и не сопротивлялся — вся эта вспышка на первый взгляд необъяснимого гнева объяснялась на самом деле очень просто: я ощущал себя совершенно бессильным против обстоятельств, и именно поэтому вслед за этим взбрыком уверенной походкой шла беспомощность и полная неспособность дать отпор. Тилль присел на корточки напротив, поделился сигаретой, с джентльменской любезностью подкурил обоим и помолчал с полминуты прежде чем сказать что-то еще. — Слушай, я вот что думаю… — произнес он, придерживая меня одной рукой за колено, будто боясь, что я вот-вот либо сорвусь и побегу, либо свалюсь с несчастного ящика. — Ежели он и правда обиделся, так мы еще услышим это от него, я тебе гарантирую. Как минимум поймем, если на тусовку не придет; но тут ты правильно все сказал, должен объявиться, если не дурак. А если придет, так мы его это… Он многозначительно поджал губы и поднял на меня взгляд, на что я красноречиво задрал вверх одну бровь, боясь себе даже представить, что это мы такое «это» с Рихардом сделаем, если он объявится на пьянке. — Да тьфу ты, дурак! — Тилль с размаху шмякнул меня ладонью по колену и тут же обхватил его снова, будто ничего и не было. — Напоим мы его! Подпоим и разговорим, он нам сам все выложит, как миленький! — План, конечно, наполеоновский… — вяло усмехнулся я, поднеся к губам сигарету, и втянул полные легкие дыма. — Ну хоть какой-то! — бодро парировал Линдеманн. — А там уже… ну по ситуации будем действовать, м? А действовать по ситуации — единственное, что нам вообще оставалось, поэтому начали мы прямо с этого момента. По ситуации — сделали перерыв, сгоняли за двумя литрушками пива в ларек неподалеку; по ситуации — понадеялись на какую-то тысячелетнюю смазку, найденную в дальнем углу гаража Берта, и также по ситуации — собрали все хотя бы приблизительно как было, закрепив новый пыльник на два жалких жгута, которых вообще не предусматривала конструкция. И точно так же, исходя из текущего положения вещей, отогрелись в свежеотремонтированном «Пассате» и двинули обратно в общагу на нем же, культурно закрыв глаза на опустевшие пластиковые бутылки.***
Горячий душ помог хоть немного прогреть продрогшие кости и подмести разум. В конце концов, нет ничего приятнее, чем постоять несколько минут под потоком практически кипящей воды и отмыть от себя несколько слоев грязи, как буквальной, так и фигуральной. И как-то сразу и дышать стало легче, и силы появились, чтобы через какое-то время зайти в соседнюю комнату и всосать по меньшей мере еще пару литров пойла различной степени горючести. Оливера в комнате не оказалось — более того, он не явился и через полчаса, и благодаря этому факту (и еще одной бутылочке пива) настроение даже, не побоюсь этого слова, улучшилось, причем ощутимо. Из самодельного радиоприемника, который мы с Олли собрали вдвоем в первые три дня после моего заселения, заунывно вещал прогноз погоды, обещая похолодание и осадки к концу недели. В общем и целом, атмосфера более чем располагала к почти терапевтическому меланхоличному уединению. Открыв окно нараспашку, я уперся локтями в раму и высунулся наружу, не щадя не успевшей высохнуть головы. Однако, выпустив в воздух дым от первой же затяжки, вторую я сделать не успел: меня перебила сцена, достойная самых идиотских голливудских комедий. И вот тут вся атмосфера и посыпалась. Опустив взгляд с третьего этажа, я встретился глазами с Рихардом. И ладно бы он просто мимо шел, но нет — Круспе держал в руке нечто подозрительно напоминающее горсть мелких камушков и, задрав голову, смотрел в упор на мое окно, будто собирался сейчас запустить мне всю обойму промеж глаз, приняв мой любешник за оконное стекло. В первые пару секунд мне даже пришлось прищуриться, чтобы убедиться, что зрение меня не обманывает и это действительно он. Что он приехал. — Привет?.. — неуверенно поздоровался я, все еще пытаясь осознать себя в этой исключительно сюрреалистичной ситуации. — Привет… — неловко усмехнулся Круспе, разводя руками и выбрасывая камушки обратно на потресканный асфальт. — А я хотел было… а ты… Он как-то неопределенно завертел пальцами, указывая то на меня, то на несостоявшиеся снаряды, то на свою машину, стоящую неподалеку. В конце концов он сконфуженно утер ладони о футболку, виднеющуюся между полами расстегнутой куртки, и сунул руки в карманы, высоко задирая голову, чтобы лучше меня видеть. Что еще комичнее, во дворе было достаточно тихо, чтобы нам не приходилось кричать, поэтому мы разговаривали едва громче обычного, находясь на расстоянии двух с небольшим этажей друг от друга. — Косу я тебе, конечно, не спущу, но серенаду все равно послушал бы, — усмехнулся я, высовываясь дальше и заправляя влажные волосы назад. Волновался? Да еще бы, блять. Рихард отзеркалил мою усмешку, неуютно пряча глаза, и сунул руку в карман за сигаретами, но пачка, которую он вытащил, оказалась пуста. Круспе смял ее и сунул обратно в карман, после чего снова поднял на меня взгляд и, прищурившись, склонил голову набок. — Ты… ты в душе, что ли, был? Вопрос, конечно, не самый ожидаемый. Я наклонил голову, в точности повторяя его жест, и выпустил из легких дым. — Был, а чего? — А ничего. Холодно на улице, мозги застудишь, — Рихард фыркнул и насмешливо-осуждающе покачал головой, по-видимому успев справиться с первичной неловкостью сложившейся ситуации. Мне до этого было еще далеко, однако теперь просто так его отпускать я не собирался. Пришлось пойти на хитрость. Подцепив практически пустую пачку сигарет с подоконника, я сунул в нее зажигалку утяжеления ради и поднял перед собой, чтобы Рихард мог видеть. — Лови! — почти что дразнясь, крикнул я и, не дав Круспе толком опомниться, запульнул в него пачкой. Первая хитрость сработала на «ура» — зажигалка придала картонному коробку достаточно веса, чтобы он не закрутился в воздухе и пролетел по дуге четко в руки успевшего спохватиться Рихарда. Вторая же хитрость была как раз на подходе: — Зажигалка у меня была одна, так что, как докуришь, поднимайся! И с этими словами я выбросил окурок и с чувством выполненного долга закрыл окно, отступая на пару шагов вглубь комнаты. Что в этот момент происходило внутри? Хаос. Но хаос в некотором роде даже приятный, ведь… он приехал. Приехал — а значит, сделал шаг навстречу, значит, схватился за протянутую в отчаянии руку. Я, конечно, боялся делать большие ставки: вдруг он принял не только решение присоединиться к вечеринке, но и плюс-минус грамм порошка? А что, если приехал он не просто так: не развеяться и снова почувствовать себя частью коллектива, а порвать все связи и… Я грубо одернул сам себя, больно ущипнув ногтями тонкую кожу на шее. Сработало: я отвлекся по той простой причине, что место для этого импульсивного маневра я выбрал совершенно неосознанно, но удивительно точно: буквально в паре миллиметров от шрама. Так, Пауль. Соберись. Нечего тут нагонять панику. Он приехал, а на данный момент это главное; нечего додумывать за него и трепать себе нервы еще до того, как он успел открыть рот, чтобы хоть что-то сказать. Я неловко крутанулся на месте, оглядывая комнату в поисках хоть чего-то, чем можно было бы занять руки, и остановил свой выбор на стеллаже с цветочными горшками. Это вариант! Оливер давно уже, казалось, стал относиться к Кристине и ее младшим-братьям-господам-бессмертным-тварям снисходительно и то и дело забывал поливать вовремя, и если господа твари, оправдывая свой титул, продолжали куститься, искусно игнорируя недостаток воды, то вот титулованная гортензия Кристина, казалось, уже бросила драматизировать и принялась умирать по-настоящему. Мне, признаться честно, до всей этой хлорофилловой живности обычно не было никакого дела, но чего у нее было не отнять, так это того факта, что поливать каждый жалкий кустик в отдельности канало за монотонную, почти медитативную работу. То, что нужно. Подхватив полуторалитровую бутылку, исправно служащую этой цели вот уже пару лет, я наполнил ее водой из-под крана и принялся раздвигать листву чахнущей гортензии, пытаясь отыскать горшок. Удивительное это дело: я злился на Рихарда все эти дни, периодически думал об этом, вспоминал наш разговор, и меня аж скручивало где-то изнутри, но, стоило ему появиться у меня под окном, просто попасться на глаза… Все. Злость и обиду как рукой снимало: две минуты, и уже поливаю ебучие цветы, только бы так сильно не волноваться. Цирк вернулся на то самое место, где в прошлый раз оставил главного клоуна. С другой стороны… Я ведь злился на то, что Круспе отказывается принимать помощь, загоняет себя в дальний угол, отталкивает от себя всех… Но раз он здесь — есть ли повод злиться? Нет, разумеется, я не забыл ни единое его слово, помнил прекрасно, как он умудрился одним предложением обесценить нас всех и все наши старания разом. Вот только какой толк дуться на это, если основная причина конфликта, казалось, имела весь потенциал себя исчерпать? Руки были заняты, поэтому сейчас возвращать себя в реальность из водоворота затягивающих мыслей пришлось зубами, крепко прикусив изнанку щек. Если бы можно было подойти к маленькому, но пиздецки отчаянному паникеру где-то под сводами моей черепной коробки и дать ему подзатыльник с характерным: «Цыц, блять! Раскудахтался тут…», — я бы непременно это сделал, но, к сожалению, я мог себе это только представить, поэтому приходилось пользоваться дедовскими способами. Вдох-выдох, Пауль… Не гони коней — как будет, так будет. Время шло. Пять минут, десять, пятнадцать… Рихард либо заблудился по пути к моей комнате, либо решил не подниматься вовсе, и где-то внутри снова запаниковал один маленький я — да так, что руки задрожали, а поверхность ладоней покрылась испариной. Пальцы неприятно липли к прохладной бутылке, кустики, которые следовало бы полить, закончились, и мне ничего не оставалось, кроме как гневно зыркнуть на несчастную умирающую, которая, видимо, вымаливая хоть какое-нибудь удобрение, в отчаянном жесте скользнула подсохшим по краям листом по моему лбу. — Брысь, женщина! — шикнул я, отмахиваясь от листа и делая шаг назад. — Вот папаша придет, ему лысину и чеши… — Дже-ентельмен… — раздался из-за спины насмешливый голос, и я обернулся, с ходу вперившись взглядом в Рихарда, прислоняющегося плечом к дверному проему со стороны коридора. Дверь не была плотно закрыта, а момент, когда он толкнул ее, открывая на всю ширину, как-то прошел мимо моего внимания, из-за чего мой маленький мирок чихнул, кашлянул и, пошатнувшись, застыл на месте. Это как давно он там наблюдает?.. — А нечего выебываться, — фыркнул я, пряча неловкость за насмешкой, и поставил бутылку на место, утирая влажные то ли от пота, то ли от конденсата ладони о футболку. — Заходи, чего ты там встал, как неродной? Ему явно было так же неловко, как и мне. И пусть в любой другой ситуации это, скорее всего, было бы проблемой, сейчас от этого осознания мне удивительным образом становилось легче дышать. Шутит, старательно улыбается, наблюдает — значит, пришел с миром. После нашего последнего разговора с глазу на глаз это уже можно было считать хорошим знаком. И именно поэтому я улыбался в ответ и старался вести себя непринужденно, дружелюбно — не дай бог спугнуть, смутить еще больше. Рихард неуверенно озирнулся и сунул руки в карманы, не торопясь заходить. — А Олли?.. — осторожно спросил он, тушуясь и не заканчивая вопрос, но я вполне мог догадаться. — Олли в соседней комнате, Кристоф утащил его организацией заниматься, — мягко пояснил я, делая шаг навстречу Круспе и протягивая руку. — Иди сюда. И дверь закрой. Не знаю, откуда во мне взялось столько смелости, но Рихард выглядел таким растерянным, что я просто не мог дальше стоять столбом и смотреть, как он не решается даже порог переступить. Нужно было сделать первый шаг — и этот первый шаг окупил себя с лихвой. Он не заставил себя слишком долго ждать. Замялся на пару секунд, но в конце концов все же подошел ближе, плотно закрывая за собой дверь, и неуверенно дотянулся пальцами до моей руки, задевая, но не обхватывая. И это уже было кристально ясное «да». Он хочет быть ближе. А я, заглядывая внутрь себя, находил только пыль осколков от всех аргументов «против», под тонким слоем которой скрывалось большое и трепетное «хочу». Вслед за кончиками его пальцев — прикосновением к предплечью; дальше — к плечу… не прошло и двух секунд, как я уже обнимал его за плечи, носом утыкаясь ему в шею, а он осторожно прижимал ладони к моим лопаткам, уложив подбородок мне на плечо и прислоняясь виском к все еще влажным волосам. — Прости меня… — прошептал Рихард едва слышно, но таким тоном, что я готов был поклясться: не у меня одного глаза сейчас окажутся на мокром месте. — Я повел себя как последний уебок… запутался, потерялся, пошел по наклонной… и вас всех зацепил… тебя зацепил… — Чш-ш-ш… — умиротворяюще выдохнул я, как можно мягче поглаживая его пальцами по основанию шеи. Влага опасно коснулась ресничного края и мне пришлось зажмуриться, чтобы не выпустить ее наружу. Вместо этого — губами к его шее, толком не целуя, но надеясь успокоить. — Я с тобой, слышишь?.. Я… «Я» — что? Я… аж подвис, блять, на пару секунд. Вот здесь-то и всплыл неприятный такой осадок от того разговора. Комом в горле, блоком на уровне голосовых связок всплыл. Болезненным блоком, который так и не дал мне протолкнуть наружу то, что хотелось сказать. «Я люблю тебя»?.. Что-то внутри меня нервно рассмеялось, забиваясь в самый дальний угол сознания. Ну уж нет, спасибо, мне хватило! Я не готов был проходить через это заново, снова улавливать в груди это ощущение разрывающих плоть когтей. Нет. Прошлого раза было вполне достаточно, я не совсем дурак, стараюсь учиться на своих ошибках… Пришлось сглотнуть и втянуть в себя воздух снова, чтобы продолжить. — Я рядом… Рядом. Но в этот момент я заимел хорошую возможность познакомиться глаза в глаза с самой своей свежей травмой. Рихард же тем временем несколько раз коротко покивал и слегка отстранился, обхватывая мое лицо обеими ладонями и заглядывая в глаза. — Пауль, я… — неуверенно начал он и прокашлялся, прочищая горло. — Перед тем, как мы пойдем к остальным, я бы хотел сказать кое-что лично тебе… Сперва — тебе… Он был явно напряжен. Взгляд бегал по всему моему лицу, пальцы были холодными и чуть влажными, но в глазах было столько решимости, что я невольно приготовился к худшему. Однако то, что он сказал следом, оказалось настолько неожиданно, что я оказался максимально не готов. — После того разговора я долго думал и все же решил обратиться за помощью. Связался с родителями, и… — он напряженно сглотнул и нахмурился. — И, в общем… на следующей неделе я ложусь в рехаб. И он… — Рихард плотно поджал губы, напряженно выискивая в моих глазах реакцию на его слова. Или выжидая, стараясь уловить реакцию на то, что он только собирался сказать. И, кажется, я в своем предположении не ошибся. — В общем… он не в ГДР. Я уезжаю. В… В Америку. На три месяца. И не успел я даже обработать его слова, как он, выждав от силы секунды две, прижался губами к моим губам в боязливом, но почти отчаянном поцелуе.