Порочный круг

Обрабатывать информацию в поцелуе — задача куда сложнее, чем кажется. Особенно когда от этого поцелуя натурально подгибаются колени. Более того, я вообще с трудом понимал, что именно произвело на меня такой эффект: слова, которые я даже не мечтал услышать от Рихарда, его губы на моих губах или вот это вот коварное «но», которое вдарило поддых с остервенением профессионального боксера. Для моей не совсем трезвой головы подобные качели оказались слишком сложными и первостепенная задача определила себя сама: я ответил на поцелуй с такой охотой, какой сам от себя ожидать не мог, памятуя о том, что на фоне общей депрессивности в последнее время самым ярким чувством в моем диапазоне была агрессия. Но нет. Это было другое. Я плыл от его напора, как школьник, да причем настолько очевидно, что Рихарду в какой-то момент пришлось придержать меня под лопатки, чтобы я лужицей не стек на пол. Собственно, этим прикосновением он и заставил меня опомниться и воспроизвести в памяти его последние слова — я шумно втянул воздух носом и оторвался от его губ, обеими руками придерживая его за лицо и утыкаясь лбом в лоб, чтобы точно никуда не сбежал. — Рих… родной, подожди… — пришлось прокашляться. Звучал я так, будто он меня как минимум за яйца схватил. — Подожди секунду, солнце, я… мне… — я обреченно прыснул, слегка покачивая головой и ласково поглаживая его скулы большими пальцами. — Мне… боже, переварить надо… И он ждал. Немного нервно, напряженно, но терпеливо. Спускался ладонями ниже по моей спине, прижимал меня тесно-тесно к себе, животом к животу, оплетал руками и отрывисто дышал в губы, но ждал. В то время как я пытался переварить поступившую информацию, мой желудок выполнял свое любимое упражнение — болезненно сжимался в комок, охотно среагировав на звон натянутых нервов. — То есть… ты… в смысле… а как… ведь… — я предпринял отчаянную попытку взять реванш с собственными ораторскими способностями, слегка отстраняясь, чтобы видеть лицо Круспе, но реванш мне не дался. Не отрывая ладоней от щек Рихарда и даже не пытаясь увеличить дистанцию между телами, я сделал все возможное, чтобы заглянуть ему в глаза и заново обрести дар речи. Вышеупомянутый дар в свою очередь снял шляпу, чиркнул ножкой по паркету в неуклюжем реверансе и дал деру, не оставляя мне ни единого шанса. — Боже, маленький… — Рихард почти умиленно усмехнулся и, чмокнув меня в кончик носа, плавно потянул за собой. Отступив на пару шагов назад, он усадил меня на край кровати и плюхнулся рядом. — Я понимаю, это все неожиданно, но… Выдыхай, пожалуйста… Ласково загладив мои волосы назад ладонью, он на ощупь нашел мою руку и сплел пальцы, и только после этого я более-менее смог собраться и вычленить из бурного потока совершенно невнятных мыслей что-то хоть каплю осмысленное. — Ты… как так вышло, почему Америка?.. — неуверенно спросил я, сжимая его пальцы крепче. — Это же… тебя вообще из ГДР-то хоть выпустят?.. Рихард поджал губы и согласно кивнул: по-видимому, он ожидал от меня подобного вопроса и был в некотором роде даже рад на него ответить — судя по всему, уже даже имел шаблон, по которому будет говорить. — Это все папа, — почти смущенно отозвался он, большим пальцем поглаживая тыльную сторону моей ладони, отзеркаливая мой едва ли осознанный жест. — Тщательно изучил вопрос, воспользовался связями… Он сказал, в Штатах моя проблема более изучена, чем здесь. Там об этом говорят в открытую, а у нас… сам понимаешь. Поэтому и лечение там объективно более эффективное. Я его об этом не просил, но он и не спрашивал, знаешь… Просто перезвонил мне через пару дней и сказал, что все устроил и обо всем договорился. В словах Рихарда было намного больше смысла, чем я мог бы отыскать в своих собственных выводах. Сколько мы слышали об Америке… полумифическая страна свободы, гласности и праздного удовольствия. Оплот капитализма, героинового шика и панковского бунтарства. Грязные деньги, наркота, казино, большие корпорации и проститутки — Америка кричала обо всем том, что «славная» ГДР, семенящая след в след за папой-гусем СССР, прятала за ширмой идеального социалистического мирка, где все счастливы в труде и единстве. Чушь собачья, конечно, однако, замалчивая проблему, государство с завидным усердием душило все пути ее решения; и, пусть на территории Республики тоже имелись свои реабилитационные центры для наркоманов и алкоголиков, все они действовали под знаменами психоневрологических диспансеров и помощь, оказанная там, могла называться помощью лишь в том понимании, что в стенах «желтых домов» нельзя было достать ни пузыря, ни грамма ширева, кроме того, которым пациентов, собственно, и «лечили». Я знал все эти истории от Берта. Его старший брат Хельмут был заядлым алкашом и пару раз попадал в застенки местного Шверинского дурдома, а после возвращался с грудой историй, которые уже после совестливо вливались нам в уши самим Бертом (разумеется, с завидной примесью фантастики) — однако критического мышления я лишен не был и даже из всех этих россказней мог составить приблизительную картину происходящего. Если так задуматься, на контрасте Америка казалась выигрышным вариантом. Да, она могла ударить в голову ощущением долгожданной свободы и откровенно сгноить — но, с другой стороны, могла ведь и оказаться той самой спасительной соломинкой. Так или иначе, Рихард ехал туда с целью избавиться от зависимости, а не набрать новых — а в силу намерения я верил, как ни во что другое. Если он действительно хочет исправить ситуацию и вылечиться (а иначе зачем бы ему было признаваться родителям?) — значит, он сможет это сделать. Даже если по первости будет окружен соблазнами. Осознав, что потрясенно молчу уже, пожалуй, слишком долго, я шумно выдохнул и поднял взгляд с наших сцепленных рук на лицо Рихарда. Он выглядел напряженным и почти виноватым, и теперь уже мне пришла пора пристыженно поджать губы и улыбнуться. — Родной, это… бля, я даже… — я всплеснул свободной рукой и хлопнул себя по бедру, однако растянул губы шире. — Это так все… неожиданно, но я… — Злишься на меня?.. — осторожно перебил Рихард, сводя брови у переносицы и ослабляя хватку на моих пальцах. Я изумленно моргнул и нахмурился. — Злюсь?.. — тупо переспросил я, разворачиваясь к нему всем корпусом. — Почему я должен злиться?.. Рихард хмыкнул и пожал плечами, роняя взгляд в пол. — Не знаю, я ведь… вот так на ровном месте бросаю тебя тут, уезжаю за океан на такой долгий срок… И ведь во всем сам виноват. Не знаю, мне кажется… — он снова дернул плечом, почти прислоняясь к нему щекой. — Мне кажется, у тебя есть полное право злиться, обижаться… Честно, я даже не подумал об этом. Даже в голове не промелькнуло: какая может быть обида, если он своими силами делает то, чего я безуспешно пытался добиться для него так долго? Ищет пути решения проблемы, находит помощь… А я должен обижаться, потому что… он не берет меня с собой или что? Поймав себя на этой мысли, я не сдержался и тихонько хмыкнул себе под нос. Может, и стоило бы. Взять меня с собой, затолкать в соседнюю палату того же рехаба и добить ту тварь, которую я столько времени просто пытаюсь игнорировать. Тварь, зовущуюся Тягой; тягой позвонить, блять, Герцогу и купить у него еще пару пузырьков этого ебучего валиума, о котором я думал чаще, чем о кофе или сигаретах. Может, и стоило бы — но нет. Как минимум потому, что отцу Рихарда я — никто и выбивать для меня дополнительное место было бы странно и чересчур альтруистично, учитывая, что у меня в кармане денежная жаба повесилась, по феншую выбрав самое дно, а последнюю обновку в своем гардеробе я тупо подобрал на улице, неподалеку от свалки. Как максимум — для начала было бы неплохо признаться самому Рихарду в этой тяге. А я не хотел, сам не догадываясь, насколько лицемерно поступаю. Не хотел, потому что был уверен, что так или иначе, но все-таки справляюсь сам, а значит, справлюсь и дальше. С долей непонимания склонив голову набок, я приподнял одну бровь, а затем дернул плечом, непреднамеренно в точности копируя его жест. — Веришь нет, даже не думал в эту сторону… — честно признался я, протягивая вторую руку и укрывая наши сплетенные ладони прохладными пальцами. — Ты же ведь… ты же ведь не просто так сбегаешь, ты едешь за помощью, которую, как бы я ни старался, я не могу тебе оказать. Наоборот, я рад, что ты пришел к этому, что… Что еще не все потеряно, да. Я прикусил язык, судорожно подбирая аналог, который не сдавал бы с головой тот факт, что за то время, что мы не общались, я поддался отчаянию и практически успел оставить надежду на хороший исход. И хотел ведь верить, очень хотел — давил в себе липкий ужас и ощущение тотальной беспомощности перед тем, что сжирает моего самого близкого человека, но после произошедшего в его квартире в тот вечер едва ли мог за что-то ухватиться. Ему была нужна моя поддержка, а не вот это вот все — и мозг подкинул более удачный вариант. — …тебе хватило сил принять это пиздецки сложное решение. А я ведь не пропаду, м?.. Я… А вот здесь в горло совершенно неожиданно ударил густой ком эмоций. Я до побеления пальцев сжал его ладонь и отрывисто выдохнул, ощущая, как вниз по позвоночнику проходит волна почти мерзлой дрожи, а желудок в очередной раз за день пытается мимикрировать под камень. Тварь внутри меня победоносно оскалилась. Что? Снова: «Я люблю тебя»? Давай, скажи. Скажи еще раз, вот смеху-то будет… Скажи — и он сбежит, не прощаясь, исчезнет навсегда, и неизвестно, что будет происходить дальше. Я поднял на Рихарда взгляд и слегка прищурился, приглядываясь к его лицу и пытаясь прочитать, чего он на самом деле хочет. Что ему нужно? Было бы для него важно это услышать, смог бы он ответить, учитывая обстановку и вскрывшиеся новости?.. Вдруг это могло бы дать ему нужное успокоение? Дать понять, что я люблю его все еще, несмотря ни на что, — и даже в разлуке буду любить и поддерживать, зная, что он сделал все возможное, чтобы пойти на поправку?.. Слова поднялись по горлу и приклеились к твердому небу. Я провел по нему языком, будто пытаясь собрать их, сформировать в нечто внятное и преподнести, но ниже, вниз по пищеводу и до середины груди, рухнул тяжелый комок, зажимающий сердце и сдавливающий ребра. Нет. Сейчас нельзя так рисковать. О любви можно говорить по-разному, можно маскировать ее под что угодно, но прямо — нет. Больше нет. Я улыбнулся и поднес его руку к губам, как можно мягче целуя костяшки и надеясь, что губы не дрожат в этой едва ощутимой на коже нежности. — Я с тобой, м? Я рядом. И заплачу за телефон столько, сколько нужно, чтобы звонить тебе туда каждый день, если только позволят. Я поддел выступающую костяшку среднего пальца кончиком носа и улыбнулся шире, прижимаясь щекой к тыльной стороне его ладони. Рихард шумно выдохнул, будто все это время сидел с задержанным дыханием, и только после этого улыбнулся в ответ, сводя брови домиком у переносицы. — Я тебя не заслужил… — почти шепотом произнес он, разворачивая ладонь и прикладывая ее к моему лицу, большим пальцем поглаживая щеку. Я цыкнул и подкатил глаза, однако склонил голову к его руке и прижался щекой плотнее. — Отставить, — фыркнул я, назидательно прикусив его за основание ладони. — Я не звездочка на погонах, чтобы меня заслуживать. Рихард слегка прищурился и хмыкнул, даже не сморщившись от моего в крайней мере жестокого наказания. Поддернул только уголок губ вверх и тихонько цыкнул… а потом подался вперед и коротко, но чувственно чмокнул в лоб. — Зве-ездочка, еще какая… — почти промурлыкал он, шутливо задевая мой кончик носа пальцем. — Собирайся давай. Надо мужикам помочь поляну накрыть, а то выпьют все еще до начала тусовки…

***

В одном Рихард оказался прав: пить мужики начали еще до того, как собрались все семеро. Чего уж там говорить — бутылку шнапса на троих Шнайдер, Флаке и Олли как минимум наполовину приговорили раньше, чем Берт с Тиллем притаранили обещанные два ящика пива. Рихарда встретили бурно. Стоило ему показаться на пороге, Шнайдер побросал всю пластиковую посуду, которую пытался разложить группками на столе, и с криками: «Мужики, приехал! Он приехал!» — кинулся Круспе на шею с разбега, буквально запрыгивая ему на бедра, оплетая их своими длинными ножищами. А стоило на пороге появиться Тиллю с Бертом — я только и успел, что торопливо ретироваться в дальний угол, под бок к удивительно миролюбиво настроенному Флаке, пока обстановка… кхм… Обстановка откровенно напоминала филиал Ходынки в крошечной общажной комнатушке, где каждый пытался влезть на каждого и сжать — да покрепче. Кристоф лез на Рихарда, Тилль — на Рихарда с Кристофом; над всей этой сложной конструкцией, оплетая ее длиннющими руками-ветками, чинно возвышался двухметровый фикус, так же известный как Олли, а вокруг восторженной дворнягой крутился Берт, аж повизгивая от радости снова оказаться на грандиозной попойке. И, что удивительно, наблюдая за всем этим практически библейским хаосом, я ловил себя на том, что чувствую себя… дома. Д о м а. Стуча бортом пивной бутылки о еще шесть таких же под гулкий смех Тилля, пересказывающего в сотый раз историю, которую мы были только рады в сотый раз послушать. Принимая пущенный Бертом по кругу косяк из цепких пальцев Лоренца и под бешеные взгляды мужиков держа в себе дым, пока в коридоре не стихнут шаги, чтобы потом выпустить, закашлявшись, и успеть принять участие в перестрелке смешками и остротами, пока не рассосался адреналин. Ощущая прямо под боком Рихарда, чья рука протягивалась вдоль лопаток и касалась нижнего ряда ребер, и чувствуя плечом каждый его вдох и выдох, а ладонью — тепло внутренней стороны бедра и каждое покачивание ногой… Я Д о м а. И ничего не хотелось менять. Даже когда уже успевший набраться Шнайдер принялся моститься к Рихарду на колени, складывая на нас с Флаке ноги. — Отъебитесь! — почти шипел он на Оливера с Бертом, которые пытались намекнуть ему, что, пусть комната и маленькая, все же можно найти место посвободнее. — Вот сами на полу и сидите! А я соскучился, блять! И никто не стал спорить. Рихард, заливаясь смехом и щипая его за ребра, провоцировал только больше шума, но упрямый Шнайдер отказывался слезать, и в конце концов пришлось просто смириться с положением — не только ему, но и мне, учитывая, что я служил подпоркой для длиннющих ног Кристофа. Хотя, справедливости ради, я даже умудрился найти в ситуации плюсы, скрестив руки на его коленях и уложив сверху подбородок. На второй кровати тоже происходило нечто, с трудом поддающееся объяснению: вытесненный с нашего места Лоренц мостился на пол, втискиваясь между ног Тилля, пока Берт и Олли у Линдеманна под боком пытались уместить их суммарные почти четыре метра на оставшейся площади, раскидав длиннющие конечности на полкомнаты. Однако что роднило весь этот балаган — все культурно заправлялись темным бутылочным пивом или чем покрепче и наперебой торопились дополнить байку Шнайдера о том, чем закончилась игра в «правду или действие» на новоселье Тилля в общаге своими уточнениями. Причем совершенно неважно, кто был свидетелем произошедшему, а кто не был: дополнения и догадки сыпались со всех сторон. — Да ты-то чего свое вот это… эцамое… тебя даже не было с нами! — возмутился главный герой истории, с размаху влепив Оливеру по колену здоровенной ладонью, когда тот осмелился предположить, что Тилль все-таки не побрезговал наглядно продемонстрировать на банане эротические умения его одноразовой пассии. — Ну и что? — весело фыркнул Олли, немедленно возвращая ему порцию насилия острым локтем под ребра. — Хочешь сказать, отказался? — Не-не, я своими глазами видел! — поспешил вклиниться Берт, потрясая в воздухе указательным пальцем. — После бутылки Егеря в одну харю и не такое бывает, ну в самом деле! А если речь о Ти-илле… Комната взорвалась разномастными залпами нечеловеческого гогота, тогда как виновник торжества побагровел так, как мог багроветь только один человек на свете. — Да а чего я-то?! Чего я?! — замахал он руками, опасно маневрируя стаканом с чем-то крепким перед самым носом Олли. — Это у вас задания дебильные! — Какие игроки, такие и задания! — весело хрюкнул Рихард, тыкая по-прежнему сидящего у него на коленях Шнайдера пальцем между ребер — так, за компанию. Шнайдер же такой вольности терпеть не стал и незамедлительно зарядил Круспе звонкий подзатыльник — правда, моментально раскаиваясь и приглаживая темные волосы в месте удара. Не успел я усмехнуться тому, как быстро у Кристофа меняется настроение, оно дало еще один разворот на сто восемьдесят — стоило только подгрузиться и осознать смысл услышанного. — Это ты нас щас всех дебилами назвал? — почти всерьез грозно уточнил он, вперившись в Рихарда немигающим взглядом. — Ну шутки у вас прям в аккурат, дебильнее некуда, — оперативно среагировал Флаке, которого, по обыкновению, никто не спрашивал. По комнате снова прошла волна разношерстных смешков. — Предложение! — вдруг гаркнул Берт, высоко задирая свою бутылку и тем самым вовремя передергивая всеобщее внимание на себя. — Руки и сердца? — не преминул полюбопытствовать Оливер, даже слегка склоняясь вперед, чтобы видеть его лицо. — Тьфу ты… — Берт скосил в сторону друга почти разочарованный взгляд и стукнул донышком бутылки прямо в стык лба с постепенно начинающей зарастать лысиной. — Нет, придурок! Печени и почек! Я уже успел усвоить, что нашу пьяную компанию рассмешить было плевым делом, поэтому с радостью подхватил очередную волну разномастных хрюков, хрипов, кряков и прочих звуков животного мира. Довольный своей шуткой Герберт, казалось, успел напрочь забыть о неозвученном предложении, но Флаке бдел изо всех сил. — Так что за предложение, не побоюсь спросить? — нетерпеливо напомнил он, разворачиваясь к Берту лицом и бесцеремонно складывая локти на колене Тилля. — А ты еще не понял? — осведомился я, поудобнее устраиваясь грудью на коленях Шнайдера и подпирая голову рукой, совершенно не стесняясь уткнуться локтем в чужие ноги. Предсказуемо, все взгляды устремились на меня, и только в этот момент я осознал, что, кажется, я единственный в этом балагане потратил время и мозговые ресурсы и догадался о том, какую подводку так старательно выстраивал Берт, пока его не прервали. Не прошло и секунды, как я усомнился в самом себе и своих выводах. Ну не мог же я один допереть, если все было так очевидно… или не было? — Ну… — откровенно стушевавшись, продолжил я, ощущая, как с каждой секундой этого пристального внимания кровь отливает у меня от головы и я стремительно тупею, параллельно бледнея со скоростью междугороднего поезда. — Сыграть в «правду или действие», нет?.. — Да моя ж ты курочка! — просиял Берт, склоняя голову набок и с размаху впечатывая ладонь в грудь. — Вот! А вы все ворчите, что самый тихий… — Кто ворчал? — насупился Тилль. — Кто нахуй?.. — подгрузился уже я. — … а мелкий у нас, вон!.. — Да не ворчал никто… — Курочка?.. — … самый сообразительный! — Дык правильно! Как там Флаке все… про чертей в озере! — В омуте… — К у р о ч к а, блять?.. Гвалт разом прекратился. Все взгляды устремились сначала на меня, а потом — на Берта. И это могла бы быть просто неебически драматичная пауза, где один все еще пытается осмыслить услышанное и не заржать, а второй — вспомнить, что он сказал несколько секунд назад, если бы спустя буквально две секунды этой тишины по-настоящему самого тихого Оливера вдруг не прорвало на гиений гогот. И тогда уже плакали мои колоссальные усилия — без шансов, в очередной раз посыпались все, причем неясно, смеялись над нами с Бертом или над тем, как угиенивался Олли. По старой поговорке: инициатива ебет инициатора. Не знаю, как так вышло, что мы начали играть, даже не озвучив никакого коллективного согласия, но уже минут через пятнадцать Берт подставлял лицо Оливеру, который с ювелирной точностью зубной щеткой наносил мятную пасту на всю площадь его густой щетины и бровей, пока Флаке, выбравший «правду», с самым что ни на есть чванливым выражением лица пересказывал историю их с Тиллем знакомства. Линдеманн, правда, судя по всему, эту версию слышал впервые — и поэтому ржал громче всех. — …интеллект привлекал ее куда больше мышц, — вещал Лоренц, самодовольно морща нос. — На той тусовке мы проговорили с ней часа три, не меньше. А потом явилось вот это… ЧуДо в ПеРьЯх… — Да-да! — заливался Тилль, придерживаясь одной рукой за живот. — Бедная девочка аж вся зеленая сидела в лучах твоего интеллекта! Полтинник ставлю на то, что, если бы я не пришел, она бы там либо уснула, либо блеванула от духоты! — Да ты ей даже не нравился, — разобиженно фыркнул Флаке, скрещивая руки на груди. — Вот видишь, насколько ты ее задушнил, что она с ним ушла? — назидательно протянул Рихард и охотно развел колени чуть шире под задницей Шнайдера, тем самым позволяя мне скользнуть ладонью чуть глубже в мерном поглаживании его бедра через плотную ткань джинсов. — А тебе кто сказал, что ушла? — насупился Флаке, подставляя свой стакан ответственному за разлив Герберту. — Не ушла — убежала! — расхохотался Тилль, хлопая себя ладонью по колену. — Только не со мной, а с толчком обниматься. А этот… — он покрутил кистью над головой Лоренца, удачно торчащей между его ног, — даже волосы не пошел держать! Представляете?! — Да я знал как будто, куда она унеслась! — опротестовал Флаке, запрокидывая голову и обиженно оправляя на носу очки. — И вообще, это ты меня отвлек! — Дже-е-ентельмены… — почти мечтательно протянул Олли, выпуская в воздух облако сладковатого дыма индики, успевшего пропитать всю крошечную комнату. — Хуентельмены, — огрызнулся Лоренц, выписывая в воздухе пируэт обновленным стаканом. — Только выбери «действие», будешь у меня пепельницу языком вылизывать! — Да?.. — В Оливере трава в смеси с алкоголем, очевидно, пробуждала не только поразительную коммуникабельность, но и скрытый талант к почти цирковой эквилибристике: иначе было не объяснить, как ему удалось так легко сложиться вдвое и дотянуться до Флаке с одной только целью — лизнуть его щеку со всем ехидством этого мира, витиеватым шрифтом отпечатавшимся на вытянутом лице. — Да ф-фу, блять! — протестующий вопль Лоренца вполне предсказуемо утонул в очередной волне всеобщего смеха. Что было сил отпихивая Олли назад, второй рукой он принялся бешено тереть щеку, зыркая при этом на всех и каждого. — А вы че ржете?! Давайте там, кто следующий? Рих? — Давай, колись! — щурящий слезящиеся от мятной пасты по всему лицу глаза Берт, кажется, ждал этого момента весь последний круг так, как дети на Рождество Вайнахтсманна не ждут. Иначе сложно было объяснить, почему он, взмахивая рукой в сторону Рихарда, чуть не залепил только успевшему выпрямиться Оливеру по лицу, а вперед подался так, будто вот-вот готовился на беднягу Круспе сверху вскочить (как будто Шнайдера мало было). — Что у вас с мелким?! — Я не говорил, что выбрал «правду», Санта… — хмыкнул Рихард, однако, вопреки собственным словам и почти назидательным интонациям, обхватил меня рукой за плечи и притянул поближе к себе. — Даже не вздумай мазаться! — предостерег Берт, угрожающе покачивая кулаком перед собственным вымазанным пастой лицом. — Давай-давай, рассказывай! Всем интересно, зуб даю! — Зуб можешь себе оставить, я подтверждаю, — деловито, хотя и все еще обиженно хрюкнул Флаке, вытягивая длинные ноги по полу между кроватями и по-прежнему потирая ладонью щеку. — Очень хотелось бы из первых уст послушать, что это такое происходит между вами двумя… — он помахал рукой, поочередно указывая то на Рихарда, то на меня, и я не мог не обратить внимания на то, как со всех сторон в нашу сторону устремились пристальные взгляды и утвердительные кивки. Тилль, казалось, покраснел чуть заметнее, хотя алкоголь и без того замешивал на его лице неповторимый оттенок; резко посерьезневший Олли щурился, будто уже мысленно расставлял ловушки для всевозможных неосторожных слов, а восседающий на расстоянии скромного чиха от моего лица Шнайдер даже бутылку отставил, чтобы ладошки между собой потереть. Я же сам не заметил, в какой момент перестал дышать. — Ну а что происходит? — Рихард слегка отклонился назад, чтобы заглянуть мне в глаза, и чуть крепче сжал пальцы на моем плече. И как бы мне ни хотелось сделать вид, что меня этот вопрос совершенно не тревожит, я смог только приподнять брови, склонить голову набок, слегка щурясь, когда встретил его взгляд, и крепче сжать свои пальцы на его бедре в ответ. — А чего ты у меня спрашиваешь? Твой ход! — как можно более непринужденно усмехнулся я, стараясь звучать как угодно, только не испуганно. Задачка со звездочкой, потому что, как оказалось, я не хотел слышать ответ на этот вопрос. Совершенно неожиданно для себя я осознал, что боюсь этого самого ответа. Или его отсутствия. Учитывая все, что между нами происходило, все, что я чувствовал по отношению к нему, начиная от самых что ни на есть стереотипных бабочек в животе и заканчивая разочарованием от так и не услышанного ответного признания, у меня было стойкое ощущение, что, если он сейчас отмахнется, отшутится или попросту уйдет от ответа, этот момент я уже точно не смогу выбросить из памяти и продолжить тянуть все происходящее в том виде, в каком оно находилось до этого вечера. К моему удивлению, Берт, сам того не зная, зафиксировал в пространстве и времени точку, которая должна была стать поворотным моментом для меня. Для Нас. Рихард с точностью отзеркалил мое выражение лица, неотрывно смотря мне в глаза, однако говорить не торопился, и чем дольше он молчал, тем плотнее внутри меня, где-то на уровне груди, формировался тугой ком подступающей тошноты. Я уже было втянул носом воздух, чтобы сказать… чтобы… да хоть что-нибудь блять сказать, хоть как-то подтолкнуть его поторопиться, но нетерпение в коллективе, казалось, обскакивало даже мою нервозность. — Да ну че ты кота за яйца-то… эцамое! — возмутился Тилль, взмахивая здоровенной лапищей, но Шнайдер не дал ему разойтись, предупредительно шикнув. — Тихо ты! Не видишь, тут… Что «тут» — он так и не смог сформулировать, зато Рихард, кажется, все же ощутил необходимость прояснить для мужиков ситуацию. Игнорируя восседающего прямо у него на коленях Кристофа, он поставил свою бутылку на подлокотник дивана и коснулся ладонью моей щеки. Начиная с кончиков пальцев и дальше, к углу челюсти и за ухо, — провоцировал расходящиеся по всему телу волны мурашек; игриво щелкнул ногтем по колечку серьги, в то время как большой палец слегка прижал мои губы, активизируя какой-то совершенно необъяснимый инстинкт приоткрыть их навстречу его теплу. Все не отводя взгляда от моих глаз, Рихард на долю секунды сморщил нос, будто дразнясь, и потянулся ближе, накрывая мои губы своими и слегка прихватывая нижнюю. Я только и успел, что нервно втянуть в себя воздух и замереть, но стоило ему прижаться чуть теснее, как меня разом отпустило и я шумно выдохнул, подаваясь навстречу и углубляя поцелуй. — У-уо-ой-й, пидор-ра-а-асы-ы! — первым среагировал Шнайдер, сидящий объективно ближе всех. В тот момент мне было сложно судить, но, несмотря на то, что он моментально катапультировался с колен Рихарда, первобытный клич его совершенно не звучал агрессивно или отвращенно. Хотя, если уж совсем честно, мне было максимально не до него и поднявшегося в крохотной комнатке шума. Несмотря на страхи, тревоги и сомнения, я подавался ближе, закидывал руки за шею Рихарда и тянул его теснее к себе, насколько позволяло положение. Он подключил вторую руку, обхватывая мое лицо с двух сторон, и скользнул дальше — уже через несколько секунд я отчетливо ощущал, как его пальцы сжимаются на моих волосах, оттягивая не сильно, но жадно, будто собственнически. И мне это настолько н р а в и л о с ь, что я начал искренне опасаться, не будет ли это слишком очевидно остальным, учитывая, что я не додумался надеть широкие штаны. Рука Рихарда легла на мое бедро и потянула на себя, и в этот момент я окончательно переступил точку невозврата. Сейчас — уже похуй на то, что скажут или подумают мужики, похуй на все тревоги и сомнения, засевшие во мне, как в перепуганном диком звере. Я отдавал и поддавался, наседал и плавился от каждого его прикосновения… А затем он оторвался от моих губ. Оторвался — и вжался лбом в лоб, одну ладонь по-прежнему плотно прижимая к моей щеке. Взгляд глаза в глаза на таком мизерном расстоянии — почти как кривое зеркало, смех да и только, — но ни одному из нас смешно не было. Я видел, как он мечется взглядом между моими глазами, будто пытаясь поймать фокус, чувствовал, как глубоко дышит, и, как мне казалось, даже слышал, как бешеный пульс вплетается в каждый вдох и выдох, — и вряд ли это были отголоски моего пустившегося в галоп сердца. А затем он снова заговорил. И, стоило мне расслышать слова, которые прозвучали, стоило ему совладать с дыханием, — я разом потерял свое. — Я люблю тебя, слышишь?.. Люблю.