***
— Лёва, давай сначала, пожалуйста, — громко произносит Шура и хлопком останавливает пение товарища. Последний смотрит растерянно, будто учитель сказал ему, что сложная задача решена неверно. И теперь в журнал вместо красивой пятёрки пойдёт ужасная двойка. А дома из-за этого будет ожидать скандал мирового масштаба. — Что на этот раз не так? — Лёва страдальчески вздыхает и вновь читает сценарий. — Я вроде правильно всё пою, даже все строчки на месте. — Ты не поёшь, а будто молитву читаешь. Убери уже весь этот пафос и пой так, как тогда на улице, — Шура треплет младшего по голове. — Я бы не мучил тебя, если бы не знал, на что ты способен. А последний не знает как объяснить, что в тот раз, на улице, он был совершенно один и никто на него не смотрел (так было по мнению самого Лёвы). Тогда было всё равно на взгляды прохожих, Бортник просто пел строки своих стихов так, как видел их сам. Он так увлёкся процессом, что не заметил, как Шура тихо подкрался и начал внимательно наблюдать за ним. И только спустя несколько минут решился объявить о своём присутствии с помощью аплодисментов. Когда Лёва услышал их, его сердце чуть не упало в пятки от страха, а кровь застыла в жилах на мгновение. Вопреки последнему ощущению Бортник хорошо чувствовал, как его щёки приобрели красный оттенок. Шура тогда не обратил внимания (или не стал акцентировать) на это и просто начал засыпать товарища комплиментами. Среди них быстро появились просьбы, нет, чёрт возьми, приказы стать вокалом группы. И Лёва согласился, потому что не мог отказать Шуре с таким радостным выражением лица. Да даже если бы Уман не улыбался, Егор не смог бы ему отказать. Дурак, просто влюблённый по уши дурак. Иначе и не назовёшь. Дома Лёва потратил несколько часов на то, чтобы морально подготовить себя к пению перед Шурой. «Я всё смогу» — упорно твердил себе Бортник, глядя в своё отражение. «Ни черта ты не сможешь. Опять зассышь и заикаться будешь» — сообщало оно обратное. Но Лёва, как его учил Шура, игнорировал плохие мысли. Они всё крутились в голове, но отвлекаться всё равно получалась. Точнее, Лёва просто убегал от своих чувств за строками новых стихов. И перед сном он даже поверил в то, что сможет нормально спеть для объекта обожания. А отражение, как никогда, оказалось право. Ведь на улице было тихо и безлюдно, а теперь рядом не просто человек, который старше и прекрасно играет на гитаре. Нет, рядом, чёрт его возьми, сам Александр Уман, играющий на инструменте, как бог, и любимый Бортником до безумия. Конечно он будет пытаться впечатлить, ведь простым пением нельзя отделаться! Нужно быть не просто хорошим в этом, а идеальным. А у Лёвы ничего не получается: он постоянно не попадает в проклятые ноты, а если и попадает — его голос делается противным и высоким. Так всегда происходит, когда нервы зашкаливают, а контролировать это не получается. — Лёвчик, пожалуйста, успокойся, я не укушу, — улыбается Шурик так, что в душе Лёвы стихает ураган. — Просто спой без всяких твоих выебонов. Ты и без них хорош. Я же слышал, как ты можешь, — настаёт пауза. — Рядом с нами ни души: никто смеяться не будет. Лёва кивает и нервно вздыхает. Да лучше бы здесь была толпа каких-то дебилов, чем один только Шура. Не дураков Бортник любит, а именно Шурика. Того. Кто подарил список книг. И плевать, что половины из них в школьных библиотеках нет. Именно Уман вызвал любовь к чтению и задал цель, чтобы стать лучше. — Земля вызывает Лёву. Лёва, приём, вы нас слышите? Вы на нашей орбите? — Громко произносит Шура и кладёт ладони на щёки «внеорбитного». Тот густо краснеет, делась похожим цветом на рака, сваренного к пиву. Дыхание перехватывает, а время замирает. Пусть только для Лёвы. Он одновременно и смущён, и напуган, и рад. О подобной близости можно только мечтать и мечтать. А тут Шура сам перенёс всё в реальность. И плевать, что не в том контексте, в каком хотел бы Лёва. — Я на орбите, Земля, — неловко улыбается он и хихикает. Звук походит на писк щенка, от чего становится ещё более неловко и стыдно. Тем более, что его не поддерживают. Ответом служат нахмуренные брови и тяжёлый и до жути усталый вздох. Конечно, Шура жутко устал слушать «молитвы» почти два часа. От подобного волей-неволей уши начинают заворачиваться в трубочку. — Лёва, будьте добры снова попробовать спеть ваши стихи без выебонов, — с самой серьёзной интонацией произносит Шура. Лёва в ответ кивает, садится на стул и быстро пробегает взглядом по строкам стиха. Его юноша знает наизусть, как-никак сто раз перепроверял на наличие каких-либо грамматических ошибок. Вот только бумага со стихами прошла проверку Шуры, а Лёва рисковал всё завалить. Страх перед последним настолько велик, что молодой человек даже не поел перед началом репетиции. Иначе бы его вырвало прямо на Шуру. — А теперь давай сначала, — объявляет тот и начинает перебирать струны старенькой гитары. Лёва снова «читает молитву», но через пару секунд полностью отдаётся музыке. Она уносит в воспоминания, где Шура показывает ракушки, привезённые с отдыха. Тогда юноша хитро и загадочно улыбался, рассказывая «правдивую» историю о том, как нашлись эти ракушки. По словам Шуры, он отчаянно боролся с пеликанами за моллюсков. Лёва не поверил ни одному слову, но об этом ничего не сказал. Ему просто нравилось слушать чужие рассказы. Голос Шуры приятный, а особо эмоциональные моменты срывался на полу-крик. От воспоминаний становится так легко, что Лёва забывает о страхе. Последний становится мелким и превращается из огромного «медведя» в мелкого и противного комара. Его быстро прихлопывает Шура со своей игрой на гитаре. Её нельзя назвать идеальной: звук то и дело искажается, когда струны не до конца зажимаются. Но для Лёвы подобная мелочь не так важна. Возможно, так кажется из-за общей атмосферы, царящей в комнате. Но, скорее всего, в «слепоте» виновата влюблённость. Она такая приятная, искренняя и пылкая. Да, порой чувства приносили не только радость, но и горесть. А Лёва просто привык к подобному и старался ловить каждый положительны момент. — Вот так надо! — Громко произносит Шура, прекратив играть и выдернув товарища из омута мыслей. Лёва замолкает и смущённо улыбается, глядя в радостные глаза объекта обожания. Тот резко подрывается с места и крепко-крепко обнимает Бортника. Последний от неожиданности издаёт странный писк. Он заставляет Шуру по-доброму рассмеяться. Лёва подхватывает веселье, обнимая товарища в ответ. — Ты только на концертах не читай молитвы, а вот так пой. У тебя очень красивый голос, я готов слушать его вечно, — говорит Шура, проводя большим пальцем по чужой щеке, ставшей красной от смущения.***
— Ты опять отдал мне песню, — говорит Лёва, помешивая сахар с стакане с чаем. — Но мы договаривались, что петь её будешь ты. Бортник отпивает горячего напитка и серьёзно смотрит на Шуру. Тот улыбается, поглаживая бороду. С ней он стал выглядеть намного старше своего возраста. Лёву подобное не смущает, он готов терпеть что угодно, если оно делает Шуру счастливым. Наверное, только поэтому Бортник ещё не выкинул к чертям собачьим солнцезащитные очки любимого человека. Тот с этими очками напоминал старого пингвина, но Лёва не говорил об этом. Шура же расстроится. — Я просто хочу чаще слышать твой голос, — пожимает плечами он. — Я всегда говорю тебе это. — Но почти все песни пою именно я, — хмурит брови Лёва. — А сольных у тебя почти нет. А когда мы пытаемся это исправить, ты всегда отдаёшь мне либо всю песню, либо поёшь мелкие куски. — А ты всегда соглашаешься на это, — замечает Шура и по-лисьему хитро улыбается. — Так что не надо мне тут. — Ты же знаешь, что я не могу отказать, когда у тебя такое лицо, манипулятор ты, — тяжело вздыхает Бортник. Шура смеётся, а после кладёт ладони на щёки Лёвы, заставляя того посмотреть на себя. Бортник, несмотря на долгие годы отношений, смущается и нервно сглатывает. — А ты знаешь, что я готов слушать твой голос вечно, — ласково произносит Шура и целует Лёву в нос. — Тем более, что ты наконец-то перестал читать рядом со мной молитвы.***