Так давно?

— Он мне нравится! Кто он такой? — Его зовут Трясучка, — ответил Ищейка. — Он сын Гремучей Шеи. Доу нахмурился. — Но ведь Девятипалый... — Второй сын. — Но ведь тому было всего... — Посчитай. Доу нахмурился, потом тряхнул головой. — Чёрт. Так давно, да? “Прежде чем их повесят”. Джо Аберкромби.

      Снег то падал, то таял, то снова падал, то опять таял. Бурая земля местами спряталась под островками белого савана. Ищейка уже несколько часов выискивал следы врагов: будь то вмятина на земле или запах в холодном воздухе. Он огляделся, насторожённо принюхался, точно волк на охоте, и...       ...ничего.       Совершенно ничего подозрительного в звенящей тишине леса он не обнаружил. Ни намёка, ни тени, ни шороха. Ищейка едва заметно нахмурился. Вокруг было пусто, безмолвно, недвижимо.       — До чего же отвратительное занятие... — тихо рычал Чёрный Доу, бесшумно шагая рядом. — Как ты можешь это терпеть?       Ищейка безразлично пожал плечами.       — Кто-то же должен, — ответил он, слегка наклоняясь, чтобы пройти под раскидистой заснеженной ветвью.       — Во имя мёртвых, — Доу не унимался, — мы прочесали уже весь лес!       — Нет, ещё две мили. Около того.       — И как ты это понял?       — По запаху.       — О, ясное дело, — Доу раздражённо толкнул его в бок. — По запаху. Ты ведь Ищейка! Названный! Легендарный разведчик! Ты сражался бок о бок с Девятипалым. Ты штурмовал Карлеон. Весь Север наслышан о твоих подвигах! Великие армии шли туда, куда ты указывал... а теперь что? Бродишь по этому треклятому лесу по приказу свирепого мальчишки из Союза. И я вместе с тобой.       Доу сплюнул на землю. Со стороны могло показаться, что он гневается, но Ищейка слишком хорошо его знал: Доу просто досадно, что всё так сложилось. Ищейке и самому было досадно, но он молчал. Имелся ли в возмущениях смысл? До сих пор ему ещё не доводилось видеть, чтобы сетования на жизнь приносили кому бы то ни было хоть какую-то пользу.       — Сколько лет ты ходишь в разведку? Пятнадцать? Двадцать? Сколько?       Вопрос был ожидаемым, но всё же застал Ищейку врасплох. Он вздохнул.       — Не помню. Давно начал. Ещё до того, как мы с Логеном перешли горы. Ещё когда жил в своём клане до всего этого... — он неопределённо взмахнул рукой.       До всего этого чего? До войны? На Севере ни дня не проходило без кровопролития. До того, как Бетод начал воплощать в жизнь свои амбиции? Он делал это столь же долго, как и Ищейка ходил в разведку. До них с Чёрным Доу?.. Но они были вместе уже столько времени, что если бы кто-нибудь спросил Ищейку об этом, он бы тоже ответил: “С Доу? Давно начал”.       А ведь и правда, сколько времени прошло?       Поглощённый собственными размышлениями, Ищейка перестал смотреть под ноги. Он всё думал о том, что десять лет, пролетевшие мимо его носа быстрее, чем ветер, — очень долгий срок. Сколько войн окрасили Север кровью за это время? Сколько костров прогорело? Сколько друзей вернулось в грязь?       Ищейка споткнулся на последней мысли; он улетел бы лицом в подмёрзшую лужу, если бы не Чёрный Доу, крепко ухвативший его под локоть.       Крепко, надёжно и нежно.       — Смотри под ноги, — рявкнул Доу.       Ищейка посмотрел на корень, о который споткнулся, потом на руку Доу на своём локте и только после этого — на самого Доу. Тот хмурился, но не без усмешки. Хмурился с какой-то особенной теплотой, которая всегда появлялась в его взгляде, когда он смотрел на Ищейку. Любой другой от этого взгляда, впрочем, обмочил бы штаны. А Ищейка... он просто привык за десять лет.       — Я получил своё имя за хороший нюх, а не за хорошее зрение, — буркнул Ищейка, отпихивая Доу в сторону.       Какое-то время они шли молча. Чужого запаха в воздухе так и не появилось. Солнце начало ползти к горизонту.       — Здесь никого нет, — прорычал Доу наконец. — Так какого чёрта мы здесь?       Ищейка принюхался в последний раз. Его носа тут же коснулся горький аромат древесной коры, быстро сменившийся терпкой хвоей и заснеженными тропами. Ищейка ощутил, как лёгкие наполнились зимними запахами: хрустящая кромка льда на застывших лужах, твёрдая холодная грязь, заходящее медное солнце и бескрайние лесные массивы. Пахло тишиной и непотревоженным покоем. Пахло Чёрным Доу, что стоял близко, слишком близко, отчего Ищейке почему-то всегда делалось слишком хорошо.       — Ты прав, — сказал он, — пора возвращаться.       — Что, тоже до смерти надоели мокрые деревья?       — Мне до смерти надоело твоё бесконечное нытьё, Доу, — Ищейка почувствовал, как начинает раздражаться. — А ещё сырые сапоги. И сосновые иголки в штанах. И за воротником.       — Вот и я о том, парень! — Доу кивнул. — Мы-то что вообще здесь забыли? У нас теперь есть сорок карлов, пусть они и ходят в разведку... Впрочем, — он смерил Ищейку пытливым, ласковым взглядом. — Впрочем, они, конечно, не ты.       — Чего?       Ищейка остановился и развернулся к Доу всем телом. Закат, нагнавший их косыми лучами по дороге к лагерю, серебрил снег огненной пылью.       — У них, может, и хорошее зрение, — пояснил Доу с очевидной издёвкой, — но нет твоего нюха.       На миг Ищейке подумалось, что однажды он всё же придушит Чёрного Доу. Может быть, после того, как они в очередной раз улягутся вплотную друг к другу, оберегая остатки тепла после жаркой, ненасытной близости, а может, во время очередной битвы, когда Доу повернётся к нему спиной, но Ищейка точно его придушит. Но мгновение это прошло, исчезло бесследно. Доу оскалился и протянул руку, чтобы мягко погладить Ищейку большим пальцем по щеке в знак примирения. Жёсткий оскал на его губах и бесконечно заботливая улыбка в его глазах никак не вязались в одну картину. Чёрный Доу был суровым, и властным, и дерзким, и ласковым, и верным. Он мог быть мстительным и мог быть добрым. Он умел любить так, как никто другой. И неизменно Доу был...       ...самым лучшим.       Ищейка тут же подумал, что нет, никого он не придушит. Да никогда и ни за что. Не пока Доу смотрел на него так.       — Пойдём, — сказал Доу. — Мясо на костре нас уже заждалось.       В лагере они вновь встретили Трясучку, и это вернуло Ищейку в прежнюю колею размышлений. Ему казалось, что только вчера он не без содрогания наблюдал, как Логен прибивает голову старшего сына Гремучей Шеи к штандарту. Казалось, что только вчера они дрались с Логеном в кругу щитов, только вчера Хардинг Молчун пробил тому бок копьём, только вчера Логен выпотрошил Шаму Бессердечного, будто свинью, только вчера они захватили Карлеон, где Ищейка кидал камни в окна, наслаждаясь звуком разбитого стекла.       Только вчера... а ведь прошло уже десять лет!       Ищейка, быстро доев свою похлёбку с какими-то корешками и почти без мяса, оставил Доу у костра, где расположился их отряд во главе с Руддой Тридуба. Он ушёл в палатку, где — наконец-то! — сбросил сапоги и с блаженством вытянул ноги. Ему ещё долго были слышны обрывки разговоров, которые долетали до него даже сюда вместе с недовольными возгласами Доу, охлаждающими словами Тридуба, смехом Тул Дуру и редкими замечаниями Молчуна. Где-то к полуночи даже объявился Коллем Вест — его Доу встретил с особенным рвением: “А, познакомься, длинноногий ублюдок, вот это — Бешенный! Вот этот малыш из Союза — Бешенный! А эта длинная сволочь — Трясучка...”. Ищейка не вслушивался в разговор отряда: он с головой ушёл в свои мысли и даже не заметил, как эти разговоры кончились и все, кроме часовых, разбрелись спать.       Чёрного Доу, бесшумно скользнувшего в их палатку, он не заметил тоже. И только когда тёплая ладонь коснулась его лопаток, Ищейка вынырнул из своих мыслей.       — Доу?       — Что такое?       — Это правда, что прошло уже десять лет?       Доу обнял Ищейку поперёк ключиц одной рукой, притягивая к себе, утыкаясь носом в его спутанные грязные волосы, другой рукой он скользнул Ищейке на бедро. Ненавязчивые, простые, но откровенные прикосновения, проверенные годами.       — Ну, раз этот длинноногий поганец вырос... значит, так и есть.       Тёплая ладонь, что мягко оглаживала бедро, успокаивала и в то же время медленно разжигала неудержимое пламя. Доу придвинулся ближе. Обнял крепче. Ищейка почувствовал, как он коснулся губами его шеи. Чужая короткая борода приятно кольнула кожу. Доу явно хотелось близости.       Хоть какой-нибудь.       Ищейка откинулся назад, прижимаясь спиной к мощной груди Доу, подставил шею под поцелуи и подумал о Трясучке, который вырос из мальчика в мужчину, изменился до неузнаваемости за пролетевшие годы. Ищейке было интересно, изменился ли он сам?       Подумал он и о том, как у них с Доу всё начиналось.       Как? Когда? С чего?       Рука Доу плавно переместилась с бедра на живот, как бы невзначай задев пряжку ремня. Его горячее дыхание будоражило кровь. Ищейка прикрыл глаза.       Они были вместе все последние десять лет, а это долгий, внушительный срок на фоне бесконечных сражений. Они воевали плечом к плечу, прикрывали друг другу спины и помогали залечивать раны. Они не раз проходили весь Север от края до края. Они сидели у костра с другими названными в свои лучшие дни — в дни великих побед. Они вели вперёд армии, убивали врагов и теряли друзей.       За десять лет можно сделать очень многое.       Но не менее важным для Ищейки было и другое: как они с Доу ютились под одним на двоих одеялом, как умывались в реке, брызгая друг в друга водой, будто дети, как целовались урывками перед очередной битвой, из которой могли уже не вернуться. Как глубоко и горячо целовались потом.       — Ладно, нет так нет, — проворчал Доу и застыл, прижавшись щекой к плечу Ищейки.       По-своему интерпретировав неподвижность Ищейки, он, кажется, смирился, что нынче ночью ему ничего не перепадёт, и они просто улягутся спать после выматывающего дня. Руки Доу обнимали крепко, надёжно.       С невозможной почти для их кровавого мира любовью.       Внезапная мысль заставила Ищейку резко развернуться к Доу лицом.       — Передумал?       Чёрный Доу заметно оживился, когда Ищейка сильно толкнул его на спальник и уселся верхом, стаскивая с себя тёплую рубашку. Внутренние стороны бёдер обожгло жаром чужого тела. А, может, тому виной была искрой вспыхнувшая в голове мысль?..       — Передумал, — кивнул Ищейка.       И тут же ощутил, как пальцы Доу вцепились в пряди на затылке и нетерпеливо потянули вниз, вплотную, губы к губам, рот ко рту.       Сердце к сердцу.       Десять лет — это долгий срок, подумалось Ищейке, когда контроль начал ускользать от них, от них обоих, путавшихся в одежде и поцелуях. Десять лет — это много для войны, решил он, отдаваясь внутреннему голоду по мужчине, от которого терял рассудок вот уже столько войн подряд, столько походов, столько поражений и побед. Они шипели и ругались, тянулись ближе друг к другу, соприкасаясь обнажённой, разгорячённой кожей везде, где это только было возможно. Ищейка плавился в руках Доу, плавился в его неудержимых, рваных, сильных движениях. Пальцы сами впивались Доу в спину, оставляя на ней синяки и царапины.       Десять лет — это много и для любви, с отчаянной нежностью осознал Ищейка, когда они стали задыхаться в объятиях и стонах, в близости, в равновесии своих чувств.       За прошедшие годы на Севере было столько войн, что и не сосчитать; пролетело столько ветров, что, собери их вместе, они бы сдули с Земного Круга все земли и страны, все острова и моря. За эти годы прогорело столько костров, — бесчисленное множество костров! — что ими можно было бы выжечь весь мир. Но войны неизбежно заканчивались, ветра слабели и иссякали, костры прогорали и тухли, обращаясь в пепел и холод.       Только костёр между ними продолжал гореть непоколебимо.       — Потому что, — прорычал Доу, грубо хватая Ищейку за затылок, чтобы нежно поцеловать, — всё это время я хотел и любил тебя не меньше, чем десять лет назад. И ты тоже, Ищейка. Ты в первую очередь.