мимо нас

Ванда плачет. Пьетро всей душой ненавидит, когда Ванда плачет. А когда так долго и мучительно, вырывая себе волосы на голове в порывах истерики, задыхаясь от собственных слез, от кома, стоящего в горле, настолько не в себе, что порой разряды наэлектризованного воздуха шипят и расходятся магией от нее по всей комнате, особенно. Ему больно видеть ее такой — совсем потерянной, разбитой, беспомощной, одинокой. Максимофф готов отдать все на свете, лишь бы быть сейчас рядом с ней — по-настоящему, осязаемо, материально. Но у него даже не осталось, чего отдать взамен — нет ни дома, ни возможностей, ни силы, ни жизни, ни тела; ничего нет. Совсем. Жалеет ли он, что отдал жизнь за человека, с которым был знаком всего несколько часов? Иногда Пьетро кажется, что начинает жалеть. Но его благородство и жертвенность говорят об обратном — о, как бы он ни хотел быть рядом, как бы ни хотел исправить все то, что произошло, как ни хотел бы вновь что-то чувствовать и где-то находиться, вернувшись обратно, Максимофф наверняка бы поступил также. Ничего не поменял. Потому что хватит с него чужих смертей — насмотрелся. Дома насмотрелся; когда от разрыва ракет рушатся стены и падают этажи, погребая под собою живых, еще живых, достойных большего, достойных долгой и счастливой жизни людей, родных и близких. В Заковии насмотрелся; когда все улицы были разрушены и города обращались в руины, когда пробирался через все эти развалины, не зная другого, когда в любой момент в твоем поле зрения могли появиться уже бездыханные тела, навсегда похороненные под разломанными некогда рекламными щитами и стендами да сгоревшими машинами. Он больше не хочет на это смотреть; не хочет смотреть, как где-то совсем рядом кто-то умирает, кто-то еще несколько минут кряхтит и стонет, моля о помощи, когда в глазах напротив видишь лишь отчаяние, непринятие, желание жить — и за жизнь эту даже на последнем издыхании ухватываться до последнего. Ты никогда к этому не готов, даже если кажется иначе. Как угасает во взгляде жизнь и сознание — вот что самое страшное. И Пьетро порядком устал бояться. Наверное, ему бы хотелось после всего этого испытать покой. Забыться. Больше ни о чем не помнить, нигде не существовать, — исчезнуть, будто тебя никогда и не было. Оставить сестру одну было глобальной ошибкой, но наблюдать за этим после, за всеми последствиями своих неудачных решений и выборов, за ее душевными терзаниями, вот что оказалось невыносимее в разы. Тогда было бы и впрямь лучше не существовать и вовсе. Находиться вроде бы рядом, совсем близко, всего лишь в паре сантиметров, и в то же время чувствовать между вами километры и ощущать невидимую стену. Она не подпускает к ней — а если Пьетро все же пробивается, то встречает в отместку пустоту и полное отсутствие любой чувствительности, реакции, ощущения реальности. Он не здесь. Он не реален. Его уже просто нет. Непонятно только, как может так болеть, когда тебя не существует? Что болит? Зачем? Неужто в наказание? Если так, то это явно его персональный Ад. Дьявол не ошибся. Пьетро подходит ближе, опускается на колени перед ее кроватью, смотрит внимательно и просит тихо-тихо, одними губами, поднять голову. Но Ванда не слышит. Ванда даже не вздрагивает от его прикосновений, от касаний его рук, от поглаживаний по голове, волосам, лопаткам и спине. Не успокаивается, не прекращает плакать, искры так и летят время от времени, а парня даже не касаются — Максимофф знает, что они должны щипать, иногда даже больно током ударять, но сейчас проходят сквозь него и летят дальше, как ни в чем ни бывало. Не встречая никакого сопротивления и препятствий. Так и Ванда; Ванда его не слышит. Не видит. Не чувствует. Все проходит мимо. Его не существует для нее. Как жаль, что она — все, что у него осталось после смерти. Пьетро будто привязан к ней крепкой цепью, что ни отсоединить, ни порвать, даже когда, казалось бы, связи больше не может быть. Но, раз она есть, почему только для него? Почему он не может до сестры достучаться? Как он может ей помочь? Что сделать, чтобы успокоить, чтобы попрощаться, чтоб она была сильной, чтобы отпустила, чтобы больше не винила себя и не злилась, не искала точку невозврата, а оттолкнулась уже сейчас от дна и нашла в этом мире свое убежище? Свое пристанище. Любовь и покой. Уж Пьетро знает, что Ванда это заслужила. Максимофф бродит из стороны в сторону, взад-вперед, немного нервно, но неторопливо. Спешить ему больше некуда. Время для него и при жизни замедлялось — становилось невыносимо тянущимся, как, например, последние мгновения ее. Казалось почти нереальным чувствовать, как тебе медленно разрывают кожу пули, как проходят вглубь, как жжется, адски жжется и зудит, что хочется кричать, стонать и кряхтеть — как твои соотечественники, которых так и не удалось спасти. Пьетро не сразу понял, как пришел конец. Ему еще хотелось улыбаться и шутить; хотелось приободрить спасенного Кастеля и поблагодарить Клинта — просто потому что он настоящий герой, потому что не побоялся и не струсил. Наверное, они даже могли бы подружиться. Если бы все не закончилось так, как закончилось, конечно. Осознавать, что ты на волосок от смерти, особенно в замедленном времени — дело страшное. Максимофф растягивал эти мгновения из-за своей силы, но сам не знал, хотел ли в самом деле так долго их проживать. Хотел ли ухватываться за что-то уже неосязаемое и ускользающее из рук. Может, ему хотелось растянуть эти мгновения лишь в надежде улыбнуться на прощание или взглянуть в последний раз перед смертью на сестру? Да, наверное, ему больше всего не хватало в этот момент ее рядом. Оно и к лучшему — Ванда не увидела его геройств. Но в груди почему-то отчаянно стрекотало и зудело; ему так сильно не хотелось погибать в одиночестве. Не хотелось расставаться с этой землей под ногами, не хотелось падать — как мама с папой под развалины дома. Пьетро едва стоял на ногах, уже изрешеченный пулями насквозь, и все продолжал упираться. Продолжал надеяться, что скажет Ванде что-нибудь еще напоследок. Продолжал надеяться, что когда-нибудь это место перестанет быть омыто кровью, смертями и страданиями; когда-нибудь наступит мир. Быть может, хотя бы для одного для двух людей сегодня что-то изменилось, и этот мир оказался куда ближе, чем когда-либо в его жизни. Он этого уже, к сожалению, не увидит и не познает. Было бы славно, если бы познал кто-нибудь другой. — Как ты теперь, Кастель? — у Пьетро привычка разговаривать вслух. От одиночества ему охота лезть на стены, но что толку? Иногда он успокаивает себя разговорами с сестрой — даже теперь, после всего, ему хочется верить, что когда-нибудь она его услышит, уловит хоть слово или размытую его мысль, быть может, даже ответит. Они же, в конце концов, близнецы; их сцепляет эта цепь, эта чертова связь, так пусть она будет достаточно прочной и сильной, чтобы Ванда хоть ненадолго отвлеклась от своих страданий и скорби и подумала о чем-то другом. Впрочем, Пьетро и сам не может перестать думать об этом. — Кто такой Кастель? Максимофф думает, что ему послышалось. Больное воображение, не более. Он окончательно сходит с ума — потому что никто его не видит, никто не обращает внимания, он пустое место, потому что Ванда сутками напролет игнорирует его присутствие рядом, и он понимает, что виноват в этом лишь сам. Ему просто отчаянно хочется оказаться вновь в реальности — хоть чуть-чуть, немножко. Но Пьетро оборачивается и сталкивается с чужим взглядом. Осознанным, четким; карие глаза смотрят прямо на него, не сквозь, как обычно смотрит Ванда. Максимофф не может перепутать — он уже давно позабыл чувство, когда внимание обращено на него. Когда его вновь слышат. — Ты... — Пьетро в растерянности открывает и закрывает рот, кажется, совсем разучившись разговаривать с кем-либо, помимо самого себя. Длинные монологи порядком измотали и уже пустили корни у него в голове; он не представляет, как их можно разбивать диалогами с кем-то. — Я Питер! Питер Паркер, стажер Старка. Может быть, слышали обо мне? — парень воспринимает эту паузу по-своему и сначала протягивает руку вперед, чтобы пожать, но после неуверенно мнется и тут же убирает, будто боится показаться слишком фамильярным и невежливым. — Простите, — посмеивается он и в неловком жесте чешет затылок. Наверное, глупо сейчас спрашивать у этого несмышленого паренька, слышит ли он и видит ли его в самом деле. Хочется, конечно, по обыкновению, но гостиная пуста и разговаривать ему больше не с кем. Либо звезды сошлись, либо просто кто-то из них выжил из ума. Пьетро надеется, что первое. — Все в порядке. — Максимофф улыбается, добродушно и вполне искренне, хоть и немного тревожно. — Я Пьетро. — Пьетро? — переспрашивает Питер. Он явно не умеет скрывать собственных эмоций — на лице написано удивление, а в темных глазах мечутся искры. Почти скрипят шестеренки у него в голове. Пьетро осторожно кивает. — А вы... — Паркер долго переминается с ноги на ногу и нервно поджимает губы, будто хочет спросить что-то конкретное, но не решается произнести вслух. Максимофф терпеливо ждет, обходя диван неподалеку; держит с Питером дистанцию. Он догадывается, что Паркер хочет спросить. Но не уверен, что хочет слышать и тем более на вопрос этот отвечать. Дверь, за которой скрывается комната, временное пристанище Ванды, вдруг открывается; Алая Ведьма появляется на пороге, явно ослабленная и уставшая, но Пьеро замечает — стоит на ногах увереннее и крепче, чем обычно, а это не может его не радовать. Пьетро видит сестру насквозь; только не буквально, как, к сожалению, она его. Если бы он был осязаем — сказал бы, что сердце его дрогнуло в груди от внезапно волнующей мысли, но он вообще не уверен, что у него теперь есть органы и есть, чему дрожать. Если его увидел Питер — значит ли это, что и Ванда может теперь увидеть? как сильно она испугается и удивится? как это можно объяснить; как можно успокоить, ведь ей только становится чуть лучше, а после — снова откидывает обратно, в самое начало, и нет этому замкнутому кругу конца и края? нужен ли он ей здесь спустя столько времени? Максимофф шумно выдыхает, шмыгает в ее сторону и уже было хватает за руку, открывает рот, чтобы позвать, вылить все то, что так и не было услышано, что ей так нужно узнать, что ему так важно сказать, но вместо этого падает в невесомость. Рука его проходит сквозь силуэт сестры, как обычно оно бывает, а он даже этого не чувствует. На лице у Ванды не дрогнул ни единый мускул; все такой же пустой и отрешенный взгляд, все такие же роботизированные движения. Она оборачивается в сторону Паркера, и плечо ее и половина корпуса запросто проходят сквозь неосязаемое тело Пьетро. — Оу! — восклицает ошарашенно и немного испуганно Питер, делая шажок от них назад. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает чуть охрипшим голосом Ванда. — С кем разговариваешь?.. Паркер переводит недоуменный взгляд с Пьетро на Ванду и обратно, губы его шевелятся в немом ответе, но он так и не находит для него нужных слов. Максимофф в отчаянии мечется в другую от сестры сторону, пролетает мимо кофейного столика и на Питера смотрит с надеждой, почти умоляюще. — Не говори ей! Не говори. Сделай вид, что меня здесь нет. Паркер нервно сглатывает, заламывает пальцы перед собою в замок, аж до хруста, совершенно невпопад кивает и отвечает Ванде с запозданием: — Да, я... сам с собой. Готовлю речь. Мне, знаете... выступать скоро. А я очень нервничаю. — взгляд его настолько натурально беспокойно бегает по всей комнате, пытаясь избежать теперь зрительного контакта с Пьетро, что поверить в оправдания легче простого. — Ладно. — почти равнодушно, совершенно ровным тоном отзывается Ванда. Она готова сейчас поверить в любую ерунду, лишь бы поскорее от него отвязаться. — Если тебе нужен... Старк, — она произносит лишь фамилию с какой-то явной нетерпимостью и неприязнью. Даже если Тони и приложил руку к тому, чтобы принять Максимофф в команду Мстителей и предоставить временное жилье, она все еще не могла полноценно простить и принять его участие в своей жизни. Хватило по горло. Пьетро знает, как это больно. Но он, кажется, умеет смиряться и прощать. — То он не здесь. Его вообще здесь почти не бывает. Он на этаж выше. — Точно, — благодарно кивает в ответ Паркер. — Именно туда я и собирался. О-ошибся.. Простите, пожалуйста, мисс Максимофф, за беспокойство! Ванда качает в ответ головой, подхватывает с соседнего столика стакан воды и вновь скрывается за дверью своей комнаты. Лишь после ухода девушки Питер сдвигается с места и поворачивается в сторону Пьетро, готовясь задать еще очень и очень много волнующих его теперь вопросов. Но Пьетро уже там нет.