Для меня было безразлично, кто победит: все равно это было победой зла. Самый факт того, что война существует, был победой зла. Все люди - враги Олдингтон Ричард
Суды орденовцев были красивой формальностью, которую нельзя было избежать. Было бы странно, если бы солдат победившей стороны начали оперативно паковать в Азкабан, хотя бы потому что это подорвало пропаганду среди мирного населения о стороне добра и зла. Философская концепция приелась ещё с Первой Магической Войны, когда Дамблдор начал величать себя оплотом света, а Темному Лорду эти свистопляски были заблажь, и он взял себе созвучный титул. Только вот происходящее было гражданской войной за сохранение старых устоев, дарующие аристократии привилегии, и за неприкосновение Статута о секретности, который с каждый голос трещал по швам из-за резко поднявшейся после второй мировой войны рождаемости грязнокровок. Среди простого населения и не слишком умных последователей идея истребления магглорожденных темными силами было очень гиперболизиванной, но доступной формулировкой. Все дружно забыли о том, что Темный Лорд сам являлся полукровкой, и такого же полукровку пригрел в роли своей правой руки — профессора Снейпа; двое гениев, которые своим существованием плевали в лицо привереденцам чистой крови. Однако они примкнули к той же идеологии, сразу приметив, у кого положение в обществе выше и кто, соответственно, будет яростнее грызть чужие глотки, чтобы это положение не потерять. Плюс капитал, насчитывающийся в подвалах Гринготса был решающим довеском, и так Темный Лорд своим умом и талантом к ораторству собрал вокруг себя последователей: бывших сокурсников, которые наблюдали за становлением предводителя с первых, так сказать, рядов. Зло злом, но после смерти Дамблдора вся бравада ‘мы сражаемся за доброту, любовь и дружбу’ должна была поутихнуть, а если уж и не совсем, то после захвата Министерства последние вдохновлённые кретины должны были осознать, что к чему, и что вера в лучшее мертвых не вернёт. Тем не менее, воспитание Дамблдора стало чуть ли не кличем Ордена Феникса. Как у Лорда были придурки, которым нравилось чувствовать себя общественными злодеями, так и у Ордена нашлось мудил, которые перескочили туда из-за великих проповедей о воздаяниях борьбы за свет. Невозможно тому, кто был рожден человеком, явиться дьяволом воплоти. Хотя кто может знать, каким существом Темный Лорд вернулся оттуда, с другой стороны. Однако он когда-то был человеком, рос человеком, и прожил таковым большую часть своей прерываемой жизни. Это дало ему очевидную характеристику: он переменчиво принимает то темную, то светлую сторону. Он был диктатором с карательным воспитанием кнутом, но сам понимал, что не мог держать при себе вассалов на чистейшем страхе, и временами баловал их пряниками. Политика Темного Лорда действительно была направлена на улучшение в обществе положения чистокровных древних семей, и это было хорошей разменной монетой. Пусть Лорд и был самовлюблен, как любой человек у власти, он никогда не расценивал фразу «Мой Лорд, позвольте высказать мои наблюдения» как шпильку, и был готов уделить внимание. Все это составляло неоднозначную картину, которое вырастило из Пожирателей послушных, но готовых работать во имя собственного блага последователей, несмотря на то, что Лорда нельзя было назвать талантливым политиком. Единственное, что можно было сказать наверняка — он прирожденный слизеринец, и Драко был уверен, что когда-то Лорд нашел ниточки людей намного раньше него самого, более того: без наставничества старшего волшебника, который крутился и в бизнесе, и в политике. И заиграл он на них тоже гораздо уверенней, чем Драко. Малфой не уверен, что Лорд пообещал тогда — почти два десятка лет назад, но то, как искусно он заставил гордых и самостоятельных приверженцев чистой крови следовать за собой — безродным полукровкой — пугало. Пэнси же это до поры веселило: — Он заставил горделивых аристократов валяться в своих ногах, — злобно смеялась она, представляя своего папеньку, падающего ниц. — Только это уже заслуживает уважения. Паркинсоны всегда были на хороших счетах у Лорда, особенно после выделяющегося перфоманса главы семьи, декларирующего, что его единственная дочь учится на колдомедика, чтобы в дальнейшем продвинуть данную науку во имя нашего Лорда. Поэтому Рилан Паркинсон и Люциус Малфой приземлялись на колени совершенно по-разному. И Драко ничего юморного в этом не находил. Драко из выклянченной у охранников Азкабана газет узнал, что сторона обвинения на судах Орденовцев предъявляла вполне себе весомые доводы, которые даже выглядели реалистично. Этот факт заставил Драко слегка опешить, пока он не прочитал фамилии в составе Визенгамота, которые вели слушания. Визенгамот — единственная территория, которую Воландеморт оставил неизменной. В членах по счастливой случайности затесались последователи Лорда, и на остальное закрыли глаза. Подчищать палату министров — дело одно, но лезть в судебную систему магической Британии было слишком рискованно смешением ветвей власти. А потому даже открытых последователей Ордена Феникса в Визенгамоте оставили цвести и пахнуть, пусть они и стали вести себя как нейтралы, не тешась ложными надеждами. Одним из таких был Джеффри Хау. Бывший член Ордена Феникса, выступавший ещё в первом десятилетии Второй магической войны, и видимо с того времени все забыли о его политических взглядах, и пропустили фамилию мимо, пролистывая очередную статью Пророка. Его назначили судьей на подавляющую часть послевоенных судов. Другая интересная деталь — государственный адвокат, приставленный к обвиняемым. На бумагах их было четверо — Маргарет Тэтчер, Джон Мейджор, Дугласа Хэрд, Маргарет Милкис. Только вот у Тэтчер девичья фамилия Милкис, из чего можно предположить, что это один и тот же человек. Она засветилась на делах самых ключевых фигур войны: Уизли, Робартса, Макгонагалл, Грейнджер и Лавгуд. Карты были подтасованы, но настолько напоказ, что оставалось только скрипеть зубами от того, как это проморгали обыватели, наконец-то вздохнувшие с облегчением после окончания войны. Драко хотел злиться, и даже немного кипел внутри себя, размышляя о вселенской несправедливости и о том, какой он бедный и несчастный. А потом так же горячо стыдился этих мыслей, потому что начальная идея и ее реализация — совершенно разные вещи. Он мог сколько угодно ссылаться на исторические аспекты, предшествующие войне, но отрицать, что сторонники Темного Лорда гордо кличили себя шовинистами и являлись ими, он никак не мог. Дерьмовые люди есть везде, но аристократы взращивали их целенаправленно, и вышло то, что вышло. Возможно, если бы те самые исторические аспекты разжевывались детям древних семей раньше, чем они узнавали слово «грязнокровки» и вводили его в свой обиход, все вышло бы иначе. Возможно, если бы к магглорожденным не было бы пренебрежения по факту существования, и была более персонализованная программа адаптации в волшебном мире, они бы не создали отдельную коммуну, стремясь себя обособить и защитить. Существует тысяча таких «возможно», о которых нет смысла думать. Не теперь. Об этом будут размышлять будущие историки, строча свои диссертации. А Драко может догнивать в своей темнице, под баюкающие завывания своего приятеля из камеры по-соседству, который видимо потек крышей настолько давно, что охранники даже не обращали на него внимания, будто тот был незначительный фоновым шумом, как скрип половиц от ветра или капель после дождя. Единственное в чем Драко убедился — он пугливый бесхарактерный мальчишка, имеющий слишком много поводов для шантажа, которые он ранее не осознавал. Утопив себя в цели научиться помыкать остальными, он будто снял защитный блок и открыл спину, подставляя самого себя абсолютно беззащитным. Перед его глазами маячили чужие слабости, в то время пока он совершенно забыл про свои собственные. Поэтому, даже если бы у него был шанс повернуть время вспять, скорее всего, он поступил точно также, и род Малфоев встретил бы свою бесславную кончину в плесневелых темницах Азкабана. В Азкабане он пусть и пробыл некоторое время, клеймом с номерным номером, слава Мерлину, не обзавелся. Камеры заключения под Министерством были забиты, поэтому господ со знаменитыми фамилиями сразу отправили к дементорам, ссылаясь на то, чтобы они поскорее там прижились. Однако на его слушание Поттер толкнул такую речь, что даже Драко заслушался. О благородии, о чести и втором шансе. О том, что все они юны и не должны расплачиваться за чужое дурное влияние. Визенгамот, правда, был не очень впечатлен, но решил пойти на поводу, чтобы фанаты британского спасителя не обливались слезами, читая свежий выпуск газеты о всепрощении.***
Макгонагалл никогда не отличалась сентиметальностью ни в роли профессора, ни в роли директора — ее губы всегда были чопорно поджаты, а во время занятий баллы с факультетов летели чуть ли не резвее, чем у профессора Снейпа. Единственные, кто заставил ее каменной сердце оттаять была Троица Идиотов, сначала из-за вины: прибыл отпрыск убитых Поттеров, которых Орден так и не смог защитить, а потом из-за отбитости геройского факультета. Они бесконечно оказывались в самом центре любой заварушки, которые преследовали их, как проклятье, в течение всех годов обучения, и видимо это пробудило в Магконагалл несуществующие родительские замашки. Закономерно, Малфой от нее получал только противоположную реакцию. Но он больше не чувствовал мандража, как на первом курсе перед уроками трансфигурациями. Сам Драко вырос, а Минерва постарела. Ее сухие губы были все также поджаты, но больше не было строгости во взгляде, только трезвый расчет и усталость. Первый он частенько видел в очах Дамблдора, разыгрывающего карту с Героем Магической Британии, а второе оказалось для него неожиданностью. Минерва великодушно позволила Аврорам занять кабинет директора на время чрезвычайного созыва. — Было совершено нападение неопознанными в масках Пожирателей, — чопорно отрезал Минлз и требовал дожидаться своей очереди. На директорском пишущем столе расположили Омут Памяти, в котором уже который десяток раз крутили воспоминания очевидцев. Слизеринцев на условном сроке выстроили в шеренгу — «Как каторжников» — недобро скалилась Пэнси — и поставили в очередь к омуту, чтобы те опознали Пожирателей по маскам или манере боя, а после отводили в сторону для допроса. — Лестрейнджи, — подытожил Теодор, вынув голову из чаши. — Маски точно их, но палочками машут как-то вяленько. Он был первый, кто смог их опознать хоть кого-нибудь, и вместе с засуетившимися Аврорами Драко давил в себе желание незаметно выскочить под шумок. Он чувствовал пытливые взгляды от которых поднимались волосы на загривке, и нервно барабанил толстый ковер кончиком своей обуви. — Родольфус заключен, — почесал щетину Фрэнсис Непьер, аврор приставленный к Нотту. — Приглядись получше. — Готов дать руку на отсечение, там маски ебанутых братьев, — настаивал Теодор и, чуть подумав, хмыкнул. — Не меченную. Пэнси страдальчески застонала, а Непьер сунул шутнику кулак под нос. Минерва сделала вид, будто она этого не заметила. Драко обошел пятерых человек перед собой, отталкивая Нотта у омута, и влезая без очереди. Первые секунды омут душил. Было ощущение, будто ты прислонился к водяной бане, и вместе с испарениями, оседающими конденсатом у тебя на коже, мутные тени проникали в твои глаза, носоглотку и уши. Пережив несколько секунд дискомфорта, Драко открыл глаза, и обнаружил себя в роли неизвестного жителя Косого переулка. Половина обзора была ограничена деревянной створкой окна, за которым прятался бедолага, но судя по всему, был он всего на этаже втором, и незваных гостей торговой улочки можно было разглядеть почти без проблем. На каменной кладке можно было заметить отлетевшие деревянные щепки. Прогремел взрыв, а потом в окне показалась первая фигура в развевающейся Пожирательской мантии. Сложно было понять приблизительный рост человека из-за перспективы, и не вспомнив подобную маску, Драко решил подождать других, чтобы сравнить. Следующие ребята шли в тройке. Выглядели они крупнее и коренастей, из чего можно сделать вывод, что первый является либо девушкой, либо щуплым мужчиной. Драко чертыхнулся под себя, когда с приглушенным писком наблюдавший человек спрятался за створку, и выглянул заново лишь через три секунды, пока троица почти успела скрыться из обзора. Две маски он узнал — его нелюбимые родственники, Нотт не соврал. Они видели эти каменные рожи чаще, чем ему хотелось бы, и как сейчас может вспомнить совсем не аристократический гогот, который раздавался из-под черепов. — Боевка, — морщилась Нарцисса, «боевка тупая» — додумывал Драко уже сам. Мама всегда реагировала на новую семью своей сестры с отвращением, прикрытым ровно настолько, чтобы это нельзя было назвать невоспитанностью. Родольфус и Рабастан светились на всех собраниях, на которых присутствовал сам Драко, сидели по обе стороны от тетки Беллы почти в самом начале стола, и числились в любимчиках Темного Лорда. Самая точная характеристика, была озвучена Ноттом — ебанутые. Поначалу им давали самые грязные задания: убей одного, попытай второго, сходи в Лютный и выведай третье. После задания начали походить на самоубийственные — но братцы всегда неизменно с них возвращались, принося исключительно положительные вести. И на удивление, были довольны сами. Они не брезговали ни поручениями, ни средствами их выполнения, зачастую делая из очередного задания свою игровую площадку. Таким ублюдкам рейды были только в радость, они на войне были как на прогулке. У Лестрейнджей был огромнейший запас родовых темных проклятий, а вкупе с наследием Блэков, которое принесла с собой в новый дом Беллатриса, они становились бешеными противниками. Помимо факта полного освоения темной невербалки, орденовцы понятия не имели о контрзаклятиях или хотя бы о достойных щитах, которые могли бы прикрыть от неизвестной темной волшбы. Они приходили, вырезали, и шли откупоривать новый виски — отметить. Психи ебнутые. Драко вынырнул из омута, не дождавшись, пока увидит оставшихся участников нападения. — Маски Лестрейджей. Родольфуса и Рабастана, — подтвердил он, надеясь, что на нем не станут использовать сыворотку или легилимента, который заскучав подпирал собой стенку неподалеку. Если свидетельством против родственников нельзя купить расположение Аврората — Драко не знает, чем еще. — Повторяю, — подключился Минлз, — Родольфус гостит в Азкабане. — Значит спросите не потерял ли он свою побрякушку, — огрызнулся Малфой и тут же притих, изображая самый кроткий тон, на который был способен. — Моя задача узнать маски, я их назвал. — Заебись! — ударил по столу Милнз, отчего с него скатилась раскрытая чернильница. Не обращая внимания на набирающую грудь воздуха возмущенную Макгонагалл, он продолжил, — Теперь маска — не маска — вообще без толку, ублюдки начали ими обмениваться. — Дяди предпочитали свои фамильные проклятия, — Драко полюбовался расцветающим отвращением на лицах блюстителей закона от родственного обращения. Бараны, забыли, что их знаменитый Сириус ему тоже родственничком приходится, да поближе, чем Поттеру. — Странно, что они развлекаются бомбардами. — Нет ограничений, кто может носить ваши маски? — уточнил самый вменяемый аврор в компашке, Яков Бойд. — У них не было магической привязки. Функция у них масок — выпендриваться на собраниях, — встряла Пэнси. Сегодня ее значок старосты был тщательно начищен, и блестел на груди ярче, чем когда-либо. На всякий случай. — И расквашенные рожи прятать, — хохотнул Бэддок, но вмиг осел. Господа Авроры юмора не внимали, а к мозголому Саймону Фрейзеру, который вполне мог соревноваться с дражайшей теткой Драко на второй круг никому не хотелось. После короткого допроса — знал ли о нападении, есть ли ценность от Косого переулка, какие принципы были внутри общины Пожирателей, что можешь сказать о характере нападения — большая часть авроров отбыла с заполненными показаниями протоколами, и Магконагалл почти выдохнула, однако. Круглого стола в кабинете не было, поэтому они собрались в импровизированный круг, и хиханьки-хаханьки закончились. — Надеюсь вы, образины темные, понимаете, что засветитесь где и первые пойдете на свидание к Дементорам, — ухмылялся Милнз, и обвел всех взглядом. — Хотя дам может и пронести, вам бы на другие свиданки побегать бы да? Ноготочки, цветочки и авада, — сплюнул главный аврор, — твари змеерукие. Пэнси по правую руку от Драко ощутимо передернуло. — Следите за словами, Минлз, — отчеканила Магконагалл стальным тоном, который не было слышно весь последний учебный год. Директриса осталась проигнорированной. — Вы, ублюдки, только за бабскими юбками прятаться умеете, да? — Драко тяжело сглотнул. — Если на кого снизойдет таинственное озарение, сову прислать до полуночи. Последний шанс. В следующий раз чаи гонять будете с Фрейзером. Макгонагалл, святая душа, видимо не привыкла к новому этикету «чаепитий» и выступила вперед. — Студенты Хогвартса находятся под защитой непосредственно Хогвартса, — чуть ли не прорычала она. — Мы рады сотрудничать с Министерством, но если с учениками произойдет что-либо, пока они находятся на территории замка — Кингсли скормит вам напоминание об автономии Хогвартса насухую. А теперь пошли вон. Упоминание Министра отрезвило Минлза, но у него хватило наглости раскорячиться в насмешливом реверансе, прежде чем отбыть с оставшимися аврорами. Когда камин в последний раз сверкнул зеленым за каким-то дерганным пацаном, который выносил Омут памяти — судя по всему, стажер — Макгонагалл точеным движением палочки вернула чернильницу на свое место, но проигнорировала впитавшееся черное пятно на ковре. С приглушенным вздохом директриса приземлилась за стол и начала возвращать бумажки с канцелярией и какими-то гипсовыми фигурками на свои места, пока студенты не решались как-нибудь себя обозначить. Казалось, буря обошла их с наименьшими потерями, но это был лишь первый заход. — Статья выйдет завтра, и она будет скандальной, — Макгонагалл сцепила руки в замок поверх стола. Портреты предыдущих директоров, захламляющие большую часть высоких стен, поглядывали на нее с нескрываемым сожалением, а некоторые, как Финиструс Блэк, с отвращением вперемешку с возмущением. — Мисс Паркинсон, на вас сопровождение младшекурсников, передайте мистеру Забини чтобы он проследил за перемещениями старших и донес до них мысль, что вы не ходите по замку в одиночку. Второго Крэбба бедная Помфри не переживет. Прожигающие глаза впились в них поверх миниатюрной оправы очков. — Не высовывайтесь, я вас умоляю, и так проблем навалом. Земля сейчас зыбкая. Минимум шума, никаких провокационных фраз, без ссор с нейтралами в подземельях — не поедайте свой факультет изнутри, — на последнем предостережении Флинт пристыженно опустил глаза на грязный ковер. — Вы на условной сроке, — продолжила она. Драко хотел огрызнуться старухе, мол они и сами знают, но, разумеется, промолчал. — Вас отделяет один шаг до Азкабана, где пусть и разместились некоторые ваши не усопшие родственнички, но торжественного воссоединения в тех проклятых стенах вам не видать, — Миллисент натужено всхлипнула. Драко много чего хотел высказать в данный момент, и судя по побелевшим костяшкам Бэддока и Флинта — не он один. Их сдерживает этот один дракклов шаг. Сомнительная защита Хогвартса продлится для них еще несколько месяцев, и если они не начнутся уживаться даже в таких условиях — вне стен замка их сожрут, не подавившись. Это понимает каждый человек в этом захламленном кабинете, но отчего-то каждый встречный считает своим долгом напомнить об их положении. Никто не ждет от Макгонагалл заботы или защиты: они может и студенты, который Минерва сама лично взращивала с нежного возраста, но также они посодействовали убийствам других ее студентов. Даже Паркинсон, которая подпольно лечила всех без разбору — и однокурсников и грязнокровок во время буйства Кэрроу — не заслужила расположения директрисы. Драко Малфой мог хоть вывернуться наружу кишками, но поддержки новой политической фигуры Минервы Макгонагалл он не сыщет. Ему хотелось капризно заорать, не думая о последствиях, и напомнить, что именно любимчики Макгонагалл оставили сиротами половину Слизеринцев. Они избежали Азкабана не за красивые глазки и даже не потугами Поттера — никто из присутствующих здесь — даже блядские Флинт и Нотт — никого не убили. А хуева грязнокровка Грейнджер убивала. Ее пушистая шевелюра мелькала почти в каждом разговоре Пожирателей, вернувшихся с рейдов. Всем было понятно — она девочка на побегушках, но вырезала их ряды что тот же Грюм в свои лучшие года. Когда Беллатрисе сообщили, что какая-то подружка Поттера разбрасывается фамильными проклятиями Блэков, она верещала на все поместье, и чуть не наткнулась на недоброту Лорда, когда порывалась на все требующие и не требующие ее присутствия рейды «чтобы словить это грязную тварь». Это она сейчас должна стоять здесь и выслушивать это все на пару с Уизелом, у которого в отличие от Поттера кишка была поплотнее и он высовывал свой нос дальше укрытий под Фиделиусом. Грейнджер убила главу рода Уоррингтонов, оставив пятикурсника Кассиуса сиротой. Откуда он узнал это Малфой не выяснял, но на каждую фотографию Золотой Девочки в газетах мальчуган реагировал крайне болезненно. Во время битвы за Хогвартс Грейнджер вырубила Александра Булстроуда, которого ее потугами доставили в Азкабан первейшим рейсом, из-за чего Миллисент сейчас глотает слезы. Она на пару со своим рыжим дружком прикончила херову тучу Пожирателей, но именно их сейчас мешают с дерьмом и заставляют все это жрать. У Драко скрипнули зубы. Он бы с радостью показал это воспоминание Люциусу, в случае если все-таки сделает шаг и попадет в соседнюю с ним камеру. Величие в крови в своем истинном проявлении. Самое ироничное — что Аврорат, что Макгонагалл не думали, что своим отношением могут взрастить новое озлобленное поколение, которые как первые сторонники Тома Риддла пойдут планировать в Британии переворот, выходя на улицы с палочками в боевом хвате. Драко обвел рассеянным взглядом разбитых однокурсников, которые в свое время даже с Дамблдором могли пререкаться в силу своей детской наглости, и мысленно хохотнул. Такие хлюпики и маггловский то район разгромить не смогут, куда им до Косого.***
Драко не мог понять, кто такая Гермиона Грейнджер. Если бы попытался расписать все ее черты в один столбик, стараясь составить психологический портрет, у него получился бы набор несвязанных друг с другом слов, будто кто-то набросал разнообразные не соотносящиеся характеристики. Она была неуравновешенной с повышенной агрессией. Но при этом тихой и замкнутой, будто она вернулась в свой первый год обучения и у нее нет друзей. Он привык относить ее к экстравертам, но внешне она не испытывает и малейший дискомфорт сейчас, когда отдалилась от своих дружков. Она убийца, которая заслуживает того, чтобы он перевел на нее, как на козла отпущения, которого он подсознательно ищет, всю свою злобу. Но при этом, когда он сталкивается с ней лицом к лицу, Драко сложно соотнести тот образ, который он мысленно оплевывает, с лохматой гриффиндоркой перед ним. Это выматывает. Он не может иметь никакое право голоса в ситуациях, связанных с Грейнджер: мало того, что она обладательница Ордена Мерлина, так еще и дражайшая любимица Макгонагалл. Убежище или нет — старуха публично его расчленит. При этом у него не хватает сил злиться на нее. Это заставляет чувствовать себя как свои расклеенные однокурсники. В самые худшие моменты Грейнджер походила на Беллатрису, и Драко прошибало ледяным потом. Тень, которую она отбрасывала один в один напоминала его убитую тетю — некотролируемая шевелюра, пушащаяся во все стороны, развивающаяся мантия в пол, низкий рост и непредсказуемость, граничащая с безумием. Когда ты можешь предсказывать действия людей, это дает тебе фальшивое чувство безопасности. Ты можешь рассчитать приблизительную реакцию на свои слова и действия, ты можешь выдавать что-нибудь, что вызовет благоговение, и заминать конфликты. Потекшую головой Золотую Девочку не мог предсказать никто. Ему посчастливилось лишь издалека увидеть, как в коридоре Грейнджер самозабвенно ломала лицо Деннису Алдермастону, замахиваясь коленкой раз за разом, избивая уже бессознательное тело. У всех было неизменное ощущение, что их заперли в Хогвартсе, как в клетке: голодные игры начинаются, постарайтесь выбраться живыми. Но неизвестные переменные уравнения оказались фатальными. На следующий день Грейнджер как ни в чем не бывало передвигалась по замку, источая собой невозмутимость и светя фиолетовыми синяками на коленке. Алдермастоны даже не были подсудимыми — их не было в стране на время войны. Они либо нейтралы, либо крысы, которые боятся попадать под удар. Тем не менее, Грейнджер не выглядела и на долю обеспокоенной этим. Драко не хотел знать, что будет, если ей под руку попадет он или тот же Нотт, который через десяток лет, когда вся шумиха уляжется, юмора ради будет закатывать рукава своей одежды, чтобы светить меткой что свой папаня. Тем не менее, в редкие моменты Грейнджер будто просыпалась и выходила из своего транса, и представала перед ним той же бесконечно гордой, безрассудной Гриффиндоркой, просто более закрывшаяся в себе. Она честная, но не ранимая. Ее волновали чужие социальные проблемы: от эльфов до малоимущих, однако в этом году гордость будто превратилась в гордыню, и она стала самозацикленной. Грейнджер отказывается выглянуть за пределы самой себя, пока ей не ткнут на что-то пальцем, чтобы она соизволила присмотреться. С ней можно поговорить на темы отдаленные от нее самой, как было на той злосчастной Астрономической башне, но каким-то образом любая тема в конце концов перетекает на нее саму. Она любит целоваться, что довольно… неожиданно. Но это тот момент, в котором Драко с ней абсолютно солидарен. Грейнджер похожа на ту, кто не то чтобы чёрствый, когда ее действия касаются части с какой-либо близости, а скорее будто ее движения должны быть выверены до каждой мелочи. Всезнайка, держащая все под контролем, по всем правилам не должна себе позволить потерю фокуса, даже во время секса. Тем не менее, ее откровенно ведёт от поцелуев, от касаний. У неё сбивается дыхание, если к ней плотно прижаться. Ее зрачки трепещут, когда ее гладят по голове. Она — самая большая ахиллесова пята Слизерина, но при этом она единственная, кто добровольно инициирует с ним хоть какой-нибудь контакт, будь то драка, ругань, разговор или секс. Иногда она выглядит так, будто вот-вот заплачет хоть ее глаза остаются сухими, и в такие моменты она до боли напоминает Драко его самого. Не смыслящего подростка, который понятия не имеет как жить без защитного панциря. Который не знает, на что имеет право, а на что нет. Драко задается вопросом, как часто он сам представал перед Нарциссой с таким разбитым выражением лица, и бессознательно тянет руку к ее голове, стараясь не думать о ее схожести с Белатриссой. Грейнджер часто пытается его унизить, но намеренно или нет она обходит все самые уязвимые точки, которые могут превратить обычную перепалку в что-то по-настоящему жестокое. Он зол, ему тошно от выволочки, которые на ровном месте устроили сначала Авроры, скинув на них весь стресс из-за новых проблем с непойманными Пожирателями, и от Минервы, которая вспоминает про статус Хогвартса, только чтобы напомнить слугам закона их место. Наверное, это является причиной, по которой он ищет Гермиону теперь. Можно назвать это саморазрушительным актом, как мотылек летит на огонь, чтобы насладиться светом в свой последний миг своей жизни и сгореть. Но огонь чист, он никогда не соврет и прежде чем поглотит тебя в свои болезненные тиски обязательно скажет за что. Когда Драко отводит ее в пустующий класс, ему кажется, что он вернулся на несколько лет назад, когда некоторые студентки Хогвартса считали, что его внешность окупает незавидную репутацию и капризный характер. Когда он упивался наслаждением на чужих лицах и гордился тем, что именно он смог стать причиной экстаза. Будучи внимательным в постели, он пытался заставить себя поверить, что является чутким человеком. Когда Грейнджер двигается на нем, отводя правую руку назад, чтобы опереться, а второй вцепляется в его плечо, в боли от ее острых ногтей он находит свое успокоение. Обхватывая ее спину, сжимая ее бедра, направляя, усиливая толчки, глядя на то как ее губы раскрываются в немом стоне, Драко кажется, будто он поливает открытую рану морфином. Его тащит с этого, но он полностью понимает, что порез будет продолжать гнить. Смотря на ее шею, когда она откидывает голову, ему нацело рвет крышу от ощущения власти, которой у него никогда не будет.***
Поместье, которое было создано для приема бесчисленного количества людей, теперь полностью опустело. Он звенящей тишины у Драко кружится голова. Даже оставшиеся домовики молчат. Хотя Министерство потребовало их освободить, Триша, которая взрастила два поколения наследников Малфоев, все еще находилась в этих стенах. Компанию ей составляет старенький повар Альф, который боится, что больше нигде не найдет пристанища до своей смерти, и такая же старенькая Квики, везде следующая за Альфом. Звук шагов отражался от стен широких коридоров. Софы и консоли были накрыты чехлами — Квики старалась защитить старинную мебель во время следствия Министерства. «Расточители! Варвары! — причитала она на пару с Тришей, пряча вазы в пенопласт, — своим присутствием оскверняют обитель великих хозяев! Вандалы! Грязнокровные дикари!» Больше всего пострадала библиотека с нервной системой Триши, которая рыдала и тянула себя за уши, смотря как разграбляют наследие Малфоев. Авроры лениво пинались на ее визгливые повякивания: «Вы не имеете права! Моя Госпожа так берегла эти книги! Моя бедная Госпожа!» Фолианты по темной магии забрали все до последнего, но Драко был готов ставить свое оставшееся состояние на то, что наследие Блэков оставили при Поттере, не смотря на то, что именно их волшба светилась еще в самом истоке Темных искусств Англии. Это Рождество было таким же отвратительным, как прошлое. Воспоминания о грандиозных приемах, на которых Нарцисса будто пыталась мериться елкой с остальными семьями, и каждый раз выбирала дерево все громазднее, благо у нее был лимит в потолок, кажутся слишком далекими. Люциус тогда тихо вздыхал и ломал брови под укоризненные взгляды мамы, следуя ее капризам. На прошлое Рождество елки в этом доме не было, как и приема. На балясинах и пилястрах не было мишуры, голые разграбленные стены совсем не соответствовали атмосфере торжества. Больше всего Драко было жаль Альфа, который вознамерился встретить свой конец в этом огромном, пустом поместье, величие которого можно вспомнить только из истории. — Подай мне ужин в бальном зале, — распорядился Драко, и Квики аппарировала с тихим хлопком. Стоит отдать должное, эльфы пусть и не могли в шесть рук поддерживать все поместье, но они сразу поняли, на каких комнатах стоит сфокусировать свою работу. В небольшой спальне Драко наконец-то почувствовал себя в безопасности. Широкие коридоры не давали расслабиться, и ему хотелось дернуться от каждого шороха, ожидая, что за его спиной появится незваный гость с направленной в него палочкой. Это мышечная память, которую в него вбивалась коллективно всеми старшими по званию Пожирателями, которые имели честь ступить своими грязными лаптями на территорию его семьи. Драко долгое время думал, что люди занимают наименьшую часть его жизни. У него было убеждение в собственной непоколебимости: пока ты не даешь другим влиять на себя, их существование проходит мимо. Но именно люди, такие же существа как он: с грязью под ногтями и бьющейся в артериях кровью, сделали из его родного дома место, которое он мог назвать одновременно любимым и ненавистным. Те, кто пытался научить его заботе и любви, и те, кто выдрессировал в нем чистый ужас за собственную жизнь. Даже эта неприкосновенная спальня не сохранила свою чистоту: она впитывала в себя кровь и слезы, эти стены слышали его крик и смех, на камине стоят пресловутые семейные фотографии, которые Драко не решился сжечь, боясь, что если его будущее наступит, то он будет жалеть об этом. Это было картиной прошедшего урагана, последствия которого пытались спрятать за украшениями, надеясь, что бриллиантовый блеск отвлечет внимание. Это место ощущалось одновременно самым стерильным в доме, но все еще грязным. Бросив взгляд на протерный ковер перед камином, Драко вышел, чтобы снова впитать в себя тревогу серых стен особняка. Он открыл высокие створы величественного входа в бальный зал. У выхода на веранду, перед панорамными окнами, выходящими на покрытый сумерками и залежами сугробов сад, Квики разместила небольшой стол с дымящимися тарелками. Это было огромное помещение, не предназначенное для открытых приемов. Драко двинулся вдоль длинной стены, на которой были вывешены портреты Малфоев и покрыты защитными заклинаниями, чтобы масляные краски не выгорали на солнце. За чьими-то спинами можно было обнаружить скучное однотонное полотно, кто-то, пытаясь выглядеть роскошней, приказал запечатлеть себя в розовом саду; один предок, который говорит исключительно на французском и имеет не слишком умное лицо, позировал для портрета на фоне гор золота в Грингготсе. Продвигаясь мимо позолоченных рам, Драко вспомнил, что с детства считал его самым смешным. — А трапезная тебе на что, несносный ребенок? — прошелестел знакомый голос. Замерев на мгновение, Драко обернулся в сторону портрета Люциуса. Полотно, ранее изображавшее непринужденное лицо — специально, чтобы не демонстрировать морщины — недовольно хмурилось. Люциус вздохнул и знакомым жестом сжал переносицу. Драко не мог дышать. Из него вырвался растерянные звук, когда он потянулся ладонью к полотну. Он пытался проморгаться, чтобы наконец-то прийти в себя. Чтобы обнаружить, что это его галлюцинация на фоне повышенного стресса. Но портрет Люциуса продолжал смотреть также неприязненно, будто просто положив ладони в карманы брюк Драко совершил проступок. — Ты шевелишься, — бездумно просипел Драко, получив в ответ такой же фырчок. — Веди себя достойно, — отрезал портрет. — Мы не таким тебя воспитывали. Драко посмотрел в сторону, ожидая увидеть там портрет Нарциссы, которая всегда стояла подле отца, когда он говорил эти слова. Но увидел Абраксаса Малфоя — в главном холле размещены лишь портреты бывших глав рода. Он закусил дрожащую губу. Ранее портрет отца никогда с ним не говорил. Значит, Люциус скончался. Это не он. Это жалкая магическая копия, которая может передать лишь самые примитивные черты характера хозяина. Это не отец. Драко резко развернулся, почти бегом направившись в свою спальню, глотая свои рыдания и душа тошнотворное дежавю. Его последняя ниточка в этом мире оборвалась. Единственная родная кровь, которая приняла бы его любым. Единственный оставшийся человек, который несмотря на все гнусности, Драко мог назвать своим. Слезы текли по его пока не достигали губ, и он не сглатывал всю соль мирового океана. Он старался не закричать от осознания, что теперь остался абсолютно и непреложно одинок. На утро в Менор пришло извещение из Азкабана о смерти заключенного под номером 00474 Люциуса Абраксаса Малфоя.***
— Видимо пришло время серьезного разговора, — объявила Паркинсон, в противовес своим словам приземляя на стол бутылку огневиски. Малфой приподнял бровь, переводя на нее взгляд от пергаментов с домашней работой. Он разложился в углу Слизеринской гостиной, как делал это в последнее время из-за невозможности посещать библиотеку, потому что его друзья чертовы неграмотные аборигены и отказываются сопровождать его туда более чем на два часа. Каким-то образом они все равно умудряются получать чуть ли не высшие оценки за курс. Стоит попробовать один раз распахнуть полог Забини посреди ночи, мало ли он действительно строчит доклад по Нумерологии именно там. Пэнси беззастенчиво отодвигает рукой неприсыпленные песком пергаменты, от чего чернила размазываются, и закидывает ноги на столик, предварительно наложив заглушку. Все это время Малфой молча наблюдал за чужими махинациями, не отреагировав даже на испорченное эссе, но видит Мерлин, пьющая прямо из горла Паркинсон, не удосужившаяся даже сообщить в чем проблема, была выше его сил. — Чего надо? — Пришел недельный отчет их Аврората. Мы с ребятами успели уже просмотреть свои, и когда Тео решил засунуть свой любопытный нос в твою папку я едва успела ее выхватить вовремя, — небрежно махнула рукой она и нинула на стол серую папку. — Я надеюсь ты сейчас писал объяснительную в Министерство по поводу твоей внезапной пристрастности к контрацептивным заклинаниям? Малфой моргнул. — Чего? — тупо повторил он пустым тоном. К папке с отчетностью об их поведении, посещаемости и каждом использованном заклинании он не притронулся. — Я как-то писала им о том, нахер мне упал Люмос в два часа ночи. Дословное объяснение — опустошить свой мочевой пузырь. Ты помнишь эту историю. Так вот, — Пэнси по-деловому осмотрела свой маникюр, — отчетность по контрацептивному заклинанию. Использованному дважды. Хочешь поговорить об этом? — Ты сейчас задаешь этот вопрос? — из его рта вырвался непроизвольный смешок, пока он пространственно водил рукой, намекая на весь устроенный перфоманс. — Нет, Пэнс. Не горю желанием. Она перевела взгляд на гостиную, нервно тряся ногой. Около каминов во что-то играла малышня. Старшекурсники в большинстве своем разошлись по спальням, только небольшие компании сидели тут и там, распивая алкоголь. Драко почти забыл про это. Последние две недели прошли как в дыму, и он пытался не задохнуться. Старательно избегая бального зала, в последнюю очередь он вспоминал про Грейнджер или отчеты министерства. Груз, который обрушился на него, готов вот-вот переломить позвоночник. Паркинсон поежилась, сильнее запахивая свой халат, и потянулась к бутылке, чтобы сделать еще один глоток горячительного. Для начала декабря в подземельях поразительно морозно. По каменному полу гуляют сквозняки, камины практически не помогают, и из-за этого приходится тратиться на согревающие чары, по которым они все коллективно пишут отчеты в Министерство каждую неделю на имя маразматического Кингсли Бруствера. — Я очень благодарен, что ты обеспокоена благополучием содержимого моих штанов, — елейно произнес Малфой, показательно сворачивая испорченный пергамент в трубочку, — но, клянусь Салазаром, никто не планирует откусить мне член. — Драко, — восклицает Пэнси, тут же меняя тон, на что-то более мирное, давая понять, что ситуацию она осознаёт, но это не значит, что не осуждает. — Драко. Я понимаю, что для тебя это ебучая проблема — не иметь возможности пристроить свой хер в ближайшее время, но сколько я тебя помню, ты никогда не отличался плохим самоконтролем. О, он никогда этим не отличался, пламенное спасибо его ебнутой родственнице, которая потратила все его детство на вытачивание этого навыка, и Малфой уже послал бы Пэнси, если бы она дала ему возможность. — Это Грейнджер, — Малфой фыркнул, не имея ни малейшего желания знать, как Пэнси это выяснила. — Чертова Героиня Войны, подружка Гарри Поттера, любимица газет и дражайшая ученица Макгонагалл. Она не вариант. — Прекрати играть в наседку, тебе это не идёт, — Малфой откидывает голову на спинку дивана, впиваясь взглядом в потолок, но ему приходится опустить подбородок, чтобы вернуть зрительный контакт, — Я понимаю риски. Я не собираюсь предпринимать попытки очистить свое имя с ее помощью. Все это вообще не должно всплыть. Паркинсон плотно сжимает губы, беспокойно морщась. Малфой наклоняет голову влево, изучая чужое лицо. — Тебе есть, что мне сказать? — спрашивает он. Уголок губ Паркинсон чуть дёргается, и несмотря на то, что та всегда была хороша в актерском мастерстве, сейчас нервная система ее предаёт. Она молча качает головой. — В таком случае, — Малфой с глухим хлопком опускает ладони на свои колени, чтобы подняться с дивана, опираясь на них, — прекрати лезть не в своё дело.