Безвыходность
29 апреля 2022 г. в 12:00
Та зима была на редкость долгой и холодной. Снег, казалось, на непроглядную вечность оставался лежать в руинах города, засыпая собой бесчисленные трупы погибших от голода и пробирающего до костей мороза людей. Этот снег стал их погибелью, саваном, могилой. Та весна была на редкость морозной. Казалось, будто зима совсем не собиралась оставлять полуразрушенный от бесконечных артобстрелов и кровопролитных сражений Сталинград. Моя небольшая семья жила на Пролеткультской улице, в многоквартирном доме на четвёртом этаже. Брат Серёжа погиб ещё в начале июля, где-то под Минском. Отец, Михаил Васильевич, несмотря на свой возраст, вновь вступил в ряды Красной Армии и добровольцем ушел на фронт. Извещение о том, что он пропал без вести, пришло нам ближе к Новому Году, к новому 1943 году. Я осталась со своей матерью, Натальей Владимировной, одна, в огненных, никогда не утихающих от стрельбы, руинах Сталинграда.
Наши немногочисленные соседи, оставшиеся в живых люди из близлежащих районов и улиц обосновали в подвале жилищный пункт, куда инстинктивно стягивались остальные живые трупы города. Все были одинаковыми внешне: изнеможденные, голодные, уставшие, вот-вот готовые умереть, не надеявшиеся на спасение. Мы с мамой приютились в небольшой коморке в самом углу подвала. С большим трудом спустили из полуразрушенной квартиры двухместную постель, прикроватную тумбу и небольшой комод для одежды. Как будто её было так много.
Город, а точнее, то, что от него осталось, кишел немцами. Чаще привозили немцев с побережья Волги, раненные, напуганные, но живые. Твари.
Их располагали в местном немецком госпитале. Частота привозимых раненых давала жителям руин надежду на спасение, на борьбу за их жизни. Сталинград вымирал. Все его обитатели большую часть дня пытались остаться в живых.
Рано утром идя на очередную многочасовую смену на тракторном заводе, мама увидела, как шайка детей гналась за кошкой. Они поймали её, довольно улыбаясь понесли в разрушенный дом. Послышался жалобный предсмертный визг животного. По телу прошёлся болезненный спазм, хотелось кушать. Но ещё больше хотелось спать. Сон казался спасительным плотом, уносивший всех в бездну. Однако просыпались потом не все. Для большинства сон был смертоносным. А на плечах матери хворая я, соседские дети, оставшиеся сиротами. Круглыми сиротами. Надя, Петя и Вовочка оставались в соседней коморке в бомбоубежище, бывшем квартальном подвале. Я боялась заразить их.
Мама говорила, что на заводе кормили нескудно, хотя, возможно, это казалось так на фоне суточного голодания. Я же большую часть дня лежала в постели, стараясь выжить. Болела я часто, подолгу, организм ослаб от недостатка еды и чистой воды. Иногда хватало сил встать с постели к ближайшему источнику воды — прорвавшейся трубе в центре улицы через квартал. Идти нужно было всегда с опущенной головой, максимально близко прижимая к себе бидон для воды и Вовочку, постоянно вырывавшегося за водой со мной, с криками "Я защищать тебя от немецкой нечисти буду!". В апреле ему должно было исполнится 7 лет.
Сегодня Вовочка не пошёл со мной, осколок снаряда, попавшего в дом неподалеку, рассёк ему ногу. Истёртый платок, почти распустившиеся от изношенности ботинки, пропускавшая жуткий мороз накидка. Набрав побольше леденящего воздуха в лёгкие, я неуверенно шагнула из убежища. Мать сейчас, наверняка, дала бы подзатыльник. Болею, и еще с открытым ртом на морозе хожу. Под мышкой двухлитровый бидон для воды, хватало его на несколько дней нам всем. Металл быстро промёрз на холоде, отчего руки окоченели, спустя буквально пару минут. А путь до воды только начат...
Осторожно перешагнув очередное, уже припорошенное снегом, заледеневшее тело, я настойчиво продолжаю свой путь. Обогнув очередной дом, я наконец замечаю пункт своего назначения. Остановилась рядом с крупной ямой в земле, внутри скопление воды. Никто не задумывался о её чистоте — некогда привередничать. Однако отрицать тот факт, что это единственный не замерзший источник воды в округе — бессмысленно.
Озноб уже прошивал всё тело насквозь. Больших усилий мне стоило сесть на исхудавшие колени, осторожно погрузить ледяной бидон в яму с водой. Осталось ждать. Главное не уснуть. Пока обе руки придерживали бидон, медленно наполнявшийся водой, я изо всех сил старалась держать себя в сознании. Резкий порыв ветра чуть стянул шаль с головы, открывая потоку воздуха копну моих, некогда красивых, пшеничных волос. Теперь же они совсем высохли, поломались, стали схожи с соломой. В глазах начинало двоится. Белый снег, окутавший всё вокруг, теперь лишь блеском отражался в глазах. На секунду показалось, что зима закончилась. Тело больше не знобило, холод перестал казаться таким сильным и убийственным. Веки медленно приспустились, а вечный спазм в ногах теперь совсем перестал беспокоить. Где-то вдалеке слышались крики неизвестных, теперь уже не имевших никакого значения людей. Их голоса звучали будто из-под воды, глухо, мёртво. Где-то рядом с громким скольжением по плотному слою снега остановился транспорт. Казалось, будто кто-то вышел из него, и белые хлопья захрустели под весом тела неизвестного. Мне уже не было никакого дела до окружающих. Сердце с трудом отбивало свои последние толчки.
— Hey! Russin!/ — Эй! Русская! (пер. нем) — стальная хватка на плече заставила резко дёрнуться, испуганно оглядеться.
Немец.
В осеннем обмундировании. Явно замерзал. Все мёрзли. Последняя неделя стабильно держала нас в морозе -32 градуса.
— Lass es, Johan. Nichts kann ihnen helfen, sie sind alle dem Untergang geweiht!/ — Оставь её, Юхан. Ничто не может им помочь, они все обречены на смерть! — вдруг послышалось сбоку, оттуда, откуда исходил шум мотора. Вскоре заглох и двигатель.
Бросив равнодушный взгляд на до сих пор державшего меня немца, я безучастно опустила голову, вдруг вспомнив о заполнившемся бидоне. От внезапно появившихся гостей я выпустила его из рук, а он, в свою очередь, пошёл на дно ямы.
— Wir sind keine Tiere! Ist es wirklich notwendig, sich so zu verhalten?/ — Мы же не животные! Неужели необходимо себя так вести? — вдруг прокричал явно молодой немец, крепкой хваткой вцепившийся в мое плечо. Сидевший в бронеавтомобиле немец громко усмехнулся, вновь заводя мотор.
Наконец подняв глаза на своего потенциального убийцу, я вдруг поняла, что совсем не боюсь. Да, я не понимала, о чем говорили эти двое, не имела даже малейшего понятия, о чем они ещё какое-то время так жарко спорили, пока я вновь уносилась в какую-то прострацию.
Моему удивлению не было предела, когда молодой немец схватил меня под локти и, поставив на ноги, напряжённо начал что-то говорить, размахивая руками:
— Geh nach Hause! Komm schon, komm schon! Haus, gehen, Familie!/ — Иди домой! Ну, давай, давай! Дом, идти, семья!
Упорно жестикулируя, мужчина не переставал чуть подталкивать меня своим автоматом в плечо. Домой. Он явно говорил показать, где прячутся люди. Не поднимая головы, я медленно зашагала в сторону полностью разрушенной части города. Когда я уже думала, что немцы остались позади, боковое зрение уловило движение сзади, что свидетельствовало о том, что я не одна. Звуки какого-то непонятного копошения буквально заставили меня обернуться.
Встряхивая и поправляя свою зелено-синюю шинель, грустно осматривая промокшие рукава, немец нёс мой, некогда потонувший, бидон с водой. Не спуская глаз с моей спины, он брёл, что-то бормоча на своём языке.
— Verdammt kalt! Verdammte Russen!/— Чертовски холодно! Проклятые русские.
В глазах бесповоротно начинало темнеть. Шаги стали намного медленнее и тяжелее.
— Geh schneller! Los, beweg dich!/ — Иди быстрее! Шевелись, давай! — прилетело в спину, когда я совсем перестала двигаться.
Некое смятение поселилось в душе, не позволявшее чувствовать ничего, кроме пустоты. Мир вокруг перевернулся, а земля, казалось, исчезла из-под ног. Больно ударившись боком, я медленно распласталась на промерзшей земле.
— Scheiße! Aufstehen! Schnell!/ — Чёрт! Вставай! Быстро, — дрожащим от холода голосом, беззлобно, скорее устало, сказал немец, хватая меня под локоть.
Брезгливо отпрянув от мужской руки, что мигом поставила меня на ноги, я, болезненно кашляя, побрела в сторону руин.
— Не понимаю, ничего не понимаю... — безучастно бормотала я себе под нос, слушая такое же непонятное бормотание фашиста.
— Verfluchter Krieg. Niemand interessiert sich für Kunst und Kultur, nur für Leichen und Gräueltaten/ — Проклятая война. Никто не заботится о культуре и искусстве, только о трупах и жестокости.
Вскоре немец нагнал меня. Теперь шёл, не подозрительно оглядывая со спины, а удерживая прямой зрительный контакт. Постоянно говорил что-то, на своём непонятно-грубом, таком чужом и ненавистном языке. Когда же заметил, что вступать в диалог я не собираюсь, лишь мычал какую-то мелодию, иногда проговаривая слова, отдаленно напоминавшие о его происхождении.
Судя по интонации, с которой он обращался ко мне уже последние пару раз, его что-то интересовало, немец что-то спрашивал.
— Geht es dir gut, bist du krank?/ — С вами всё в порядке, вы больны?
Нервно косясь на фашиста, я мысленно проклинала себя за свою беспомощность. Рядом немец, враг, а я ничего не могу сделать! Лишнее движение может закончится моей смертью.
Когда до входа в подвал оставались считанные метры, дверь внезапно открылась. Немец резко примкнул рукой к автомату, наводя дуло на потревоживших его монолог людей. Двое старых мужчин, жители другого конца Сталинграда, выносили тело женщины, умершей от голода. Обмотав в грязные тряпки, они бросили труп недалеко, за угол дома, и, болезненно кряхтя, вернулись в здание. Фашист с неприязнью прислонил белоснежный платок к лицу, прикрывая нос и рот, словно это помогло бы ему скрыться от духа Смерти, буквально витавшего в воздухе Сталинграда уже многие месяцы.
На секунду мне показалось, что он не собирался уходить. Стоял, рассматривая носки своих сапог. Внезапно поднял на меня взгляд, полный сожаления и смятения. Мне стало тошно. Жалость от врага. Что может быть хуже?
Немец, явно не старше и 22 лет, закопошился в своем вещевом мешке, продолжая что-то бубнить под нос. Инстинктивно я не могла повернуться к нему спиной и уйти, пока не буду уверена в том, что ушёл он. Через какое-то время своего копошения, немец восторженно протараторил:
— Hier, nimm es. Essen/ — Возьми это. Еда.
Протянул мне две жестяные банки. Наверняка отравлено. Его протянутая рука так и осталась висеть в воздухе до тех пор, пока я не нашла в себе силы прошептать:
— Да пошел ты!
Лицо немца погасло. Он осознал, что моё молчание и тишина совсем не являются признаком повиновения. Кажется, такую ласковую фразу ему говорят не впервые, раз он так быстро понял, что ему сказали. Его рука медленно опустилась, глаза потухли, а автомат уже безвольно свисал на плече. Резкий шаг фашиста в мою сторону заставил меня, хоть и запоздало, но дёрнуться всем телом, сделать шаг назад и почувствовать стену дома за спиной. Продолжая наступать, мужчина резким рывком схватил мою руку, упрямо взглянул в глаза и с неким цоком впихнул в ладонь консервные банки. Не в силах оказать сопротивления, я лишь безучастно наблюдала за тем, как немец развернулся и зашагал прочь. Бидон с водой остался стоять наполненным до краёв у моих ног, а окоченевшие руки с лёгкой грустью сжимали консервы.