Дол, ты всё равно молодец! Я и такого сделать не в состоянии!
— Кармэн... Естество дрогнуло вместе с органами внутри от давнего воспоминания. Лоб прижался к ровному полу до жжения. Зубы болезненно сжались, издав тихий скрип. Как же погано. Как же неприятно было слышать в голове этот голос, полный нежности, радости и поддержки, и понимать, что больше не услышишь его. Унылый вздох и хлопок открытой влажной спины о покрытие. А за ними тихий цокот от слёз. Ноги не слушались, как и руки. В глазах всё плыло, смешиваясь в одно грязное пятно. Голова гудела. А в ушах её голос. Как же погано... Настолько, что даже сигареты, с трудом нашаренные в сумке, не принесли желаемого мимолетного умиротворения. Лишь горечь табака и никакой приятной вишни или ментола.Меня раздражают куряги. Но... целовать тебя после этих сигарет всё равно приятно...
Дым в не то горло. Тяжёлый кашель. Слёзы уже ручьем. А в груди заныло так, как никогда в жизни её короткой не ныло. Нет. Сигареты не могли сейчас помочь. Как и танцы. Как и... вообще всё... Окурок улетел в окно вместе со смятой пачкой — Софрина будет ругаться, но это всё потом. Ватная и одновременно свинцовая, Долорес встала с пола. Хруст в спине. Лёгкая тряска в пальцах. Сдавленные мышцы в икрах. Резкий подскок на носки. Руки в пятой позиции, над головой. Вся она — натянутая струна. Ровная, прямая. Глубокий вдох. Глубокий выдох. Взмах ноги. Поворот. Амбуате на носках. Лёгкое раскачивание. А тело тянет в сторону от странного напряжения. Фуете на сорок пять. Софрина бы убила за такое свободомыслие. Раз. Два. Три. Стопа словно сама собой зашла за другую, совершая подсечку. И вновь падение. А за ним истошный крик. — Блятство! Ебучее блятство! — взвыв, поджала к лицу колени и, уткнувшись носом, затряслась. — И всё же, ты большая молодец. Я даже на носки встать не в состоянии, как ты. Тут же отползла в сторону, бросая затравленный, чуть испуганный взгляд на источник звука. В тени зала, сидя в паре метров, на Долорес смотрел Пятый. С мягкой улыбкой. С глазами, полными светлой тоски и любви. Раздражает. Так сильно раздражает, что невольно хочется удавить его... в объятиях. — Что ты тут делаешь? — спросила хрипло, утирая лицо. — Твоя преподавательница позвонила и предупредила, что ты задержишься. — Я уже достаточно взрослая для того, чтобы самостоятельно добраться вечером до дома. Харгривз уловил язвительность в голосе дочери, но улыбки не сменил, да и взгляд не отвёл. Как бы не старалась убедить, сколько бы лет по документам ни было, для него — всё та же крошка в розовой юбке, требующая внимания и безоговорочной любви. Такая же голодная до тепла. Его славная принцесса. — Уже девятый час. — Девушка, удивившись, мигом обернулась к окну. Солнце в самом деле успело сесть. — Я волновался. — Я всё равно дома появляюсь в часу десятом. — А иногда и вовсе не появляешься. Тишина. Неприятная, давящая. Какая-то странно постыдная. А сказать-то и нечего. В нынешнем настроении способна язвами кидаться, как гадюка ядом. Да, Долорес в самом деле больше змея, чем лиса. В её принципах обвивать и душить. Бросать едкие фразы. Но сейчас не хотелось ничего из этого. Пятый не заслужил такого отношения. Ни в те паршивые подростковые года, ни в это мгновение. Тем более не в его состоянии. Улыбался "по-отцовски сахарно", в излюбленной синей водолазке, да в джинсах. Такой неуместно домашний. И с тёмными мешками под глазами, с тремором в руках. Работа его замучила, высосав все имеющиеся силы. И что же он решил сделать, вернувшись из Комиссии? Пошёл за ней. — Мне плохо... — тихо, почти что шелестя голосом, призналась она, вновь обнимая собственные коленки. — Что я могу сделать, чтобы тебе стало лучше? — Воскресите Кармэн? — Он покачал головой. — Сделайте так, чтобы она осталась жива? Подсев чуть ближе, Харгривз аккуратно, не желая вызывать лишнее дёрганье и недовольство, огладил острый локоть. Исхудала так, что теперь кости видны. Полосы тёмных вен просвечивали под бледной кожей. А в глазах, в некогда прекрасных озерах, холодная пустота. — Или... скажите, как мне всё исправить... — Лисёнок, — самому тяжело было произносить что-то подобное, но... Что он ещё мог ответить на её просьбу? — Иногда нам просто не дано спасти то, что мы так сильно любим. — Ха... Говорит человек, который... — готовилась съязвить, но осеклась. Пора уже перестать так реагировать. — Договаривай. — В голосе Пятого же ни капли злости, яда или недовольства. Спокойствие. — Говорит человек, который имел право на счастье, только если пожертвует всем. Не подал виду. Не вздохнул, не покривился, не усмехнулся. Зато в глазах мелькнула благодарность за понимание, которое прежде никак не хотело доходить до упёртой дочери. Подсел ещё чуть ближе, желая обнять, прижать к себе и забрать себе её переживания и тягостную боль. Но, она видела, лишь вытянул зачем-то руки. — Если ты действительно хочешь вернуть Кармэн, то тебе тоже придётся многим пожертвовать. — О чем ты?.. Глаза её тут же округлились, а вся она дрогнула, увидев в раскрытых отцовских ладонях куб и часы на длинной цепочке. Номер Пять, этот гиперзаботливый и словно заноза приставучий отец, о котом можно либо мечтать, либо проклинать... Этот чёртов засранец... Дал единственной дочери выбор. И шанс всё изменить. — Т-ты серьёзно?.. А к-как же т-ты и мама? — Аж дыхание перехватило, отчего начала заикаться. — Ну... Будем тосковать, мама явно будет плакать... — Ты первым заплачешь. — А ты будешь рада этому? — Виновато потупила глаза. — Нам будет плохо — не стану отрицать. Но мы готовы отпустить. — Не готовы. — Мы желаем тебе счастья... даже если нам нет там места. Я пожертвовал всем ради твоей мамы, поэтому не мне осуждать тебя за желание всё вернуть и быть с тем, кто тебе дорог. От того вечера она запомнила лишь тяжесть устройств в своих руках, крепкие объятия, от которых Харгривз через мгновение завыл из-за боли в лопатках, и как влетела к себе в спальню. Мысли были о Кармэн. Только о возможности вновь увидеть её улыбку и блестящие глаза, прижать к себе, ощутить тепло. Вновь поцеловать, признаться в любви и глупых мечтах, которые хотелось бы воплотить в жизнь. Всё это не давало покоя. Наоборот окрыляло и мешало сну. Но на утро стало немного не по себе. Возможный последний завтрак с родителями, посиделки в гостевой. Последний шанс сказать матери и отцу... — Я люблю вас. Честно. И всегда любила. — И мы тебя любим, куколка, — со светлой улыбкой ответила Ингрид, трясясь и сжимая ладонь Пятого. — Простите меня за все прошлые обиды. Я часто была неправа и несправедлива по отношению к вам. Особенно к тебе, пап... — Всё это в прошлом, — сказал спокойно, да только опухшая и покрасневшая кожа под зелёными глазами напрямую говорила, что кое-кто, как и сама Долорес, так и не сомкнул глаз. — Сейчас важно настоящее и светлое будущее. — Я буду скучать. Хотела уйти достойно, не проронив ни слезинки. Но глядя на них, на сдерживающихся, явно расстроенных, таких дорогих... Она поддалась слабости в последний раз. Налетела с объятиями и поцелуями. С разрывающими сердца "мамочка" и "папа". Вновь заплакала, уже не понимая, счастье это или накатившая тоска по семье. Ещё и с дядей не удалось встретиться — он точно будет ругаться. И тоже заплачет, потому что на прощание успел отправить всего одно короткое сообщение. Даже не дозвонился. Но Клаус же поймет и простит. Да и сама Долорес тешила мысль, что, как всё наладится и встанет в норму, постарается навестить их, хотя бы на часок. — Так... — тяжело и шумно вздохнув, Трафэл упёрлась в плечи и отстранила от себя с супругом дочь. Заблестела тёмная влага в лазурных глазах. — Проваливай... — Гри, — возмутился Харгривз, да понял, почему сменилась нежность на такую неожиданную грубость. — Иди к своей Кармэн! Иначе... — улыбалась, наигранно хмурясь и мотая головой, да боялась посмотреть на Долорес. — Иначе я психану, посажу тебя на цепь и больше никогда не отпущу! В тот день пусть и с осознанием, что поступили правильно, но разбились родительские сердца. В огромном доме по-настоящему стало пусто. Выросла их малютка и упорхнула за своим счастьем. Они понимали это, но легче не становилось. Ни спустя час, ни спустя целую ночь. Вся Комиссия Времени была послана к черту на день — безутешной паре необходимо было прийти в себя. Смириться со своей собственной утратой. И был почти послан Клаус, которого Харгривз-Трафэл не особо желали видеть, под утро тарабанящего в дверь. — Да чтоб тебя, Четвёртый! — рявкнул Пятый, готовясь одарить брата злобным взглядом, но замер с раскрытым ртом. Минуту спустя осилил выдавить из себя имя. Потому что не поверил. — Долорес? — Привет. Так много было вопросов, на которые хотелось получить ответы. Так много всего, на самом-то деле, произошло, потому было необходимо выговориться. Но успела сделать шаг за порог и уронить горячие испорченные куб с часами, как налетели с объятиями. Крепкими, любимыми, важными и действительно необходимыми. — Я скучала по вам, — улыбаясь и хрипло смеясь от материнских поцелуев в щёки, призналась девушка. — Почему ты вернулась? — поинтересовался Пятый, сдерживая себя в желании повторить за супругой, что никак не желала выпускать из своих объятий вернувшееся чадо. — Это... долгая история. А мне хотелось, для начала, хотя бы выпить кофе. Желание Долорес тут же было исполнено. Горячий напиток в любимой кружке с маками, пара свежих жаренных тостов с джемом. Родная и любимая кухня. И не менее любимые родители по обе стороны с обеспокоенными взглядами. — Почему ты вернулась? — не выдержал Пятый и повторил свой вопрос, как только от кофе остались капли на дне. — Я оказалась не готова, — тихо, поежившись, ответила Дол. — Но как же Кармэн? Ты же так хотела вернуть её. — Моё счастье заключалось не в ней. — Голос дрогнул от этих слов. Казалось, больно признавать подобное, однако улыбка, озарившая на мгновение светлый девичий лик, дала понять, что такова была истина. — Моё счастье в семье. В вас и дяде. Как бы я не пыталась, с Кармэн всё шло наперекосяк. Да и... как бы не старалась, она не смогла вернуть мне те чувства, что были с моей Кар. Но её нет, а чувства остались... Как и вы. — Что случилось на самом деле? — поинтересовалась Ингрид. — Я не... Было не по себе от их взглядов. Нет, в них не было жалости или горького сочувствия. Обеспокоенность. Желание не столько узнать правду, сколько дать шанс выговориться кому-то ещё, кроме дяди, который, увы, и знать не знает о её возвращении. — Я побывала в шести реальностях. Все похожие, как капли воды, на нашу. — Трудно. Невероятно трудно давалось признание в том, что время и нервы потрачены зря. В том, что все её порывы и мечты — лишь её мечты. В том, что... — Во всех них я не была нужна Кармэн. Пятый и Ингрид не задавали вопросов. Просто слушали и аккуратно сжимали её ладони в своих. Такие до безобразия маленькие, дрожащие, одинокие... А Долорес, глотая самые больные слова, рассказывала правду. Кармэн была в тех реальностях прекрасна. Она улыбалась и дарила своё нежное, словно летнее солнце, тепло, звонко смеялась, пела песни и играла старые знакомые мелодии... своему мужу и дочери. Она ворковала, сжимала в своих мощных объятиях... чёртового мужа и противную малявку. Этот... гаденыш — их общий одноклассник, что долгие годы в привычной временной линии пытался флиртовать, да подбивать клинья, но Кармэн, явно смущаясь от его внимания, всегда отвечала отказом. А на деле вон как всё обернулось. Если бы в жизни Кармэн не появилась девчонка вне времени и пространства, то жила бы себе припеваючи, готовила б пироги, нянчилась с карапузом, вечно хныкающим и капризным до бешенства. И она была бы здорова, а самое главное — жива и счастлива. Но без девчонки, останавливающей время. — Без меня... Я та проблема, которая привела ко всему. Если бы меня не было рядом, с Кармэн всё было бы в порядке. И мне потребовалось шесть с половиной месяцев, чтобы это понять. — И что... думаешь делать дальше? Она размышляла на тему того, что ей делать. Куда идти. К чему стремиться. Чего желать. Варианта было два. Первый, вполне себе приятный и обычный — согласиться с предложением Софрины и стать новым педагогом в балетной школе. О большой сцене Долорес никогда не думала, а вот обучение выглядело заманчивой перспективой. Но танцы считались обычным увлечением, пусть и доведенным до совершенства. В балете выражались чувства, страсти. Сейчас же всего этого не было — вот и танцевать не хотелось. Потому и интереснее выглядел второй вариант. Он жёстче, опаснее, окунающий в себя с головой. Сжирающий и, возможно, сжигающий дотла. И не важно, что не ощущала готовности к этому. Дело стоило своих рисков. — Я хочу занять твоё место, — с непривычными для самой себя холодом, строгостью и серьёзностью ответила Долорес, глядя отцу в глаза.***
— Господа и дамы, сегодняшнее собрание имеет для всех нас огромное значение. Заявление Куратора, оглашённое с самого утра, вынудило работников Комиссии Времени изрядно занервничать и собраться в главном зале, дабы услышать, какой на этот раз кошмар сотрясёт стены несчастного здания. Предполагали, что грядёт масштабное сокращение кадров или же произойдёт какая-то проверка, после которой полетят сотни голов. Но никто не осмелился поинтересоваться вслух. Все смотрели на Харгривза снизу вверх. Ждали его приговора, готовясь к худшему. — С сегодняшнего дня на пост Куратора Комиссии Времени назначен новый человек. — Перед сценой работники засуетились. — Я передаю свои права и обязанности Долорес Харгривз. Потребовались месяцы на то, чтобы подготовить девушку к этой должности и составить сотни методических материалов. Пятый потратил всё это время на взращивание достойного преемника. И в этот долгожданный момент его дочь была готова стать новым руководителем. — Благодарю вас, мистер Номер Пять, — пожав руку отцу, сказала она, после чего обернулась к своим коллегам и подошла к трибуне с микрофоном. — И так же я благодарю каждого, кто сейчас находится в этом зале. Сегодня мы начинаем с вами новую страницу в истории нашего общего труда. И я надеюсь, что мы поможем друг другу в этом деле! Долорес заучивала текст сотни раз, надеясь про себя, что не проснётся в неподходящий момент речевой дефект. Репетируя, спотыкалась уже просто на мысли о сотне человек, смотрящих на неё. Она выучила. Отлично держала себя в руках. И следовало высказать последнее, о чём не знали не только сотрудники, но и сами родители. — И ещё одно важное объявление. Поскольку уже сейчас я, Долорес Харгривз, являюсь Куратором, то официально заявляю об увольнении следующих лиц. Пошли недовольные перешептывания, косые взгляды. И к этому она была готова, хоть и потряхивало с волнения. Обязана сказать. Должна поставить жирную точку. Раз и навсегда. — Номер Пять Харгривз и Ингрид Харгривз-Трафэл, — заметила неуверенный шаг от отца, как округлились глаза матери, стоящей в первом ряду. — Вы уволены. — Что?.. — С сегодняшнего дня вы официально уволены и выходите на пенсию с сохранением памяти, списком достижений и защитой от сторонних дел Комиссии. Жду вас в двенадцать сорок в своём кабинете для подписания документов. — Не сдержала улыбки, глядя на растерянного Пятого, который так и не мог сам понять, рад он или ошарашен от такой наглости. — Вы свободны.***
Не в первый раз Долорес слышала возмущения со стороны противного старика в белом халате. Он регулярно захаживал в кураторский кабинет, дабы перемыть своим временным руководителям кости и пожаловаться на некомпетентность сомнительной шестерки противогазов. Что тогда отключала сознание, пропуская нудные речи учёного, что и сейчас. Важнее было иное. — Мадам Куратор, мы не ясли! — Я в курсе. И всё же говорила я не с тобой, — потирая пальцами висок, прошипела Харгривз. — В какой-то степени Тома прав. Отдел метафизики не самое удачное место для детей, — отозвался мужчина в красном противогазе, стараясь заглянуть за спину начальницы. Он знал, что рано или поздно это произойдет, но... надо же было сделать вид, что никто не в курсе, кого именно привела девушка. — Много лет назад к вам привели девочку, которая в итоге стала вашим руководителем. Мою мать. Неужели не хотите воспитать себе нового достойного начальника или подопечного? Вам не нужен новый гений? Самоуверенное заявление, но хорошо задевающее тайные мечты метафизиков. Им были нужны новые кадры. Искали светлые умы, готовые изучать принципы мироздания и погружаться в таинства их тонкой и своеобразной науки. В маленьком мальчике со смешными кудряшками и большими сверкающими любопытством глазами хотелось бы видеть будущего коллегу. Но что-то в нём не давало покоя некоторым присутствующим. Что-то до боли знакомое, а потому и пугающее. В нём таилось многое. И первым в этом "многом" числилось происхождение. Ведь ребенок очень напоминал одну своенравную личность в белоснежном халате и с рыжей копной волос. — Он начнёт стажером. Надеюсь, вы найдете с ним общий язык, и тогда мне не придется лишать вас голов. Я ясно выразилась? — Так точно, мэм! — хором ответили метафизики, ощутив опасность. — Итак, господа, прошу вас любить и не жаловаться. В ваших рядах пополнение. Выступив вперед, шестилетний гость гордо вскинул голову и странно, немного даже пугающе улыбнулся. Пронзительным, слишком умным и изучающим взглядом он осмотрел каждого. После чего решил звонко представиться. — Здравствуйте! Меня зовут Фроуд!