Останься

      Флок всегда думал, что его смерть будет быстрой. Предполагалось, что сразу после того, как его ранят, он просто отключится. Но он оставался в сознании, окруженный невыносимой болью, которая сжигала его изнутри. Сначала у него и вовсе возникло ощущение, что его кожа слезает с мышц. Ведь никак иначе не объяснить ощущение ледяного воздуха, обволакивающего кости, находящего убежище в его теле — там, куда он никогда не должен был прокрасться. Это все могло произойти, только если он и в самом деле остался без кожи. Разве нет?       Перед глазами мелькнуло что-то красное. Именно тогда он все понял. Это была кровь. Кровь, вытекающая из его тела, скользящая по его руке, образующая лужу, в которой он лежал. А может все происходящее — лишь игра его воображения? Единственное, в чем он был уверен — мир вокруг него кружился, а боль только усиливалась.       Смерть оказалась далеко не быстрой.       Зрение Флока затуманилось, но его мысли оставались более-менее ясными. Микаса пристрелила его. Ее чертово УПМ вонзилось в его кожу, будто он и не человек вовсе, а какая-то деревяшка или стенка. Ему было необходимо остановить их. Предателей, что бросили свой народ. Они собирались убить их единственный шанс на спасение острова, единственный шанс на какое-либо будущее. Флок не мог понять, почему они решили сговориться с врагами и отказаться от лучшей из всех предоставленных им возможностей.       Ему становилось дурно при мысли о том, как они настроились против друг друга. После всего, через что они прошли вместе, сам факт того, что ему приходилось умолять их не убивать Эрена, казался ночным кошмаром. Когда вообще они успели так отдалиться друг от друга? Когда он стал для них тем, кого следует пристрелить при первой же возможности?       Крики вокруг отдавались болью в голове. Если бы у него было чуть больше сил, он бы попросил их умолкнуть. Шум ранил слишком сильно, а увечье в шее лишь добавляло болевых ощущений.       И вот, краем глаза Флок увидел его.       В первое мгновение, когда Жан появился на периферии его зрения, он почувствовал боль предательства, но едва ли у него оставалось достаточно времени, чтобы зацикливаться на этом. Нет, сейчас он лишь хотел объяснить, для чего пришел. Жан должен выслушать его.       — Не уходи.       Слова прозвучали слишком отчаянно, но ему польстило то, что Жан все-таки прислушался. Он опустился на колени совсем близко.       — Остров. Все. Умрут.       Он не был уверен, произносит ли все это в слух или только думает об этом. Впрочем, судя по лицу Жана, тот прекрасно его понимал. Слова замерзали в горле, но он все пытался произнести их.       — Наш дьявол. Это единственная надежда.       Он мог только надеяться, что Жан прислушается к нему. Они должны прекратить эту борьбу. Ему бы хотелось звучать в разы убедительнее. Хотелось показать им, насколько он серьезен. Он ведь заботился о безопасности их всех. Они должны позволить Эрену завершить весь тот мрак, что сами же начали. Только так их остров мог начать новую жизнь. Но, чем глубже в тело пробиралась боль, тем тише звучал голос. Он взглянул на Жана, которого видел слишком отчетливо, даже несмотря на то, что весь остальной мир слился в одно красочное пятно. Лицо юноши было пугающе скорбным. Ощущать на себе подобный взгляд было чуть ли не хуже, чем умирать.       — Хватит, Флок. Сохраняй силы.       Голова начала кружиться все сильнее, а от пульсирующей боли в шее хотелось разрыдаться. Он был уверен в том, что это и есть смерть. Он сожалел, что когда-либо вообще мечтал умереть во время их самоубийственных миссий. Смерть была невыносимо болезненной.       — Ты должен. Выслушать, — Флок откашлялся, и весь его организм взмолился, чтобы он прекратил шевелиться.       Боль промчалась через его сломленное тело, ребра все еще ныли от ранения, которое осталось после выстрела той девчонки. Тогда его броня стала единственной преградой между ним и смертью. Кашлять было больно, но его волновали лишь мысли о том, смог ли он сказать все, что хотел.       — Флок, просто оставайся со мной, хватит болтать.       — Жан, — он попытался выговорить его имя с улыбкой на губах, но не был уверен, смог ли вообще произнести хоть что-то вслух. Голос Жана казался ему таким успокаивающим. И только ради него он не хотел уходить, не хотел терять этот голос, пускай все его тело просило сердце сдаться и перестать стучать.       Мир начал темнеть, и Флок почувствовал себя таким одиноким. Он и раньше сталкивался с одиночеством, но сейчас все было иначе. Он больше не ощущал боли в теле. Не видел и не слышал никого. Не существовало и мира, к которому он принадлежал. Едва ли хоть одна мысль осталась в голове.       Неожиданно, он больше не мог ничего сделать или сказать. Ему показалось, что он хочет расплакаться, но при этом он больше не знал, что именно подразумевалось под этим словом. Что он вообще здесь делал? Что искал? Он не мог вспомнить голос, но точно знал, что хотел бы еще раз его услышать. Это была единственная мысль, за которую он продолжал держаться.        — Эй, нет, нет, нет... Слышишь? Даже не думай об этом.       А вот и он. Даже дрейфуя в темноте, он ощущал, как его тело переполнилось радостью, какую он не ощущал уже долгое время. Он не знал, кто именно говорил, но надеялся, что голос не смолкнет. Каким-то образом часть его сознания была знакома с этим голосом. Он уже говорил с этим человеком. Он ассоциировался с туманными воспоминания о смехе и уюте, о трепете в груди, о размытых очертаниях лица, которое улыбалось ему. И он попытался улыбнуться в ответ. Он силился разобрать, кто же это и лишь позже понял, что уже знает ответ.       Глаза Флока приоткрылись, не осталось никаких сомнений. Это был Жан.       Все большая часть его сознания возвращалась, он начал немного понимать, что происходит вокруг. Он знал, что до этого говорил что-то важное. Что-то, что следовало запомнить. Но что именно? Боль начала возвращаться, а он лишь желал стереть это ужасное выражение с лица Жана.       — Выслушай меня. Не забывай моих слов. Даже, когда я уйду.       — Флок, куда ты собрался? Нет. Ты никуда не пойдешь.       — Но я хочу. Сказать тебе. Ты. Должен знать, — он умирал, но все, о чем мог думать — это единственная вещь, которую он так и не смог произнести вслух.       — Значит, скажешь позже.       — Я люблю тебя, — слова сорвались с языка еще до того, как он решил, каким именно образом хочет преподнести их. Он истекал кровью, тело болело, но мысли крутились лишь вокруг любви, вынудившей его вновь открыть глаза. Любви, что заставила его выбрать голос Жана вместо успокаивающей, безболезненной темноты. — Все это время. Я любил тебя. Как глупо, да?       Даже изъясняясь столь прямо, Флок едва ли мог поверить своим словам. Как будто его уже и не было в живых. Он всегда думал, что, когда признается Жану, сердце будет быстро стучать в груди, а в животе будут порхать бабочки. Но не было ни малейшего намека на подобную легкость. Все было чересчур поспешным, он паниковал, ведь ему было необходимо произнести эти слова сейчас. Больше ему представится такой возможности. И почему он ждал так долго, чтобы высказать все это? Жестокость сложившейся ситуации настолько поражала сознание, что Флок усмехнулся.       — Не надо.       — Жан, я буду любить тебя вечность. Я буду любить тебя. Даже. Когда ты больше меня не увидишь.       Флок взглянул ему в глаза и на одно прекрасное мгновение ему показалось, что он увидел ответную любовь на лице Жана. Немного наивная мысль убедила его в том, что они снова вместе, задолго до того, как Флок начал тонуть в луже собственной крови. Он знал, что дыхания не хватит надолго, боль в теле была напоминанием, что ему осталось совсем немного. Ему казалось, что, расскажи он столь важный секрет, станет легче. Флок должен был почувствовать удовлетворение от того, что до его смерти Жан смог узнать о его чувствах. Но в этом то и была загвоздка. Легче не стало. Ему не хотелось покидать этот мир, пока Жан оставался в нем.       Юноша спросил его, куда он собрался, но у него было ответа. Флок просто знал, что веки становятся все тяжелее, а вздохи все короче. К тому же ему было необходимо сбежать от этой раздирающей на части боли. Но его любовь к Жану... Он не хотел оставлять ее позади. Эта прекрасная, хрупкая любовь, которая заставляла его не спать по ночам, ворочаясь в кровати, потому что он не мог выбросить этого парня из своей головы. Его Жан, которым он так долго любовался и восхищался. Он часто задавался вопросом, почему тот вообще тратит на него свое время? А еще: как он мог бы вновь вызвать улыбку на его лице?       Он долгое время нес за собой свою любовь, пока в один день — когда солнце освещало их лица, а Жан улыбнулся, потому что на его руку села бабочка — все вокруг внезапно не обрело смысл. Флок наблюдал за тем, как юноша аккуратно держал маленькое создание, будто бы оно являлась чем-то священным. Он чувствовал, как любовь накрыла его с головой. На самом деле в самой-то бабочке не было ничего особенного, но то, как бережно тот обращался с ней и стало чем-то особенным. Флок подумал, что, может быть, именно прикосновение Жана может заставить его ощутить себя кем-то стоящим. Кем-то, на кого стоит обратить внимание в один чудесный солнечный день.       Боль вновь начала отступать. Все чувства погрузились во тьму.       Вокруг было тепло и мирно, но он не имел ни малейшего понятия, что ему делать. Казалось, он должен что-то запомнить, но не знал, что именно. И никого не было рядом. Он даже не мог вспомнить, кем сам являлся. Он просил ответа, хоть кто-то же должен сказать, что он должен был сделать. Он уплывал все дальше и дальше, забывая, что именно пытался вспомнить. Спокойствие было таким приятным. Было так легко. Он бы с радостью остался здесь навечно.       А затем до слуха вновь донесся умиротворяющих голос. Тот звучал слишком далеко, но он все еще мог разобрать слова мольбы:       — Останься. Останься. Останься.