Ошибки первой любви

— Я…дойду сам, спасибо. Хотел ещё зайти в магазин по дороге, — пытается отказаться от предложения Тэхён, незаметно делая шаг назад от фигуры на мотоцикле. — Боишься меня? — Чон нащупывает в кармане пачку сигарет, неспешно достаёт. — Нет, — сглатывает Ким. Он прижимает подарок к груди, словно мотоциклист пытается его отобрать. Внутренняя дрожь заставляет задуматься о причинах её происхождения — от ненависти, от страха, от пронизывающего ветра? — Уже достаточно темно. И прохладно. Я приехал, чтобы подвезти тебя, ничего более. Садись? — прикуривает Гук, освещая кончиком сигареты лицо, черты которого словно заострила неутихающая внутри буря. — Спасибо за…беспокойство? — подбирает слова удивлённый школьник. — Чимин говорил, что…тебя не будет сегодня. — Почему же меня не должно быть на дне рождения друга? — последнее слово произнесено легко, и совсем незаметно, что от искусственности каменеет физиономия. — Он говорил, что у тебя, вроде, дела, — Ким вспоминает их с именинником поспешный диалог. — Дела? — повторяет Чон, сильно затягиваясь сигаретным ядом, словно тянет время, успокаивая не вовремя рвущиеся наружу истинные эмоции. — Какие же могут быть дела, когда такой важный день. — Возможно, я неправильно понял, — тушуется Тэхён. У него оглушительно стучит сердце, в голове хаос мыслей и воспоминаний, а душа тоскливо воет от сплетённых в мерзкий клубок чувств влюблённости и ненависти. Ему тошно от самого себя. Почему не может просто уйти? Он имеет право не слушать этого человека, не разговаривать с ним. Но подыгрывает, делает вид, что ничего не было, что нет повода плюнуть в эту надменно-спокойную рожу. — Так что, поехали? — стряхивает пепел Гук, пристально рассматривая парнишку. — Чимин в курсе. Он просто не смог написать тебе. Они с Юнги…наедине. Ну, понимаешь, — усмешкой. Щёки юноши вмиг пунцовые, не от осеннего ветра, а от бури чувств внутри и смущения. — Хорошо, — соглашается зачем-то, несмело шагая вперёд, чтобы сесть позади Чона. Что он делает, чёрт возьми? Он в этот момент чувствует себя слабым. Слабым перед затягивающими в болото чувствами, перед давлением тёмных глаз, на дне которых, как и в том болоте — смерть для его наивности. Он это, возможно, понимает, но отказывается верить. Какие мысли, чувства у мальчишки семнадцати лет, когда его мучитель, он же возлюбленный, зовёт с собой? Слышит ли он свою интуицию, которая должна предупредить не связываться с такими людьми? Знает ли он, что такое гордость, которая должна заставить сказать твёрдое «нет» в подобной ситуации? Есть ли внутри что-то, кроме порабощающего страха, который мурашками проносится по всему телу, и слепой жажды, чтобы любили? В романах, что читает Пак, там всё преодолевают. Там плохие мальчики внезапно становятся хорошими, там мучители превращаются в рыцарей, там хэппи энд. Тэ читал, удивлялся, вздыхал. Он ведь умный парень, сообразительный. Почему в книге легко увидеть ошибки, а в собственной жизни так хочется нырнуть в них с головой, закрыв глаза? В реальности, той самой, где Ким Тэхён, старшеклассник, давит внутри все свои «нет, нельзя, сколько можно позволять так обращаться с собой», седлает мотоцикл молодого, но достаточно взрослого мужчины, воспользовавшегося его телом уже дважды. Почему он не думает о своей безопасности, об отсутствии шлема, который, к слову, есть у самого водителя, да и в целом, о нелепости происходящего? Ведь, читая романы, он закатывал глаза, даже возмущенно фыркал, когда влюблённые принимали неверные решения? Первая любовь берёт в рабство юный неокрепший опытом мозг, заставляя мечтать, игнорировать здравый рассудок, все предупреждения родителей и собственные рассуждения о поступках героев в книгах. Со стороны виднее. Стоит только прохладной ладони оплести талию водителя, Гук опускает мимолётный взгляд вниз, ощущает спиной близость чужого тела и зажатый между ним и его пассажиром подарок. Звук мотора раскатывается рёвом ошибки по престижному району. Осенний воздух проникает под одежду, щиплет кожу, раскрашивает щёки, нос. Тэхён жмурит слезящиеся от скорости и ветра глаза, пытается дышать спокойно, но парфюм мотоциклиста врывается в его лёгкие, сжимая спазмом, заставляя давиться. Его пальцы невесомо цепляются за кожаную куртку, он пытается прогнать свою жадную зависимость вдыхать этот аромат сильнее. В борьбе с собой и своими противоречивыми эмоциями, Ким не сразу замечает, что путь, которым они следуют, отличается от привычного. Он хочет спросить, куда они едут, но ветер мешает, как и страх, зажимающий горло, будто чужой рукой. Скорость слишком большая и пугает. Позади остаётся табличка города, за чертой которого они оказываются, устремляясь по виляющей дороге вверх, в горы. Скрип шин на каждом повороте режет слух. Зажмуривая глаза, юноша царапает верхнюю одежду водителя, словно это поможет, пытается заставить себя открыть рот, чтобы закричать, но не может. Сердце бешено стучит, как и скорость мотоцикла, зашкаливая. Под веками скопились жгучие слёзы, и пляшут вокруг адского пламени воспоминаний, в каждом из которых — Чон.

💌

Ему двадцать два. Он чертовски красив. И уродливо собран из обломков собственного прошлого. Он эгоистичен, жаден и требователен. Все причины, способствующие этому — оправдания. Он видит, что заслуживает большего, но не видит, каким путём доказывает это. «Просто друг» в его жизни был для него всем. «Просто пара школьников», с их искренностью и чистотой, столь не характерной для современной молодёжи, внезапно, тоже становятся важными элементами жизни. Важнее, чем немалое количество приятелей, с которыми можно выпить, поговорить ни о чём, без доверия, помериться членами и упрямством, потрахать по очереди кого-то, такого же пустого, как и все эти встречи. И в планах двадцатидвухлетнего Чонгука не было терять этих троих, оставаясь с пустотой, забитой ничего не значащими людьми. И ведь вроде не один, но чертовски одиноко и больно. Виноват ли он, что они всё испортили? Виноват ли он, что они убили всю лёгкость их связи своим гейством? Виноват ли он в том, что нуждается в Юнги? Нуждается в том, чтобы всё было, как прежде. Ослеплённый жадностью, этой душащей необходимостью, он не понимает, что Чимин тоже нуждается. Тоже в Юнги. Вся злость, что копилась с того самого дня внезапного каминг-аута, туманит его сознание, заставляет тело вибрировать от ярости, требует ненавидеть. Этого всего так много, оно настолько сильнее понимания, какого-то там принятия, о котором Гук даже не может думать. Оно всё чёрное, пропитано ядом, и разрастается, как опухоль, питаясь жгучей обидой, ревностью и болью, что всю жизнь с ним. Боль ненужности. Окажись он мудрее, что маловероятно в его такие невзрослые двадцать два, он бы понял, что с Чимином они очень похожи. Больше, чем ему кажется. И что разрыв их дружбы бьёт не меньше, чем потеря близости с Юнги. Но всё, что он чувствует в тот момент, игнорируя жалобный шёпот шин по осенне-сырому асфальту на слишком большой для этой дороги скорости, — ярость. И он боится не справиться. Чего он хочет? Чего добивается? Ответы на эти вопросы вырывают его из тумана. Сквозь тьму мыслей, он будто чувствует страх, которым скован Тэхён, жмущийся к его телу. Визг колёс от резкого тормоза, лёгкий управляемый занос, разлетающаяся комьями грязь. Дыхание тяжёлое, сорванное, как и выработанная с годами сдержанность, защищавшая от врождённой импульсивности. Секунда отдышаться, но ощущая, как снова топят чувства, дёрнуть с головы шлем, откидывая, стащить с мотоцикла себя и пассажира, из-за которого запутан сильнее, чем осознаёт. Он сейчас, кажется, вообще ничего не осознаёт, а ведь считает себя умным. Рывок, игнорируя сопротивление, падение свёртка из чужих рук. Припечатать к отсыревшему стволу сосны, кора которой крошится и пачкает лёгкую дутую куртку Кима. Широко распахнутые глаза с застывшими в них слезами отражают реальность, от которой бежит Чон. Надо заставить его закрыть. Закрыть эти яркие вселенные, искрящиеся звёздами, когда он смеётся; кутающие теплом, когда он проявляет заботу или внимательно слушает; разрастающиеся до невероятных масштабов, когда он…смотрит на Чонгука. — Ненавижу, — выдыхает зло Гук, вгрызаясь в холодные губы. На языке ощущается горечь слёз и уникальный вкус Тэхёна. Ужасно то, что Чонгук точно знает — вкус этого парня неповторим. Ни у чьих губ нет и капли схожего. Ни у чьих тел нет даже приближённо такого аромата. Ненормальный. Чонгук ненормальный. И он мстит за свою вскрытую ненормальность тому, кто её обнаружил своим существованием, своей невозможностью остановить, своей податливостью. Крепкая ладонь больно жмёт красиво вылепленную генами скулу. Давит сильно, как и телом, к молчаливому свидетелю, раскинувшему свои хвойные лапы, будто открещиваясь от ужаса происходящего. Язык обжигает следы оставленных укусов, задерживаясь на каждом, вылизывая, прежде чем нырнуть в теплоту рта, словно подтверждая, что тот всегда будет открыт для него, никогда не откажет. Очерчивая кончиком внутреннюю сторону верхней губы, переходя к нижней, Гук чувствует, как рецепторы вкуса распознают то неуловимое, но отдающее знакомым, желанным. Невозможно описать, но он чувствует вкус. Вкус тэхёнова дыхания, его такого же неприкрытого желания, его боли, страха, ненависти… Последняя нота дикого коктейля вынуждает замереть, застыть. Так знакомо. Неужто, взаимно? Тогда почему не гонит? Не бьёт? Гук отрывается, оставляя поцелуй незавершённым, губы влажными и припухшими. Так и не закрытые вселенные смотрят на него, утягивая в глубину. Сердце всё ещё громко стучит. — Ударь меня, — хриплым рыком. Это откровеннее признания. Мольба. — Оттолкни! Безмолвно, всё так же глаза в глаза, темноволосый лохматый мальчишка поворачивает голову из стороны в сторону. Отказ. — Ударь, я сказал, — сам бьёт ладонью по стволу, рассыпая крошку сосновой коры, как и себя изнутри. На него смотрят с таким пониманием, что ярость новым сильным витком взмывает вверх. — Ненавижу тебя! Ненавижу тебя, слышишь?! — орёт, не чувствует собственных слёз. — И я, — тихим шёпотом, дрожащими губами. — Хочу. Не могу. Хочет ненавидеть? Ударить? Или хочет так сильно, что не может? Не может сдерживать желания? Не может жить с ними? Что хочет? Что не может? Ничего непонятно. Но Чонгук знать ответы не хочет. Он хочет свободы от этой выжигающей ненависти, и чтобы как раньше с Юнги. Чтобы всё понятно — дружба. Чтобы всё в рамках того, что он может принять — забота дружеская, объятия дружеские. Никакой ярости, никаких скручивающих желаний. И без слёз. Он их ненавидит. А ещё он ненавидит того, кто его до этого довёл… Озаряет. Не может. Тэхён не может. Понимание этого отражается недоброй улыбкой на красивом лице. — Не можешь… — повторяет Чон, упиваясь собственной властью над этим парнишкой. — Какого чёрта Пак выгоняет меня из собственной квартиры, озвучивая странное мнение о том, что он должен сделать выбор между мной и тобой? Что ты ему наплёл? — Ничего! Я ничего не говорил ему, — едва находит в себе силы говорить Ким. Его голос звучит сипло и растерянно. — Врёшь! — дикой яростью, не скрывая. — Ты пугаешь меня… — Пугаю? Не видел страха в твоих глазах, когда ты стонал, ощущая мой стояк на твоей заднице, — рычит Чонгук, приближая своё лицо к застывшему жертвой старшекласснику. — Ты…что тебе надо? — щёки Тэхёна алеют, а губы дрожат. — А тебе? Что тебе надо от меня, Ким? Какого чёрта ты…зачем ты делал всё это? — взмах рукой в воздухе, от чего старшеклассник жмурится, будто сейчас ударят. Чон смотрит на него так, словно это какая-то нелепость. Нелепость, что этот мальчишка боится его, но всё равно поехал с ним. — Я никому ничего не говорил, — упрямо. — Тогда почему Юнги выгоняет меня, чтобы его драгоценный, сука, мальчик чувствовал себя комфортно на дне рождения, которое он хочет провести с тобой? Без меня. Чем я так мешаю, Ким? — его голос грубый, но в нём столько обиды, неопознанной юным слушателем. — Я никогда не говорил, что ты мешаешь… — Так какого, блять, хуя! Мне что, надо тебя оттрахать, чтобы получить приглашение на этот сраный день рождения? Так давай! — разъярённый мужчина, опутанный детскими обидами, дёргает молнию на куртке парнишки, расстёгивая. — Чонгук, перестань, — хватает его за руку Тэ, пытаясь остановить. Он не на шутку испуган. — Почему ты не говорил этого тогда, Тэхён? Почему ты не просил перестать на моей кухне? В бассейне? Почему? — каждая фраза сопровождается ударом по дереву, словно то виновато. Старшеклассник молчит, растерянно глядя в злые глаза. Ему мерещится невыносимая боль на дне тёмных зрачков. Возможно, он путает это с пламенем той тёмной стороны, что вырывается на свободу, когда не справляется больше светлая. — Что ты сказал Чимину? — повторяет вопрос Чон. — Ничего, — тихо, едва разлепляя губы. — Я даю тебе последний шанс. Если не ответишь, клянусь, ты пожалеешь. Ты же так сильно дорожишь им? Да? Как и я — Юнги. Тебе не понравится то, что я приготовил… — Я сказал ему, что влюблён в тебя, — выпаливает, смиряясь с собственным падением на самое дно. Пусть лучше так, чем пострадает его лучший друг. И ему не надо слушать угрозы Чонгука. Он знает, чувствует, что в таком состоянии этот мужчина способен на многое. Чон смотрит в глаза цвета тёплого шоколада, словно ищет там какие-то тайные шифры. Ему точно нужен перевод этой фразы. Влюблён. Что это значит? — Зачем, — гулко сглатывает после затянувшегося молчания. — Зачем ты сказал ему это? — Это произошло ещё до того, как они начали встречаться с Юнги. До того, как мы узнали, что ты… — Что я ненавижу геев, — завершает, догадываясь, наконец, Гук. Во рту сухо, в голове вой неутихающей ярости, и мысли, которые копошатся неуклюжими булыжниками, прежде чем вырываются на волю словами: — То есть ты…ты сказал ему, что влюблён в меня. А потом приехал ко мне, слушал всё, что я тебе говорил про гейскую еблю, про…. — новая волна злости захватывает разум. — Блять. — Чонгук, это ничего не меняет. Я не просил Чимина прогонять тебя. И я… — Вот, почему ты тогда перестал приходить. До того, как я узнал, что Юнги трахается с Чимином. Ты перестал приходить, потому что влюбился в меня, — каждое новое понимание ощущается очередным ножом в сердце, что теперь представляется слишком доверчивым. Чон ощущает себя глупцом, которого обвели вокруг пальца. — Да, — не отрицает Тэ. — Сука, — смеётся внезапно Гук. — Что за пиздец. Он не отталкивает, не высмеивает самого Тэхёна. И Тэхён не понимает, что именно происходит. — Ты всё это продумал, да? — составляет единственно верный для себя вывод Чон. — Это какой-то эксперимент? Шутка? — Нет, ничего подобного. Чон отталкивается от дерева, запускает руки в волосы, сжимая их, тянет, словно это поможет. Поможет понять или оправдать. Он хочет напиться и забыть всё это. Но этот важный день ещё не завершён. Чонгук вспоминает запланированный ранее сюрприз. В голове складывается цепочка последующих действий. — Поехали. Доставлю тебя ко дню рождения точно в срок. Но за твою наглую игру, где пострадавший я и моя репутация, ты будешь мне должен, Ким Тэхён. И даже не думай сопротивляться. Взгляд, которым впивается в него мотоциклист, ощущается мальчишкой как лезвие, прижатое к его горлу. Тяжело сглатывая, Тэ понимает, что это конец. Его конец. И его первой, так и не состоявшейся, любви. Он опускает глаза ниже, с болью рассматривая подарочный свёрток, валяющийся в грязи у мотоцикла.