От ненависти до любви один бой

— Вставай, я готов, — слуха коснулся голос, не соскучиться по которому было невозможно.       Доума увидел на пороге своего храма старого знакомого, которого он не встречал уже несколько десятков лет. Устрашающе длинная тень гостя тянулась к нему, словно тоже была в нетерпении.       Аказа с холодной решимостью глядел на него, и нужно быть дураком, чтоб понять его двусмысленно. Демон сжимал ладони в кулаки. Он вел себя так, будто в последний раз они виделись вчера. Время шло, а с его нечеловеческим существованием годы пролетали стремительно. Но каждый раз, когда он одолевал охотника или даже столпа, в голове всплывало только одно лицо — лицо Доумы. Он не мог думать ни о чем другом.       В Аказе снова и снова просыпалась надежда, что он стал достаточно сильным — что в этот раз он точно сотрет улыбку Доумы вместе с его лицом, порвет на клочки, вырвет глазные яблоки с иероглифами, означающими такой завидный титул, а затем сердце, оставшуюся в демонах человеческую деталь, совершенно им не нужную, а уж потом… Займет место Второй высшей луны. Собственными кулаками выбьет этот титул из нахала, обладавшего им совершенно неоправданно. После этого можно целиться и на первое место, но пока Доума стоит на пути, об этом и думать нечего. — Аказа-доно… Разве так здороваются со старыми друзьями? — сощурив радужные глаза, Доума продолжал восседать на месте лидера культа с непринужденным видом.       И правда, казалось, будто они виделись вчера. Хотя он давно обошел Аказу, он все так же обращался к нему уважительно, не произнося его имени без приставки «доно». Подлиза и подхалим. Пока Аказа испепелял его взглядом, Доума гостеприимно распростер руки для объятий, но Третий не сдвинулся с места. Как обычно. — Ты знаешь, зачем я здесь. Не трать время на болтовню, — Аказа видел его несколько минут, но его уже выворачивало от этой слащавой улыбки. Будто бы Доума и в самом деле рад его видеть. Никто из высших лун никогда не рад встрече.       Не меняясь в лице, Второй мягко и снисходительно вздохнул и опустил руки. Сквозь года все могло поменяться даже в самом стабильном существе. Но Аказа умудрялся сохранять свое постоянство — постоянство суровости. То, за что господин Кибуцуджи так ценил его — это чувствовалось, хотя он этого и не показывал.       Аказа никогда не разговаривал с ним, сколько бы Доума ни пытался завязать беседу. На редких собраниях он держался подальше, казался неприступной стеной, а если приблизиться к нему — и вовсе вспыхивал как спичка, ломая кости с такой жестокостью, которую обычно показывает столпам. Конечно, понятия «демон» и «жестокость» неотрывно стоят в одном ряду, но разве есть надобность в том, чтобы оставаться жестоким наедине со своими сородичами?       Доуме нравилась эта сварливая часть Аказы, она забавляла его. Как-то на одном из собраний он решил развлечь себя в ожидании господина Кибуцуджи. Он подошел к Третьему со спины и коснулся его уха, пока тот не видел. Он знал, что ему за это будет. Будет весело. Аказа одарит его вниманием по полной, даже если ради этого придется пожертвовать половиной лица — для демона это быстро заменяемая деталь. И оно того стоило.       Аказа совершенно не понимал, что собственной недосягаемостью только сильнее привлекал внимание радужных глаз. Ни в одной из своих жизней Доума не находил достаточно интереса, чтобы продолжать существовать. В каком-то из затерявшихся в прошлом десятилетий он решил, что выбрать смыслом своей жизни демона с самым скверным характером будет неплохой идеей. Именно поэтому их встречи всегда чертовски умиляли Доуму, и плевать, что Третий приходил только ради поединка крови.       Стоило ему выпрямиться, они оба оказались в Крепости Бесконечности. Прохладная вода обволокла босые ноги Аказы. Он был готов к сражению. Бою в комнате Доумы. Войне на территории старшего, как это принято на поединках крови. Как всегда. — Не хмурься так, Аказа-доно. Неужели не соскучился, столько лет прошло… М, сорок восемь, да? — задумчиво прислонил когтистый палец к подбородку Второй. — В этот раз ты дольше готовился к нашей встрече. — В этот раз ты болтаешь дольше обычного, — фыркнул не настроенный на общение демон. Ему уже не терпелось начать поединок. Его поглотил азарт, ведь этот бой покажет, насколько улучшились навыки, которые он оттачивал столько лет. Насколько он заслуживает повышения. — Но ведь ты так редко приходишь проведать меня, — наклонил голову Доума, оценивающим взглядом окинув покрытое полосами крепкое тело противника, скрытое под минимумом одежды. Еще обворожительнее, чем в прошлую встречу. Или он просто слишком соскучился по нему. — Хотя я очень польщен, что ты думаешь обо мне, пока тренируешься…       Брови Аказы сошлись на переносице. «Бесишь… Ты меня бесишь,» — ядовитые мысли прожигали его насквозь, пронизывали каждый сантиметр тела, заставляли мышцы подрагивать от желания ворваться в бой. — Не бери на себя слишком много. До этого момента тебе просто везло, — процедил он сквозь зубы, как если бы Доума не был достоин нормального ответа. — Я ведь не виноват, что ты слабее меня, — пожал плечами беззаботно демон, и содержимое его головы вместе с кровью и ошметками черепа окрасили воду в алый цвет.       Аказа отступил на пару шагов, небрежно махнув рукой и стряхнув с нее то, что только что было головой Доумы. «Скажи еще что-нибудь, и я буду вырывать твой язык каждый раз, когда он будет восстанавливаться,» — закипавший внутри гнев подначивал его наброситься на Второго, но Аказа не терял контроля. Ноги машинально встали в оборонительную позицию, и решительный взгляд Третьего встретился с радужными глазами на мгновенно восстановившемся лице врага. — А-ах, какой удар… — из Доумы вырвался невольный стон. — Ты явно совершенствуешься, славно… — он искренне просиял и провел ладонью по собственной щеке. — Мне нравится… Ну же, задай мне трёпку, — красный язык прошелся по расплывшимся в улыбке губам.       Несмотря на грубость и резкость Аказы, поединок напоминал танец. Изящные движения Доумы, плавно и расслабленно избегающего ударов, золотой блеск его стальных вееров, рассекавших воздух в опасной близости от противника, тщательно выверенные годами легкие шаги по воде. Она совершенно не сковывала его движений, он словно парил над нею, и Аказа уже приспособился к этим маневрам.       «Каким сильным ты стал, Аказа-доно… Почему мне так это нравится?» — Доума не мог им налюбоваться, за весь поединок ни разу не сняв улыбку с лица. Он едва ли считал это сражением, скорее парным танцем, свиданием, игрой. Их личной игрой, где ни единая душа не вмешается и не отвлечет внимание неприступного Аказы от Доумы. Эта мысль сводила Второго с ума.       Однако Аказе слишком быстро надоела эта бесполезная разминка.       Разрушительное поражение цели. Боевой стиль.       Доума не успел уклониться. Или же не захотел. Шквал ударов обрушился на него — сокрушительных ударов, стиравших кости в порошок и перемалывавших тело в фарш. Третий не мог остановиться, так долго он этого ждал, столько времени тренировался, чтобы показать, на что он способен: превратить соперника в прах, продолжать ломать то, что уже сломано, без остановки погружать кулаки в мокрое месиво, раз за разом обливаться фонтаном крови и похоронить, наконец, жалкие останки врага под водной гладью его же комнаты. Какое унижение — проиграть так позорно на своей же территории.       Аказа отступил от тела, уничтоженного как постыдное воспоминание, победный оскал озарил его лицо, торжествующие блики засверкали в глазах. Кровожадная природа ликовала в нем — одерживать верх над своим заклятым врагом куда интереснее, чем биться даже с самым сильным столпом. Потому что если Доума проиграет, он останется жить дальше с этим клеймом — клеймом побежденного, вытесненного с его места и оставленного позади, на месте Третьей высшей луны, которое Аказа так долго для него берёг.       Только Аказа не брал или не хотел брать во внимание важную деталь — не один он становился сильнее с годами. Ветер поднялся, завывая в ушах, лед побежал по воде, покрывая ее разраставшейся серебряной коркой, безобидное на вид белое облако породило снежную бурю — центром беспощадной метели стало то место, где находился растерзанный в клочья Второй. Аказа почувствовал, как лицо начали болезненно царапать мелкие ледяные частички, и прищурился, задержав дыхание. «Замораживающие облака, да? Ничего нового». — Очаровательная суровость… Покоряющая жестокость… Прелестная ярость… — сквозь белую бурю он увидел восторженные глаза и широкий оскал, сиявший маниакальной радостью. — Я хочу еще! — голос дрожал от возбуждения, не помещавшегося в теле.       Аказа поспешил взять себя в руки, повременив с пиршеством по случаю победы. Он ловко избежал ряда ледяных лезвий, просвистевших в сантиметре от его кожи и вонзившихся в стену позади. Он видел Доуму и его ледяные атаки насквозь, по крайней мере пока что, и это придавало ему уверенности в собственной стратегии. В ход пошли все техники, усиленные магией крови, лед трескался вместе с зубами и ломался вместе с позвоночником, и вода под ногами совсем скоро стала багровой. Мгновенно заживавшие раны, отраставшие конечности, ни царапинки, ни капли боли — но все вокруг залито кровью. Сражения между демонами были захватывающими, потому что никогда не выглядели по-другому.       Порываясь нанести очередной удар Второй высшей луне, Аказа вовремя услышал свист приближавшегося холодного веера в белом тумане и, увернувшись, совершил последнюю для сегодняшнего сражения ошибку. Его пронзила острая боль в груди, разрывавшая легкие и с треском ломавшая ребра, словно они вылиты из стекла. Дышать стало нечем, будто сотни игл застряли в горле и вцепились в него изнутри. Все попытки восстановиться не увенчались успехом. Тело парализовал колючий холод, сковал движения и ограничил способности к регенерации. Аказа с трудом выдохнул облако пара дрожащими губами и медленно опустил взгляд.       В его груди расцвел прекрасный ледяной лотос, огромный, больше головы, демон чувствовал его каждой частичкой своего существа. Он попался, упустив из виду приближение коварного стебля, вонзившегося прямо в спину, изрезавшего внутренние органы и проросшего насквозь. Смертоносные лепестки купались в его крови, волшебно переливаясь в холодном свете. Красиво. И безумно больно. Аказа закашлялся, запятнав горячими алыми брызгами закоченевшие подбородок и шею. Это был конец.       Воспоминания того времени, когда он каждую ночь бросал Доуме вызов, возвращались иглами колючей как мороз обиды. Тогда ублюдок только обогнал его, и тот факт, что демон был куда моложе, а занял ступеньку повыше, заставлял Аказу скрипеть зубами и дымиться от ярости. Проигрыши шли раз за разом, повторялись как аккорды надоевшей песни, но он верил, отчаянно верил в то, что дело не в его слабости, а в невезении. В ночь, когда враг пригвоздил его к стене ледяными пиками, его голову посетила первая горькая мысль — техника Доумы слишком превосходит его. Аказа принял решение сделать перерыв и заняться самосовершенствованием, дать Доуме время полюбоваться собой и отпраздновать победу, пока он не потерял свое драгоценное место в иерархии лун.       Но вот победа опять за ним… — Доходчиво… — прохрипел Аказа и ехидно покосился на Доуму, возвышавшегося перед ним. — …Но в следующий раз не прокатит, — он бы ни за что не признал поражения, если бы был способен сам выбраться из ледяного капкана. Но челюсти севера плотно сжимали его, тело перестало слушаться, и даже выполнить такую элементарную задачу, как пошевелить пальцем, стало сложно. — Лотосы очень красиво смотрятся у тебя в груди, — романтично проворковал Доума, когтистые ладони сложили веер с тихим шелестом. — А… Теперь можно считать, что я подарил тебе цветы? — Да понял я, ты меня уделал, — раздраженно хмыкнул Аказа, игнорируя его глупый флирт, и сплюнул алую слюну. Он редко чувствовал вкус собственной крови и за долгие годы убийств даже подзабыл о том, что она у него есть. — Отпусти уже.       Доума продолжил улыбаться, наклонив голову набок. Лотос и дальше холодил кожу, вспоротую почти нежно и кровоточащую так соблазнительно. Он не торопился ослаблять свою хватку. Как-то странно. Аказа, едва находивший силы на вдохи, вопросительно поглядел на Второго. — Невежливо сбегать со свидания, Аказа-доно…       Третий неожиданно для себя ощутил, как по его ногам поползли лозы лотоса, подбираясь к бедрам, а затем оплетая и руки. Теперь он совершенно не мог пошевелиться, угодив в ледяную ловушку с головой. Призрачный шанс на то, чтобы спастись, только что выскользнул из его рук. Аказа невольно напрягся, ощутив неприятные мурашки, и уставился на Доуму. Недоумение и раздражение смешались в янтарном коктейле под его ресницами. — Ты думал, я просто так позволю бросать мне вызов? — тень легла на лицо демона, и его улыбка, обычно такая дурацкая и безобидная, стала иной, более опасной и хищной. — С сегодняшнего дня за это полагается плата. — Ч-чего? — Третий поежился от предчувствия, мерзкого и липкого подобно затягивавшему болоту, но еще больше в нем разгоралось возмущение, превращаясь из искры в полыхающий огонь. Он обозленно дернулся в надежде освободиться, но коварные лозы не поддались и даже оставили порезы на его коже. Болезненные порезы на неспособном регенерировать теле. Казалось, путы сделались еще крепче и теснее.       Доума глядел на него сверху вниз, приставив край сложенного веера к подбородку, и искренне наслаждался беспомощностью и зарождающейся тревогой Третьего. Гнев, стыд, обида, досада — его эмоции в моменты поражения были слишком вкусными. Вечности будет недостаточно, чтобы насытиться ими. Пожалуй, это даже вкуснее алого сиропа, что течет в венах смертных.       «Ого, паника? Что-то новенькое… Похоже, я превзошел сам себя,» — Доума прикусил губу, глядя на барахтающегося в его путах Аказу и осознавая, как происходящее его заводит. Он впервые видел такие эмоции на лице Третьего, неприступная крепость начала рушиться… Это было лучшей наградой за годы саморазвития. Сейчас хищник прилагал настолько мало усилий для того, чтоб не давать добыче пошевелиться. — Мы поиграли в твою игру, а теперь будем играть в мою, — радужные глаза потемнели.       «Он что, воспринимает поединок крови за какую-то игру?» — Аказа поставил свое сопротивление на паузу и смерил Второго взглядом исподлобья. Уши не обманывают его? Такой наглости они еще никогда не слышали. Он открыл рот, намереваясь ответить, и подавился первым же словом. Горячие губы бесцеремонно заткнули его, противный влажный язык прошелся по окровавленному подбородку и проник в приоткрытый рот, пока растерянный Аказа не находил сил закрыть его. Демон даже оцепенел, видя иероглифы Второй высшей луны настолько близко, насколько он прежде ни разу их не видел. Однако он быстро вернул себе понимание того, что сейчас происходит.       И непримиримо откусил ему язык. Регенерация сделала свое дело за считанные секунды, и от этого предупреждающего жеста не осталось и привкуса. Мягко усмехнувшись, Второй отстранился и облизнулся, дразнясь тем, что он может восстанавливаться, а Аказа нет. Доума все еще чувствовал сладость чужой крови, без спешки смакуя ее. Мысль о том, что эта кровь Третьей высшей… Того демона, на которого он не мог смотреть без желания, была отдельным сортом удовольствия. — Ох, Аказа-доно… — умиленно выдохнул он. — Я, конечно, предполагал, что тебе нравится погрубее, но чтобы сразу… — он с интересом прошелся взглядом по опутанному лозами телу. — Что ты несешь?! — из-за переполнявшей злости Третий забыл, что не может пошевелиться, и кулак, сжавшийся для удара, так и остался на месте. — Я проиграл, и я ухожу, так что отвали, урод! — прошипел он, но это шипение не звучало угрожающе. Вспомнив, в каком он положении, Аказа стал напоминать отчаянно защищавшегося зверька, загнанного в угол зверем покрупнее. — Грубиян, — наигранно расстроенный голос взбесил его еще больше. Доума подошел вплотную, и лишь ледяной лотос, послушно сделавшийся меньше, отделял его от судорожного дыхания желанных губ. — Говорить такое после поцелуя… Это что, твой первый поцелуй? — вдруг понял он, обрадовавшись еще больше.       Аказа сощурился с отвращением. Он не знал, что ответить этому идиоту, потому что он говорил совсем не о той проблеме. Второй полностью владел разговором, победив его не только физически, но и словесно. Аказа не мог определиться, что поражало его больше — то, как Доума умело сочетает глупость с хитростью, или то, как он говорит ставящими в тупик совершенно абсурдными фразами. А пока чертовы лозы не дают ему пошевелиться, приходится принимать участие в его спектакле с тупыми репликами. — Не стесняйся так. Я тебя всему научу! — с готовностью придвинулся ближе Доума, сгорая от энтузиазма и нетерпения. Так близко, что уперся в пах Аказы.       Третий втянул воздух носом и побагровел, не то от неловкости, не то от ярости. Он плотно сжал губы и машинально дернулся как от удара током, когда чужие ладони без разрешения начали гулять по его телу. «Этот гад… Издевается надо мной как хочет,» — мысли переполняли голову, они метались из угла в угол, сталкивались друг с другом, бились об стенки черепа. Они тоже паниковали. — «Гад… Какой же гад. Урод. Ублюдок!»       Доума пожирал его глазами, исследуя подтянутый пресс, украшенную ледяной атакой грудь, острые ключицы и, в конце концов, чарующие черты лица. В его взгляде читалась похоть, настоящая животная похоть, напугавшая Аказу впервые за столько лет. Когтистая ладонь сжала ткань, пропитанную кровью недавнего сражения, и с силой потянула. Треск одежды, постепенно рвущейся прямо на теле, и Аказу накрыла вторая волна паники. Он не сдержал испуганный выдох.       Уже через мгновение в паутине изо льда он остался полностью обнаженным. — Я и не знал, что полосы есть даже на твоих бедрах, Аказа-доно… — очарованно пропел Доума, пока бестактно разглядывал те места, которые принято прятать. — Как красиво, — его руки возобновили прогулку по обездвиженному телу, медленно гладя холодную кожу.       Аказа чувствовал, каким горячим стало лицо, и надеялся, что не слишком покраснел. Внутри него была бомба из гнева и стыда, но замораживающая техника врага не давала фитилю зажечься. Он злился. Злился как на собственную беспомощность, так и на наглость Доумы. Еще ни один демон не вытворял с ним такого, не позволял себе, не смел. Еще никто не видел его полностью голым и беззащитным, никто не срывал с него одежду и не касался так настырно и навязчиво. Аказа понимал только одно — Доума перешел все границы. За такое не прощают. — Я знал, что ты чертов извращенец! Я сломаю тебе руки, клянусь, я завяжу их в узел! — прорычал он, сжав кулаки и впившись когтями в собственные ладони. Руки все еще были связаны за спиной и переплетены лозами так надежно, словно сам господин Кибуцуджи отдал такое распоряжение. Сложно придать угрозам вес в таком положении.       Доума согласно кивал в ответ, как если бы подыгрывал истерике ребенка, и не мог перестать бесстыдно лапать крепкое тело, о котором грезил столько лет. Могло показаться, что он совсем не слушал, потому что его глаза разбегались от такого раздолья, опьяненные перехватывающим дыхание видом. Но он все слушал. Аказу он всегда слушал. Но не всегда слушался.       Когда чужая ладонь медленно переместилась на грудь и коснулась затвердевшего от холода соска, Третий прикусил язык и залился краской пуще прежнего. — Прости, кажется, я отвлек тебя. Можешь продолжать, — Доуме стало стыдно, что он прервал пленника своим навязчивым поведением. Извиняясь, он мягко коснулся губами его уха. Аказа смутился так, что даже уши горели. Так мило. Просто очаровательно.       В противовес его бесчувственно холодной демонической технике ладони Доумы были горячими. Аказе казалось, что они вот-вот обожгут его кожу. Ему стало безумно стыдно, казалось, своими красными щеками он вот-вот растопит все оковы. — Ты говорил, что я извращенец, — в ответ на молчание напомнил демон. Издевательство. Чистое издевательство. Доума сделал многозначительную паузу, и его пальцы дразняще сжали чувствительную горошинку на груди. Аказа никому не позволял так его трогать. Не позволил бы и сейчас, но кто его спрашивал. — Однако тебе придется смириться с этим и подчиняться мне. Ты ведь ниже меня по рангу.       «Урод! Урод, урод, урод!» — заскрежетал зубами Аказа, зажмурившись. Это был удар под дых, горькие слова, болезненная правда, от которой он убегал, которая заставляла его тренироваться, которая мотивировала его в каждом бою. Смирись и подчинись — он мечтал произносить такие слова, но не выслушивать их.       Не открывая глаз, он понял, что Доума приблизился к его лицу, он почувствовал его запах — запах мыла и масел, которые наносили на него слуги, готовые прислуживать чудовищу до самой смерти из-за своей глупой веры. Удивительно, что мерзкий аромат еще не стерся после остервенелого сражения. Отгоняя от себя мысль о том, что запах этого гада вроде не так уж и плох, Аказа вздрогнул от бархатистого голоса у собственного уха: — Подчиняйся мне так же, как подчиняешься Кокушибо-доно. — Кокушибо-доно не пытается меня трахнуть! — возмущенно перебил его Аказа, безуспешно заерзав в объятьях лиан и больших ладоней.       Доума слегка отстранился и улыбнулся в озарении. Упоминание Первой высшей луны, демона старше и могущественнее их обоих, привнесло в его копилку новую идею. — О, я могу позвать его. Может, он захотел бы присоединиться? — сказал он медленно, ловя каждое изменение в украшенном полосами и узором инея лице Третьего.       Аказа в ужасе распахнул глаза. Шутит он, намеренно выводя на эмоции, или говорит на полном серьезе — черт его знает. Доума достаточно хитер и в то же время невероятно глуп, так что ему ничего не стоит сделать свое предложение реальностью. Леденящий душу страх и обжигавший легкие гнев. В последний раз Аказа испытывал такую противоречивую смесь эмоций в момент, когда клинок столпа вонзился в его шею в преддверии рассвета. Да как он посмел. — Мне всегда было интересно… — Доума возвратился к прежнему занятию и возобновил игру с соблазнительно выпирающими сосками пленника. Каждое прикосновение заставляло Третьего содрогнуться и перестать дышать. Голос Доумы сделался вкрадчивым и лукавым, когда он снова заговорил о Первой луне. — …Когда он появляется, ты становишься таким послушным и покорным. Что такого он делает, чтобы приструнить тебя? Его руки ласкают тебя?..       Чужие пальцы оставили грудь в покое, и Аказа выдохнул с облегчением, радуясь короткой передышке. Бред, который лился из уст Второй высшей луны, уже так ему надоел. Он ощутил, как острые когти подобрались к открытой рваной ране, миновав торчащие из нее ледяные лепестки и осколки ребер, и не мог догадаться об их намерениях до последнего мига. — …Или пытают, заставляя захлебываться в крови и извинениях? — закончил фразу Доума, говоря с такой нежностью и с такой жестокостью запуская пальцы в кровоточащую дыру в груди демона, одаривавшего его упрямым молчанием.       Аказа дернулся и подался назад, насколько ему это позволили ледяные путы. Он подавился собственным упрямством, вместе с кровью вновь выступившим на губах и брызнувшим из-за резкого приступа кашля. Рука нещадно ковырялась внутри, сделав рану больше, раздвигая месиво легких и прокладывая себе путь дальше, словно что-то искала. Каждое ее шевеление доставляло львиную долю боли, напоминая о том, как страдают от тирании людоедов смертные. Напоминая о том, каким безжалостным может быть Доума. — Может быть, мне стоит позвать Кокушибо-доно и спросить у него лично? — Второй наблюдал за искаженным от чудовищной боли лицом Аказы, за закатывавшимися в агонии глазами, за хрипящими губами, дрожащими и лепечущими что-то невнятное. Все еще красиво.       Рука остановилась. Аказа измученно зажмурился, издал противоестественный звук и клацнул зубами в попытке сдержать жалостливый скулеж. Доума добрался до его сердца.       И остановился, с еще большим интересом следя за эффектом, произведенным действиями, в которых он не таил обиды и злого умысла. Просто хотел хорошо провести время. Доума задержал взгляд на беспокойных губах, перепачканных и перепачкавших подбородок кровью так сильно, что та маняще стекала с него. «Так красиво… Аказа-доно, ты сам виноват, что от тебя невозможно оторваться,» — пронеслось в голове. Демон, недолго думая, запустил руку в розовые волосы и жадно впился в желанные губы своими собственными.       Горячее сердце продолжало колотиться, такое неугомонное, непокоримое. И такое хрупкое. Все это время Аказа прятал его за стеной ненависти и грубости, не желая делиться тем, что чувствует, не желая показывать слабость. Сейчас оно было прямо на ладони, как беззащитный воробей, пойманный на лету. Доума целовался и не мог насытиться. Он не намеревался сжимать и уничтожать ценный улов, до которого впервые сумел добраться и сам не ожидал, что этот самый миг окажется таким особенным. Это сердце… Хотелось забрать его себе, похитить, как смертные писатели из декады в декаду описывают неустаревающее чувство. Как жаль, что этот орган не имеет ничего общего с любовью. Он не может заставить кого-то остаться с тобой.       Доума с неохотой оторвался от Аказы. Если бы можно было говорить, пока целуешься… Но мир так несправедлив. — М-м-м… — радужные глаза проводили красную нить слюны, натянувшуюся между их губами. Горячо. — Зря демоны не едят демонов. Ты очень вкусный, Аказа-доно.       Дыхание Третьего стало ровнее, он приструнил накатывавший кашель и хрип, но лишь потому, что Доума соизволил не шевелить рукой и не разрывать его изнутри. Предвидя, что пленник скажет что-нибудь едкое и жестокое и, несомненно, сексуальное, Второй самодовольно облизнулся и вдруг заметил кое-что, чего он и ожидать не мог. Он замер, забыв спрятать язык за зубами, и медленно поднял глаза на Аказу. Тот растерянно и явно сконфуженно отвернулся. Снова попался.       Любой смертный бы уже перестал дергаться от таких прелюдий, а Доума жил достаточно долго, чтобы знать об этом наверняка. Однако мало того, что Аказа приспособился к чужой руке, нахально вошедшей в него. Он еще и возбудился от этого. — Аказа-доно… Тебе и правда нравится погрубее, — выдохнул Доума почти беззвучно.       Опьяняющий шепот обжег ухо Аказы, тяжело дышавшего уже не столько из-за болевых ощущений, сколько из-за возбуждения, свивавшегося кольцами внизу живота. Лицо пылало от смущения, а жарко было всему телу. Демон и сам не понимал, почему отреагировал так на откровенное издевательство — а происходящее он ошибочно воспринимал именно так и никак иначе — но как он ни противился этому чувству, его проснувшийся стояк упирался в Доуму так настырно, словно намеревался проткнуть его. Такое уже поздно прятать. — Это и есть твой ответ? Неужели Кокушибо-доно… — приятно удивленный Доума не успел договорить. — З-заткнись, — хрипло проворчал Третий, хмурясь.       Чушь о том, что Первая луна делал с ним что-то непристойное, так и оставалась больной фантазией пошляка Доумы, но прямо сейчас Аказа — монстр, живущий дольше, чем мог бы прожить обычный человек — открывал что-то новое в самом себе. Он тонул в противоречивых чувствах, желая уйти и сделать вид, что ничего не произошло, и в то же время раздумывая над тем, чтоб остаться и узнать, что будет дальше. — Но как же так, дорогой Аказа? Ты назвал меня извращенцем, а сам уже так завелся от того, что я делаю тебе больно, — щеки Доумы стали пунцовыми, а губы расплылись в пошлой улыбке. Аказа глядел на них оцепенело и не мог понять, где конкретно внутри него пересекаются напряжение и возбуждение. В какой момент он перестал находить слова протеста? В какой момент он решил, что запах Доумы приятный?       Что-то изменилось. Путы снова зашевелились сами собой, словно жили своей жизнью, и Аказа было решил, что его сейчас отпустят. Однако очередная попытка вырваться провалилась, и он почувствовал себя невероятно незащищенным, еще более уязвимым сейчас — когда он перестал касаться пола ногами и развел их в стороны, повинуясь лианам так, как марионетка повинуется кукловоду. Холод лиан мгновенно отреагировал на сопротивление и оставил узор глубоких порезов на бедрах. Аказа прикусил собственную губу так сильно, убеждая себя, что скрывает скулеж потому, что больно, а не потому, что приятно.       Ладонь Доумы, такая же своенравная, как ее владелец, оказалась на беспокойно вздымавшемся животе и крадучись поехала ниже. Третий нервно проводил ее взглядом, его дыхание снова сбилось. Мурашки жалились как пчелы, волнение смешалось с чем-то еще, с каким-то новым чувством, заставлявшим щеки пылать. Доума добрался до подрагивавшего и пульсирующего органа, медленно провел по нему пальцами, и это раззадоривало только больше. Смущенный Аказа был уверен, что если эта пытка продолжится, он умрет от стыда и злости, которую никак не выплеснуть на этого бесстыжего наглеца. Пытка продолжилась, но вместе с болью она несла наслаждение, необъяснимо загоравшееся среди боли яркими вспышками.       Доума все еще болезненно сжимал его сердце, но вторая его рука, влажная и горячая, делала с его телом такие грязные вещи… А он все меньше возражал против этого. «Наверное, я все-таки лишился рассудка…» — зажмурился Третий, чтобы не видеть хитрых радужных глаз. Он дышал урывками и кусал губы, чтобы не подарить этому извращенцу ни единого своего стона. Мокрая ладонь скользила по его члену, неожиданно твердому и перевозбужденному, и Аказа все больше понимал, как он опозорился — находясь в таком унизительном положении, он не просто показал себя слишком слабым, чтоб сопротивляться, но и начал получать от этого удовольствие. Он понимал и стыдился. Лед сковывал его своими кандалами, но ему было безумно жарко. — Аказа-доно, у меня так много вопросов… — прошелестел на уровне виска голос, такой раздражающий, но так будоражащий слух. — Если тебя настолько заводит боль, как ты сражаешься с охотниками? У тебя был секс с кем-то из них? — Урод… — прошипел Третий сквозь зубы. Он понимал, что если разожмет челюсти, то из него вырвется какой-нибудь совершенно неприличный стон. — …К-кто я, по-твоему? — не открывая глаз, он видел перед собой темноту и не мог разглядеть в ней достаточно решимости, чтобы потребовать от Доумы убрать от него руки. Он слышал звуки, с которыми тот ублажал его, и это заводило еще больше. — Но у тебя откуда-то есть этот прелюбопытный фетиш…       Второй запретил себе моргать, чтобы не упустить ни единой детали картины, разворачивавшейся перед ним. Угодивший в его паутину мотылек, такой мятежный и непокорный, слишком гордый, чтобы стерпеть наказание, оказался тем, кто как раз-таки любит быть наказанным. Кто бы мог подумать… — Если дело не в охотниках… Может быть, оно в демонах? — осенило его. Он продолжал говорить провоцирующие и смущающие вещи, чтобы красный и едва справлявшийся с собственным возбуждением Аказа порадовал его своей милой попыткой в гнев. — И если это не Кокушибо-доно, стало быть, это господин Кибуцуджи? Верно? Я угадал? Неспроста ты так ему нравишься, да?       Аказа открыл глаза, потому что мгла на задворках век разбудила его фантазию и начинала рисовать в голове интересные образы. Он встретился взглядом с глазами Доумы, искрящимися от умопомрачительных догадок. Он видел мучителя сквозь пелену возбуждения, но постарался найти силы ответить ему — этот гад ведь настолько глуп, что будет верить в свои предположения, если не опровергнуть их. — С-сволочь… Т-такого ты обо мне мнения? — Аказа сощурился, его брови подрагивали. — Хва… Хватит пытаться свести меня со всеми подряд… — кое-как выговорил он. — А я «все подряд»? — сразу же спросили губы, не чувствующие границ.       Злость вспыхнула в глазах, отмеченных иероглифами «третья высшая», и он обжег его своим возмущением. «Ты хуже, ты в сто раз хуже,» — ядовитые мысли заворочались в черепной коробке, Аказа, пораженный наглостью Второго, собрался их озвучить, но не успел. Когтистая ладонь, нарушившая такое личное пространство, очерченное чужой грудной клеткой, шевельнулась и сдавила неспокойное сердце, в то время, как вторая рука ускорила свой ход. Вверх, вниз, вверх, вниз… Аказа запрокинул голову назад и подавился кровью и скулежом, укусив себя за язык. Это не помогло, и он все-таки издал рваный прерывистый стон, до ужаса болезненный и страдальческий. Он задрожал всем телом, изрезанным ледяными путами, осознав, насколько в голову ударило и больное удовольствие, насколько оно сгустилось, сконцентрировалось внизу живота, насколько странным и манящим оно было. — Как быстро… — когда Аказа обуздал контроль над собой и заткнул самого себя, он как из-под воды услышал голос Доумы, удивленный в приятном смысле. — А ты так упорно делал вид, будто тебе такое не нравится. Ты хотел обмануть меня, Аказа-доно? — он поднес тонкие пальцы к лицу и взглянул на что-то белое, поблескивавшее на них. — П-прекрати называть мое имя! — резко огрызнулся Третий, когда на него подобно удару снизошло осознание — он только что кончил. Прямо в ладонь этому придурку! Какой стыд!       Совершенно не смущенный произошедшим, Доума неотрывно глядел на своего пленника и вдруг прошелся по пальцам языком. Он прожил достаточно и знавал много интересных вещей, которые можно делать с чужим телом, множество утех, которыми можно как поощрять, так и наказывать. Нужно что-то гораздо большее, чтобы смутить его. В то же время Аказа поперхнулся воздухом, увидев этот абсолютно бесстыжий пошлый жест, и спрятал взгляд. Такой неукротимый, такой очаровательный… Так давно хотелось попробовать его на вкус. В этом случае… Добраться до его крови куда проще, чем до всего остального. Солоноватого и не менее вкусного. Очень вкусного из-за того, что оно так недосягаемо. Аказа-доно… Такой уж неукротимый, каким он пытается казаться?       Доума надеялся, что за многие годы тренировок Аказа не наткнется на какого-нибудь сильного охотника и не погибнет, потому что тогда он не достанется ему. Это было бы большой потерей… — Доволен, извращенец? — пробурчал Третий униженно, отвернув голову и мрачно глядя в сторону. Его щеки все еще были алыми и горячими. — Теперь я могу уйти?       Наклонив голову, Доума поглядел на него нечитаемым взглядом, медленно осмотрел его с ног до головы, такого сладкого, такого вредного. Аказа ведь даже не подозревал, что сейчас с десертом у него куда больше общего, чем с демоном. Будет настоящим преступлением так отпустить его. Он сразу же сбежит и неизвестно когда явится вновь, может быть, он больше не захочет возвращаться, а может, его убьют истребители. Нельзя отпускать его сейчас.       Аказа ощутил разрывающую боль в груди, снова парализовавшую и поработившую его. Он закашлялся и забился в ледяных кандалах, задыхаясь от собственного сдавленного крика. Ему казалось, что глаза сейчас вытекут из глазниц вместе со слезами. Он вовсе не хотел плакать, у него не было жалости к себе и своему удручающему положению. Но боль, к которой он так привык во время бесконечных боев с охотниками, не утихала, он не мог регенерировать и чувствовал каждую рану намного более явственно, чем обычно. Слезы лились по его лицу сами собой.       Все резко кончилось, и он, тяжело дыша истерзанными легкими, распахнул глаза. Сфокусировав зрение, Третий увидел собственное сердце в блестящей от крови ладони Доумы. Он почти никогда не видел его вне своего тела, потому что никто никогда не пытался забраться так далеко, залезть ему в душу. Холод пробежал по спине вместе с потом. Аказа не мог отдышаться. — Ты ведь не собирался уйти вместе с моей рукой в груди, верно? — мурлыкнул Второй, завороженно разглядывая свою добычу. Горячую, но уже неподвижную. Мгновение назад она билась и пульсировала в его ладони, а теперь это безжизненный кусок мяса. Так совсем неинтересно… — А ты не мог просто отпустить, не оторвав от меня трофей? — хмыкнул Аказа с зиявшей в груди дырой. — Но ты ведь не уйдешь прямо сейчас? — доброжелательно заулыбался Доума, словно пленник уже согласился побыть с ним еще немного. Он не глядя отбросил в сторону мертвое сердце, как сломавшуюся игрушку, и приблизился к ошарашенному лицу Аказы. — Я приглашаю тебя в гости.       В следующий миг они вновь оказались в храме Доумы. Аказа понял, что пахнет жареным, а еще он мгновенно почувствовал, что оковы мороза слегка ослабли — он вновь мог излечить себя. За долю секунды затянулись порезы, срослись легкие, внутренние органы опять наполнились жизнью, ребра выросли крепкой стеной, обтянулись мышцами и кожей. Сердце снова забилось в груди. Буйно. Непокорно. Чувствуя, что холод больше не сковывает движений, он собрался броситься в противоположную от Доумы сторону, однако ледяные путы все еще оплетали его руки и ноги. Они не дали ему сдвинуться с места, они снова порезали его, но теперь они не мешали ему регенерировать. — Эй, я стараюсь быть гостеприимным, а ты торопишься улизнуть, даже не попрощавшись, — Второй с наигранной грустью выпятил нижнюю губу. — Ха-ха, я шучу, ты ведь на самом деле не хочешь уходить, Аказа-доно.       Аказа взбешенно цокнул языком. Сейчас младший по рангу товарищ напоминал Доуме несносного мальчишку, достаточно наглого и упорного, чтобы бежать напролом, но в то же время достаточно наивного, чтобы полагать, что ему это удастся. В своих покоях Доума зажег лишь одну лампу, чтобы игра света и тени делала их свидание более романтичным и загадочным. Его нечеловеческим глазам это было не нужно, но в этом нуждалось его игривое настроение. Аказа с содроганием наблюдал за тем, как враг, занимавший его мысли девяносто процентов времени, раздевается. — Что ты делаешь? — напряженно он задал риторический вопрос, снова предпринимая безуспешную попытку вырваться из оков. Теплый свет упал на оголившийся рельефный живот и широкую грудь. — О, мой дорогой Аказа, я подумал, тебе станет менее неловко, если я тоже буду голым, — шаловливо сощурил один глаз Доума. Когда он снял красную кофту через голову, его волосы взъерошились и забавно топорщились.       Аказа прикусил язык, в очередной раз убедившись в том, что разговоры с этим негодяем ни к чему не приведут. Но действовать кулаками он сейчас не мог! Что еще делать, чтобы выбраться из этой опасной ситуации?! Вскоре Второй избавился от штанов, и, как бы Аказа этому ни противился, они неизбежно оказались на кровати. Сколько бы усилий он ни прикладывал, ледяные лозы управляли его телом как куклой, и демон обнаружил себя в еще более смущающей позе, чем прежде. Доума усадил его на себя, пока путы закрепили его руки над головой и держали ноги неподвижными. Так много контакта кожи… В полной неспособности что-то с этим сделать, Аказа сделался краснее темной венозной крови и обескураженно уставился на извращенца. — Я давно хотел переспать с тобой, Аказа-доно, — радужные глаза пожирали такое желанное тело, подрагивавшее от попыток избавиться от уз. Доума облизнулся в предвкушении этого десерта. — Ты знал об этом? — Догадывался, — бросил пристыженно пленник, с опасением поглядывая на его крепкие когтистые руки. Доума всегда носил обтягивающую его мышцы водолазку, но без нее его округлые плечи и украшенные венами запястья нагоняли восхищение и в то же время благоговейный испуг.       Демон, восхваляемый ничего не подозревающими людьми настолько, что они ему поклонялись, приблизился и коснулся его шеи губами. Аказе захотелось вжать голову в плечи, однако он вдруг почувствовал, как что-то твердое упирается в него сзади. «Ну нет… От такого позора мне точно не отмыться,» — он попытался отстраниться, но большие ладони Доумы вдруг сжали его бедра. — После поединка крови я думал, что буду нежным с тобой, Аказа-доно… — наглец продолжал называть это имя, зная, как это выводит Третьего из себя.       В обычной ситуации тот бы лицо ему разбил за прикосновение пальцем, но сейчас он полностью был под его контролем, его можно трогать везде, где вздумается, гладить, лапать, царапать и резать, и ничего ему за это не будет. Вседозволенность… Доуме она доставляла тонны удовольствия. Да, ради этого определенно стоило развиваться и оставаться сильнее Аказы. — …но тебе нравится другое, и я уважаю твои желания, — он ласково промурчал это в шею Третьего, а затем грубым рывком насадил его на свой стояк. До самого основания.       Пленник оглушительно взвыл и запрокинул голову, невольно подставляя шею всем поцелуям и укусам и судорожно хватая ртом воздух, и Доума мгновенно этим воспользовался. Внутри Аказы было приятнее, чем он себе нафантазировал — наверное, потому что это именно Аказа, а не какой-то другой человек, с которым Второй решил поразвлечься перед тем, как съесть его. Доума чувствовал, как пленник пытается приподняться, чтобы отстраниться, но он только крепче сжал его напряженные бедра, продолжая расцеловывать и вылизывать его шею. Он ощущал каждую напряженную мышцу и вздувшуюся венку под его кожей. Как же вкусно. — Тише… Ты ведь не хочешь разбудить моих слуг? — его дыхание обожгло красное ухо Аказы.       Тот зажмурил глаза и до крови прикусил губу. Ледяные нити натянулись, багряные струйки катились по его рукам. Так больно ему еще никто не делал, никому он не давал так обращаться с собой, сзади к нему никто так не пристраивался. «Сволочь… Издевается надо мной и наслаждается этим…» — желание завязать руки Второго в узел росло внутри него вместе с болью. Доума толкнулся внутри него, и он задушенно застонал. Привлечь внимание спящих людей он и правда не хотел, но оставаться полностью тихим у него не получалось. — Ты и правда без ума от боли. Аказа-доно, ты специально не расслабляешься? — радужные глаза заглянули ему в лицо, злорадно, но в какой-то мере и обеспокоенно.       Он повернул его к себе и вовлек в мягкий поцелуй с металлическим привкусом — пленник-таки прокусил себе губу. Так даже лучше, кровь все делает слаще и лучше. Доума переплелся с ним языками, и сопротивление Аказы, желавшего вытолкнуть чужой язык из своего рта, сделало поцелуй более пылким. В комнате стало слишком душно, даже без одежды. — Демоны не ограничены примитивной человеческой усталостью, поэтому я могу развлекаться с тобой столько, сколько захочу, — после поцелуя этот гад улыбнулся слишком удовлетворенно, и Аказа раздосадованно вспомнил, что можно было просто откусить ему язык. Из-за снова просыпавшегося вожделения, непонятного ему самому, он совсем позабыл про это. А Второй облокотился спиной на подушки и комфортно расположился, расслабившись. — Мои слуги рано встают. Если хочешь, чтобы я поскорее отпустил тебя, двигайся, — похоть сгустилась на дне его глаз, и он хищно оглядел предоставленное в его распоряжение тело.       «Двигаться?» — Аказа вспыхнул от стыда и шока, что от него требуют что-то такое. Он оторопело сверху вниз глазел на того, кто одолел его на поединке крови и явно злоупотреблял своим титулом. Глазел и продолжал просто сидеть на нем подобно наезднику на лошади. «Кто я по-твоему, проститутка?» — у демона задергался глаз, брови вновь дрожали от перенапряжения. — Теперь я верю, что ты не спишь со всеми подряд, — снисходительно кивнул Доума и наклонил голову, словно взгляд с другого ракурса мог помочь ему лучше понять пленника. — Это делается вот так, — он решил немного помочь неопытному партнеру и, стиснув его бедра, приподнял его и насадил обратно на член. — Ничего трудного, правда?       Аказа заскрежетал зубами друг о друга и пытался не выдыхать стоны. Он чувствовал каждый сантиметр внушительного члена Доумы, и ему казалось, что его сейчас разорвет. Регенерация, конечно, сделает свое дело, но она не сможет излечить растоптанное достоинство и уязвленную гордость. От стыда он хотел провалиться сквозь землю, а Второй сделал еще несколько толчков в одном темпе, как бы продолжая демонстрировать, и остановился. — Твоя очередь, — лукаво улыбнулся он, продолжая придерживать его и не давая привстать слишком сильно.       «Какой же урод…» — Третий шумно выдохнул сквозь зубы. — «Не факт, что он отпустит меня, если я сделаю то, что он хочет». Он глядел на Доуму, а тот глядел на него. Уверенно, издевательски и пошло. Внизу живота саднило, Аказа понимал, что он и сам затвердел, уже во второй раз за сегодня. Удовольствие, к которому примешивалась боль, творило с ним невероятные вещи. «Но, похоже, у меня нет выбора…» — он нервно сглотнул и плотно сжал губы.       Он приподнялся и кое-как вернулся в прежнее положение, чужие когтистые руки не давали ему халтурить и надавливали, заставляя сесть полностью, плотно прижимая его зад к паху Второго. Аказа медленно повторил, прерывисто выдыхая через нос. Размеры двигающегося внутри него члена все еще причиняли боль, но в меньшей степени, он начал приспосабливаться к этому. Когда они соприкасались бедрами, чувство наполненности глубоко внутри сводило с ума. Аказа тихо выругался, чтобы не застонать. Каждый раз, когда Доума входил полностью, он задевал чувствительную точку, и это стало чем-то, чего Третьему хотелось испытывать снова и снова.       «Какой же урод… Почему мне так приятно из-за того, что ты делаешь?» — пронеслось в голове то, из-за чего Аказа начинал ненавидеть сам себя. Он старался не смотреть Доуме в глаза и вместо этого разглядывал его покрытое испариной потрясающее тело, совсем не думая о том, что это и есть та причина, по которой ему стало еще приятнее. Румянец поселился и в лице Второго, он неровно дышал и продолжал неотрывно пялиться на строптивца, наконец-то приструненного и покоренного. Он больно впился когтями в скользкие от пота ягодицы и вынудил их скакать на его члене еще быстрее.       Аказа негромко застонал, прикрыв глаза, чтобы они не закатывались. Удовольствие перекрывало боль, а боль перекрывала удовольствие, они смешивались в изумительный коктейль, он не мог напиться им, он не мог утолить непрерывную жажду, которая поселилась в нем, как только он узнал о том, как ему нравится это сочетание. Губы пересохли от жаркого дыхания, он больше не был способен сдерживать стоны. — Аказа-доно… — выдохнул дрогнувшим голосом Доума, даже привстав с подушек. Он не мог поверить, что ему открывается такой вид, такая картина, такой Аказа, которого он никогда не видел и мечтать не мог, что увидит. Разгоряченный и возбужденный, вспотевший, но далеко не от сложного боя, наслаждающийся его компанией, их близостью, болью и удовольствием, которые несли его руки. Доума прижал его к себе и тихо прошептал: — Ты очень мне нравишься.       Третий, уже и не замечавший того, что никто не помогает ему двигаться, в беспамятстве скакал на нем. Он встретился с радужным взглядом, он видел его сквозь туман похоти, затянувший глаза пеленой. «Какой же урод… Почему ты признаешься мне в этом? И почему мне так не плевать на тебя?..» — Аказа зажмурился и, не сбавляя темп, с тихим скулежом излился на живот обнимавшего его Доумы.       Горячие руки рывком усадили его на член и остановили, все внутри пылало, точно в легких полыхал огонь, Второй зарылся лицом в плечо пленника и крепче прижал его к своей груди. Сердце, жестокое что при жизни, что после обращения в чудовище, гулко билось, он слышал его стук в собственных висках. Радуясь тому, что этой ночью он сумел вторгнуться в личные границы Аказы и впустить его в свои собственные, Доума вдохнул его запах.       Аказа ощутил, что чувство наполненности усилилось — вместе с пульсацией чужого члена внутри разлилось горячее тепло. Тело приятно ныло, как будто из него вытянули все силы, и это было новым ощущением для демона. Ни одна битва даже с самым крутым истребителем не выматывала его, а сегодняшняя ночь просто довела его до всех возможных и невозможных пределов.       Ледяные нити опустили его руки, заставив его приобнять Второго за шею, и затем убрались восвояси. Аказа тяжело дышал и не открывал глаз. Доума продолжал обнимать того, кто подарил ему самому то удовольствие, которое никто из даже самых преданных последователей не мог ему принести. Он обнимал его и надеялся продлить этот момент, хотя и прекрасно понимал одну вещь.       Сейчас он уйдет.       Аказа не сразу обнаружил, что его руки и ноги свободны, но как только он это понял, он отстранился. Их взгляды встретились. Второй молчал, будто ждал чего-то. А Третий посмотрел на его молчащие губы, слез с кровати на ватных ногах и скрылся в ночи.

***

      Вечер застал его в опустевшем храме, как обычно. Все последователи ушли, чтобы вернуться завтра, а слугам было позволено отправляться на отдых. Доума недавно расслабился в купальне, обхаживаемый слугами, которые обтирали его ароматными маслами и расчесывали его длинные волосы, но мыслями он был далеко отсюда. Оставшись один в ночной тишине, отвлечься от раздумий на что-то другое он и подавно не мог.       Он думал об Аказе, о том, чем обернулся для них обоих последний поединок крови и как странно закончилось это их своеобразное свидание. Он ждал, что Третий, освободившись, засыплет его бранью и сбежит, бросив его восстанавливать проломленный череп и завязанные в узел руки. Но Аказа ушел, не оставив после себя и слова, и спустя несколько дней это не давало Доуме покоя. «Он снова расстроился из-за своего поражения? Или злится на меня за то, что я приставал к нему? Может быть, я перестарался с болью, и его это обидело?» — размышлял он, снова восседая на месте лидера культа и светя яркими глазами в одну точку. — «Вроде нет, он выглядел таким возбужденным и кончил со мной целых два раза… Хм… Тогда его, стало быть, насторожило мое признание. Я сам так разгорячился, что проболтался… Кто тянул меня за язык?» — он потер собственные губы тонкими пальцами и вздохнул. — «Аказа-доно, ты стал для меня еще более желанным призом…»       Он услышал шаги у дверей и замер. Длинная тень потянулась к нему от из освещенного луной проема. Его сердце пропустило удар.       На пороге стоял Третья высшая луна собственной персоной. Доума растерянно моргнул. «Опять? И не спустя пятьдесят лет?» — он открыл рот, но слова застряли в горле. — «Что мне сказать?». — Доброго вечера, чем могу быть полезен, Аказа-доно? — отогнав смятение, бодро произнес он в своей доброжелательно-хищной манере. Он в ожидании смотрел на ночного гостя глазами, полными надежды. Ради нового поединка крови ли он пришел? — Ты сказал, я нравлюсь тебе, — не здороваясь, бросил Третий. Он стоял там, такой красивый и такой странный, неподвижный и с безэмоциональным лицом, в котором прятались тени. — Ты солгал?       «Так вот, в чем дело,» — подумал Второй, наклонив голову, чтобы скрыть растерянность и смущение. Он хотел принять более расслабленную вальяжную позу, чтобы казаться более непринужденным и уверенным, но вдруг понял, что Аказа сейчас безумно серьезен, и привычное Доуме ехидство может его спугнуть. — Ты пришел, чтобы спросить об этом? — Отвечай, — хмуро приказал Третий, и Доума засек в его глазах намек на тщательно скрываемые эмоции.       «Он стесняется…» — демон приподнял брови. — «Я и правда превзошел сам себя той ночью — Аказа-доно пришел, потому что его волнует мое признание!». — …Я не лгал, — он решил сказать правду без всяких колкостей и ждал ответа гостя. Он ведь не уйдет сейчас, просто узнав ответ на свой вопрос?       Ладони Аказы превратились в кулаки. А потом расслабились. Он выглядел, как дико неуверенный человек, который не может на что-то решиться, но пытается собраться с духом. Доума не стал перебивать его, глупо шутить и как-то торопить. — Если хочешь, я могу остаться на ночь… — негромко произнес Третий, отвернув голову, но боковым зрением пристально следя за реакцией собеседника. Его лицо сделалось пунцовым.       Доума вскочил с места, не веря собственным ушам. Это же не шутка? Нет, Аказа не из тех, кто любит шутить и понимает шутки. Он полностью серьезен и с волнением ждет, что ему на это скажут. Второй рассеянно смотрел на него, потому что в голове внезапно встал незаконченный вопрос: «Ты хочешь остаться на ночь для…?» — Конечно, — он не стал молчать дольше минуты. — Хочу, — добавил он, а сам подумал «А ты хочешь?».       Аказа вошел и затворил за собой дверь. Он стеснительно потупил взгляд, когда хозяин храма подошел к нему. Доума был в невероятно приподнятом настроении, он снова стал прежней версией себя, той, которую Третий ненавидел и одновременно любил. — Тебе так понравилось наше свидание тогда? Тебе было приятно, да, Аказа-доно? — он по-дурацки заулыбался и заболтал быстро и воодушевленно. — Ты хочешь повторить? Ты поэтому пришел ко мне, да? Я тебе тоже нравлюсь?       Вместо ответа молчаливый и погруженный в смущение Аказа глубоко вдохнул, снова собираясь с силами, и начал стягивать свое короткое хаори. Доума округлил глаза и прикусил язык. В этом мире нашлось что-то, что смогло его смутить. — Что? Я не хочу, чтобы ты опять порвал мою одежду, — произнес Аказа и усмехнулся.