Падает небо

      Атмосфера в группе у Профессора – как тёплый плед, которым хочется укутаться. Порой Женя задумывается: не специально ли их выбирают в группу именно таких, чтобы ни одной трещинки на гладком куполе катка. Чтобы все друг с другом ладили, никто никого не кусал и проблем никому не создавал. Поэтому, когда приходит новость, что в группе скоро будет очередное пополнение – это всех воодушевляет, все воспринимают известие с энтузиазмом, все представляют нового хорошего и ласкового товарища.       Женя, сверх того, ещё немножко мечтает. Ему выходить из юниоров в наступающем сезоне, а ещё через год – бороться за призрачные шансы попасть на Олимпиаду. И хочется во всём этом быть не одному. Жене мечтается, что в группу к Профессору вдруг добавится кто-то взрослый и опытный. Старший товарищ, с которым можно будет пойти через сезоны бок о бок, рядом с которым можно будет не бояться ничего. По вечерам Женя листает страницы Википедии, перебирает отечественных фигуристов и прикидывает – кто бы мог? На кого бы можно загадать?       Он случайно подслушивает обрывок разговора, в котором Профессор говорит, что "будет сложно, но если всё пойдёт хорошо, есть шанс на олимпийскую медаль". Ему бесконечно стыдно, что он тут прорастает ушами под дверьми и слушает рассуждения, которые не для него вообще предназначены, – а с другой стороны, его надежды крепнут. Это вряд ли юниор в группу к Профессору ворвётся, сразу с притязаниями на олимпийские медали-то. Как будто веет большим и серьёзным проектом. Жене очень хочется обсудить это с другими ребятами, послушать их догадки и высказать свои, но он сдерживается. Он вообще-то ничего подобного знать не должен, и все остальные, соответственно, тоже, раз Профессор до сих пор ничего никому не рассказал. Вот и нечего трепать.       Женя бы и сам забыл о том, что слышал, со всей честностью, да не выходит. Слишком сильно он уже размечтался, слишком много надежд возложил на слабую, косвенную подсказку.       Его немного напрягает, когда Профессор собирает всех учеников после тренировки и долго, настойчиво просит принять спортсмена в группу, отнестись с пониманием и помочь влиться в коллектив и в тренировки. Это странно: обычно в таких долгих речах и уговорах нет необходимости, и проблем тоже никогда нет. Ребята все незлые, все по-своему ласковые и привычные к тому, что ссориться незачем. Женю слегка царапает то, что в этот раз нужна такая вступительная речь. Царапает ещё сильнее то, что на следующий день Профессор о своей просьбе всем напоминает. Звучит как подготовка к чему-то как минимум непривычному, а то и неправильному. Женя долго думает об этом и наконец решается на вопрос.       – Алексей Николаевич? – осторожно зовёт он после очередной тренировки. И смотрит неловко, с полным ощущением, что лезет не в своё дело, но всё-таки выговаривает до конца: – С кем вы решили поработать? Почему столько... приготовлений, это же обычно никогда не нужно? Кого вы пригласили в группу?       – Узнаешь вместе со всеми, – а Профессор недвижим как скала, из него не вытянешь того, чего он говорить не намерен. Он только мимолётно похлопывает по плечу: – Не морщи нос. Для вас ничего дурного не будет.       Женя старается этому обещанию верить. И пристально читает новостные сайты – вдруг там промелькнёт спойлер? Что задумал Профессор?       Ответ оказывается настолько очевидным, что из-за этой оглушительной очевидности, видимо, Женя его и упускает, и не верит в него до последнего момента. И стоит потом, хлопает глазами, пытаясь уместить неожиданное явление в картину мира, когда Профессор, на считанные минуты обгоняя новостные порталы, вводит на тренировку и представляет группе Мишу Коляду. Миша сдержанно кивает и смотрит мимо, скользит глазами по льду – а у Жени в голове привычные рамки возможного хрустят и трескаются, и осыпаются кусками. Вдруг накрывает незнакомым, непривычным ощущением пронизывающего жара – жар расползается по шее и щекам, затекает в лёгкие и мешает нормально сделать вдох, распирает изнутри. Вокруг Жени мир расплывается, сползает куда-то в никуда, и только Миша перед глазами остаётся, стройный и очень прямой, с отрешённым прохладным лицом; у него на щеках и под глазами будто лежат густые тени, делающие лицо ещё пронзительнее. Женя давно за его выступлениями следил, ещё когда глубоко в юниорах сидел, и даже не позволял себе внятно мечтать о том, чтобы кататься так же, только не дышал, наблюдая за изумительными прокатами. А теперь весь Миша здесь, настоящий, живой, из плоти и крови, и будет здесь, судя по всему, ещё очень долго. Только печальный очень – но Женя уверен, что они всей группой это поправят, Женя хочет это поправить. Он помнит по старым фото и видео, что у Миши очень светлая улыбка, и до трясучки хочет увидеть её вживую.       Сегодня что, день всеобщей раздачи слонов? День, когда сбываются мечты? Потому что Миша мог бы быть действительно очень сильным старшим товарищем, за которым не страшно ломиться сквозь огонь и воду. Другое дело, что удержаться бы на его следах. Запросто ведь можно не угнаться за ним – но Женя обещает себе, что будет бежать, пока хватит сил, и стараться не отставать.       Женя пытается заговорить с Мишей, обмирая от того, как всё внутри цепенеет от собственной смелости, попасть в зону его внимания – Миша взглядом на бортике катка. Лишь раз он поднимает на Женю взгляд, тёмный и колкий, внимательно смотрит, словно пытается пронизать взглядом насквозь, – это длится всего миг, а потом Миша опять отворачивается. Женя за этот миг успевает почувствовать себя так, словно в него вонзилась игла. Холодная, длинная и чёрная. Женя растерянно отступает. Теперь он лучше понимает, зачем было столько просьб принять и помочь: на такой приём, похожий на ледяной душ, даже такой дружелюбной группе обидеться недолго. Это будет тяжело – но от этого желание всё исправить, растопить окружающий Мишу холод лишь крепнет.       Миша общается в основном с Профессором, заметно реже – с другими тренерами и совсем уж изредка – с Лизой. Всем остальным пока перепадают только краткие взгляды, всё так же похожие на иглы. Причём не только у Жени с ними такая колючая ассоциация.       – Подушечкой для булавок себя чувствую, – жалуется Глеб после тренировки и растирает шею. Женя смотрит на него, и у самого рука тоже к шее тянется, потому что там кожа вся в прохладных мурашках. – Вот так "товарищ". Как его в группу принять, если ему самому не надо? Если он сам не хочет?       – Так не всегда было, – замечает Лиза. Она, судя по всему, с Мишей знакома, и даже неплохо. – Веришь или нет – у него несколько лет назад показательным номером была "Баба Яга". Замечательным номером! Грустно, что теперь всё так изменилось.       – Отчего же нет? Охотно верю. Очень жуткая, небось, была Баба Яга, – соглашается Глеб. Женя же медленно качает головой. Он думает, что "Баба Яга" явно должна была быть показательным комическим. Если ещё и "замечательным", как уверяет Лиза, а не верить Лизе нет поводов... ну нет, с таким тёмным взглядом едва ли что-то бы вышло. Что же так сильно изменилось?       Женя задаёт этот вопрос вслух, но не получает внятного ответа. Ответ наверняка знает Миша, но едва ли он что-то расскажет. Если Лизе не рассказал, то Жене вообще ловить нечего. Миша ему явно не верит. Какое-то время Женя продолжает наблюдать за ним на расстоянии. Ему кажется, что Миша вообще никому толком не верит. Кроме Профессора разве что, да и тому как будто поневоле, потому что хоть на кого-то опереться надо, потому что в одиночку тренироваться нельзя. Женю понемногу перестаёт так пугать тусклый острый взгляд: его смягчает постепенно разгорающаяся в груди жалость. Миша напоминает ему дивную птицу – возможно, цвета ультрамарин, – с которой что-то невыносимое случилось и которая теперь чужих рук боится, в любой момент рвануться прочь готова. Сравнение, быть может, излишне красивое, – но чем дольше Женя тренируется с Мишей на одном льду, тем меньше ему кажется, что в этом есть что-то "излишнее". Миша даже на тренировках сразу всё делает ужасно красиво, причём нет ощущения, что он эту красоту из себя давит. Она как-то совершенно естественно стекает с плеч и сквозит в каждом шаге, в каждом движении рук. Для того, чтоб поставить ему произвольную, специально приглашают Илью Изяславича. Миша и на него смотрит исподлобья, за каждым движением следит искоса, с сомнением, как будто не уверен, что ему не показывают чушь, – а потом всё-таки делает, каждое движение повторяет с ослепительным изяществом, совсем не похожим на его обычную зажатую сумрачность, и Женя, наблюдающий за ним от бортика, едва у этого самого бортика и не задыхается. Красиво.       Женя вряд ли так научится, даже если будет изо дня в день изводить себя хореографией. У него просто нет ни такого чувства музыки, ни таких мягчайших линий.       Похоже, за Мишей ему и впрямь будет не угнаться.       Женя всё же пробует. На одной из тренировок он вызывается участвовать в битве трикселей вместе с Лизой и Мишей. Выиграть и близко не рассчитывает – понятно, что его размажут по льду тонким слоем, – но надеется стать хоть немного лучше. Хоть чуть-чуть дотянуться до более умелых товарищей. У Лизы триксель лёгкий и чистый. Миша во время захода угрюмо смотрит в лёд – а прыжок всё равно получается совсем летящий, и высоты такой, как будто и ещё оборот к нему можно добавить. Женя же не докручивает, неуклюже втыкается в лёд на приземлении. Он падает плашмя и какое-то время сидит, расстроенно обтирая ледяную крошку с коленей. Надо было хоть как-нибудь приземлить, раз уж влез в баттл! Ну что за позорище!       К нему подъезжает Лиза, ободряюще похлопывает по плечу, протягивает руку, помогая подняться. Миша держится поодаль и приблизиться даже не пытается.       – Не запоминай ошибок, – весело говорит ему Лиза. – У Женька отличный триксель. Ну, когда приземлить получается. Мы с ним ещё попотеем на этом прыжковом баттле.       Миша вздрагивает после её слов.       – Да? – высоко переспрашивает он. И впивается в Женю взглядом – тяжело, неприятно. У Жени ощущение, будто ему прямо в лицо вонзаются холодные иглы. И неуютно: он бы не так совсем хотел привлечь внимание Миши. А теперь как будто не в товарищи попадает, а в соперники набивается.       – Я чаще заваливаю его, чем выезжаю, – смущённо и честно уточняет Женя. Но это уточнение уже ничему не помогает: Миша смотрит с подозрением.       И сам вызывает Женю на следующей тренировке. Лиза поддерживает, призывает посоревноваться. Ей, наверное, кажется, что Миша втягивается в группу, – Женя же не может отделаться от мысли, что чувствует подвох. Что-то есть в словах Миши неправильное, он не столько приглашает, сколько действительно бросает вызов. Даже как-то скребуще неприятно участвовать в баттле, когда он приобретает такую форму. На этот раз Женя нарочито заваливает триксель, чтобы от него отцепились, – и на следующей же тренировке опять получает вызов как перчатку в лицо. Ещё несколько раз Женя пытается то сорваться с прыжкового баттла, то сорвать сам прыжковый баттл: ему упорно чудится, что Лиза своим щедрым комментарием сделала хуже, что теперь это всё тяготеет чёрт знает к чему, но вряд ли к чему-то хорошему, и лучше постараться замять эту тему поскорее.       Замять, впрочем, не выходит: Миша не позволяет. Он продолжает на тренировках вызывать Женю на битву трикселей раз за разом с упорством заевшей пластинки. Отказы и нарочитые срывы, похоже, его задевают день ото дня всё сильнее. И кончается это всё тем, что однажды в раздевалке Женю хватают за плечо и припирают к стенке.       – Ты прячешь от меня свой триксель, – говорит Миша и цепко, до синяков смыкает пальцы на плече. Не спрашивает – обвиняет. Он на полголовы ниже, но разница в росте вдруг исчезает куда-то, совсем перестаёт иметь значение, когда Жене в лицо вонзается холодный взгляд цвета высоколегированной стали. – Зачем? Что ты скрываешь?       – Да было бы что скрывать, – неуклюже оправдывается Женя. – Лиза меня перехвалила. Честно. Триксель как триксель, так ещё и разваленный постоянно. Смотреть не на что. Ну честное слово. – Он ощущает себя почти прибитым к стене – физически мог бы вырваться, но от того, как Миша внезапно близко, у него кости плавятся, и в голове мутнеет, и какое уж тут "вырываться", – и пытается хотя бы взгляд отвести, потому что терпеть то, как жёстко Миша на него смотрит, нет никаких сил. Но Миша бесцеремонно берёт за подбородок, не позволяя отвернуться.       – Прячешь от меня, – вкрадчивый шёпот пробирает до мурашек. И от того, как к лицу прикасаются прохладные пальцы, Женя окончательно аморфным становится, у него совсем хребет тает, он бы на пол стёк к ногам Миши, если бы не беспощадный взгляд. – Прячешь и врёшь. Валяешься по льду напоказ. Как в дешёвом спектакле. Думаешь, я не вижу? Что там у тебя? Сколько ты рассчитываешь получить за свой триксель? Какие надбавки?       Женя полузадушенно скулит, и уверяет, что ничего он не рассчитывает, и уступает. На ближайшей тренировке он честно вписывается в баттл и делает всё лучшее, на что способен, – триксель, выезд в кораблик, показывает всё то, за что обычно удостаивается одобрительного кивка от Профессора. Обычно эта немая похвала заставляет расцветать от удовольствия и с новой силой набрасываться на тренировки, сейчас же Женя её едва замечает. Его гораздо больше волнует реакция Миши. Он надеется наконец сгладить на ровном месте завязавшийся конфликт, но вообще не похоже, чтобы это у него хоть сколько-нибудь получилось. Миша смотрит на него пристально, неласково, не моргая почти, и бессознательно теребит крестик на груди.       – Отличный триксель, – свистяще шепчет бескровный рот. – Отличный, да. Дорого будет стоить. Дорого. Отличный.       Женя с отчаянием думает, что лучше бы он продолжал валяться по льду, изображая падучую и полную неспособность к нормальным выездам. Вспоминает жёсткие пальцы в раздевалке, и беспощадный взгляд, и натянутое как стальная струна ты прячешь от меня свой триксель. И понимает, что и нарочитые падения бы не помогли, что отношение Миши к нему в любом случае стало бы хуже, как ни выкручивай. Почему-то хочется плакать и материться. И обнимать Мишу до тех пор, пока тот не смягчится, держать близко-близко, чтобы согреть горячим сердцем, – да разве же Миша теперь к себе подпустит. В раздевалке Женя пинает шкафчик, вымещая злость и отчаяние, а Глеб смешливо выговаривает ему, что он так сломает пальцы на ногах, и это будет самая идиотская травма перед началом сезона.       Глеб совсем-совсем не видит, насколько всё плохо.

***

      Он до убийственного часто чувствует себя ненужным. Лишним. Старается не позволять этому задевать себя – а оно всё равно задевает. Сквозь любую броню пробивается, достаёт до нежного нутра и больно ранит. Очерстветь бы сердцем, чтобы не чувствовать ничего – да только что же тогда, и биение музыки не ощущать, и нерв программ своих утратить? Миша выбирает сохранить всё, включая постоянные раны. И продолжает упрямо быть лишним, не тем, ставки всё время на кого-то другого, всё время на льду предпочитают видеть других. И, кажется, злятся, когда Миша снова выбирается, вцепляясь ногтями и зубами, снова вытаскивает себя на очередной крупный старт.       Он так добирается даже до Олимпиады, и выкладывается, что есть сил, но этого мало. Удаётся не всё, Миша ошибается в прокате – и сам подставляется под очередной шквал возмущения.       это всё очень красиво, Миша, но где же прыжки?       это всё очень красиво, Миша, но где же прыжки?       это всё очень красиво, Миша, но где же прыжки?       это всё очень красиво, Миша, но где же прыжки?       это всё очень красиво, Миша, но где же прыжки?       но где же прыжки?       где же прыжки?       где же прыжки?       прыжки       прыжки       где прыжки?       прыжки!       где?       Он пытается дать прыжки, которых от него требуют, цепляется за квадлутц – этот четверной стоит дорого, во всех смыслах. Иногда он оборачивается баллами, но чаще – падениями. Миша сбивает об лёд колени и бёдра, и перед каждым выступлением делает глубокий-глубокий вдох, чтобы выдохнуть только в кике, затягивает себя в решимость как в стальной корсет, не позволяющий рассыпаться. Но толку мало, толку нет почти никакого. Он всё так же едва цепляет главные медали кончиками пальцев – Милан восемнадцатого года, это оглушительное исключение, возможное из-за отсутствия Юзуру, – а вокруг него снова и снова роятся вопросы, он снова лишний, не тот, неправильный, надо было отправлять другого, более достойного.       ты способен хоть на один чистый прокат?       ты способен хоть раз откатать без падений?       ты способен хоть раз откатать без недокрутов?       ты способен наконец уступить квоту тому, кто откатает лучше?       на это, по крайней мере, ты способен?       на это, по крайней мере, ты способен?       на это, по крайней мере, ты способен?       на это, по крайней мере, ты способен?       по крайней мере?...       ты хоть на что-нибудь способен?       ты хоть на что-нибудь способен?       хоть на что-нибудь?       Он просто перестаёт дышать после Сайтамы.       Потом ему говорят, что это всё длилось совсем недолго, что врачи быстро заставили лёгкие раскрыться вновь – но откуда им знать? Их не было в той чернильно-чёрной, вязкой пустоте, похожей на ледяную, насквозь промёрзшую вечность. Там казалось, что ничего больше уже никогда не будет, только бесконечная непроглядная стынь. Миша выныривает из неё с ощущением, что многие бы обрадовались, если бы он там и остался навсегда, если бы так больше и не дышал. С ощущением, что никто, кроме него самого, ему не поможет – давно надо было это понять, а не умолять окружающих всё-таки полюбить его. С уверенностью, что не сдастся. Конечно, он бы многих обрадовал, если бы закончил карьеру – тех, кто и так никогда не стремился его поддержать. К чему их радовать?       Его преследует проклятое где прыжки; едва восстановившись, он берётся перестраивать всё. Без прыжков, само собой, по-прежнему никуда – его просто не выпустят за пределы национального чемпионата, если он не соберёт считающийся приличным прыжковый набор. Миша отправляется прямиком к Профессору – лучшего специалиста по прыжкам он не знает. Как и не знает способа убедить Профессора поработать с одиночником, которого постоянно пинают за бесполезность. Но договориться получается неожиданно легко. Настолько легко, что Миша не может заставить себя перестать мучительно выискивать подвох.       – Не будем торопиться, – уверенно говорит ему Профессор. У него как-то очень быстро и гладко выстраивается план. – Олимпиада через два года, на неё и будем закладываться. Надрываться в попытке выиграть всё и сразу нам ни к чему.       Почему сразу так легко и гладко? Ему что-то пообещали за то, что он развалит проблемного одиночника под видом помощи? Может быть, благосклонность судей к какому-нибудь другому одиночнику? Возможно, пообещали продвинуть Лизу – она претендентка на медали, это даже не будет выглядеть странно. Миша до крови кусает губы и щёки изнутри, пытаясь понять, не лезет ли прямиком в расставленный капкан. Ему почти дурно от мучительных попыток понять чужой план, и подозрения в голове роятся так неистово, что виски ломит.       Быть может, он предсказуем и просчитывается просто, как два плюс два.       Быть может, от него как раз и ждут, что он дёрнется к Профессору, и уже подготовились, чтобы в следующий раз он уже никуда не выкарабкался.       Быть может, он делает последнюю отчаянную глупость в жизни, когда соглашается.       Но разве у него много вариантов?       Он каждую секунду внимателен, хоть и старается этого не выдавать. Нельзя пропустить, когда его начнут понемногу ломать, но и нельзя никому позволить заподозрить, что он догадывается. Вот только зацепиться пока совсем не за что. Профессор размеренно и ступенчато разлиновывает планы тренировок. Никаких пока великих свершений, говорит он, никаких спешных погонь за квадлутцами, ломая ноги, сперва нужно аккуратно стабилизировать то, что есть. Без квадлутца у Миши из четверных есть только тулуп. Один четверной на всё про всё – смешно. Его закидают насмешками и никуда не выпустят. Он пытается настаивать на лутце – Профессор говорит, что здесь ещё "надо подумать" и вместо этого предлагает сальхов.       Вот оно. Подвох.       Чистый сальхов удавался Мише раз в жизни, и давным-давно, будто в другой жизни совсем. Тратить на него время? Миша снова искусывает губы до крови, голову снова болью сверлят подозрения. Он подолгу смотрит на Профессора, который кажется совсем искренним в своих предложениях. Смотрит, как прыгают сальхов другие ребята в группе. Снова думает о том, что вариантов у него мало: либо он следует за указаниями, которые ему даёт Профессор и старается верить, либо остаётся сам по себе, совсем беспомощным. Решается.       Чтобы отвлечься, он соглашается баттлить с Лизой на трикселях – это в каком-то смысле их коронный прыжок, предмет гордости и для него, и для неё. Лишний раз убедиться, что одно из главных ультра-си оружий на месте, должно помочь успокоиться. Миша ощущает лёгкую тревогу, когда с ними третьим увязывается Женя. Тревога разрастается, когда Лиза, несмотря на сорванный прыжок, отрекомендовывает триксель Жени как отличный, тревога постепенно превращается в набат, и в груди снова ощущается ледяная стынь.       Так у Жени хорошие прыжки?       Миша пытается вызнать это подробнее, снова вызывая Женю на баттл – только в такой момент есть возможность чётко, стопроцентно рассмотреть и оценить угрозу, не погрязая в своей тренировке. Женя то отказывается, то, согласившись, нарочито валится с прыжков. Женя, кажется, держит его за дурака. От этого подозрения только растут и крепнут. Сорвавшись, Миша напрямую требует от Жени показать свой разрекламированный прыжок, напирает и давит, наплевав на то, что Профессор очень просил ни с кем в группе не ссориться и общий благожелательный настрой не ломать. Женя уворачивается, скулит и наконец соглашается. Он прыгает чистый триксель на ближайшем баттле, делает выезд в кораблик. Лиза не соврала и даже не преувеличила – а Мишу обжигает этим прыжком, это как пощёчина.       Возможно, это предательство, прямо вот здесь, совсем рядом.       С этих пор Миша смотрит за тренировками Жени пристальнее. Женя всё так же прыгает отличный триксель, стабильно выезжает четверные тулуп и сальхов, активно учит флип и риттбергер. Вот у него – много прыжков, и он вот-вот выйдет во взрослые, и от понимания этого что-то необратимо твердеет в груди, становится жёстким, как мёрзлая земля.       Профессор обменял Мишу на него?