Падает небо

      Сальхов идёт плохо, тяжело. Мишу тревожит то, что Профессора это не тревожит. Профессор что-то отмечает для себя и кивает так, словно видит что-то в бесконечных уродливых попытках — что-то большее, чем беспомощность. Профессор разбирает технику Миши по косточкам, по жилкам, до самого основания и начинает её пересобирать. Неторопливо и основательно, так, будто у него впереди не считанные месяцы перед соревнованиями, а всё время мира.       — Ты часто срываешь ось при отталкивании, — пеняет он. И учит, что и как поменять, — Миша чувствует, будто ему забираются в самые кости. Будто его раскрывают до мышц, до нервов, до сухожилий. Он не сможет соревноваться таким, раскрытым, распахнутым и беспомощным.       Он всё ещё разобран, когда на его тренировку приходят посмотреть чиновники и судьи. Долго смотрят из-за бортика, как он мучительно пытается привыкнуть к новым движениям, вживить их в мышечную память. Как панически раскрывается на прыжках и делает бабочку за бабочкой — он не приземлит четверных, от него ждут падений, и он непременно упадёт, он до сих пор не привык прыгать на новый лад, только не валяться по льду при них, только не показывать слабость, слабость тут же используют против него, только держаться!..       Впрочем, бабочки — это не меньшая отвратительная слабость. Её тоже используют против него.       — Стало только хуже, — подытоживают за бортиком. Миша слышит в этом гадливую усмешку; Миша задыхается, чужое торжество лезет ему в лёгкие, заполняет их, как мазут, и душит. — Очень жаль, но, кажется, ничего не получится.       Они этого и добивались, не так ли?       В раздевалке Миша на полную мощность выкручивает кран и засовывает голову под ледяную воду. Его колотит; чужие слова наполняют голову изнутри, как гулкий колокольный звон, терзают и рвут барабанные перепонки.       очень жаль, но, кажется, ничего не получится       очень жаль, но, кажется, ничего не получится       очень жаль, но, кажется, ничего не получится       очень жаль, но, кажется, ничего не получится       ничего не получится       ничего не получится       стало хуже       хуже       ничего не получится       ничего       ничего       Холод должен сработать как анестезия, боль должна онеметь — а она всё бьётся внутри обезумевшей птицей, всё никуда от неё не деться.       Он чувствует ладонь на плече и стряхивает её. Ладонь тянется снова, она упрямая, всё цепляется за плечо, всё не оставляет в покое. Миша выныривает из-под воды, отфыркиваясь, и чувствует, как снова раскаляется голова, как жаром разламывает виски. Смотрит в тревожные зелёные глаза.       Он.       Много четверных, отличный триксель.       — Что? — почти вскрикивает Миша. У него в горле гулко пульсирует ярость, прожигает насквозь, как расплавленный свинец. Не для него ли было всё сделано? Не ради него ли Миша сейчас разобран на сухожилия и не способен ни на что? Не должен ли он сейчас быть доволен? — Тебе-то что?       Женя вздрагивает, но не пятится. Хотя глаза на миг становятся такие, будто ему очень хочется.       — Тебя Алексей Николаевич зовёт, — говорит он чуть надламывающимся голосом. Отводит взгляд, тянется к крану, выключает воду. И тихо спрашивает: — Что они про тебя наговорили? Ругали? Придирались? Не обращай на них внимания. Ты сильнее всего этого. Не слушай.       У Миши в голове — тревога набатом.       ты становишься слабее, но не обращай внимания       ты рассыпаешься на куски, но не обращай внимания       от тебя скоро ничего не останется, но не обращай внимания       не обращай внимания       не обращай внимания       Так?       — Тебе-то что, — повторяет Миша. Вытирает лицо рукавом и всё-таки идёт. Женя что-то говорит ему вслед — Миша мыслями уже на катке, рядом с Профессором. Ему нужно выяснить: пропал он окончательно или нет ещё. Профессор вздыхает при виде его мокрой головы, но ни в чём не упрекает. Миша впивается в него взглядом.       — Ничего не получится? — он бы, может, и попытался сказать аккуратнее, но чужие слова будто застряли в глотке, не проглотить и не выплюнуть, никак от них не избавиться. Мишу самого от них тошнит. Мишу тянет прополоскать горло кипятком — чтобы, может быть, хоть так от них избавиться.       Тянет удавиться прямо здесь — а потом Профессор вдруг дотягивается рукой и больно стучит костяшкой по лбу. Миша ошеломлённо потирает лоб. В глухом, непроглядном куполе отчаяния появляются трещинки — они мучительно похожи на надежду.       — Вокруг болтают, а ты и рад уши развесить, — ворчит Профессор. И советует ещё по околоспортивным блогам пометаться, оттуда собрать сливки мнений, чтобы окончательно впасть в панику. Миша смотрит на него растерянно и тупо: он бессилен сейчас понимать намёки и делать выводы. У него всё так же тревожный набат в голове, от которого понемногу раскалывается череп.       — Ничего не получится? — настойчиво переспрашивает он и слышит от Профессора ещё один тяжёлый вздох. А потом и долгожданное:       — Получится.       Начиная с этого места, Миша слышит с трудом. Хотя Профессор говорит ещё много: уговаривает не опускать рук в разгар тренировочного процесса, призывает не слушать кого попало, не верить злым словам потому только, что они злые и звучат убедительнее добрых. У Миши в голове всё тот же хаос, но на тон светлее; всё та же боль, но не такая беспросветная. Теперь кажется, что за ней ещё что-то есть — что-то сродни возможности пересечь пропасть по тонкому лезвию и выжить, выбраться, продолжиться.       У него, в целом, и так есть единственный шанс остаться в борьбе. Миша запоздало стыдится того, что позволил себе потерять этот единственный шанс, ударился в глухое отчаяние. И впрямь, нашёл кого слушать — конечно, что ещё ему могли сказать! Разве эти люди хоть когда-то желали ему успеха? Хоть на день? Разве хоть на миг он попадал в счастливое число их фаворитов?       Профессор завершает свою речь словами «брысь, простудишься». Миша послушно убирается в раздевалку — не спорить с Профессором, если он не желает добра, значит, не желает никто, — и в раздевалке снова сталкивается с Женей. Женя так и торчит возле раковины изваянием, словно ни на шаг не отходил всё это время, но появление Миши заставляет его встрепенуться.       — Я не хотел тебя обидеть, — выдыхает Женя, явно продолжая прерванный разговор, вот прямо с того места, на котором закончил. — Обидеть, или оскорбить, или что-то… Я искренне. Честно. У тебя голова всё ещё мокрая. Тебе не холодно? Надо вытереть. Сейчас, я дам полотенце! — он с быстротой молнии бросается к своему шкафчику, возится с замком, чертыхаясь себе под нос.       — У меня есть своё, — отвечает Миша. Вытираться чужим полотенцем? Дурная примета. Он стирает холодные капли, продолжающие противно стекать по лицу и шее, и наконец вытирает волосы, и всё это время чувствует на себе неотрывный взгляд.       — Мне жаль, что на тебя так давят, — наконец говорит Женя; его руки растерянно скручивают полотенце в разные стороны. — Ты не заслуживаешь того, чтобы с тобой так обращались, ты же потрясающе катаешь, они беречь тебя должны, как бриллиант!.. — его голос взвивается высоко и там срывается. Женя смущённо опускает голову и заканчивает уже тише: — Извини. Я только хотел сказать, что если я могу чем-то тебе помочь, что-то для тебя сделать — ты просто скажи, ладно?       Миша прикрывает глаза, размышляя над этим заявлением.       ты мог бы не путаться под ногами       ты мог бы не отбирать у меня баллы       ты мог бы не отбирать у меня квоты       ты будешь отбирать у меня баллы       ты будешь отбирать у меня квоты       ты мог бы исчезнуть?       — Ничего не надо, — наконец говорит он. — Занимайся своими прыжками.       Тем более, что и Мише тоже нужно — заниматься своими прыжками, если он хочет, чтобы у него хоть что-то получилось.       Его заявляют только на один этап Кубка России, и Миша не понимает, почему.       — Мне нужен ещё один этап, — настаивает он на очередной тренировке и катит за Профессором по пятам. Миша знает все расклады наизусть, он много о них думал, высчитывал худшее по ночам вместо того, чтобы уснуть. — Финал кубка может быть подстраховкой, через него можно будет отобраться на мир, если не выиграю нацчемп, я не выиграю нацчемп, мне не отдадут, мне нужно будет пробиваться другим способом, нужен запасной маршрут, меня не выпустят в финал кубка только по итогам одного этапа, мне нужен ещё один этап!..       — Не нужен, — а Профессор спокоен. У него какие-то свои расчёты в голове.       Миша очень старается доверять и не давать волю подозрениям — а только они всё поднимаются внутри, как болотно-чёрная ледяная вода, и захлёстывают с головой, и Миша стремительно уходит на дно.       — Женю вы заявили на два этапа, — замечает он. Его жжёт эта мысль: Женя получает запасную лазейку в виде финала кубка. Почему только он?       — На кой чёрт ты считаешь чужие этапы? Думай о своих.       Когда-то Миша так бы и сделал. Несколько лет назад, когда ещё верил в светлую безоблачность грядущих соревнований. Теперь вера если и есть, то только в то, что его продадут и променяют на кого-то, кто невесть по какой причине более удобен и желанен, при первой же возможности. И нужно давать таких возможностей как можно меньше, а эта — эта как кратер. Миша упрямо кусает губы и повторяет: — Женю вы заявили на два этапа. Почему только его?       И, как чувствуя, что речь идёт о нём, неподалёку возникает Женя. Не приближается, но непрерывно крутится поодаль. Возможно, даже подслушивает. Может быть, даже действительно что-то слышит.       — Беспокойное ты хозяйство, — ворчит Профессор. И убеждает: — Если кому и понадобится пробиваться через финал кубка, так это Жене. У тебя таких проблем не будет.       Миша качает головой. У него всегда проблемы. Всегда будут.       — У тебя таких проблем не будет, потому что ты выиграешь национальный чемпионат, — повторяет Профессор. И припечатывает: — Не спорь с тренером. Я в тебе уверен.       Вслух Миша больше не спорит, но продолжает сомневаться. Женя трётся рядом, пытается разговорить и, кажется, подбодрить — Миша косится на него и не может перестать беспокойно думать о том, что у Жени два этапа кубка, Жене их доверяют, у Жени все шансы, на Женю сделана ставка. Тогда как шансы самого Миши больше похожи на рулетку, отчаянные, как ва-банк — пан или пропал, всё или ничего. Миша чувствует себя в опасном, в ужасно уязвимом положении. Он словно балансирует на канате, протянутом между небоскрёбами — есть единственный шанс перейти с одной крыши на другую, но стоит раз оступиться, и никаких больше шансов с ним не случится, потому что костей будет не собрать после падения.       Миша на грани того, чтобы окончательно захлебнуться чёрными мыслями. Потом случается проблеск: в ходе упорных тренировок он начинает собирать четверные. Пока это только тулуп — но радует, что можно начать хотя бы с него. Тулуп восстанавливается, он кажется восхитительно стабильным, на нём теперь совсем нет срывов. Наслаждаясь этим чувством, на тренировке Миша, не сдерживаясь, покрывает четверными весь каток, так, словно он — Нейтан Чен. Профессор сердито окликает его и требует «не гусарствовать», а за пределами катка вымотавшегося Мишу уже поджидает Женя.       — Поздравляю, — говорит он. Смущённо хлопает ресницами, а потом, словно набравшись смелости, поднимает на Мишу очень прямой взгляд: — Тебе стало легче?       Это вообще не Женина печаль. На миг Миша подумывает так ему и сказать. Но в нём ещё слишком плещется эйфория от получившихся прыжков — тулуп, это ведь только начало, за ним обязательно потянутся и другие квады, надо только не сдаваться и продолжать в том же духе, только ни за что не сдаваться, от него ждут безвольной слабости, ни в коем случае не допускать её, — и он позволяет себе признать: — Да. Легче.       Лицо Жени озаряется улыбкой.       — Это замечательно! Я так рад за тебя! — восклицает он. И вдруг тянется обнять. В первый миг Миша цепенеет; потом спешит выдраться из обвивающих рук — они удушливые, они незнакомые, непонятные.       — Не смей так больше делать, — почти шипит Миша. И видит, что его слова действуют: Женя тут же тускнеет и отступает.       — Прости, — бормочет он и прячет ладони глубоко в рукава спортивной куртки. — Конечно, я не должен был так… набрасываться. Я просто очень обрадовался. Ты всегда такой мрачный ходишь, как замороженный, а тут… засветился прямо, тебе так идёт, когда ты светишься…       Миша берёт его слова на заметку: контролировать радость. Радость слишком видна. Ни к чему светиться, как новогодняя ёлка, демонстрируя направо и налево, как у него всё замечательно идёт. Давать поводы лишний раз его осадить — совершенно незачем.       Женя больше не набрасывается — им обоим не до этого, на них уже надвигается Кубок России, неумолимый, как локомотив. Обоим нужно готовиться. Миша пытается форсировать сальхов, чтобы быть как можно более готовым к этапу. Прыжок предсказуемо не форсируется. Единственное, чего Миша добивается, — это недовольство Профессора. Он слушает длинное вибрирующее ворчание и, пока Профессор ругает его «горем луковым», пытается потихоньку свыкнуться с новой для него мыслью: возможно, кому-то правда не наплевать. Он знает, что в любом случае сделает всё, чтобы справиться с прокатом, потому что для него попросту нет другого приемлемого исхода. Но теперь, когда на задворках сознания робко пульсирует эта новая, непривычная мысль, горечь внутри приобретает новый оттенок.       Возможно, ему было бы намного легче, если бы кому-то рядом было горячо не наплевать.       На этапе в Сочи он без сальхова.       Ему дают стартовый номер в самой первой разминке. В самой слабой — Миша старательно закрывается от этой мысли, твердит себе, что просто так совпало, что это всего лишь ни от кого не зависящая издёвка рандома, что никто ему специально не назначал такого крохотного номера, что просто так выпала карта. Почему она выпала именно так? Номера могли лечь любым другим способом. Почему так? Почему в слабейшую разминку?       Спортсмен перед ним едва-едва подбирается к пятидесяти баллам за короткую. Мишу пугает то, что от него, похоже, ждут примерно таких же баллов — пятьдесят, это же совсем копейки! это чуть больше, чем ничего! Миша закрывает уши перед тем, как его начнут объявлять, и думает о том, как Профессор у бортика держал его за руки, стараясь подбодрить, и слышит невесть откуда засевшее в голове звонкое конечно, ты выиграешь, кто, если не ты, ты звезда.       Из него вышибает всё с первыми аккордами его музыки — все подозрения, все сомнения, все страхи. Остаётся только мелодия, которой он позволяет вести себя, которая несёт его, как бурная река, от элемента к элементу, от движения к движению, пока не выбрасывает с последними нотами в финальную позу.       Он не сразу понимает, что не сорвал ни одного прыжка — хоть квад в короткой всего один, но чистый.       Только обернувшись на поклоне, он упирается взглядом в плакаты со своим изображением, растянутые болельщиками на трибунах, и потерянно рассматривает их.       За бортиком хореограф гладит его по плечу и называет молодцом, а Профессор торжественно и серьёзно пожимает руку.       За короткую программу ему ставят больше сотни баллов.       Это похоже на возвращение к жизни.

***

      Женя не знает, как ему быть. У него полное ощущение, что на каждый шаг навстречу Миша делает два шага назад. К нему не приблизиться, его не коснуться. Женя и рад бы поддерживать его всеми силами, да только Мише это совсем не интересно.       Миша так и не знает, что достаточно было одного его слова — и Женя бросился бы на заявившихся на тренировку спортивных чиновников, как натравленный пёс.       Он и без слов едва не бросился. Его больно резануло брошенное в сторону Миши «ничего не получится», больнее, чем если бы так оценили его собственные старания. Он был готов сказать незваным гостям, невзирая на статусы и субординацию, чтобы валили отсюда и не смели здесь никого оценивать, в первую очередь — Мишу, потому что Миша несравнимо выше и ценнее них, потому что они даже кончика пальца Миши не стоят, и уже даже открыл для этой цели рот — но его вовремя перехватила Лиза, и вытолкала с катка, и велела не усугублять. У Лизы словно есть слепая зона, когда дело касается Миши и его холодного лица, зато Женю она видит и чувствует прекрасно. Задним числом Женя понимает, что, пожалуй, Лиза и впрямь уберегла его от глупости, что вряд ли Мише стало бы легче, начнись из-за него конфликт и священная война прямо на катке. В тот же конкретный момент его остро бесила собственная бесполезность, и хотелось сделать хоть что-то, что угодно. Он вызвался догнать сбежавшего с катка Мишу и нашёл его в раздевалке, пытающимся утопиться в раковине — ну, может, делал он не совсем это, но точно утопился бы, если бы продолжил в том же духе. Женя вытащил его из-под ледяной воды, и честно передал всё, что должен был, и как мог попытался Мишу утешить.       У него даже получилось сделать вид, что его почти не зарезало уничтожающе ледяным взглядом, — хотя это, конечно, сплошь враньё. Его зарезало почти насмерть. Миша смотрел как на злейшего врага. Как на кого-то, от кого ожидает ножа в спину в любой момент. Женю едва не уничтожило этим взглядом, открытая неприязнь Миши раздирала ему грудь — а они с Мишей, получается, ещё и соперники на льду! И всё время будут спорить за места и медали, и это совершенно их не помирит!       Женя набрался смелости и отчаянно признался в спину уходящему Мише, что влюблён, что любит — но Миша, кажется, этого так и не услышал. Или услышал и затаил неприязнь сильнее прежнего, это ещё хуже. На всякий случай Женя всё равно извинился, а ещё предложил Мише свою всяческую помощь. И больно было видеть, что Миша всё равно к нему ничуть не потеплел.       Так и не теплеет.       Женя следит за тренировками Миши — знает, что это сделает хуже, догадывается, что такое пристальное внимание только хуже сделает, догадывается, что Миша каждый замеченный взгляд истолкует не в пользу Жени. Миша словно через отражение в кривом зеркале смотрит на мир, всё для него искажено, всё не преломляется в зеркальном стекле, а ломается совсем.       И Женя, кажется, в таком изломе превращается в главного злодея.       Стоит Мише узнать, что он, в отличие от Жени, заявлен только на один этап Кубка России, и он немедленно начинает подозревать чёрт знает что. Там, где для Жени всё очевидно и логично, ему, похоже, чудится какой-то клубок интриг и невероятный заговор. Женя зачем-то лезет его разубеждать, хотя и понятно, что если у Профессора не вышло эти подозрения разогнать, то Жене и вообще ловить нечего.       — Конечно, ты выиграешь нацчемп. Как иначе? — нежно уверяет Женя. И позволяет себе мечтательно задержать дыхание, представляя, как Миша будет стоять на верхней ступени подиума, стройный и красивый, с медалью чемпиона на груди, и как его лицо озарится торжеством и золотыми отблесками и станет совсем умопомрачительно красивым. — Кто, если не ты? Это мне надо окольными путями продираться к возможности поехать на мир, через кучу дополнительных этапов. Тебе-то это ни к чему. Алексей Николаевич, наверное, просто пока не хочет лишний раз тебя по стартам гонять. Да тебе и ни к чему по ним гоняться на износ. Ты же и так… звезда? — осторожно пробует он, имея в виду дивный свет, который от Миши исходит во время прокатов, и недосягаемость его космическую. Любить Мишу — примерно то же, что любить луну, понемногу изнемогая от невозможности приблизиться. А Женя в эту любовь впутался, как муха и паутину, и уже не представляет себе, как выбраться. Да и не хочет.       Точно так же, как Миша не хочет его слышать.       Все сказанные Женей ласковые слова падают в пустоту. Миша продолжает смотреть колко и подозревать хорошо если не в готовящемся предательстве. Женя заставляет себя не слишком обращать на это внимание. Убеждает себя, что прошло ещё слишком мало времени для того, чтобы между ними с Мишей начал завязываться хрупкий узелок доверия, да и поводов, откровенно говоря, пока не было. Потом его снова ранит в самое сердце.       Женя запоминает этот день очень-очень чётко — день, когда к Мише начинают возвращаться четверные. Одухотворённый и сильный, Миша снова и снова взмывает над катком, скручивает один квадтулуп за другим и сопровождает каждый бесконечно красивым выездом. Женя любуется им из-за бортика, затаив дыхание, он почти не дышит, сражённый красотой.       Из-за кислородного голодания, наверное, мозг и думает еле-еле, и попадает в ловушку. Миша выглядит посветлевшим, и словно бы чуть расслабившимся, чуть смягчившимся. Женя позволяет себе поверить в это. Позволяет себе обнять Мишу.       Объятие длится едва ли пару секунд, но оно прожигает насквозь, впечатывается в память прикосновением раскалённого железа. Женя ощущает разящую наповал хрупкость — Миша на полголовы ниже всего, но в этот миг почему-то ощущается миниатюрным, и хочется его обнять крепче, укутать собой теснее, прижать к самому сердцу, — и как шеи касается жаркое дыхание, ещё загнанное после прыжков, и как вздымаются под руками красивые округлые плечи. Женя хочет вплавиться в эту краткую горячую секунду навечно, потому что в следующий миг Миша угрём выскальзывает из объятий, и в глазах у него — почти что отвращение. Оно обжигает, как пощёчина. Женя бы что угодно отдал, только чтобы увидеть в глазах Миши хоть каплю нежности, хоть искру тепла — а только что он может отдать? Ничего от него Мише не надо. Женя неуклюже старается оправдываться как может — это, похоже, как обычно, ничему не помогает — и уныло возвращается к тренировкам.       Ему не до Кубка России совсем, если честно. Удивительно вообще, что он не заваливает свой первый этап напрочь, а умудряется финишировать на относительно приличном четвёртом месте. Женя чувствует себя так, словно у него в груди расползается ноющая чёрная дыра. Его почти физически кроет болью от невозможности приблизиться к Мише, прикоснуться к нему — особенно теперь, когда он знает, какими жгуче-сладкими могут быть даже самые невинные прикосновения. И в кратер этой чёрной дыры, как семена в рыхлую землю, падает волнение за Мишу, прорастает и надёжно оплетает грудь, насквозь пронизывает лёгкие.       Женя определённо занимается мазохизмом, когда находит в сети трансляцию сочинского этапа и усаживается смотреть и переживать. Безупречной короткой Миши ему выворачивает рёбра, нараспашку вскрывает грудь, а следом за ней произвольная вонзается в беззащитно открытое сердце, как острый нож. Даже несмотря на то, что Миша делает бабочку и на ровном месте теряет аксель, он всё равно головокружительно, умопомрачительно, до невозможного прекрасен. Ошибка не мешает: Миша всё равно выигрывает этап, ослепительно выигрывает. Женя почти наваливается лбом на экран, разглядывая лицо Миши на награждении, пытаясь хоть так встретиться с ним взглядом, сквозь километры и телекамеры, встретиться и не увидеть режущего отвращения. Миша не улыбается, но еле заметно светится изнутри — ему понемногу, по чуть-чуть становится легче, может быть, однажды он окончательно проснётся от поглощающего его одиночества, ледяного и мрачного. Я люблю тебя, шепчет ему Женя сквозь километры, ловя на экране взгляд спокойных серых глаз, люблю тебя люблютебя.       Его уничтожает этим влечением, и Женя совсем не знает, как ему спастись. Это похоже на обречённость.       Но он не отступится.