Новороссийская республика 1905 года

Не сказать, что Новороссийск совсем уж спал эти дни: его состояние было лихорадочным, сон беспокойным. Порой, словно яркими вспышками, мерещились то какие-то старые фрагменты жизни, то какие-то рабочие дела, а то и вовсе какая-то неразбериха и бредни. Подле себя он всегда видел двоих людей: Антонину Сергеевну и какого-то очень близкого, даже родного, но неузнаваемого им человека. Течение времени словно замедлилось за всё время его беспамятства. Наконец, к великой его радости, он окончательно пришёл в себя. Произошло это, кажется, где-то в обед: день был ясным, от того и солнце освещало всё вокруг, заходя в квартиры; настенные часы, что громко отчитывали каждую секунду, показывали два часа дня. На кресле, что стояло в дальнем углу комнаты, сидел, закинув ногу на ногу, мальчишка, возрастом как Новороссийск, может на год-два старше. Глаза его быстро бегали по строчкам какой-то книги, изредка он закусывал губу, а брови то хмурились, то удивлялись. «Напряжённый момент,» — подумал Новороссийск и постарался приподняться, вызвав лёгкое копошение, откидывая накрывающее его одеяло. Мальчишка сразу же отвлёкся от книги, а губы его расплылись в широкой улыбке. — Ох Божечки! — подпрыгнув с кресла, он подбежал к дивану. — Я уж думал не очнешься. Второй день уж тебя стерегу да Антонине Сергеевне помогаю, напугал ты её, просто жуть! А меня то как...! — Тима, — Новороссийск сам не смог сдержать улыбки, пусть сознание ещё было мутным, а удары сердца отдавали в ушах глухим стуком. — Ась? — Геленджик прислушался к звукам в квартире и вновь посмотрел на друга, дотронувшись до его лба. — Скоро Антонина Сергеевна должна прийти, она на рынок пошла. Ты лежи, лежи, тебе нужно постельный режим соблюдать! — Тима, а ты чего ж тут делаешь? — отставив попытки выбраться, Новороссийск просто смотрел с улыбкой на друга, приехавшего даже в такой сложный период. — Я-то? А я, Колька, как только узнал о твоей напасти сразу же решил приехать к тебе, — поднявшись с дивана, собрался идти в соседнюю комнату. — Я всё расскажу, но тебе нужно поесть чего-нибудь, — и уже будто самому себе добавил: — там вроде супчик с крупой и картошечкой остался со вчера. Новороссийск смотрел на удаляющуюся спину друга и пытался востановить хронологию последний событий: «Вот проснулся, пошёл на улицу... А зачем ходил то? Ходил, чтобы узнать что-то. А что узнать?..». Так и задавая себе вопросы, сразу же отвечая на них, он и дождался Геленджика и принесённый суп. Пах он аппетитно да и на вид был ничего такой. Жидкости как-то много, а так сойдёт. — Вот, — Геленджик сел на всё тот же краешек дивана и улыбнулся, помешивая суп ложкой, — только вчера Антонина Сергеевна сготовила, пока я на посту стоял, — набрав ложку, он взглянул на друга и встретился с его непонимающим взглядом. — Ну тебя охранял, чтобы рядышком быть во время этой твоей лихорадки. Давай, открывай рот, тебе необходимо употреблять как можно больше жидкости, а то и до обезвоживания будет недолго! — Да я и сам смогу, чего ты, — Новороссийск постарался сам взять ложку в руку, но еë била такая дрожь, что содержимое скорее разольется, чем дойдёт до рта. — Хотя ладно, давай ты. Покорно открыв рот, он прожевал первую ложку супа, отметив, что получился он очень вкусным. А Геленджик в это время продолжил свой рассказ попутно остужая каждую ложку: — Я из газеты ведь узнал о твоей напасти, об этих всех рабочих, республике, правительстве, — он рассказывал, всё также продолжая кормить маленькими ложечками, — вот и приехал как можно раньше. Меня ж сначала пускать не хотели, мол что тут делать детям, а вдруг я шпион и всё в этом духе, — говоря, он закатил глаза и передразнивал тех, кто говорил ему подобные фразы, но после вновь улыбнулся уже с более самодовольным видом. — Но я сказал им, что ездил по учёбе в Геленджик, а сейчас возвращаюсь к родителям, вот они меня и пустили. — А говорил врать нехорошо, — улыбается, глотая разварившуюся картошку. — Я про пустую ложь говорил, — Геленджик будто дуется, даже глаза закатывает для наглядности. — Врать то конечно плохо, не спорю с этим. Чайку хочешь? Да даже если нет – тебе необходима жидкость и тепло. Я ещё сахар добавлю, совсем полегчает! Сколько времени они ещё разговаривали – никто не засекал. Да и течение времени совсем не ощущалось, когда ты общаешься со своим самым лучшим другом, перескакивая с темы на тему, смеясь с шуток и смешных историй. Наверняка где-то около получаса, пока не пришла Антонина Сергеевна и Геленджик не побежал помогать ей разгребать покупки. «Она ж недавно спину надорвала, ты знал? — упомянул он во время разговора. — я ей помогаю теперь со всем, чтобы не тревожить лишний раз. Спина это штука серьёзная, её нельзя никак застужать или перенапрягать лишний раз». Ближе уже к вечеру, Новороссийск стал чувствовать себя уже совсем хорошо: голова не гудела, сердце не прыгало со скоростью лани, да и ноги спокойно держали без помощи посторонних. После недовольств Антонины Сергеевны и сердечных уверований Геленджика, что по всем медицинским показаниям Новороссийск может спокойно перебраться к себе в квартиру и с ним ничего не будет, было принято решение о своеобразном переезде из четырнадцатой квартиры, в тринадцатую. — Антонина Сергеевна, я буду находиться с ним, — Геленджик в последний раз старался уверить старушку в правоте действий. — Успокойтесь, приляжьте в постель, отдохните. Разве Ваша спина уже прошла? Да и к тому же, я потрясающий медик, Колька будет в полном порядке! Ну Вы ведь сами знаете, ну что же Вы боитесь тогда? Квартирка встретила своего хозяина прохладой и тишиной. Не сказать, что Новороссийск не привык к тишине дома, наоборот, почти всегда он приходил сюда один, с единственной мыслью о сне и спокойствии. «Я ведь закрывал окно перед уходом, — проскользнула мысль, когда на глаза попались открытые шторы и окно. — Вероятно Тима открыл его». И правда, почти сразу после этой мысли Геленджик сознался, что приоткрыл окно, так как «для здоровья необходимо каждый день проветривать помещение. И не препирайся, я лучше знаю». Солнце зимой садится рано, поэтому уже в восемь часов вечера на улице единственным источником света были фонари, да свет из окон домов. Лампа, подаренная Екатеринодаром на день рождения отлично освещала комнату, и в особенности рабочий стол.

«16 декабря 1905 годъ

Выбился изъ графика по причинѣ болѣзни – лихорадки. Сейчасъ самочувствіе удовлетворительно, могу вновь приступать къ работѣ. Задумывается на пару-тройку секунд: стоит ли писать о событиях 12 декабря? О том, какие противоправные действия совершили рабочие? 12 декабря узналъ, что власть въ городѣ въ рукахъ какого-то Совѣта. ​Рабочіе полностью отвергаютъ императора и его политику. Теперь меня называютъ «Новороссійской республикой». Во время болѣзни пріѣхалъ Геленджикъ, помогалъ мнѣ поправиться (по его словамъ не отходилъ отъ моей постели). Эту ночь онъ будетъ ночевать со мной, въ моей квартирѣ, и слѣдить за каждымъ измѣненіемъ моего самочувствія. Дописывает уже знакомое «Планы на завтра», как видит, что в комнату заходит Геленджик со своей уже такой родной улыбкой. — Что тут делаешь? — комната маленькая, отчего и расстояние от двери до стола можно пройти двумя-тремя шагами. — Аа, дневничок заполняешь, похвально, — совсем не спросив, Геленджик немного наклоняется и быстро пробегает глазами по написанному. Хмыкая и кивая самому себе, тычет пальцем в нововыведенное «Планы...».— Допиши «Прогулка по городу» в первом же пункте. Ты себя уже чувствуешь отменно, значит стоит пройтись по городу, осмотреться, подышать воздухом. Я ведь надеюсь, что ты не устроишь нам Норд-Ост, а? — смотрит с улыбкой, прищурив глаза. — Будто ты не знаешь, — Новороссийск выписывает аккуратным почерком «Прогулка по городу съ Геленджикомъ», — что от тебя тоже многое зависит. Они ведь старые друзья, знают друг друга с детства, думают одной головой на двоих. Некоторым казалось, что они могут общаться без слов, одними глазами. Может быть, так оно и есть. Они дополняют, понимают друг друга как никто другой.