Новороссийск бежит, спотыкаясь о торчащие корни; неизвестно откуда появляющиеся чëрные ветки деревьев бьют по лицу и, кажется, оставляют раны и кровоподтёки; паутина словно обвивает вокруг, путается в уже грязных от пыли и пота волосах, ерошит их. Ещё и по всем законам кошмаров, крик заменялся каким-то хрипением, а бег постепенно замедливался, да так, что создавалось ощущение, будто обычная, маленькая улитка ползёт намного быстрее.
Чьи-то когтистые лапищи дотрагиваются до шеи и спины, неприятно щекочут, а чужой и страшный голос что-то неразборчиво шепчет. Силы покидают, Новороссийск оглядывается назад, чтобы посмотреть: кто же всë-таки гонится за ним? Свою ошибку осознаёт лишь когда спотыкается об очередной особенно торчащий корень и катится кувырком в какую-то склизкую яму.
Ноги вязнут, руки скользят, отчего выбраться не получается. Ещё и из разбитых коленей и локтей течëт, будто ручьями, алая кровь, перемешиваясь с грязью. Поднимает голову вверх, думая встретить уродливое лицо монстра, но кроме размытых очертаний тела и ярко-красных, блестящих глаз не видит ничего. Фигура возвышается над ним и будто усмехается, оголяя острые клыки. Опускает свою лапищу к Новороссийску всё также что-то шепча и дотрагивается до лба, покрывшегося испариной от продолжительного бега и страха.
Шумно глотает воздух, рывком поднимается с кровати и оглядывается вокруг: никакого леса, никакой ямы, никакого монстра. Лишь его комната с уже родной мебелью и перепуганный Геленджик рядом, уместившийся на краешке кровати. Стало даже как-то стыдно за своё столь резкое пробуждение, за испуг друга, поэтому, почесав затылок больше в смутившемся жесте, Новороссийск решает извиниться, но отошедший от шока Геленджик опережает:
— Ты во сне что-ли начал говорить? — хмурит брови и слегка поджимает губы, оглядывая друга.
Вопрос выбивает все крутившиеся до этого мысли, отчего Новороссийск так и остаётся с приоткрытым ртом, «переваривая» вопрос. Нет, ну это было как-то резко, неожиданно. Ни «Доброе утро», ни «Как самочувствие?», ни, в конце концов, объяснений, что же происходит – сразу вопрос в лоб.
— Да нет, вроде, — ещё не отошедший от сна голос немного хрипел, а горло пересохло, срочно требуя дозу жидкости. — А что, разговаривал? Неужто бредни какие нёс?
— Да ты не просто разговаривал, а даже кричал и хрипел, — Геленджик заправил за ухо выбившуюся прядку волос. — Ох и напугал ты меня, я уж думал опять приступ лихорадки схватил, но температуры я вроде не почувствовал, — поддавшись вперёд, Геленджик упëрся руками в матрас. — Так ты ещё и ворочался! — словно скинув с себя груз ответственности, он выдохнул и повернулся спиной, положив руки на коленки. Голос его уже звучал как-то тихо, с нотками грусти. — Я так перепугался, ты бы знал. Аж сон улетучился, представляешь?
В глазах Геленджика всегда можно было прочесть все его эмоции, особенно если знать каждую его привычку, каждый изгиб брови или губ.
Закушенная губа и нахмуренные брови означают задумчивость, означают, что мальчишка окунулся в свои мысли; вздёрнутый подбородок – самоуверенность в себе; а постоянное «почëсывание» спинки носа – очевидная ложь.
Вот и сейчас в них читался шквал эмоций: от усталости, до любопытства ( Ну а почему же его друг разговаривал во сне, хотя никогда такого не делал? Интересно же! ).
— Так может вновь спать ляжешь? Я-то теперь в порядке, незачем обо мне заботиться. Всего лишь неприятный сон приснился, — Новороссийск присел рядом и заглянул в чужое лицо. После его слов Геленджик даже как-то оживился, вновь нахмурил свои брови и замахал руками:
— Нет-нет, я не усну больше. К тому же у нас много планов! — и уже с каким-то интересом улыбнулся, прищурив глаза. — А вот сон свой расскажешь, обязательно расскажешь!
И отвечать не нужно: ведь они знают друг друга уже давно и таить что-либо не могут, да и не захотят.
***
— Какая погодка, самый раз для прогулки! — Геленджик, выйдя из затхлого подъезда, вдохнул полной грудью морозный воздух. — Я ведь надеюсь – ты её нам не испортишь? — растягивая гласные, он легонько ткнул локтем Новороссийск и прыснул.
Горожане сегодня были довольно активными, наверняка наслаждались последними днями перед сильной борой или же Норд-Остом. Честно сказать, Новороссийск и сам не любил эту «особенность» климата своего города: сильный, холодный, порывистый ветер, часто вызывающий значительные разрушения. Больше всего возмущало то, что из-за него пароходы могут по целым неделям не заходить в порт, отчего нарушается его работа. И именно поэтому все наслаждаются спокойными деньками, когда температура воздуха не падает до отрицательной отметки, а буйные порывы ветра не сносят с ног.
Геленджик смеётся ещё заливистее, когда слышит невнятное: «Не испорчу» из-под толстого воротника шубки. Берёт Новороссийск за локоть и тянет на выход из двора, прямо на главную улицу. Не чувствуя сопротивления, отпускает и уже подходит ближе, не снимая с лица счастливой улыбки.
Можно сказать, что Геленджик вообще из разряда «Если у тебя наступила чёрная полоса – перекрась её в белый и не теряй улыбки», чем очень нравился окружению. Незапятнанный злыми людьми ребёнок, который не теряет надежды в светлое будущее, лучик света и доброты.
Но каким бы не было яркое солнце, всегда найдётся чёрная туча, которая перекроет все лучи, всю доброту и радость. Эта «туча» оставит след на душе, и только поистине близкий человек сможет помочь до конца отогнать ненавистную проблему, помочь вновь улыбке проявиться на лице.
Таким близким человеком для Геленджика как раз являлся Новороссийск. Он в любое время года, в любое время суток и в любом возрасте был готов поддержать, помочь советом и действиями, пусть и сам нередко пребывал не в лучшем состоянии. Даже после Крымской войны они всё равно залечивали раны вместе, помогали друг другу восстановиться.
—
Тим, а чего всё заколочено? — Новороссийск, будто в первый раз, оглядывал улицы своего города. Похоже, болезнь всё ещё действовала и не давала мозгу адекватно отреагировать на изменения.
— Пф, — Геленджик фыркнул и сложил руки на груди, закатив глаза: явно показывая своё недовольство, — а это ты спроси у рабочих. Им, видите ли, ничего от государства не нужно, им нужно своё. Хоть банки оставили открытыми, уже радует, — Геленджик остановился напротив уже ненового здания: краска со стен отпала и показывала серые стены. — Так-с, мне нужно забежать за кое-каким лекарством для Антонины Сергеевны. Ты со мной или тут подождëшь?
— Я, пожалуй, тут подожду, — Новороссийск поглубже «зарылся» носом в воротничок шубки. — Мне ж свежий воздух нужен, все дела.
Геленджик покачал головой, утверждая, что «да, и правда нужно» и поскорее побежал ко входу в аптеку.
Ветер качал ветки уже лысых деревьев и портил причёски прохожим, которые не накрыли головы капюшонами или шапками. Газеты, которые продавались на главной улице обычным мальчишкой, хотели взять и улететь куда-то далеко, навстречу ветру. Пара-тройка, похоже, даже порвались.
Где же настолько легко вы можете найти всю нужную вам информацию о происходящем в стране/мире/городе? Ответ прост: газета или журнал. А может быть и какие-то рецензии или размышления известных критиков и людей найдёте.
Новороссийск до того зачитался новыми новостями (всë-таки несколько дней выпало из жизни из-за болезни), что даже не сразу услышал выкрик Геленджика: «Да я к вам больше вообще ни ногой!», громкий хлопок аптечной двери и его быстрые шаги.
— Это просто отвратительный аптекарский магазин! — Геленджик, от распирающей злости, дышал тяжело, брови его были сведены и нахмурены, ноздри расширены, а одна из ладоней сжимала маленькую склянку лекарства, но названия Новороссийск увидеть не смог. — Ты представляешь,
Коля, эта женщина не захотела продавать мне это! — Геленджик быстро поднял лекарство на уровень глаз друга, но тут же опустил. — Да его каждый школьник купить может! «Маленький ещё», — он передразнил продавщицу, — да я может по-старше её матушки буду! Спасибо другой женщине, помогла мне.
Постепенно он постарался выровнять дыхание и успокоиться, попробовав переключиться на занятие друга. Брови уже не показывали злость, пусть в глазах до сих пор и плескались волны негодования, а склянка была убрана в маленькую сумку.
— А ты что ж, газетку читаешь? — Геленджик зашёл за спину Новороссийска и положил руку тому на плечо. — Похвально-похвально.
— А что за лекарство то? — Новороссийск убрал газету в почти такую же, что и у Геленджика, сумку и кивком головы предложил пойти вперёд, к морю.
— Так от спины, я же тебе рассказывал, что Антонина Сергеевна надорвала её, — Геленджик заправил за ухо выбившиеся из маленького хвостика пряди волос. Новороссийск постоянно поражался: настолько длинные волосы это ж неудобно, а Геленджику только в радость, он их ещё и отращивает.
Море сегодня было буйным: волны бились о большие камни, стоящие у берега, и образовывали, как говорят жители приморских населённых пунктов, «барашки». Все корабли, зашедшие так невовремя в порт, пришвартовались ближе к берегу, а экипаж либо попрятался внутрь, либо сошёл в город.
Маленькие черноморские олицетворения любили слушать и читать разные легенды, сказки или истории о своём море и постоянно раззявливали рты, слушая в сотый раз предание о богатыре и его заколдованной стреле.
— Наше морюшко такое красивое! — Геленджик подошёл ближе к ограде и восторженно глядел прямо на чёрную воду, которая от шторма становилась цвета чернил. — Готов поставить что-угодно, но Чёрное море – самое лучшее!
— А я слышал от Ейска, что Азовское море лучшее, — Новороссийск хмыкнул и поглубже засунул руки в карманы. Конечно же он так не считал, но почему бы не позлить друга?
— Что?! — Геленджик прямо вспыхнул, услышав такое утверждение. — Да этот твой... — но закончить предложение не дал подошедший почти впритык мужчина невысокого роста, держащий в руках большую сумку – в разы превышающие размеры маленьких сумочек детей.
— Хей, мальчонки, — голос у мужчины был хриплым, будто прокуренным, да и по запаху от него явно несло сигаретным дымом. Судя по одежде, да и в принципе по движениям и внешности, он был одним из тех рабочих или крестьян, которые выходили на митинги и стачки. На несколько секунд Новороссийску даже показалось, что он его где-то видел, но быстро отмахнулся от этой мысли: мало ли сколько таких мужиков ходит по маленькому городку, — возьмите бумажку, а. Сами почитайте и родителям передайте, а?
Пока Новороссийск рассматривал мужика и думал, что же ответить на его просьбу, Геленджик без грамма стеснительности и довольно грубо фыркнул:
— Не надо нам ваших бумажек, дядя. Оставьте их себе или приберегите для таких же, как и вы.
Брови мужчины на мгновение взметнулись вверх, а глаза даже будто увеличились, но, махнув головой, он всё же ближе протянул три бумажки, исписанные разными восклицательными и вопросительными предложениями. Бумага была не из дорогих – самая дешёвая, да и качество печати хромало: где-то буквы были плохо видны, а где-то наоборот: были уж слишком темными и жирными. Но стоит отдать должное – содержимое можно было прочитать без особого труда.
— Ох, так вы из дворян значит... — он быстро пробежал глазами по одежде мальчиков. — Но всё равно возьмите, для вас же, узнаете много нового! И родителям покажете, пусть тоже поинтересуются этим вопросом и может даже поддержат, а?
— Дядя, — Геленджик взял рукав Новороссийска и потянул на себя, то ли в попытке привести в чувства, то ли повести́ за собой, — нам неинтересно это, оставьте нас в покое.
И потянув за собой будто замершего Новороссийска, обошёл мужчину и направился прямо, слегка скривив губы. А услышав приближающиеся шаги, фыркнул и собирался уже было развернуться, чтобы кинуть какое-нибудь ругательство и отправить преследователя куда подальше.
— Давайте, — Новороссийск остановился и протянул руку к мужику, показывая, что готов взять бумажку. Не обратив никакого внимания на своё имя, произнесённое Геленджиком с ноткой раздражения и удивления одновременно, берёт из рук мужчины и мимолëтом пробегает глазами по написанному.
— Ох, благодарю тебя дитë, — мужчина протянул руку, будто хотел пожать ладонь, но быстро осëкся и лишь улыбнулся, помахав рукой на прощанье.
— Ты зачем взял эту безделушку? — отойдя чуть дальше, спросил до сих пор недоумевающий и раздражённый Геленджик.
— По-другому он бы не отстал от нас, — Новороссийск пожал плечами, хмыкнув.
На самом деле причина была другая: хотелось побольше разузнать о происходящем, узнать, что же творится в голове рабочих и за что они борются. Может, не будь рядом Геленджика, Новороссийск даже пораспрашивал бы мужика.
***
«17 декабря 1905 годъ
День прошелъ безъ проблемъ. Ночью приснился кошмаръ, но содержаніе уже исчезло изъ головы, переживать не о чѣмъ. Вѣсь день я провелъ съ Геленджикомъ: мы гуляли по берегу моря, ходили по улицамъ (я даже повѣдалъ исторію одного изъ домовъ. Не помню разсказывалъ ли это уже, али нѣтъ), а потомъ зашли въ лавку и прикупили немного продуктовъ для ужина: какъ разъ сейчасъ Геленджикъ и готовитъ что-то на кухнѣ, даже отказался отъ моей помощи.
Обстановка въ городѣ не измѣнилась: всё также у власти стоятъ рабочіе. Прочитавъ статью въ газетѣ и раздаточный матеріалъ, обдумалъ свое отношеніе: можетъ, оно и не настолько отрицательно. Отмѣтилъ про себя, что ихъ идеи довольно по нраву мнѣ. »
За ужином, на удивление, даже не разговаривали толком, перекинулись парой-тройкой рассказами и историями.
—
Тимур, — Новороссийск почти доел свою порцию и уже был готов вставать из-за стола, — а ты взаправду только за императора? Совсем не думал о советской власти?
— Конечно, — брови непроизвольно взметнулись вверх, а глаза увеличились – Геленджику было странно слышать такой вопрос от друга, уже ведь столько раз об этом говорили и высказывались. — Кто же ещё может стоять у власти, кроме Его Императорского Величества? Бредни какие-то говоришь,
Колька.
После этого они не проронили и слова до конца дня. Пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам.
