Шрамы

… Неджи не готов. Дампир скользит взглядом по икрам, обтянутым высокими сапогами, ткани тёмных брюк, а вот выше… Глазами не смотрит, — впивается в бледную спину, перекатывающиеся под кожей снопы мышц. Во рту пересыхает. Мыслей нет. Хьюга наклоняется, чтобы взять со стола блузу. Выпуклые косточки позвонков кажутся ниткой бусин между двух сдавливающих их сторон. Выпрямляется, поднимает руки. Округлая трапеция, дельта плечей. Идеальное тело. Так и хочется подойти, огладить обнаженные бока. Почувствовать тепло кожи под своими ладонями, прикоснуться губами к шее… Желание слишком велико. Лучше развернуться и уйти, пока не поздно. Пока он не обнаружил своё присутствие, иначе будет слишком неловко. Сквозняк из открытой двери заставляет обернуться. Поздно. Хьюга оглядывается — замечает. Не удивляется, но отвечает усмешкой — мол, чего застыл? В изгибе губ столько двусмысленности, что не вызывает сомнений — его соблазняют, проверяют на прочность. Алукард нервно сглатывает. Сердце глухо бьётся, как сумасшедшее, отдаёт в уши. — Что же ты стоишь? Я не причиню вреда. Движение рукой, едва заметное, — приглашает вперёд. Кисть обнимается полумраком, светлая кожа в обрамлении теней кажется мраморно-белой. Смысл обращённых к нему слов Адриан улавливает не сразу: слишком сбивает с толку вся ситуация вообще. Это он говорит ему? Он… в своём уме? Хотя и улыбка Неджи, и скрытый в вопросе подтекст исключают возможность положительного ответа на последний вопрос. Происходящее вообще похоже на мираж, шутку его воспаленного воображения. Так, может, стоит не думать, а просто отдаться фантазии? Тем более, что подобное несоответствие только подстёгивает продолжить. Отпустить контроль. От чужой уверенности в себе желание возрастает. Алукард тихо выдыхает и, не разрывая зрительного контакта, начинает сокращать дистанцию. Один шаг. Второй. Третий. В висках бьётся гулко от осознания, что всё это… вообще происходит. Что это реальность, не вымысел. Что…чёрт, неужели взаимно? Слишком много мыслей. Но сейчас для рефлексии времени нет абсолютно. Нужно действовать. Последний шаг — расстояние между ними меньше вытянутой руки. Но он медлит. Всё ещё не верится, что это взаправду… Но плевать. Если думать слишком много, реальностью не удастся насладиться. Даже если это сон, иллюзия, он будет жалеть, если… Если не даст, наконец, себе волю. Алукард поднимает руки. Собственные конечности кажутся ужасно тяжёлыми. Воздух будто в разы увеличился в весе, уплотнился. Когда, наконец, ладони мягко ложатся на гладкую кожу, он прикрывает глаза и выдыхает — от переизбытка эмоций, тактильных ощущений, собственной смелости. От всего происходящего вообще. В порыве ощущений чуть не пропускает тихий судорожный вдох — ответ на его действия. Будто считывая смущение дампира, Неджи перехватывает инициативу в свои руки в буквальном смысле. Накрывает ладони своими, — тёплыми, с застарелыми мозолями от тренировок, — ведёт вверх, к задней поверхности рёбер, и дальше, к передней их части, на грудную клетку. — Если честно, я втайне надеялся, что ты заглянешь, — негромкая реплика Хьюга расплывается в оглушительно-вакуумной тишине комнаты, оседает в сознании и расплывается, точно чернильная капля на воде, заполняет пространство черепа. — И… я рад, что не обманулся в ожиданиях. Признание выходит искренне, но быстро, скомканно, в каждом слове прочитывается скованность первого раза, которую шиноби усиленно старается игнорировать. Алукарда это осознание расслабляет, развязывает комок напряжения где-то внутри. Выходит, не он один метался в сомнениях. Зато теперь можно не скрываться. Разделить на двоих смущение и неловкость, а в процессе и вовсе отбросить за ненадобностью. Просто действовать. Секунда — Алукард рывком прижимает к себе обнаженное тело. Исследует руками, смелее, не боясь осязать тёплую, манящую эластичность кожи, упругие мышцы. Он уже заметил, насколько хорошо сложен Хьюга, и, признаться, давно хотел как следует это прочувствовать. Быстро оглаживает область рёбер — Неджи хмыкает, скрывая смешок, — щекотно, — поднимается наверх, к груди. Невесомое округлое движение — опробовать, ощутить объём мыщц, — и он действует напористее, надавливает, ощупывает мускулатуру. В процессе чуть мажет пальцем по соскам — получает ответный выдох сквозь зубы. Реакция вызывает довольную, сытую улыбку. Вот оно что, несмотря на всю свою рациональность и любовь к контролю ты, оказывается, чувствителен? Какая любопытная деталь. Оглаживает грудь ещё раз, как будто не выдавая, что знает его секрет, и повторяет прикосновение снова, уже осознанно. Дыхание шиноби сбивается, грудная клетка поднимается тяжело, медленно. В полутьме просторной спальни его выдохи оглушают, въедаются под кожу трепетом мурашек, дрожью предвкушения. Такая реакция распаляет. Побуждает быть смелее. Теперь он уже оглаживает сами соски — выпуклые, затвердевшие, — мягко, невесомо, ме-е-дленно. Заставляет расслабиться в его руках, потерять бдительность. И когда Хьюга поддаётся, чуть покачивается, отклоняется больше в его сторону, Алукард резко меняет характер движения: захватывает пальцами, сжимает, не сильно, но ощутимо прокручивает. Неджи вздрагивает в его руках, податливый, будто струны музыкального инструмента. Выдох уже не такой тихий, напоминает скорее приглушённый стон — звучание аккорда. В груди сжимается, вспыхивает волнительно-радостным. Чёрт, как же приятно видеть, что такой, как Хьюга, теряет контроль рядом с ним. Он повторяет движение ещё раз и скользит дальше, через выпуклость чуть выступающих рёбер вниз, к животу. Оглаживает мышцы пресса, выделяющиеся, но высушенные, вытянутые: доказательство предпочтения выносливости и ловкости грубой силе. Краем сознания Цепеш судорожно отмечает, что хочет продолжить. Что будет, если провести рукой ниже… Только попробовать… Мысль кажется настолько смущающей и так будоражит, что дампир отметает её в сторону, предпочитает не думать. Но руки предательски дрожат, когда он оглаживает идеальный рельеф. — Я…не знаю, что дальше, — выдаёт Алукард неожиданно для самого себя, но при этом желания исчезнуть со стыда не возникает: он знает, что Неджи можно довериться, чувствует интуитивно, что с ним можно спокойно открыться, он уже успел это доказать. Словно в подтверждение его догадке Хьюга снова накрывает его ладони своими, слегка сжимает. Негромкий баритон заполняет пространство, интонации голоса успокаивают сознание. — Если честно, я тоже, — тихий смешок разряжает нервную обстановку. Но, — короткое, невесомое движение пальцами — огладить мраморную твёрдость кисти, — очень хочу попробовать. Поэтому если ты… — Аналогично. — Адриан не узнаёт собственный голос. Низкий, ещё более хриплый, чем обычно (хотя, казалось бы, куда ещё), с хорошо читаемым нетерпением. Но как-то всё равно на подобные изменения: от искренности и поддержки сомнения развеялись. Как он говорил самому себе, разделить смущение на двоих? Цепеш чуть шевелит ладонью, побуждая Хьюгу освободить объятья, и ведёт ниже, к тёмной дорожке над кромкой брюк. Сгибает пальцы — будто играясь, стремясь захватить волоски, — и вдруг разрывает контакт, размашисто, быстро накрывает пах ладонью. Сжимает. Кажется, они оба синхронно выдыхают. — Я… — Неджи не может подобрать слов, да ничего и не клеится — невозможно думать, — ч-чёрт… Его обрывистая фраза оседает в сознании тяжёлым, дразняще-горячим. Оказывается, любое ругательство из уст правильного шиноби ужасно распаляет. Алукард уже не отдает отчета своим действиям: пальцы, кажется, живут своей собственной жизнью, отчаянно сражаясь с застежкой. Если дрожь помешает, кажется, он вырвет чёртову пуговицу с корнем. Хьюга снова его выручает: чуть отстраняет, расстегивает сам. Его тоже бьёт мандраж — стоя сзади дампир это отлично чувствует, — но тем не менее, ему удаётся сконцентрироваться. Одно ловкое движение — ткань подчиняется. Без промедлений Алукард кладёт ладони на узкие бёдра… И тут же останавливается чужой хваткой. — Ты оставляешь себе слишком много инициативы, — Неджи мягко отодвигает руки, на мгновение разъединяя контакт. Поворачивается к нему лицом, цепко, пока Цепеш не успевает сообразить, кладёт руки на плечи, у основания шеи, и… удивляет снова. Затягивает в страстный, порывистый поцелуй. Напористые, нетерпеливые движения губ выбивают из головы все слова и возражения, которые он уже готовил. Так тепло… Алукард ответно обхватывает чужие плечи, гладкие тёмные пряди щекочут руки. Размыкает губы, пробует уловить чужой темп. Пространство комнаты обволакивает их, словно усиливает притяжение. Полумрак помогает сосредоточиться на ощущениях, не отвлекаться на стороннее. Необычно. Внутри всё печёт и взрывается в смеси волнения и эйфории, снаружи контрастом прохлада полутёмной комнаты и тепло объятий. Это приятно дезориентирует. Побуждает действовать, исследовать больше, дальше. Алукард одной рукой мягко ведёт по линии челюсти — невесомо, одним пальцем. Поглаживает в одну, другую сторону. И внезапно меняет характер движения — цепко сжимает между большим и указательным подбородок, мягко, но настойчиво направляет вниз. Неджи приоткрывается и он этим пользуется: увеличивает соприкосновение, толкается языком вперёд, туда, где горячо и влажно. Хьюга коротко мычит в поцелуй. Делает ответное движение языком, мажет по его, сжимает объятия крепче, сминая пальцами ткань. Воздух вокруг раскаляется. Тяжелый, тугой, кажется, сейчас лопнет. От его напора шиноби теряется: движения становятся смазанными, хаотичными, побуждают действовать ещё активнее. Адриан ухмыляется в чужие губы, скользит правой по шее вниз, затем, поравнявшись с левой, мягко оглаживает обеими ладонями до основания плечей, чуть надавливает. Будто держит дополнительно, не даёт упасть. Неджи приоткрывает глаза, обезоруживает тягучей туманной марью радужки. Повторно сжимает ткань рубахи. Отстраняется только затем, чтобы слегка кивнуть и произнести хриплое: — Снимай. Чёрт… От его голоса что-то внутри падает вниз, растекается горячим, жадным. Алукард рывком тянет наверх ненужную одежду, и, не успев даже стянуть до конца, тут же снова встречает чужие губы. Ладони ложатся на обнажённую кожу, тёплые, нетерпеливые до ласки. Он вздрагивает от контраста. Неджи касается уголка губы и перетекает ниже: целует линию челюсти, открытую шею, основание ключиц. От контраста температур — тёплое на прохладном мраморе кожи — дампира ведёт, приятно дезориентирует. А Хьюга продолжает движение, ведёт губами дальше, касается кромки шрама… По позвоночнику вдруг проходит резким, неприятно-холодным. Алукард напрягается. Жаркое, горячее, притупляется липким замораживающим страхом. Снова Перед глазами стоит та самая ночь. Те самые двое. То, что хотелось бы забыть и навсегда истребить из памяти. То, чего вообще не должно было являться в этой желанной иллюзии. То, что… — Адриан. Всё в порядке? — Хьюга касается плеча, всматривается, стараясь прочитать во взгляде скрытое. Дампир смаргивает, тщетно прогоняет тяжёлый кошмарный сон, от которого невозможно избавиться. — Да. Я…всё отлично, — но руки потряхивает, плечи напрягаются, челюсти смыкаются почти до хруста. Неджи не отвечает. Хотя он бы и не услышал сейчас ответа. Внутреннее затмевает то, что творится извне. Страшно. Страх охватывает все вокруг. Он находится не в сегодня, в тогда. Когда с размаху по живому, бьющемуся. Росчерками по коже, кривыми усмешками на лицах… — Выдохни. Мягкое движение по щеке. Алукард смаргивает. Из безликой тьмы прошлого вырисовывается настоящее — лицо бледнее обычного, волнение в белёсом мареве радужки. Вторая ладонь ложится на щеку с другой стороны. Хьюга наклоняется предельно близко, касается лбом его. Смотрит глаза в глаза. Голос, негромкий, проникает сквозь толстую пелену больных воспоминаний: — Сконцентрируйся на настоящем. Вдохни и выдохни. Запахи, ощущения, зрение — сосредоточься отдельно на каждом из каналов восприятия и на всех вместе. Нет Голос успокаивает, зовёт остановить весь начинающийся кошмар, но бесполезно: он слишком слабо слышит отголоски реальности. Алукард закрывает глаза снова. Пытается уйти от неудобных слов, от негромкого голоса туда, где привычно. В то тёмное, мрачное тогда, которое кажется сейчас единственным вариантом существования. Пусть питает болью, окутывает острым, жёстким, как серебряная ловушка, коконом, но спасает. Предохраняет от того, что может быть. От боли, хлёсткой, делающей уязвимым, чертовски слабым даже того, кто наполовину лишен человечности. …спасает ли? Адриан не хочет думать о другом варианте ответа на вопрос. Но ему не дают сбежать. Реальность, еле ощущаемое сейчас — оглаживает большими пальцами скулы, повторяет упорно. — Давай, — произносит Хьюга не повышая громкости, но упрямо, настойчиво. И добавляет после, так тихо, что фраза сливается с шелестом случайного потока ветра. — Я не хочу тебя потерять. И что-то в его голосе — искреннее, болезненное — заставляет проснуться, на миг оторваться от одолевающего (спасительного?) кошмара. Алукард фокусируется на теплых прикосновениях пальцев, шуме собственного дыхания… Кажется, физически слышит насмешливые, такие знакомые голоса. Каждое слово оседает в голове несмываемым, уродливым чернильным пятном: Ты обманул нас Ты заслуживаешь худшего Лучше бы ты сдох Сдохни Сдохнисдохнисдо… Мысли перемешиваются. Не понятно, что из этого было в реальности, а что додумано мозгом. Дыхание сбивается. Прикосновения перестают ощущаться… — Открой глаза. Он слушается — как-то по наитию, утратив нить, где реальность, а где фантазия. Сталкивается с тишиной белой радужки. Однотонный светлый успокаивает. Хочется смотреть, вглядываться, искать оттенки других цветов… Голоса затихают, снижается интенсивность. Ком внутри застывает, останавливает рост. вдохни и выдохни Удивительно просто… Как в детстве, когда отец созывал своих генералов: если уйти далеко-далеко, в дальние залы, даже самые громкие споры не будут так слышны. сконцентрируйся на настоящем Вслушиваясь в трепет чужого дыхания, беспокойное биение серлца, тихие шорохи ветра по комнате, он будто просыпается. Действительно, может ли спасать то, что несёт столько боли? Адриан не думает, глядя в светлые, жемчугом отливающие глаза, знает ответ. Это ловушка. Пытка, в которую он сам себя завел от безысходности. Слепок прошлого, зацикленный в бесконечную петлю. Чернильные пальцы прошлого нехотя, постепенно отпускают грудь. Алукард начинает успокаиваться. Паника уже не довлеет над ним. Он способен её контролировать. Сознание переключается от боли прошлого опыта на реальное. Настоящее. Осязаемое и тёплое. И Алукард вдруг отчетливо понимает. В слитность разрозненных стёкол сознания будто вставляют последнюю деталь, оно обретает чёткость витражного узора. Да, это было, да, это останется навсегда — не истребить. Но сейчас он вовсе не хочет циклиться на прошедшем. Настоящее в сто, нет, тысячу раз важнее. Настоящее лечит. Внутри греет, затапливает щемящей признательностью, теплотой. Нежность ведет его вперед. Остается мягким смыканием на чужих губах, осторожностью пальцев, щекочущей жестковатостью кудрей по светлой коже. Всё смешивается, перемежается в потоке захвативших нутро чувств. Алукард теряет нить событий, позволяет отдаться ощущениям, и…теряется, когда ловит её снова. Потому что постельная мягкость, дурманящая тяжесть чужого тела кажутся неожиданным, резким переходом. Но… он бы не стал ничего менять. Хьюга склоняется над ним, замирает. В серости темноты глаза высвечивают белым агатом. Во взгляде немой вопрос: готов ли он довериться, нарушить границы? Алукард только и может, что кивнуть коротко: в груди спирает от предвкушения. Один вид Неджи вызывает новую волну желания. Однако сейчас всё иначе. Здесь не только физическое, но нечто ближе, важнее. То, что происходит между ними сейчас, абсолютно не похоже на ту страсть вначале. Это что-то ближе, не только про тело и минутное притяжение. Признательность. Доверие. Тепло. Рука шиноби скользит по скуле, заставляет дыхание замереть. Треплет волосы, идёт вниз, огибает грудные мышцы, пространство между рёбер и дальше. Останавливается у края брюк. Скольжение тёмных прядей по коже, штрих дыхания в уголке рта. Медленное, чувственное прикосновение губ, влажные движения языка. Тихий щелчок застёжки под натиском рук, прохлада воздуха на освобожденной от оков одежды коже. Пальцы касаются твёрдого, нетерпеливо-вздрагивающего, с прозрачно-вязкими каплями смазки на объёмной головке. Обхватывают у основания: плотно, горячо. Дыхание сбивается. Мысли теряются, сминаются комком. Хьюга ловит его смятение губами, сглаживает тёплой влагой языка. Не торопится, дает прочувствовать. Ведет от основания вверх, и снова по нисходящей. Смазывает пальцем выступающую влагу. Алукард плывет. Его растапливает изнутри. Тело, кажется, лишилось хваленой прочности, еще движение — и оно размажется, растечётся мягкостью свечного воска. Время тоже замедляется. Секунды тянутся, растягиваются патокой, длят ощущение на минуты, десятки минут… Плотное вверх, на всю длину. Вниз, чуть ослабив хватку, изменив соприкосновение, и дальше, снова в тесноте ладони, по восходящей. Вверх — вниз Жарко, медленно и хорошо. Сквозь пелену тягучего, неспешно-мучительного удовольствия пробивается осознанием: ему мало своего наслаждения. Хочется не только получать. Движение на пробу ладонью. Слепой мазок по животу, до кромки белья. Захватить за край и сразу, не давая передышки, скользнуть по ткани внутрь, сжать тёплый, давно затвердевший ствол. Неджи закрывает глаза на секунду выдыхает сквозь зубы. Пытается сохранить самообладание, не сорваться. Алукард ухмыляется про себя. Играть с выдержкой Хьюга кажется удивительно интересным занятием. Пробное вниз. Тонкие тёмные брови изламываются. Губы сжимаются, не успевая задержать короткий звук удовольствия. От него внутри сжимается торжествующим. Вот так. Чужое наслаждение заряжает так же, как и свое, приносит моральное удовлетворение. Он пробует увеличить амплитуду, но движения получаются неровные, скованные. Ткань сжимает ладонь, мешает развернуться. Алукард заставляет себя сфокусировать взгляд. Выдержки хватает только на хриплое «снимай». Горло отчаянно не слушается. Бледная, с аметистовым отливом радужка на секунду смыкается, вздрагивают ресницы. Хьюга повинуется, уже тоже плохо соображая, не анализируя. За него сейчас работают только инстинкты и затапливающее всякий здравый смысл желание. Еще. Больше. Как только ткань сползает с бедер, Алукард рывком стягивает ее дальше. Пользуется минутной свободой, разворачивается набок, побуждая отзеркалить его движения. Вот так. Теперь они равны. Секунда передышки — отпечатать в сознании образ Неджи: затуманенный желанием взгляд, опухшие губы, лихорадочная краснота щек, — и сразу, без подготовки, упасть в голодный, желанный поцелуй. Ладони внизу живут своей жизнью. Притираются сначала непривычно-неуклюже, затем свыкаются, инстинктивно схватывают темп друг друга, сравниваются в скорости с небольшими различиями по амплитуде: размеренно-контролируемое от основания до головки и контрастом другое, нетерпеливо-размашистое по всей длине, смазывая по горячей поверхности выделившийся предэякулят. Временами сбиваясь, кисти изменяют наклон так, что случайно соприкасаются головки, — и тогда прошивает, выбивает из глубины горла отзвук. Смыкания губ: голодные, жадные. Насытиться друг другом. Выпить каждый стон, впитать в себя прикосновения, экстатический трепет такого близкого тела. Движения рук становятся хаотичнее, темп растет. Воздух натягивается, грозит разорваться. Дыхание сбивается, контроль окончательно теряется, тонет в пелене происходящего. Вместе с сильным желанием Алукарда начинает одолевать жажда. И это не только жажда телесного тепла, — темная, нечеловеческая его часть просыпается, пользуется ослабевшим сознанием, силится забрать власть. От возбуждения у него пересыхает горло. Зубы ноют в предвкушении. Влажные движения языка и губ, выдохи-стоны — всё это покрывает, перебивает звук биения чужого сердца. Тонкие-тонкие артерии. Кровь по венам. Рука дрожит, сбивается темп. Запутавшись в ощущениях, в борьбе с собой, он даже не реагирует, когда пальцы накрывает чужая ладонь, захватывает оба ствола, мажет рвано вниз. Хьюга или считывает его состояние, или действует случайно: так или иначе, подается рывком, бесконтрольно, — мажет языком по кромке эмали, соскальзывает на клык. Быстрое нажатие влажным, податливым, — Цепеш чувствует во рту знакомый железистый вкус. В глазах темнеет. Он буквально впивается в чужие губы, восполняет жажду рывками, словно тёмная сторона стремится урвать своё в данные ей считанные секунды. С каждым глотком по телу разливается приятная, покалывающая, до дрожи будоражащая энергия. В порыве эйфории Алукард овладевает собой, обретает чёткость движений. Перехватывает ладонью член, побуждая Хьюгу отступить от своей интересной, но нерациональной инициативы. Подвигает чуть ближе к головке. И резко на минимальной амплитуде задает знакомый себе жесткий темп. Неджи пробивает судорогой. Рваное, конвульсивное — он размыкает поцелуй, резко вскидывает голову, кусает губы. — Мм! Он изгибается, будто специально подставляется шеей. Манит желанной выпуклостью ярёмной вены. Адриан сглатывает, сжимает зубы. Не сейчас. Ускоряет ещё, до максимума. Отвлекает себя от желания прокусить, попробовать это тёплое, соблазняюще бьющееся… Неджи ведёт. Лицо окончательно утрачивает прежнее выражение сдержанности. Подрагивают ресницы. Щеки испачканы рваным, неравномерным румянцем. Тёмные нити бровей изломаны. Губы кусают друг друга, но уже не могут сдерживать звучные выдохи. От правого края рта к подбородку тянется тонкая алая лента крови. Измученный пыткой Алукард реагирует мгновенно: наклоняется, слизывает её тягучим движением. Выдыхает низким, урчащим. Жажда стихает, усмиряется потоком впечатлений. Хьюга на грани. Не отдавая себе отчёта, взмахивает бёдрами — толкается в руку. Пара быстрых по нисходящей — его прошибает острой вспышкой наслаждения, подкидывает за плечи. Черты искажаются в финальном аккорде удовольствия. Утрачивают симметрию, идеальную слаженность, но от этого смотреть на него хочется только больше. Сейчас тот редкий момент, когда лицо Неджи полностью отражает его эмоции безо всяких преград самоконтроля. Его ещё один раз подбрасывает. Белое, вязкое оседает каплями на животе. Хьюга вздрагивает чернотой слипшихся от влаги ресниц, открывает широко рот в беззвучном оргазме. Его низкий стон-мычание тонет под губами дампира, оседает на влажных стенках рта. Шорох постели — Алукард двигается, так, чтобы примкнуть, притереться к чужому боку. Губами невесомо касается плеча, затем чуть опускает голову, опирается лбом. Скользит рукой, доводит себя до пика. Ладонь Неджи соскальзывает ниже, на внутреннюю сторону его бедра, совсем рядом с мошонкой. Сжимает ощутимо, но без намерения ранить. Подстегивает. Даже в этом состоянии не упускает возможности проконтролировать. Цепеш уже не скользит, — толкается с рычанием в ладонь. Оргазм настигает с очередным рваным рывком, когда за закрытыми веками вспыхивает воспоминание, недавний образ кончающего Хьюга. *** Удовлетворение смешивается с терпким запахом пота, и тонким, чуть уловимым, крови. Оседает в комнате тяжёлым запахом секса. Их накрывает вакуумным, статичным безвременьем — перевести дыхание, распутать ворох пережитых ощущений. Вздымание грудных клеток, тихие выдохи, тепло близкого тела. Безмятежность. Глаза лениво смыкаются, почти проваливаются в приятное забытье… Шорох, вспышка белого в темноте — Неджи приподнимается, заставляет Алукарда проснуться. В тёмной тишине комнаты отчетливо слышится звук — разрывание ткани. Тёплая ладонь ложится дампиру на живот, лоскутом стирает вязкие капли. Хьюга не удерживается — мажет иронией. — Теперь можно считать, что моя старая одежда окончательно отслужила своё. Алукард усмехается. — Довольно…нестандартное применение старых вещей. Неджи хмыкает, возвращает шпильку так, как умеет только он. — Такое же нестандартное, как и твоё приглашение на ужин. Алукард застывает на секунду, а потом прыскает — по-детски, неожиданно открыто, пряча лицо на его плече. — Не могу не согласиться. «Пожалуй, лучший ужин в моей жизни» хотел добавить он ещё, но оставил неозвученным. Неджи ведь всегда всё понимает.