***
Всё это началось с наступлением летних каникул. Странные ощущения, не покидающие его, даже когда он ложился спать. Наступил 2011 год. Лето было удушающе жарким, как и год назад. В лаборатории по-прежнему не было нормального кондиционера, а вентилятор не помогал, лишь перегоняя воздух туда-сюда. Дару по-прежнему сидел на своём неизменном месте — у компьютера, Маюри по-прежнему шила на диванчике, напевая себе под нос что-то незатейливое. Он по-прежнему ходил между ними двумя, громко крича и размахивая руками по своему обыкновению... когда в голову ударила мысль, что это не он, что он теперь совершенно другой человек, что он играет кого-то чужого. Резко остановившись на середине фразы, он уставился в стену напротив, как оказалось потом, совершенно пустыми глазами. Он подошёл к зеркалу, висящему на стене неподалёку. То, что было его собственным отражением, теперь не казалось таковым. В зеркале будто бы был чужой человек. Уши вдруг заложило, не пропуская не единого звука, будто бы он вдруг очутился в толще воды. Окабе схватил себя за подбородок рукой, вертя голову в разные стороны и под разным углом. Лёгкая небритость колола ему руку, но и она словно была ненастоящей, когда он судорожно пытался понять, почему его собственное отражение вдруг стало ему чужим. «Окарин». «Окарин». «Окарин» вдруг послышалось сквозь толщу воды. Словно кто-то булькал. — ОКАРИН! — внезапный громкий звук чуть было его не оглушил. Он вздрогнул, нервно передёрнув руками, и медленно повернулся к кричащим на него Дару и Маюри. Те с одинаково шокированными и испуганными лицами смотрели на него. — Вы чего… кричите? — хриплым, несвойственным ему голосом спросил Окабе, вытирая пот со лба. — Мы звали тебя, но ты не откликался, — пробормотал Дару, взволнованно глядя на него. — Подошёл к этому зеркалу и начал вертеть башкой, как будто сейчас шею себе свернёшь. Вот мы и перепугались. — Окарин, с тобой всё хорошо? — обеспокоенно пролепетала Маюри. Всё ли с ним нормально? Он не уверен. Окабе с опаской повернулся к зеркальной поверхности, в которой отражался абсолютно обычный он. Ничего сверхъестественного. Он это отражение каждый день в зеркале ванной видит. — Окарин?.. — жалобно пробормотала Маюши. Он повернулся к ней. Ободряюще улыбнулся. — Я в порядке… Прозвучало неубедительно. Маюри всё так же обеспокоенно смотрела на него. — Забей на него Маюши, — вздохнув, с улыбкой проговорил Дару. — Этому чунибьё просто нравится, как он выглядит. Вот и пялится на себя в зеркало. Верно, Окарин? Окабе выдохнул. Ухмыльнулся пошире, будто бы сейчас ничего не произошло. Сейчас ведь ничего и не произошло, верно? — О да-а-а, — протянул он довольно, поглаживая подбородок двумя пальцами. — Думаю, мне пошла бы бородка, как вы думаете? Она добавила бы к моему образу безумного учёного немного эксцентричности. С каждым словом ему становилось немного легче. — Эхе-хе, Окарин, — тихонько засмеялась Маюри, — ты неисправим. Время снова потекло вперёд. Вентилятор шелестел своими лопастями, стучали клавиши, Маюри тихонько напевала себе под нос. Окабе открыл бутылку доктора Пеппера, встав под струи воздуха. Лето обещало быть весёлым.***
Они с Маюри шли по парку и ели мороженое, которое только что купили. Холодное, прямо из морозилки. Маюши счастливо улыбалась, облизывая ярко-розовый сливочный шар цветом американской жвачки прямиком из их детства. Это было клубничное мороженое, следом шло ярко-жёлтое — со вкусом банана, и всё это на хрустящем вафельном рожке. Окабе не стал заморачиваться и купил себе обычный пломбир, который и кусал теперь, идя следом за своей маленькой подружкой. Шелестели деревья от лёгкого ветра и солнце жарило будь здоров, ещё немного и он запечётся в своей собственной одежде. Вокруг ходили люди, парочками и поодиночке, с домашними питомцами, бегали в спортивной одежде, смеялись и болтали без умолку и без толку или просто шли, наслаждаясь погодой. На площадке рядом играли дети, бегали, прыгали, лазили и скакали на поручнях и перилах из прочного пластика. Его собственное мороженое, которое он держал голыми руками за вафлю, немного подтаивало в руке, липкие сливки капали на ладонь, стекая на землю. Где-то рядом пели птицы. Маюри счастливо щебетала сбоку от него, рассказывая о своих делах и заботах, о большом количестве посетителей в Мэй Квин, о новом фильме про Упу и лесных фей, об успехах Руки в области косплея и о том, что она собирается сшить для следующего КомиМа. — Хей, хей, Окарин? — неожиданно воскликнула она, ослепительно улыбаясь. — Ммм? — Ты не хочешь кого-нибудь скосплеить в этом году? Маюши была бы очень рада, если бы ты надел её костюм! — Скосплеить? — он призадумался, откусывая пломбир. — Ну, наверное, можно… — Правда?! — радостно воскликнула Маюри. — Маюши думала, ты откажешься! Год назад он бы и правда отказался, сославшись на то, что он безумный учёный Хооин Кёма, которому не пристало ходить в странных костюмах, изображая персонажей из подростковых аниме, но сейчас… сейчас он готов был попробовать. К тому же, он обещал это ей. Пусть она и не помнит. — Хочешь, я и Ассистентку заставлю пойти с нами? — предложил он, облизнув пальцы. Глаза Маюри загорелись. — Крис-чан? Правда?!! — Да. Всё-таки я сумасшедший безумный учёный Хооин Кёма! — он вскинул руки в стороны. — Уговоры какой-то вредной Ассистентки, не желающей участвовать в общей операции, сущий пустяк для меня! — Ура! Спасибо, Окарин! — Маюри так обрадовалась, что пару раз подпрыгнула на месте. «Всё для тебя», — немного остыв, подумал он с мягкой улыбкой. Теперь ему предстояло уговорить Курису на это дело, и, несмотря на свои предыдущие слова, он не совсем был уверен, что у него получится. Всё-таки его гениальная Ассистентка была слишком щепетильной в некоторых вопросах. — Только давай так, — добавил он, немного подумав, — операция будет более успешной, если сама лабомем №002, Шиина Маюри продемонстрирует свои великолепные навыки шитья на себе! — А? — воскликнула она удивлённо. — Окарин хочет, чтобы Маюши тоже надела костюм. Но ведь я никогда… — Никогда не поздно начать, правильно? — проговорил он убедительным тоном. Маюри кивнула, улыбнувшись. — Если ты хочешь, чтобы мы с Кристиной начали этим увлекаться так же, как и ты, тебе стоит показать нам пример. — Угу, — радостно воскликнула она. — Маюши подумает. Да уж, им точно будет весело... Неожиданно подул сильный ветер. Шмяк. — О нет, — воскликнула Маюри расстроенно, — моя мороженка! Окабе повернул голову: его подруга детства сидела на корточках, раздосадованно смотря на клубничный шарик, медленно таявший на солнце, и грустно лизала оставшуюся на рожке жёлтую часть. Он усмехнулся. Вся эта картина показалась ему забавной. Маюри ещё раз грустно вздохнула. Его заложница такая милая. Вроде бы уже семнадцать лет, а ведёт себя как ребёнок. Ха-а… Семнадцать лет. Год прошёл ведь, да? Он вдохнул свежий воздух полной грудью. Улицы словно ненадолго опустели, оставляя их одних, только его и Маюри в хрустальной, почти звенящей тишине. Иногда ему до сих пор не верилось, что Маюри жива. Сидит вот тут на корточках, рядом с ним, поедает мороженое, дышит одним с ним воздухом и больше никуда не собирается. Её дни больше не сочтены. Она больше не останется навсегда шестнадцатилетней, нет, вот ей уже семнадцать, а через год станет восемнадцать, затем девятнадцать, возможно, через лет пять-семь она станет совсем взрослой девушкой, обзаведётся работой, отношениями и семьёй… Она же не призрак, верно? Она не плод его воображения? Если он сейчас тронет её за плечо, она ведь просто рассмеётся, а не растворится в воздухе? Окабе присел на корточки рядом с ней, пальцем дотронувшись до её плеча. Она лишь тихонько ойкнула и улыбнулась, ничего не сказав. Ему понадобились все силы, чтобы сдержать вздох облегчения, рвущийся из груди. Маюши продолжала смотреть на упавшее мороженое так, будто это было самое увлекательное зрелище. Видимо, тоже задумалась о чём-то. Маюри жива. Курису — тоже. Курису не погибала от его рук, Курису жива и здорова и скоро приедет на летние каникулы из Америки. Возможно, ему стоит подарить ей что-нибудь? Было бы неплохо устроить вечеринку в честь её возвращения... Вздохнув и подперев свободной рукой подбородок, Окабе взглянул в безоблачное небо. Яркое солнце, находившееся где-то посередине бескрайней голубизны, слепило глаза белым светом и ласково грело своими лучами. Иногда он был так счастлив, что это казалось нереальным. — А? — Маюши рядом с ним вдруг встрепенулась и с беспокойством посмотрела на него. — Окарин! Твоё мороженое! Он посмотрел на свою ладонь, по которой с вафель стекала вниз, прямо в его рукав белая липкая жижа. Они шли мимо прилавков с различными моэ-товарами и частями электроники и молчали. Маюри то и дело останавливалась поглазеть на косплееров, шагающих мимо них, или на аниме фигурки в ближайшем прилавке, или на многочисленные товары с этими уродливо-милыми созданиями — Упами. Пару раз она останавливалась, чтобы сделать своё Рукопожатие звёздной пыли, и он, как всегда, внимательно следил за всеми её передвижениями, чтобы случайно не потерять из виду. И опять же… голову наполняют воспоминания. Именно здесь он среди всех прочих мест искал сведения об IBN 5100. И когда искал человека, сделавшего значок Сузухи, тоже заглядывал сюда. Он уже не говорит о том, что они прятались здесь с Ма… Нет, он не хочет об этом вспоминать. А сейчас они просто гуляют по этим рядам, словно ничего из этого не случалось. Словно не было тех бесконечно долгих мучительных двух недель. Словно они обычные беспечные подростки… Окабе хотелось избить себя за такие мысли. Конечно, они обычные подростки. Возможно, не беспечные, по крайней мере, он. Да и не особо он уже подросток. Тем не менее, сейчас же всё хорошо. Они могут жить и наслаждаться жизнью, и уже никто им не сможет помешать. Так зачем же постоянно возвращаться к прошлым событиям, словно от того, что он переживает их снова и снова, будет хоть какая-то польза? Зачем так мучить себя и заставлять окружающих его людей переживать? В этом нет никакого смысла, так почему он никак не может прекратить? Маюри останавливается рядом и, кажется, смотрит на него так уже минут пять. Заметив, что его взгляд стал более осмысленным, она дёргает Окабе за рукав. — Окарин, с тобой всё хорошо? Он ухмыляется. Широко разводит руки в стороны, а затем встаёт в позу и испускает оглушительный смех, который пугает парочку прохожих. Он говорит и говорит, но Маюри продолжает смотреть на него так уставше, словно познала всю тяжесть этого мира и ни капельки ему не верит. Он сам себе не верит. Играть безумного учёного, как бы он не любил этот образ, становится всё сложнее и сложнее. Хооин Кёма кажется чужим человеком. Приветом из беззаботного прошлого, скоплением тех его качеств, которые и привели его в итоге к катастрофе, кем-то, кем он больше не имеет права быть, чтобы не допустить подобных ошибок в будущем. Что за бред, одёргивает он себя. Если бы не этот образ, у него бы не было сил закончить начатое. Если бы не Хооин Кёма, он бы не смог спасти Курису, как бы странно это не звучало. Маюри продолжает идти рядом, держа его за руку и увлечённо разглядывая прилавки. Решила оставить его пока в покое. Окабе продолжает чувствовать себя не в своей тарелке. Словно мир вокруг него только лишь иллюзия. Больше всего он боится однажды проснуться и обнаружить, что вся эта мировая линия всего лишь приятный сон. Больше всего он боится прийти в лабораторию или мейд-кафе и услышать от других, что Маюри уже как год нет. Позвонить Курису и вместо её тихого умиротворяющего голоса услышать: «набранного вами номера не существует». Боится и подсознательно желает этого. Желает, чтобы этот мир оказался всего лишь сном, ведь тогда он вновь почувствует себя на своём месте, там, где ему и суждено быть. Ведь эта счастливая жизнь как будто не для него, и место под солнцем не для него, и рядом с Маюри сейчас должен быть совершенно другой человек, а не он. Возможно, другой Окабе, счастливый, улыбающийся и как прежде отыгрывающий безумного учёного без доли сомнения в том, что он создан для этого. Как то было раньше. Как никогда больше не будет. Ничего не станет как прежде. Ведь он совершенно другой человек, которому нет места в этом счастливом мирке. Ему пришлось стать этим человеком. Он чувствует себя совершенно чужим для этого мира. Чужим для этой мировой линии. Они с Маюри проходят мимо закрытых прилавков, когда ему неожиданно становится плохо. Перед глазами всё кружится, тело окутывает жар, и живот начинает крутить так, словно его сейчас стошнит. — Окарин?? — обеспокоенно кричит Маюри, пока он опускается по стенке вниз, поддерживаемый её руками, и зажимает уши ладонями, только чтобы не слышать оглушительный звон. Голова разрывается так, словно он опять прыгнул во времени. От осознания этого в нём просыпается практически животный страх, заставляющий его начать шептать что-то невразумительное, снова и снова, множество раз. Однако, когда через несколько минут звон прекращается, никаких новых воспоминаний не появляется. Его голова стремительно пустеет, словно становясь белым листом, наполняясь богоподобной тишиной. Он вдруг с хрипом вздыхает. Ещё раз и ещё и начинает часто дышать, вбирая весь воздух, который может вобрать. Сердце бьётся как сумасшедшее, а голова и спина взмокли, как будто он только что пробежал марафон. Моргнув несколько раз, он видит перед собой ошарашенное лицо Маюри и слабо улыбается. Ну вот. Что он за дурак. Взял и напугал свою заложницу. Шум города, его улиц и людских разговоров заполняют его изнутри. Дышать становится легче. Маюри выглядит так, будто вот-вот заплачет, но, тем не менее, сдерживается. Он тянет к ней руку, чтобы потрепать её по голове и сказать, что всё хорошо, но от недавнего приступа у него совсем не остаётся сил. Ладонь падает на колено, а Окабе смотрит вверх, всё ещё тяжело дыша. Под навесом совершенно не видно голубого неба. Возможно, оно и к лучшему. Тонкие пальцы гладят его по руке, прося обратить на их владелицу внимание. Он переводит взгляд на Маюри. Та — совершенно спокойно, будто ничего не произошло — достаёт целую пластинку успокоительного и выдавливает себе таблетку на ладонь. Берёт её двумя пальцами, поднося к его рту. Окабе послушно его открывает, беря кругляшок зубами, и, лениво двигая челюстями, разжёвывает, отводя взгляд в сторону. Краем глаза видит, как Маюри роется в своём небольшом рюкзачке в виде упы и достаёт оттуда бутылку с водой. Откручивает её, поднося к его губам. Окабе берёт её левой рукой и одним взглядом показывает, что он сам. Маюри смотрит, как он большими глотками выпивает содержимое, запрокидывая голову. Резко выдыхает и немного подумав, отдаёт бутылку ей обратно. Маюри достаёт салфетки. Окабе морщится, но позволяет вытереть себе рот. Никто из них не произносит ни слова. Словно так надо. Словно они проделывают это каждый божий день. Её голубые глазища, в которых словно отражён весь мир, заключают в себе какую-то решимость и затаённую глубоко внутри печаль. Она смотрит на него, и несколько секунд кряду никто из них не произносит ни слова, когда Маюри неожиданно отставляет рюкзак в сторону и подползает на коленках к нему поближе. Тонкие руки обвивают его спину и затылок, его голова ложится к ней на плечо. Окабе утыкается носом в её ключицу, вдыхая родной цветочный аромат, тонкий и ненавязчивый, словно тёплый весенний ветер вдруг объял его; обвивает её тонкую хрупкую фигуру. Тёплая, живая, дышащая. Она проводит ладонью по его спине, нежно поглаживает его по голове. Окабе слушает её ровное дыхание, подстраиваясь под него и успокаиваясь. — Всё хорошо, Окарин, — её тихий голос словно журчащий ручей. — Я рядом. Я никуда не ухожу, — она перебирает волосы на его затылке. — Со мной всё хорошо… Тебе больше нечего бояться, Окарин. — С-спасибо, Маюри, — говорит он через некоторое время, его голос дрожит. Маюри с улыбкой качает головой, промычав короткое «не-а». — Всё хорошо. Отдохни немного. Через ещё полчаса они тихо собираются, уходя в лабораторию. Падая без сил на маленький диванчик, Окабе проваливается в крепкий сон. После этого все приходит в норму. Относительную норму. Окабе старается не думать о произошедшем, не думать о реальности или нереальности всего происходящего, а просто наслаждаться каждым мгновением, проведённым с друзьями на втором этаже старого здания Оохияма, в квартире, гордо именуемой Лабораторией гаджетов будущего. Хохочет в стиле безумного учёного, обвиняет во всяких мелочах Организацию и её агентов, разговаривает сам с собой по телефону, переругивается с Дару под тихие смешки Маюри. Ему не хочется расстраивать свою маленькую заложницу, не хочется заставлять беспокоиться своего лучшего друга, в конце концов, поэтому он засовывает поглубже свои переживания, свои мысли, страхи и опасения за их совместное будущее. В любом случае это всего лишь отголоски пережитого им когда-то. Это всего лишь мысли, и если он будет на них зацикливаться, это никуда его не приведёт. Только если к ещё одному нервному срыву. Поэтому он старается. Он честно старается быть прежним, заботливым, весёлым, слегка заносчивым и вечно улыбающимся Окарином, у которого всё хорошо, у которого на каждый счёт есть своё мнение, у которого есть планы и надежды на будущее. Он хочет видеть улыбки на лицах близких ему людей, хочет слышать их смех и весёлую болтовню ни о чём, хочет, чтобы они были счастливы и встречали каждый новый день с уверенностью в том, что он будет ещё лучше предыдущего. Он старается ради них, но ещё больше ради себя, потому что если хоть на минуту задумается о том, что происходит вокруг него, если хоть на секунду опустит руки и позволит своим страхам вылезти наружу, то мир вокруг него сложится, словно карточный домик. Тщательно выстроенный образ помогает ему плыть по течению этой шумной реки, пропуская дни, словно песок сквозь пальцы, если остановится, то захлебнётся. И у него даже получается, по крайней мере, ни у кого из окружающих его людей не возникает даже тени сомнения в том, что с великим Окабе Ринтаро может быть что-то не так. Он играет настолько хорошо, что сам начинает верить в этот образ, как когда-то поверил в образ безумного учёного Хооина Кёмы, шагающего по миру без стыда и страха. Всё, казалось бы, хорошо, всё так, как должно быть, однако тревога пронырливым червячком всё равно заползает в его разум, напоминая о том, что это всё иллюзия, не давая спать по ночам от давящего чувства вины и разрушающего сознание беспокойства, постоянно заставляя ожидать худшего. Он не обращает на это внимание, закапывает эти переживания куда поглубже, надеясь на то, что они сгинут внутри него, как растения без солнечного света и полива. Всё хорошо, всё так, как должно быть. То, что всё может быть не так уж и радужно, он понимает, когда к его ногам падает маленький камушек, а подняв голову, он видит на здании Радио… …проломившую верхний этаж и часть крыши с оградой… …машину времени. Он трясёт головой, и видение — слишком реальное — исчезает так же незамедлительно, как и появилось. — Окарин?.. Что-то случилось? — окликает его сбоку Маюри. — Нет, ничего… — Точно ничего?***
Поначалу он думает, что это плод его воображения. Но чем больше времени проходит, тем ярче становятся его видения. Сильнее. Дольше. С ним не всё хорошо. Он чуть не зарезал мистера Брауна ножом, перепугав всех в лаборатории. В ушах стоит пронзительный звон, ещё немного — и его барабанные перепонки лопнут, когда его мозг разрывает от вливающейся в него тоннами информации. События, которые он никогда не переживал, картины — настолько яркие, что кажется, будто он на самом деле переносится туда. Что с ним происходит?? Ответы он находит даже быстрее, чем ожидал. Курису внезапно уходит с вечеринки после короткого звонка, хотя вроде как не должна была, а позже он видит её разговаривающей с… Воином-на-полставки. Сузухой. Ответ на его вопрос звучит как смертный приговор: с завтрашнего дня ты перестанешь существовать. — Исчезну?.. — повторяет он вслед за Курису, глупо на неё уставившись. Поначалу это известие шокирует его. Пугает до усрачки, признаться честно. Он исчезнет? Его сотрёт из этой реальности? Как такое вообще возможно? Однако в ещё в больший шок приводит его новость о том, что Сузуха не единственная, кто пришёл сюда из будущего. Курису… его чудесная и милая Курису прыгнула назад во времени. Воссоздала мобиловолновку и отправилась в прошлое, чтобы спасти его. Прыгнула назад во времени, чтобы предотвратить то, что предотвратить нельзя. Как и он… тысячи раз до этого. К горлу подступает горькая тошнота. Ему срывает крышу. Кажется, он кричит на Курису и трясёт за плечи до тех пор, пока она не говорит, что ей больно. С дрожью в голосе объясняет, что будет с ней, если она продолжит возвращаться в прошлое и пытаться его спасти, каково это постепенно сходить с ума и терять человечность, пока у самого щёлкает в голове и кусочки пазла встают на место, составляя цельную картину. Ну конечно же. Это же так легко. Как ему это сразу в голову не пришло. Столько раз видеть смерть дорогого ему человека, пожертвовать воспоминаниями близких людей, их желаниями и надеждами, чуть не сдаться, чтобы в итоге одновременно спасти и жизнь драгоценной ему заложницы, и любовь всей своей жизни? Остановить третью мировую? Остаться живым после столь многочисленной потери крови и получить лишь небольшой шрам, как воспоминание? Признаться в любви и узнать, что это взаимно? Да ещё и жить счастливо после этого? Такое бывает только в сказках. Он уже давно не ребёнок. Пережить же всё это, наладить собственную жизнь и тихо исчезнуть из воспоминаний близких ему людей, позволив им двигаться дальше в светлое безоблачное будущее... Вместе с воспоминаниями о нём исчезнут даже намёки на то, что происходило жарким летом две тысячи десятого года. Маюри больше не будет сниться, как она раз за разом умирает, ей больше не надо будет успокаивать его, когда ему становится плохо, и носить в маленьком рюкзачке в форме Упы таблетки и воду для него, дурака. Курису никогда не приснится ни собственная смерть, ни их первый поцелуй, и ей никогда не надо будет ломать голову над загадкой машины времени. Курису… Он внимательно смотрит на неё. В прелестных тёмно-голубых глазах стоят слёзы. Если она постарается забыть его, то ей никогда не придётся больше прыгать во времени. Если она постарается забыть его, то ей никогда не придётся испытать то, что пришлось испытать ему. Ни разочарования, ни горечи, ни отчаяния. Если она постарается стереть все воспоминания о нём из своей светлой головы, на неё никогда не будут глядеть с непониманием, никто никогда не скажет ей, что она сошла с ума только потому, что помнит кого-то несуществующего. Всё, что он когда-либо хотел, это чтобы Курису была счастлива. Чтобы Маюри была счастлива. Чтобы все были счастливы. Именно поэтому Окабе Ринтаро должен умереть. Именно поэтому на все слова о том, что он бесследно исчезнет из этой реальности и никто, совершенно никто о нём не вспомнит, он спокойно отвечает: — Мне плевать.***
Они давно распрощались, но по какой-то причине он всё ещё слышит сзади её шаги. — Долго ты будешь идти за мной? — Я иду не за тобой, а просто направляюсь на станцию. Переругиваются так, словно ничего не произошло… не должно произойти. Не иди за мной, мысленно просит он. Остановись. Послушай голос разума. Забудь обо мне. Так будет лучше. Забудь. Забудь. — Твой отель вроде в другой стороне. — У меня дела, — нагло врёт она. Ты же поняла меня. Я по твоим глазам вижу, что ты точно поняла меня. Так зачем же ты продолжаешь следовать за мной по пятам, словно ручной питомец. По делам, ну да, конечно. Ты не самый искусный лжец, Кристина. Не отстаёшь от меня ни на шаг. Остановись. Забудь меня. Пожалуйста. Но она не останавливается, поэтому приходится остановиться ему. Окабе набирает полную грудь воздуха и оборачивается к ней. — Предупреждаю… Он говорит ей всю правду. Объясняет, что из-за прыжка во времени её Считывающий Штейнер будет работать сильнее, чем у других, и она, вероятнее всего, будет помнить его. Что ей необходимо его забыть, как можно быстрее, и жить дальше, счастливо. Слишком больно помнить что-то, что кроме тебя никто не в состоянии. Она слушает его. Её лицо как всегда серьёзное, она лишь удивлена его словам, не более того. Понимает. Она всегда понимала его лучше, чем кто-либо другой. Всегда прислушивалась к его словам и помогала находить решение проблем. Его гениальная Ассистентка. Как всегда спокойная и сосредоточенная. Сейчас она наверняка… — Так вот как ты чувствовал себя всё это время, — отвечает ему Курису. Он вдруг замечает, как подёргиваются её плечи. Она… плачет? — Тогда… — Курису? — тихо восклицает он. От неожиданного осознания такого простого факта где-то глубоко внутри становится очень больно. — Тогда… это никуда не годится, — её голос дрожит. Слёзы, когда она поднимает голову, застилают её лицо. Она кричит: — Ты должен существовать! Он замирает на месте, не в силах произнести ни слова. По его телу проходит волна жара, мозги словно плавятся, и он совершенно не понимает, что происходит. Он не в силах даже поднять руки. Курису кричит и бросается к нему, утыкаясь лицом в грудь. Она кричит на него и трясёт, держась за лацканы его халата, и её голос дрожит, и вся она дрожит, и его футболка очень быстро намокает от её слёз. — Если в другой мировой линии я сделала так, то и ты поступи так же! Останься со мной! Слушай, что я говорю! Страдать в одиночестве… А затем тихо исчезнуть… Это… это… слишком эгоистично!! Почему так… больно? Почему так невообразимо больно? Курису замирает у него в руках, больше не произнося ни слова. Он слышит лишь её тихие всхлипы, слышит её неровное дыхание. Ему хочется прижать её к себе и никогда не отпускать, хочется вытереть все слезинки на её щеках, хочется убедить её, что это всё дурацкая шутка и он никогда её не оставит, хочется самому разрыдаться на её плече… Но он не может. Он неожиданно со всей неотвратимостью понимает, как мало времени им осталось. Неужели это их последняя встреча? Неужели он больше её никогда не увидит? Ему вдруг становится страшно. Страшно до самых кончиков пальцев. До подступающего к горлу озноба, хват чьих холодных пальцев он чувствует на своей глотке. До капель холодного пота, выступающих у него на спине. Неужели это его конец? Неужели завтра днём он исчезнет навсегда? И каково это… исчезать? Он не… он не хочет… Курису снова всхлипывает, и он вдруг понимает, что, если последнее, что он будет помнить, это то, как заставил её рыдать, он себя никогда не простит. В любом случае уже ничего нельзя сделать. Если для того, чтобы вернуть его в этот мир, Курису надо будет изменить прошлое… он не может ей этого позволить. Это слишком большая цена. Всё, что он когда-либо хотел, это видеть её улыбку. Он только и делает, что расстраивает её. Поэтому он берёт себя в руки. Даже если она не забудет его… нет. Ей надо постараться забыть его и жить дальше. Он не хочет заставлять её беспокоиться о нём лишний раз. Пусть это и эгоистично, он должен продолжать твёрдо стоять на ногах до самого конца. Поэтому он лишь аккуратно берёт её за плечи, пытаясь успокоить. Его друзья обязательно помогут, с чем бы ей ни пришлось столкнуться. Дару, Маюри… остальные. В трудную минуту они всегда будут рядом. Поддержат, поднимут на ноги, смогут дать нужный совет. Она остаётся в надёжных руках. В конце концов… — …беспокоиться не о чем. Окабе смотрит на неё с улыбкой. В её синих глазах продолжает скапливаться влага. Они такие глубокие, что он не прочь в них утонуть. — Дурак. Это не то, что я хотела сказать… Её глаза открываются чуть шире, когда в последнем своём эгоистичном порыве Окабе позволяет себе то, о чём, возможно, будет жалеть. Он наклоняется чуть ближе. И ещё. И ещё… Их губы соприкасаются. У её — горьковатый, солёный привкус. Его голова пустеет. Медленно крутится флюгер на крыше. Когда Окабе нехотя отстраняется, Курису опускает голову вниз. Ну вот, он снова расстроил её. — Ты ужасен. Делаешь то, что оставит глубокий отпечаток в гиппокампе, а сам говоришь мне забыть тебя? Знаю. — Прости. — Ты ужасен, — повторяет Курису таким голосом, словно опять сейчас заплачет, и, крепко сжимая в руках его халат, тянется за ещё одним поцелуем.***
Сколько часов прошло, пока он тут сидит? Дней? Месяцев? Лет? Окабе не может вспомнить. Всё в этом неправильном мире слилось в один сплошной длинный день. Воспоминания вернулись к нему. Практически все. Но какой в этом толк? Он никогда больше не увидит свою драгоценную заложницу. Никогда больше не сможет дотронуться до Курису. Неужели он навсегда заперт в этой неправильной реальности? Окабе сидит на широкой дороге, сложив ноги по-турецки. Перед ним — его собственный телефон, который он неожиданно обнаружил в кармане халата. Небольшой аппарат не включается и никак не реагирует на его действия. Собственно, чего он ожидал. Кроме внезапного явления мобильника, за последние часы, проведённые здесь, толком ничего не поменялось. Но всё же... всё же. Окабе снова давит на кнопку включения. Снова ничего не происходит. Он и не надеялся ни на что, однако разочарование вкупе с тоской всё равно одолевают его. Почему же? Неужто он думает, что если сможет заставить работать эту коробку с микросхемами, то там всё ещё будут нужные ему номера? Он кладёт телефон на землю и долгое время смотрит на него. Он... он очень хотел бы, чтобы они были. Ему очень хочется снова услышать голоса близких ему людей, его лабмемов. Родителей. Очень хочется снова увидеть счастливые лица. Прогуляться по солнечной жаркой Акихабаре, мимо прилавков с моэ и электроникой. Почувствовать на вкус доктор Пеппер. Услышать гул автомобилей и человеческих голосов. Почувствовать, как потоки ветра обдувают его со спины, теребя волосы на голове. Окабе запрокидывает голову вверх. Ему вдруг очень сильно хочется, чтобы это искусственно яркое небо наполнилось жизнью и красками. Вновь почувствовать всю его глубину и простор, ощутить, как солнечные лучи греют его до основания костей. Увидеть, как пролетают в небе птицы, какими пушистыми бывают лёгкие облачка, словно кусочки сахарной ваты на небосводе. Он щурится от слишком яркого света, опуская голову вниз. С лёгкой улыбкой грустно качает головой. Нет, это невозможно, совершенно невозможно. Про него, наверное, все уже забыли. И Маюри, и Курису… И Дару, и Рукако, и Фейрис, и Моэка, и даже мистер Браун. Окабе легко усмехается. Он же сам этого хотел, так почему на душе словно кошки скребут, а глаза так щиплет, будто он вот-вот заплачет. Он просто хотел, чтобы они жили счастливо. Он… Он всего лишь хотел жить с ними счастливо?.. Даже… Даже если они его и забыли, он будет продолжать помнить их. Их всех и каждый добрый поступок, который они совершили по отношению к нему. Даже если Маюри его забыла, он всегда будет помнить свою маленькую заложницу. Даже если Курису смогла его позабыть… он всё равно будет помнить её. Будет помнить её улыбку, тепло её рук и их нежные-нежные поцелуи. Он хотел, чтобы они были счастливы, так почему же сейчас ему так больно? Он бы всё отдал, чтобы увидеть их всех вновь. Он устремляет свой взгляд вниз, не замечая, как лёгкий ветерок обдувает его плечи… Его телефон неожиданно, без всякой посторонней помощи приходит к жизни. Слышен шум, как от старого телевизора. На экране видны какие-то помехи. Неожиданно, аппарат кричит на него. — Готовы? Сейчас я дам вам краткое описание операции Норн! Он задумчиво моргает. Что за?.. Это голос Курису? С каких это пор она даёт скандинавские названия операциям? Возможно, он просто потихоньку сходит с ума, и ему это видится. Давно пора уже. Мобильник продолжает паясничать. Он берёт его в руки. — На что ты смотришь? Извращенец! На дисплее высвечивается изображение его девушки… Хотя это больше похоже на отражение. Словно бы она сейчас стоит сзади него... Нет, нет, нет... Что за бред? Она не может стоять сзади. Это невозможно. Он уже проверял. Раз сто за всё это время. И всё же… всё же… он оборачивается. Без всякой надежды на то. Бессмысленно. Он уже сто раз попадался на эту уловку своего сознания. Она не… не может же… Она… стоит позади него. Словно призрак. Его рот открывается в немом изумлении. Кажется, и Курису удивлена не меньше его. — Ты… — произносит он так хрипло, словно годами не разговаривал. — Что ты здесь делаешь? — Словно призрак сможет ему что-то ответить. Неожиданно она нежно улыбается, слегка прикрывая глаза. И действительно отвечает, тихо так. — Это не я к тебе пришла. Это ты... пытаешься вернуться. Он встаёт на ноги, продолжая смотреть на неё, пока она всё говорит и говорит. Её губы словно не двигаются, и он опасается, что если моргнёт, то она исчезнет. Она не исчезает. Её голос эхом раздаётся в его ушах. — Помнишь, как ты скитался по мировым линиям? Я всегда была с тобой. Маюри, Хашида, Фейрис-сан, Урушибара-сан, Кирю-сан и Амане-сан… они тебя не забыли. Солнце начинает припекать. Он слышит шелест листьев и гул машин. — Ты слишком много о себе возомнил, раз решил, что можешь один держать весь мир! Не забывай, — её губы подёргиваются в улыбке. — На какой бы мировой линии ты не был, ты не один. Где бы ты ни был, я тебя найду! Я буду наблюдать за тобой, как ты наблюдал за мной. Неожиданные воспоминания приходят ему в голову быстрее, чем он успевает задать вопросы. Картины, яркие, светлые, настоящие не являются ему со вспышкой, а одна за другой тихим, размеренным шагом ступают в его мысли, не принося никакой боли. — Слышал когда-нибудь... о Хооине Кёме? — Хооин... Кёма? Уголки губ без его воли растягиваются в короткой ухмылке. Она всё-таки смогла. Несмотря на все его опасения, несмотря на то, что он запретил ей это делать… упрямая Ассистентка. Она взяла и спасла его. Он ей невероятно благодарен. Вокруг них вдруг заново начинают ходить пешеходы. Слышится смех и громкие разговоры, он видит припаркованные машины, видит лица людей, в спешке проходящих мимо и не обращающих никакого внимания на них двоих. Окабе прикладывает телефон к уху и проходит мимо Курису, явно не ожидавшей такого. Проходит буквально два шага и останавливается, запрокидывая голову наверх. Небо всегда было такой необыкновенной бескрайней глубины или ему только кажется? — Раз уж это выбор Врат Штейна, — из его рта вылетает смешок. — Итак, Кристина, не вернёшь ли ты мне его?.. Он не может сдержать улыбки. Кажется, он так счастлив, что сейчас расплачется. — Мой первый поцелуй. — Никогда.