***
– Ты же понимаешь, что мы ищем не личного помощника, а любовника? Возможно, того, кто в будущем станет третьим партнером в нашей семье? – Хосок насмешливо смотрел на сидящего напротив него насупившегося, словно он вот-вот расплачется, парнишку. Совсем юного, если откормить, отмыть, причесать и нормально одеть – невозможно красивого, но сейчас совершенно не вписывающегося в роскошный интерьер лобби отеля Hilton. Хосок предпочел бы встречу в более приватной обстановке, но Чонгук, как всегда сильно переживающий о нем и его безопасности, особенно когда он сам был слишком далеко и не мог сопровождать его, настоял на том, чтобы Хосок встречался с потенциальными «кандидатами» на публике. Вот и… Это была абсолютно идиотская идея – закинуть совершенно откровенное объявление во все чаты. Но за последний год они с Чонгуком, поняв, что для их огромной, бесконечной, сшибающей с ног любви и страсти слишком мало их двоих, прошерстили все эскорт-агентства, сайты знакомств, тематические клубы и вечеринки и так и не смогли найти ничего… никого подходящего. Того, кто в их жизни и в них самих вписывался. И Хосок, всегда чуть более склонный к безумству и бесконечно влюбленный в риск, решил: а почему бы и нет? И в очередном потоке силиконовых мальчиков, готовых на всё ради богатого папика, он внезапно обнаружил алмаз? Тот самый, что сейчас, смущаясь, краснея, заикаясь и, кажется, мысленно проклиная его, жался на диване напротив и даже не притронулся к заказанному Хосоком для него бокалу белого полусладкого вина, а сам Хосок уже мысленно представлял, как красиво тот будет смотреться на черных шелковых простынях в их с Чонгуком объятиях. Если его откормить, отмыть, причесать и раздеть, разумеется. Хотя… даже тощим, как спичка, он был до сведенных скул сексуален. Но слишком невинен, чтобы это понимать. И это заводило еще сильнее. Интересно, у него есть ямочки на пояснице? Ответ на этот вопрос внезапно стал для Хосока жизненно важным. А Чонгук, зараза ехидная, просто еще Мин Юнги вживую не видевшая, разумеется, уже осыпал его градом подколов в чате. – Да, я понимаю, – рвано выдохнув, кивнул парень, заставляя Хосока улыбнуться еще шире. – То есть ты на это согласен? – продолжил игру в кошки-мышки с мальчишкой он, наслаждаясь каждой секундой этого «собеседования». – Ну я же сижу здесь перед вами, значит, да, – неожиданно зло сверкнул глазами на Хосока мальчишка, но тут же стушевался. – Какая у тебя ориентация? – спросил Хосок, хотя уже догадывался, какой ответ получит на свой вопрос. Они с Чонгуком еще вчера, изучая его страшненькое темное селфи без капли обработки и резюме, в котором значились лишь должности грузчика, уборщика и мойщика посуды в низкопробных забегаловках, поспорили и сделали ставки. Чонгук считал, что мальчишка – бисексуал, а Хосок – неопределившийся девственник, и сейчас настал момент истины. Хотя даже то, как ярко он вспыхнул и, отведя в сторону взгляд, нервно переспросил: «Что-что?» – уже было весьма красноречивым ответом. – Ты гей? Бисексуал? – спросил Хосок, смакуя каждое слово и каждую секунду смущения собеседника, как бокал дорогого вина, ведь неподдельные эмоции в это лживое время в этом лживом городе ценились намного выше. – Явно не натурал, иначе ты бы не сидел здесь, – со смешком заключил он, заставляя Мин Юнги покраснеть еще сильнее. Интересно, а он будет так же притягательно заливаться краской во время секса? Ответ на этот вопрос для Хосока тоже был жизненно важен. – Я… – Ты девственник, да? – решив не смущать парнишку еще сильнее, перебил его Хосок. Хотя… куда еще больше-то? Обстановка между ними искрила ярче, чем бриллианты в обручальном кольце на его безымянном пальце. – Да… – решив, что раз уж он пал низко настолько, что пришел на собеседование на ТАКУЮ работу, то скрывать ему точно нечего, абсолютно честно и искренне ответил Юнги, изо всех сил пытаясь унять судорожно бьющееся сердце и острое желание вскочить и сбежать отсюда. Как можно дальше. Но он так устал, добираясь на Манхэттен из Гарлема практически пешком, не ел нормально уже почти трое суток и столько же не спал, что у него, наверное, не хватило бы сил даже на быстрый шаг, что уж говорить про бег. А еще Юнги изо всех сил пытался не пялиться на сидящего напротив мужчину. Очень молодого, но окутанного такой мощной аурой силы, власти, богатства и роскоши, что назвать его парнем у Юнги даже про себя не поворачивался язык. А еще красивого настолько, словно он только-только сошел с рекламного щита или экрана телевизора. Платиновый блонд, острые черты лица, пронзительно-карие глаза, пухлые, как будто накрашенные губы, покачивающаяся в такт каждому его движению длинная серьга в правом ухе – маленькая, искрящаяся на ярком летнем солнце капелька бриллианта (Юнги готов был руку дать на отсечение, что это не простая стекляшка) на тонкой цепочке, поджарая фигура с идеально сидящим на ней наверняка тоже баснословно дорогим костюмом-двойкой темно-синего цвета, небрежно расстегнутая на две пуговицы рубашка, обнажающая загорелую шею и блестящую где-то в глубине выреза цепочку. Юнги никогда не был ценителем мужской красоты и вообще красоты в целом, он всегда жил в реальном мире по приземленным принципам, но Чон Хосок не мог не завораживать. Но хуже всего были руки. Его руки. Взгляд Юнги словно магнитом тянуло к этим худым длинным загорелым пальцам, изящно обхватившим ножку винного бокала и словно нарочито унизанным массивными кольцами. Чтобы подчеркнуть их почти картинную тонкость и невыразимую силу и пленительность. Интересно, каковы подушечки его пальцев на ощупь? Каждый раз, глядя на руки Чон Хосока и пытаясь представить это, Юнги нервно сглатывал. Мягкие и гладкие, как у девчонки, или загрубевшие и шершавые, как у самого Юнги? А может, что-то совершенно иное? С каких пор Юнги вообще интересовало подобное? И то, как выглядит человек, чьим мужем согласился стать Чон Хосок? Юнги было просто очевидно, что он вряд ли этим двоим подойдет. Еще в тот момент, когда он узнал, что собеседование будет в Hilton. А уж сейчас-то… и подавно. Чон Хосоку рядом нужен был кто-то ему под стать, такой же красивый, притягивающий внимание, яркий, а Юнги… Даже мыши, жившие с ним в комнате, и те были симпатичнее. И то, что он находился сейчас здесь… Причина лишь в его отчаянии и в том, что, возможно, это первый и последний шанс Юнги побывать в подобном месте и общаться с ТАКИМ человеком. Из того, другого, кинематографического мира, в который Юнги так мечтал попасть, но, увы… даже на роль второстепенного героя совершенно не вписывался. – Восхитительно, – услышав ответ Юнги, склонил набок голову и еще шире улыбнулся, как объевшийся сливок кот, Хосок. – Просто восхитительно. Ну, тогда… идем? – он вопросительно посмотрел на Юнги. Как будто тут от него что-то еще зависело. – Куда? – удивленно вскинул брови Юнги, совершенно не ожидавший такого продолжения их продлившегося едва ли десяток минут «собеседования». – Поедем к нам домой, покажу тебе место работы. Познакомлю с прислугой. В компании, если ты захочешь, тебя представит Чонгук. Я сейчас крайне редко бываю там: фонды и галерея занимают всё мое время. Наши юристы уже подготовили шаблон контракта, ознакомишься с ним, если всё окей – подпишем и начнем готовиться к приезду Чонгука, он сейчас в Бостоне, будет дома вечером… – воодушевленно, без пауз начал тараторить Хосок, буквально огорошивая Юнги этим потоком информации. – Простите… – осторожно перебил Хосока он. – У меня вопрос… Можно? – Да-да, конечно, – с готовностью кивнул Хосок, снова припечатывая Юнги к белоснежному дорогому кожаному дивану своим обжигающим пристальным взглядом. – Что ты хотел спросить? – Кто вы такой? Кто вы такие? С вашим мужем? – В каком смысле? – вежливо переспросил Хосок, а Юнги понял, насколько странно прозвучал его вопрос, и, смутившись, тут же поспешил объясниться: – То есть чем вы занимаетесь? – Ах это… – Хосок удивленно посмотрел на парня, будучи не в силах поверить, что тот и правда не в курсе. – У нас с Чонгуком свой инвестиционный фонд. Мы начинали вместе, но сейчас им в основном занимается Чонгук, а я – галереей и благотворительным фондом, они появились позже, – с улыбкой пояснил он, внимательно глядя на Юнги и жадно ловя каждую его реакцию, и тот… был вполне искренне удивлен. Неужели и правда не знает их? А им-то с Чонгуком казалось, что их имя знакомо каждому бродячему псу по всей Америке, ведь они наделали и до сих пор делали так много шумихи вокруг себя, однако… видимо, всё же недостаточно много. Но, может, оно и к лучшему, иначе им бы не попался этот алмаз, так сильно нуждающийся в их огранке, чтобы засиять во всей красоте. Совершенный восторг. – В объявлении… в объявлении… – Юнги мучительно закашлялся, снова заливаясь краской, – была указана зарплата двадцать тысяч долларов, это так? – Да, – кивком подтвердил Хосок. – На испытательный срок, то есть на первые два месяца. А дальше как пойдет. – У меня, я… То есть у меня закончились страховка и виза, это может быть проблемой? – решив, что раз уж Чон Хосок в курсе его девственности, то проблемы с документами им тоже стоит обсудить на берегу. – Нет, наши юристы это решат. – То есть вы… вы… берете? МЕНЯ? – Юнги задал вопрос, который, пожалуй, тревожил его сильнее всего. – Да, на испытательной срок. Почему нет? – пожал плечами Хосок. – Ты понравился Чонгуку и нравишься мне, так что… – Хорошо, – закусив губу, кивнул Юнги. Наверное, всё происходящее – просто сон. Или, возможно, голодные галлюцинации, поэтому, видимо, ему сейчас было не страшно от слова «совсем» и в нем не было ни капли сомнений. Хотя если смотреть на происходящее в трезвом рассудке со стороны, то это была такая дичь, которую не встретишь даже в третьесортных сериалах и фильмах. – Это всё, что тебя интересует? – видя слишком откровенную смесь страха и сомнений на лице мальчишки, на всякий случай уточнил Хосок, чтобы потом не оказалось, что это харассмент и они кого-то там к чему-то принуждали. Нет, они с Чонгуком любили ходить по грани, рисковать и заигрывать с законом, но принуждать кого-то к сексу… слишком мерзко. Зачем? Если всё и вся в этом мире продаются и сейчас перед Хосоком сидело живое тому доказательство. – Пока да, – чуть наморщив нос, кивнул Юнги. Между ними вполне сейчас могла повиснуть неловкая пауза, но Хосок не позволил ей просочиться в их разговор: – Неболтливый и не слишком любопытный, значит. А ты мне всё больше и больше нравишься, – усмехнулся Хосок, поднимаясь с места, и протянул Юнги свою руку: – Идем, – помогая подняться со слишком низкого диванчика с трудом стоящему на ногах от волнения мальчишке и увлекая его за собой на выход – всё так же, рука в руке, не отпуская. Юнги, смотрящий исключительно в пол и маячащую перед ним спину Хосока, кожей чувствовал эти направленные на них полные изумления и брезгливости взгляды. Ну еще бы, какой-то оборванец рядом с безупречным роскошным мужчиной. В холле отеля Hilton. Тут есть чему удивиться. Юнги и сам был удивлен. Ведь он в такое никогда не вписывался, не подходил, но… перед входом в отель их ждал роскошный ярко-алый лимузин какой-то винтажной модели, как будто его тоже взяли и вынули из какого-то старого кино. И водитель в фуражке, как в кино, услужливо распахнул перед ними двери машины, приглашая в пахнущий чем-то неуловимо сладким, обитый ярко-алой кожей салон, а Хосок, пропустивший Юнги вперед и плюхнувшийся на сиденье рядом с ним, поспешил успокоить Юнги и предложил ему бокал шампанского. В этой машине была даже клубника. В шоколаде! И конфеты! И даже свежие фрукты, причем такие, какие Юнги отродясь не видел. В лимузине! Который вез его куда-то в глубь Манхэттена, так, словно он, Мин Юнги, имел на это полное право. Сказать, что Юнги был шокирован, – не сказать ничего. Наверное, это и правда был сон. Вот только разве во сне может так громко бурчать желудок? Юнги этого не знал, как не знал и того, что в этот самый момент, когда Чон Хосок, звонко рассмеявшись, выдал: «О! Кажется, нам нужно кого-то очень срочно покормить!» – и отдал водителю приказ ехать в их любимый ресторан, что вот прямо сейчас его жизнь очень круто меняет свое направление на диаметрально противоположное. И даже не осознавал этого. Просто не мог. Когда Хосок привез в его роскошный ресторан и кормил баснословно дорогим обедом, рассказывая о том, что он обожает морепродукты, а его муж жить не может без мяса и хорошего стейка на ужин. Хосок попытался было выяснить у осторожно, словно яд, пробующего выглядящую как картинка из глянца пасту Юнги, что нравится ему, но… самой вкусной едой в жизни Юнги были бургеры и картошка фри. И Хосок со смехом пообещал, что они обязательно помогут Юнги с этим разобраться. Юнги не осознавал, что это она, его совершенно новая и другая жизнь, когда Хосок привез его в огромный роскошный пентхаус с панорамным видом на Нью-Йорк. В ту самую квартиру из кино, оформленную в стиле минимализм и хай-тек с кучей всякого техноджаза вроде замка с распознаванием лица, здоровающегося коврика, включающегося не по щелчку выключателя, а по просьбе владельца освещения и еще кучи всякой техники и умных штук, названий которых Юнги не знал, а о назначении мог лишь догадываться. Квартиру, насквозь пропитанную современными технологиями, большими деньгами и возможностями и слабыми намеками на уют. Вроде брошенного в зале на огромном белом кожаном диване плюшевого кумамона и мягкого пледа, словно кто-то, завернувшись в него и обнимая игрушку, смотрел вечером кино на огромной плазме; пробковая доска с полароидами в столовой; валяющаяся на тумбе в гостиной приставка; накрытый простыней мольберт возле панорамного окна. Нет, всё-таки в этой квартире была своя атмосфера. А еще огромная библиотека, которую Хосок и Чонгук собирали сами, с большой любовью и трепетом к книгам. А еще спальня для Юнги, две горничные, экономка, личный повар и кондитер, внезапно оказавшиеся двумя разными людьми, ведь Хосок с Чонгуком – огромные сладкоежки, и десерты в их доме должен готовить отдельный человек. А еще в квартире их ждал… стилист? Которому очень не терпелось добраться своими маленькими ручонками с разноцветными ноготками до волос, лица и всех остальных частей тела Юнги. Тоже кореец. Пак Чимин. Премерзкий, кстати, тип. Юнги не понимал, что что-то радикально меняется, когда его волосы внезапно стали сильно короче и под чутким руководством Хосока оказались выкрашены в рыжий цвет и уложены в какой-то модный начес, а вот с остального тела после ряда весьма болезненных ухищрений, причитаний и пыхтений премерзкого типа – исчезли. Когда на него лепили все эти маски, примочки, притирки, обрабатывали и красили брови, ногти, губы, веки, мазали и смывали, а порой отдирали странные субстанции, чтобы «привести это чучело в божеский вид». Как с какой-то девчонкой, ей-богу. Юнги ничего не понимал, когда вслед за стилистом квартиру Хосока и Чонгука наводнили десятки байеров с вешалками, коробками, пакетами. Некоторые привозили целые рейлы вещей. Чтобы Хосок, придирчиво изучив каждую, выбрал те, что ему, Мин Юнги, предстоит теперь носить. Gucci, Chanel, D&G, Prada, Armani, Versace, Dior, Valentino, Guess, Fendi. Трусы за тысячу долларов, кроссовки и джинсы за две, рубашки по полторы за каждую – всё это было похоже на дурную игру, где Хосок, распорядитель бала, подбирал наряды для своей куколки. Один за другим. Пять, десять, двадцать, сто. Юнги, отходивший три года в одном комплекте одежды, и не знал, зачем ее столько. Но спорить не смел. Лишь покорно крутился и мерил, мерил и крутился, держа при себе свое мнение, которого у него на деле и не было-то. Юнги ничего не осознал и не понял даже в тот момент, когда к ним, измученным таким количеством дел и событий, с двумя роскошными букетами белоснежных роз в пентхаус влетел высокий, накачанный темноволосый кореец, немного пугающий своей эксцентричной, красиво-колкой, почти агрессивной внешностью. Длинные черные волосы, нарочито беспорядочно уложенные, до скрежета зубов правильные черты лица, идеальность которых так легко рушили проколотые бровь и губа, широкие плечи, волнующе узкие бедра и талия, татуировки на всех видимых участках кожи, разве что кроме лица, кожаная куртка, рваные джинсы и берцы – меньше всего Чон Чонгук походил на успешного бизнесмена и самого молодого корейского миллиардера, как Юнги потом узнал. Но Чон Чонгук всегда умел удивлять, и в этом человеке, как в ящике Пандоры, было сокрыто такое количество разных ипостасей, что у Юнги были причины поражаться, удивляться и восхищаться еще не раз и не два. Но всё это потом. А пока… Юнги лишь немного испугался. Однако… стоило ему увидеть, с какой нежностью Чонгук смотрит на своего мужа и как трепетно обнимает его, этот страх почти моментально рассеялся, уступая место странному щемящему чувству внутри. Юнги не осознавал, что всё изменилось, когда после ужина, полного вкусной еды, шума, смеха и разговоров, так, будто они были знакомы уже сотню лет, его отослали спать в его, отдельную спальню со своей ванной, постельным бельем из натурального шелка и видом на горящий мириадами огней ночной Нью-Йорк. А всё изменилось. Резко. И навсегда. Вот так вот в одно объявление, в одно согласие и в один день. Без права на откат и восстановление системы. Но… может, так и было надо? Хосок и Чонгук не пытались переучить, переделать, сломать и прогнуть под себя Юнги. Не делали его удобным. Не использовали, пусть и платили ему такие деньги. Они просто медленно, шаг за шагом, день за днем погружали Юнги в ту жизнь, которой жили сами. Соблазняли, завораживали, очаровывали. Показывали, как на самом деле полно, красиво и вкусно во всех смыслах этих слов можно жить. Лимузины, фешенебельные отели и рестораны, роскошные ночные клубы, закрытые вечеринки и чопорные благотворительные приемы, театры и кабаре, премьеры фильмов, концерты в вип-ложе с лучшей акустикой и лучшим обзором, выставки, полеты на частных самолетах в любую точку страны и мира, самая красивая, модная и удобная обувь и одежда, изощренно вкусная еда и лучшие вина, по щелчку пальцев полученные грин-карта и страховка, покрывающая даже бритвенный порез на лице, по щелчку пальцев поступление, без экзаменов, лишней бюрократии и собеседований, на юридический в Колумбийский университет – та жизнь, что Юнги видел лишь в кино, та самая американская мечта, за которой он в Нью-Йорк когда-то приехал. Та реальность, в которой он сейчас мог жить. Уже жил. Но по-прежнему, даже спустя два месяца, верил, что это всего лишь сон. Чонгук и Хосок оказались такими невероятными, завораживающими и интересными, добрыми, понимающими, любящими и щедрыми, что Юнги просто не мог надышаться ими, жадно впитывая каждую каплю их внимания к себе, каждый жест и каждое слово. И с каждым днем понимая, что ему хочется их всё больше и больше. Целиком. Непреодолимо сильно. До конца. Если бы Юнги умел – он бы стал молиться этим двоим. Бизнес, искусство, благотворительность – Хосок и Чонгук были лучшими во всём и всегда приковывали к себе всеобщее внимание. Враги, конкуренты, партнеры, друзья, пресса – стоило им только появиться в зале, как все взгляды тут же устремлялись на них, а Хосок и Чонгук искренне этим наслаждались. Они обожали внимание и с удовольствием в нем купались, капля за каплей, день за днем, прием за приемом, разговор за разговором погружая в свой мир Юнги и знакомя этот мир с Юнги, показывая всем, насколько он потрясающий и каким сокровищем им удалось завладеть. Только им. Хосок и Чонгук, несмотря на то самое объявление и первое «собеседование», ничего никогда от Юнги не требовали и ни к чему его не принуждали, наслаждаясь лишь друг другом и с упоением делясь этой любовью с Юнги. Чтобы он сам однажды захотел присоединиться к ним. Быть с ними. На равных. И… Юнги жил у Чонгука с Хосоком уже почти полгода, и в тот вечер они, отмечая удачную сделку Чонгука и успешно завершенный семестр Юнги, здорово перебрали игристого на дегустации вин и оказались втроем в одной постели. Юнги много раз слышал до этого, что секс приятен, даже пытался смотреть порно, а от высоких громких стонов Хосока и низкого рыка Чонгука, которые он слышал едва ли не каждую ночь, у него бежали мурашки по коже, но он даже и не думал, что это может быть НАСТОЛЬКО хорошо. Чонгук и Хосок ласкали, целовали и нежили его, постепенно, потихоньку распаляя и погружая в пучину настоящей, неподдельной, сносящей с ног и сводящей с ума страсти. Раз за разом. Всё сильнее с каждым разом. И лишь в этот момент, мечась на простынях, захлебываясь собственными стонами и слезами удовольствия в цунами накатывающем оргазме, который с ним делили сразу два бесконечно дорогих ему человека, Юнги понял: что-то и правда поменялось. Безвозвратно. Навсегда. Второй раз Юнги подумал об этом лишь спустя пять лет. Когда ровно так же, сильнее сжав губы на члене сидящего перед ним Чонгука и прогибаясь в спине так, чтобы пристроившийся сзади Хосок мог как можно глубже войти в него, задохнулся в очередном оглушительном оргазме, которых теперь в каждом его дне было просто потрясающе много. И когда он привык жить вот так? Юнги и сам не заметил. Частный самолет по направлению Нью-Йорк – Барбадос. Отделанный кожей салон. Личный пилот и не решающиеся сунуться в салон и нарушить их покой стюарды из их постоянного экипажа. Бутылка Dom Pérignon для них с Хосоком и бутылка Macallan для Чонгука. Свежайшая клубника, бананы и ананас в белом швейцарском шоколаде, тирамису, вкуснейший сыр, остатки стейка, фуа-гра и моллюски на низком столике, который так сильно мешал им устроиться. Gucci, Balenciaga и Chanel разбросаны по полу. А в воздухе витает запах духов, феромонов, страсти и секса. А еще любви. Одной. Для них троих. Которую они делят уже столько лет и до конца жизни друг с другом разделять собираются. – Вы были прекрасны, обожаю вас. – Голос Хосока, как всегда, низкий от стонов, а сам он, чуть пошатываясь, привстает и сначала награждает Юнги благодарственным поцелуем в никогда не дающие им с Чонгуком покоя очаровательно сексуальные ямочки на пояснице, потом – во влажную от пота шею, а затем тянется к Чонгуку, своим поцелуем возвращая его в реальность. – И я вас люблю, – Чонгук улыбается своей самой особенной и самой счастливой улыбкой, той, что предназначена лишь им, а потом помогает Хосоку тяжело дышащего, как всегда выложившегося без остатка Юнги поднять с пола и усадить между ними. – И я… люблю вас, – откинувшись на спинку кресла и жадно глотая воздух, едва слышно выдыхает Юнги, поражаясь тому, как слова, которые когда-то были для него простой формальностью и актом вежливости, внезапно обрели столько глубины и смысла. Как обрел он сам. За эти пять лет. С Чонгуком и Хосоком. Юнги стал ухоженнее, увереннее в себе и мудрее, закончил Колумбийский и получил свой диплом, готовясь помогать Хосоку и Чонгуку с делами, он научился по-настоящему жить и перестал бояться. И сдаваться. А еще… еще узнал, что такое настоящая любовь, страсть, наслаждение. Без границ и без правил. В его отношениях с Чонгуком и Хосоком уже давно не было никаких контрактов и ежемесячных оплат, ведь они были… настоящей семьей? Любящей семьей. Как не было в их отношениях каких-либо запретов, стоп-слов и правил. Они просто понимали друг друга без этого и всегда знали, когда стоит остановиться, чтобы не причинить друг другу боль, неважно какую – моральную или физическую. Они чувствовали друг друга так сильно и глубоко, что между ними уже давно не было конфликтов и ссор, даже споров, потому что они смотрели на этот мир одинаково, думали как один человек и, кажется, даже дышали в унисон. И кто бы знал, насколько это было потрясающе. Хосок и Чонгук научили этому Юнги. Жить, наслаждаться, любить, чувствовать. Ценить каждый момент и получать удовольствие даже от мелочей. Они опутали Юнги паутиной бесконечной любви, заботы и нежности, защищая свою драгоценность от всего мира. Именно такой в реальности оказалась большая американская мечта Юнги. Чонгук и Хосок. Они втроем вместе. Лишь в этом было его счастье и весь его смысл. Но… Их идиллия не продлилась слишком долго. Она разрушилась ровно спустя три дня после их шестой годовщины, когда в их маленький уютный домик на берегу озера в Хэмптоне вломились ФБР и полиция с ордерами на обыск. И на арест Чонгука и Хосока за мошенничество в особо крупных размерах и нечестную игру на фондовом рынке. Юнги всегда знал, что эти двое отчаянные и рисковые и, сбежав в Америку от своих семей и от общественного порицания из-за их взглядов на жизнь и ориентации в двадцать один год, сколотили свое состояние на не всегда кристально чистых сделках на бирже, но… он и подумать не мог, что всё НАСТОЛЬКО плохо и что все те баснословно дорогие и именитые юридические конторы и адвокаты, которым они платили десятки миллионов долларов ежегодно, делают свою работу из рук вон плохо. И что конкуренты Чонгука и Хосока сделали всё, в том числе заплатили огромные взятки всем более-менее влиятельным прокурорам, судьями и чиновникам, чтобы утопить тех, кто год за годом подминал под себя всё бо́льшую и бо́льшую долю рынка. Оказывается, под них копали уже целый год, и в день ареста Чонгука и Хосока у прокуратуры штата было целое дело. Без шанса отвертеться. Всё их имущество, все их счета в тот же день, почти одновременно с Чонгуком и Хосоком, были арестованы. Именитые юристы, которым больше просто нечем было платить, отказались от таких клиентов. И Юнги внезапно остался в Нью-Йорке один, совершенно не представляя, что и как ему делать. Да, он был по образованию юрист, но специализировался далеко не на мошенничестве и даже в теории не представлял, как ему помочь любимым и с какого конца вообще браться за эту проблему. Да, он был на свободе, у него были кое-какие деньги на счетах, две квартиры, которые подарили ему Хосок и Чонгук, почти новый Ferrari и дышащая на ладан Tesla, на которой Чонгук учил его водить и которую они били не раз и не два, много дорогой одежды и чуть-чуть драгоценностей, но для такого громкого дела и для Нью-Йорка этого было чертовски мало. Юнги продал абсолютно всё, что у него было, даже носки и трусы с заветными лого на этикетках, переодевшись в до боли знакомое белье и носки за двадцать центов из супермаркета и приехавшие с ним из Кореи и с благоговейным трепетом оставленные Хосоком на память джинсы и толстовку, чтобы нанять адвоката хотя бы средней руки, и тот, оказавшись, конечно, не акулой, а вполне зубастой, пусть старой и дряхлой, пираньей, свел приговор к трем годам лишения свободы и полной конфискации – не так уж много и страшно. Куда страшнее было то, что Юнги к Хосоку и Чонгуку на тюремные свидания, даже в зал суда, куда пустили всех, в том числе проклятущих репортеров, рвущих задницы ради тиражей и громких первых полос, словно нарочно – да почему «словно»? – нарочно издеваясь, не пустили. И насмешливо в письме-отписке сообщили, что и не будут пускать, ведь формально, по документам, Юнги этим двоим никто. И именно поэтому его не арестовали и он сейчас не сидел вместе с ними в окружной тюрьме. Так что никаких визитов. И никаких звонков. Доигрались. Юнги не видел Хосока и Чонгука вживую, не касался их почти полгода, что шли суды и следствие, и ему предстояло ждать еще целых тридцать месяцев. Невыносимо сложно. Хосок и Чонгук писали в редких письмах, из которых до Юнги доходила в лучшем случае треть, что он может их не ждать, что он должен найти их друзей и вылететь в Бразилию или куда-нибудь в Мексику, а там Юнги помогут. Но Юнги был чертовски упрям, а еще не был неженкой, поэтому, огрызаясь и строча проклятия на два десятка листов, он остался. Чтобы ждать. Без денег, жилья, работы и хоть сколько-нибудь благоприятно настроенных к нему в этом городе людей. Тех, кто находился бы на свободе и был готов помочь. Просто и бескорыстно. Чертовски знакомо. Но Юнги не собирался сдаваться так просто. Пройдя сотню собеседований и поняв, что ему с его прополосканным во всех журналах, газетах, блогах и ток-шоу именем в приличной юридической конторе места не найдется, Юнги вернулся к тому, от чего так долго пытался сбежать. В будние дни – посудомойщик в ресторане, вечером – уборщик, а по ночам – официант в круглосуточной закусочной на окраине, в выходные – грузчик в Walmart. И так по бесконечному кругу. Потому что Юнги отчаянно нужны были деньги. Себе – на хоть какую-то еду и жилье, на оплату судебных счетов и экспертиз, которые всё шли и шли, но бо́льшая часть – для Хосока и Чонгука в тюрьму, на всё ту же еду и витамины, которые жизненно были там нужны, а еще на сигареты и марихуану, служившие своеобразной внутренней валютой и значительно улучшавшие жизнь заключенных. Юнги стал плохо есть и часто болеть, с каждым разом, не имея возможности отлежаться, выздоравливая всё дольше и мучительнее, похудел, его щечки и бедра, которые едва ли не боготворили Чонгук и Хосок, исчезли, лицо обветрилось, давно не знавшие маникюра ногти обломались, подушечки пальцев загрубели, отросшие волосы отвратительно секлись и валились пучками, так сильно, что Юнги, едва не потерявший работу из-за этих бесполезных паклей, в порыве ярости ночью в ванной остриг их неровным ежиком, еще сильнее изуродовав себя. Но кого это волновало. Чонгук и Хосок его не видели, а быть красивым только для себя Юнги совсем не хотелось. До конца их разлуки был еще почти целый год. И его волосы успеют отрасти, а сам Юнги… просто постарается выжить и не сдастся. Это было единственным, что давало ему силы и позволяло хоть как-то держаться. Мысль о том, что всего через двенадцать месяцев он наконец-то увидит и обнимет ИХ. Об этом он думал, когда его спина разламывалась от боли после таскания тяжелых ящиков, лишь об этом мечтал, когда химия до мяса разъедала его руки, лишь из-за Чонгука и Хосока он не позволял себе расплакаться, когда противные подростки плескали ему дешевым дерьмовым холодным кофе прямо в лицо. Юнги был чертовски измучен и очень устал, но ожидание и предвкушение, а еще воспоминания, как батарейки, питали его. Однако в ночь на восьмое марта, в канун его дня рождения, всё снова пошло не так. Когда над входной дверью закусочной зазвенел колокольчик, оповещая персонал о первом за ночь посетителе, Юнги даже не стал отрываться от войны с плюющейся горячим маслом и никак не желающей закрываться фритюрницей, зная, что его напарник дежурит за стойкой и обслужит посетителей. И тот не подвел его. Бодрое: – Здравствуйте, рады приветствовать вас в Banana Green, что желаете заказать? – прозвучало слишком громко и весело для третьего часа ночи в Гарлеме. – Бутылку Dom Pérignon, пожалуйста. До боли знакомый голос, как будто из снов, острейшим кинжалом врезался в уши Юнги, прорезая барабанные перепонки и безжалостно вонзаясь в подкорку. Он, как в слоу-мо, медленно отпустив дверцу чертового плевучего агрегата, неловко поднялся, со смесью ужаса и изумления глядя на стоящих всего в паре метров от него… Хосока и Чонгука? Безупречный платиновый блонд. Пронзительные карие глаза. Ослепительная улыбка. Темно-синий с иголочки костюм-двойка от обожаемого им Brioni. Белоснежная, расстегнутая на две пуговицы рубашка, обнажающая смуглую шею и острые ключицы, которые Юнги с Чонгуком так нравилось целовать, а еще поблескивающую в глубине выреза рубашки цепочку с двумя подвесками – Y и J – их с Чонгуком инициалами; их сейчас не было видно, но Юнги знал, что они там есть. А еще знал, что Хосок даже после неполных трех лет в тюрьме выглядит так же роскошно и безупречно, как в их первую встречу почти девять лет назад. Юнги сглотнул внезапно подкативший к горлу ком. А вот Чонгук изменился. Подстригся коротко, практически под ежик, и, кажется, стал еще больше и мускулистее, черная майка и узкие джинсы этого совершенно не скрывали, а, наоборот, подчеркивали – каждую его мышцу, каждый рельеф. И каждое его новое тату, которые Юнги отчаянно захотелось изучить. Ближе. Прямо сейчас. Глазами, губами, пальцами. Особенно ту, что теперь красовалась у него на лице: Y&H. Юнги прекрасно знал, что и сколько она значит. Вот только этот темный, бесконечно теплый и ласкающий Юнги и Хосока нежнее всего на свете взгляд совсем не изменился. И по-детски безоружная, совсем не вписывающаяся в брутальный образ кроличья улыбка. Всё та же. Они… здесь. Перед ним. Но как? Откуда? Почему не сообщили и не предупредили? Неужели их заявление на досрочное освобождение за хорошее поведение всё же приняли? На глаза Юнги внезапно навернулись злые, полные обиды, очень жгучие и соленые слезы. Разъедающие. Не смахнуть и не выплакать. – Сэр, простите… но у нас такого нет. Есть кола, фанта, спрайт, вода с газом и без. Чай черный и зеленый. Кофе эспрессо и латте. Может… выберете что-то из этого? – павший безвинной жертвой в обстреле их взглядов, внезапно проблеял напарник Юнги, стараясь соблюсти хоть какую-то инструкцию. Но кого это сейчас волновало? – Тогда, может, мы заберем его? – подарив окончательно потерявшемуся парнишке за кассой обезоруживающую улыбку, Чонгук кивнул на замершего истуканом Юнги и, не дожидаясь ответа, сделал два стремительных шага Юнги навстречу, чтобы, прошептав ему на ухо: «Здравствуй, малыш», закинуть впавшего в ступор парня себе на плечо и, взяв звонко и счастливо смеющегося Хосока за руку, широкой уверенной походкой отправиться на выход, туда, где был припаркован слишком приметный и большой для Гарлема внедорожник, взятый в аренду лишь с одной целью – добраться до аэропорта, где уже был готов и ждал их самолет, который через два часа должен был унести рыдающего и никак не желающего успокаиваться Юнги и неустанно целующих, обнимающих и утешающих его Чонгука и Хосока в их новую жизнь. Как можно дальше от этой набившей им оскомину и столько шишек американской мечты. В спокойную и размеренную Австралию, где Юнги, Чонгука и Хосока уже ждало огромное ранчо, роскошный сад, забитые заначкой до упора офшоры и долгая, полная спокойствия, любви и счастья жизнь. Реальность, которая на деле оказалась куда лучше любой сказки и мечты. И ради которой определенно стоило жить. И бороться. До самого конца.It's not over