Хочу увидеть, как заживают твои костяшки

Тоша проснулся раньше, чем планировалось. Когда получилось наконец полноценно разлепить глаза после получасового пребывания в приятном полуосознанном дрёме, он увидел едва проступающий тусклый свет из неприкрытого шторками окна. Это было очередное зимнее утро, только на этот раз оно не казалось таким холодным и тёмным, как все остальные — оно было другим. Умиротворённое, по-своему дружелюбное, спокойное, словно продолжает своей сутью вчерашний вечер. Словно совсем не хочет нарушать приятную обстановку, хочет вписаться. Петров смотрит некоторое время мутным взглядом на постепенно светлеющее небо, а затем водит рукой, начиная чувствовать боком чужой вес. И почти сразу прикрывает глаза, понимая его природу. Он касается ладошкой обнимающей его руки, осторожно, чтобы случайно не ударить по носу, запрокидывая голову, ощущая макушкой спокойное, тёплое дыхание. Рома обнимает его сзади, всё ещё, хоть и слабо, прижимаясь грудью к расслабленной спине. Антон тихонько смеётся, съёжившись от приятной щекотки, а зачем с удовольствием прижимается плотнее всем телом, млея от ставшего за такие короткие сроки родным тепла. А волчок позади, похоже даже не выныривая из сна, стягивает его рукой сильнее, всё так же размеренно дыша. Ещё пара минут, а может и целый десяток ленивого концентрирования на этих объятиях, как Тоша медленно приоткрывает глаза вновь, понимая, что успел выспаться — вчера они рановато уснули. Хотя и, по правде, он может пролежать здесь без сна и движений хоть ещё целые сутки... Он сладко потягивается, стараясь не будить Рому, а затем моргает, невзначай скользя полуприкрытыми, сонными глазами по разным частям его комнаты. На лице неспадающая тёплая, лёгкая улыбка, а вместе с ней и спокойные глаза, которые теперь начинают напрягаться из-за плохого зрения. Антон бесшумно тянет руку к тумбе, надевая на нос нащупанные там очки, не поднимая головы с подушки. На уже знакомые четыре стены смотреть приятнее в утреннем освещении, нежели под светом искусственной желтоватой лампочки. Антон скользит взглядом по стареньким обоям, по белой, незамысловатой шторке, по застиранному "бабушкиному" ковру, а затем вдруг останавливается на руке перед собой, сейчас спокойно лежащей на смятой простыни. Вглядывается в небольшие корочки на костяшках, и едва не ставший поникшим взгляд стремительно смягчается и теплеет, когда приходит осознание, что они ведь сейчас... Затягиваются? По-настоящему. Теперь, когда всё вдруг становится другим — по-настоящему заживают? Петров быстро выдыхает от неожиданности, когда позади плотно прилегают губами к его шее, кажется даже улыбаясь в касании. Рома обнимает его за впалый по утру живот этой самой рукой, захватив за собой и часть простыни, но губ так и не отнимает, согревая кожу горячим дыханием. — Не спится? — слышится совсем рядом приятный, немного хриплый из-за пробуждения голос. Антон прикрывает глаза, слегла толкаясь, чтобы повернуться к нему лицом, но тот лишь тихо смеётся, удерживая его на месте, — Мне нравится так, — говорит приглушённо, — Со спины, — коротко объясняет, так и видя перед глазами эту вытянувшуюся мордашку. Всё-таки, необычно слышать от него самого подобные прямые заявления. — А почему именно со спины? — удивлённо спрашивает Антон через улыбку, но в руках его послушно расслабляется. Рома ничего не отвечает. Между делом зарывается лицом в его макушку, будто прячась от уже не такого тусклого света, а затем шумно выдыхает, сминая одеяло у их ног и приподнимаясь на локте. — Сколько щас времени? — щурится, оглядываясь по комнате, ни на чём особо не концентрируясь. — Рано ещё, — Петров поднимает голову повыше следом, пользуясь особенной, персональной возможностью взглянуть на растрёпанного с утра Пятифана. Не сдерживает почти незаметной смешинки, ловя на себе недоумённый взгляд. — Нам ещё к тебе зайти надо, рюкзак собрать. Мы-то вчера даже будильник перевести забыли. — Тогда, наверное, поднимаемся, — выдыхает Антон, кидая последнюю улыбку на смятую одеялом щёку. ... Овсянка оказалась очень вкусной. То ли дело было в том, что Петров в последний раз ел аж вчера вечером, и то — чипсы, то ли в том, что Рома действительно умеет вкусно пошаманить над едой. Поели с редко появляющимся утренним аппетитом, в общем. По крайней мере, гость уж точно. — Тоже с бергамотом любишь? — спрашивает Антон, пробуя специфичного вкуса и запаха любимый чай. — Какая была заварка, такую и достал, — отвечает Рома, не поворачиваясь к нему лицом. Ищет что-то на верхних полках, раздражённо переставляя полупустые жестяные банки. В таких обычно хранят крупы и подобное, только вот по мнению Пятифана это не просто неудобно, но и занимает слишком много места. Антон хмыкает, утыкаясь носом обратно в кружку. Смотрит исподлобья на возяшегося парня вновь, когда тот выругивается себе под нос. Невзначай опускает взгляд на оголившуюся от домашней футболки поясницу, когда замечает что-то странное, бросающееся в глаза, а затем окончательно фокусирует внимание на большом шраме, уходящем куда-то уже за резинку штанов. Странно, раньше он его совсем не видел и даже не... ощущал под пальцами. Тогда, когда появилась возможность трогать физически, которой он с пылающими щеками и воспользовался, чтобы можно было ещё и различить текстуру кожи. Ему просто очень нравилось изучать Рому, замечать какие-то особенности в его внешнем виде, разглядывать. В основном глазами, конечно. В основном именно лицо. И, как замечалось им же не раз, это абсолютно взаимная тяга. Слышится стук кухонной дверцы, а за ним и тяжёлый вздох, под который Пятифан поворачивается лицом к столу и быстро опускает задравшуюся футболку, так и не найдя задуманного на полках. Садится напротив, выпрямляя одну руку на столе и поднимая ко рту уже подостывший чай. Вообще, по хорошему было бы спросить, что же он там так усердно искал, но сейчас голова забилась совсем другим. — Что это у тебя на пояснице? — тихо начинает Антон, кивая куда-то за его стул. Обхватывает кружку обеими руками, будто хочет согреться остатками тепла. А может, это просто такой защитный жест. — Ты про шрам-то? Кивок, а прямо напротив — ответная усмешка. — Тебе эта история явно не по нраву будет, Тош, — Рома поднимает кружку выше, допивая остатки чая и будто специально закрывая ей лицо. — Расскажи... Повисает небольшая пауза. Пятифан выдыхает, а затем и косится куда-то на холодильник за его спиной, пробегаясь по обычно незамечаемым магнитам глазами. — Да там и, честно говоря, рассказывать нечего... — хмурится, следом дёргая щекой, будто говорить об этом ему было и вовсе скучно, — Подрался. Толкнули во время, точнее, а там и налетел на не очень приятный хлам, — но вот лицо у него явно не отстранённое. И такое оно не потому, что нахлынули собственные неприятные избытки прошлого, а потому что приходится вываливать их на Антона. Не отстанет ведь, если сразу не ответить. — Сколько тебе тогда было? — как и ожидалось, Антон круглит обеспокоенные глаза, концентрируя всё внимание на лице напротив. Пугается так, словно это случилось только вчера. — Не важно, — произносит вслух простое Рома, а в голове так и крутится: "тебе просто не стоит об этом знать", — Важно, что это было давно и уже забыто, — переводит всё-таки взгляд на него. — Никого за это не наказали?.. — Антон спрашивает ещё тише, неосознанно сжимаясь от неприятных картинных вспышек в голове, как могло всё выглядеть тогда, в той драке. А сам прекрасно понимает, что в таких потасовках никого и никогда не наказывают. Рома решает оставить без ответа, только лишь странно хмычет. От жалеющих тирад Пятифана спасает внезапный звонок на домашний телефон, и пожалуй есть только один человек, кто может звонить сейчас сюда. Не считая Бяшку, конечно. — Карина волнуется, видать. Иди, поднимай трубку, — Пятифан останавливает раскрученную на ребре кружку, указывая взглядом на коридор. А Петров вдруг, опустив голову, внезапно смягчается, что-то заключив там у себя в голове. Наверное, как раз то, что мучить дальнейшими расспросами его нет смысла. Да и сожалеть о прошлом. Только вот убедить бы ещё холодок внутри себя в этом... Петров вскользь трогает Рому за плечо, протирая нос от несуществующей грязи. Захватывает с собой кружку, ставя её в раковину и быстро покидая кухню. "Даже в простые, мимолётные касания умудряется вкладывать столько тепла" — задумчиво хмыкает Рома, прослеживая за его светлой макушкой в коридоре. — Алло? — Антон поднимает трубку, робко подавая голос на тот случай, если звонят всё-таки не ему. — Антон? Как у вас там дела? — женщина делает короткую паузу, и только Петров успевает ответить, что всё отлично, удовлетворённо кивает и продолжает, — Мне со школы звонили. Предупредили, что сегодня у них там ЧП какое-то случилось, — делает удивлённый тон, и Петров так и видит, как та водит головой из стороны в сторону в своей манере, — Ничего опасного, говорят, и всё-таки сегодня занятия отменили. Петров опускает взгляд на пол коридора, заметив краем глаза бесшумно приближающуюся тень, а затем снова концентрируется на разговоре. — Занятия отменили? А только на сегодня? — Антон заправляет лезущую в глаза прядь за ухо, видя прямо перед собой расплывающуюся улыбку. Рома уже подошёл впритык, облокачиваясь на эту самую тумбу лицом к нему. — Да, как уверяют, — Карина отвлекается на миг, что-то говоря пробегающей мимо Оле, а затем снова возвращается, продолжая говорить по ту сторону линии, — Ты скоро домой? — Скажи ей, что задержишься ещё немного с нами, — шёпотом просит Рома, поднимая на себя удивлённые глаза из под линз, — У меня на днях появились... Очень хорошая идея. Но нужен был свободный день, — поясняет, переводя взгляд со стены напротив на Петрова. Тот смотрит с заминкой всего несколько секунд, а затем уверенно кивает, убирая прикрывающую ладонь с трубки. — Мам, я задержусь немного. Но вернусь на этот раз до темноты, обещаю!

***

_Blacksmith_ — Talk

Выдох, а вместе с ним и небольшой, едва проявимый пар разогретого дыханием воздуха. Сегодня на улице ощущалось заметно теплее, чем обычно, что даже уверенно складывается впечатление, будто на дворе вовсе не первая половина зимы, а конец февраля. Небо сегодня было не таким блеклым, светло-серым — было цветным, тёплым. Словно подражает лету, торопится откинуть заморозки, приблизить каникулы. И, думается Антону, это лето будет для него по-настоящему особенным... Петров невольно переводит взгляд на Рому, идущего по середине. Мысли забиты чем-то своим, поэтому он не вслушивается в их разговор, а только лишь ловит сбоку на чужом лице улыбку. Разглядывает пару секунд, словно и не здесь находится вовсе, как сторонний наблюдатель в своем лучшем детском сне, а затем взгляд сам собой фокусируется на парне, идущем с другого края. Оба друга смеются, подпинывая рыхлые снежные комки у себя под ногами, а в какой-то момент и раззадориваются сильнее прежнего, пошатывая толчком мирно идущего по левую руку Тошу. Заливают и его без того довольное лицо яркими красками, вынуждая переставить ногу, чтобы сохранить равновесие, а затем и искренне засмеяться. Они перестали расступаться, специально оставляя место по середине для него. Перестали фокусировать излишнее внимание на новоиспечённом товарище, чтобы лучше познакомиться с ним. Перестали, потому что в этом больше нет необходимости. Потому что он уже свой. Пятифан поворачивает голову в его сторону, чтобы коротко извиниться, но в итоге сам собой задерживается в таком положении, поправляя шапку и просто улыбаясь. Нос влажный от прилетевшего в него с пару минут снега, одна щека чуть покрасневшая, а взгляд до жути задорный. Такой, каким его сейчас никому не удастся увидеть в школе. И, по правде, так хотелось бы сейчас прочитать его мысли и понять, о чём тот думает, смотря на Петрова такими глазами. Даже если всё равно чётко ясен их оттенок — такой же тёплый, как и у него самого. Если оглядеться по сторонам, если абстрагироваться, то вряд-ли можно найти каких-то явственных изменений в окружении от того, что было в те самые ужасные первые дни, проведенные здесь. Даже несмотря на то, что сегодняшний день был сам по себе солнечным. По бокам — те же самые крючковатые, оголённые деревья, в воздухе витает тот же хвойный, сырой запах, а на снегу всё те же следы далеко не только от мелких животных. Только вот теперь это всё не выглядит жутким. Только вот теперь деревья скорее сказочные, нежели страшные, теперь следы кажутся похожими не на волчьи, а на собачьи, теперь хруст где-то в гуще стволов напоминает вовсе не опасность, притаившуюся в тени, а обычного любопытного зайчика. Теперь два хулиганистых мальчишки, упавших в своё время, как снег на голову, больше совсем не кажутся врагами. И это самое значительное преображение. Наверное, даже то самое, из которого напрямую вытекают и все остальные. Окружение совсем не поменялось — поменялось восприятие. Ребята не интересуются у Ромы, куда тот их ведёт. Антон просто решает довериться без лишних вопросов, а вот Бяша, как ему думается, с самого начала разгадал его планы. Они слишком хорошо друг друга знают. — А тут заросло... — как-то неопределенно кидает бурят, трогая высокий куст сорника на обочине дорожки. Ребята, как показалось Петрову, остановились в случайном, неожиданном месте, но по их лицам было ясно — они уже пришли. Даже если этот участок дороги совсем не отличался от тех, мимо которых они проходили всю дорогу. Рома незаметно подходит ближе, становясь рядом с другом, а затем отодвигает колючие, тонкие стебли рукой, врезаясь взглядом в с интересом наблюдающего Антона. Тот скромно остановился за их спинами, пока ничего не понимая. — Чего стоим? Пошли, — Пятифан спокойно приподнимает один уголок губ, кивая головой на что-то по ту сторону зарослей. И действительно — за ними что-то было... Да не просто что-то: посреди удивительно большого, просторного поля, стоял тот самый старенький, одинокий дом, с историей которого ему удалось уже соприкоснуться ранее. А деревья вокруг, окружённые ещё и высокой травой в придачу, будто специально скрывали это место собой. Сохраняли от лишних глаз, защищали. Глаза Петрова загораются сами собой. Сначала он наблюдает за кривоватой улыбкой Бяши, пропускающего его первым, а затем и делает шаг вперёд, протискиваясь под поддерживающей стебли рукой Ромы. Немного торопится, вскользь касаясь ухом чужой груди в куртке, а следом и оказывается на другой стороне. В голову в этот момент приходит мимолётное, непринуждённое сравнение, растягивая собой лицо в очередной улыбке: а ведь в той самой книжке про Нарнию, которую ему читали в далёком детстве, было что-то похожее. Антон выпрямляется, умудрившись даже не поцарапать щёку колючками, и поднимает глаза перед собой, осторожно вдыхая зимний воздух. Чувствует через пару секунд, как парни становятся по обе стороны от его плеч, а после и видит, как Рома сходит с места первым. Сотня метров по засыпанной снегом дорожке, как они оказываются прямо на пороге деревянной избушки. Дверь была не заперта — в этом давно уже не было необходимости. "Интересно, почему он выбрал именно это место?" — задаётся немым вопросом Антон, наблюдая за тем, как Рома без привычной ухмылки на лице приоткрывает скрипучую дверцу, а сам всё никак не может понять, отчего так волнительно и тепло в собственной грудной клетке. Неужели он и вправду может находиться здесь вместе с ними? Будто все предыдущие годы вместо двух мальчишек, ставших Ивану Валентиновичу, как родные, он всегда был рядом, третьим. И эту мысль, как бы ни было удивительно, он ловит у себя не впервые за этот совсем небольшой промежуточек их дружбы. Сзади слышится глухой стук. Бяша, замыкающий их ряд, прикрывает за собой дверь, теперь останавливаясь рядом с ребятами. Смотрит на Рому, пока тот словно на фоне обводит взглядом маленькую прихожую, будто выискивая каких-то изменений в интерьере. Невольно сравнивает с тем, что было раньше. Задолго раньше. Антон не знал точно, как обстоят дела, но по внешней обстановке можно было догадаться, что они здесь периодически бывают. Приходят, чтобы навести порядок и сохранить всё изнутри в таком виде, в котором осталось: в основном в более тёплое время года, не позволяя деревянной мебели ручной работы отсыреть и сгнить в особо отдаленных и теневых углах, или покрыться толстым слоем пыли, которая быстро собиралась даже с закрытыми окнами, пресекая всякие шансы стать забытым. Зимой же, если хотелось задержаться тут на подольше, даже протапливали дом буржуйкой, согревая на некоторое время стены и пол. Жаль только, что они совсем не имели возможности делать это постоянно. Справа от ребят слышится тихий шорох одежды. Петров скромно тянется к тумбе, касаясь подушечками пальцев холодного дерева. Свободно проводит по гладкой, добротно обработанной поверхности, тут же вспоминая, как уже удивлялся этому труду там, на лесопилке. Труду одного и того же человека. Улыбается, о чем-то задумавшись, пока Пятифан незаметно оглядывает его лицо, стараясь разглядеть, он уверен, горящие глаза, скрытые отсвечивающими с такого ракурса очками. Отсвечивающими, что удивительно — слишком тёплыми для зимы, оранжевыми лучами, частично попадающими сюда из соседней комнаты. Непривычное явление, над которым замирает теперь и Антон, поглядывая в ту сторону. — Пошлите, — мягко разрезает приятную тишину Бяша, появляясь в поле зрения на фоне лучей, — Там буржуйка стоит. Растопим, если чё, — делает несколько уверенных шагов в ту сторону, поправляя влажный капюшон, а вскоре и скрывается за углом. Петров оборачивается на Рому, но когда ловит в ответ улыбку и пропускающий кивок вперёд, то идёт следом, касаясь пальцами косяка у самого заворота. Там и замирает вновь, сначала утыкаясь взглядом в тёмную фигуру Бяши, что-то делающую с небольшим диваном, а затем и в старенькие окна, создающие отчасти собой такой тёплый эффект. Вглядывается в плотные трещинки на раме, в маленькие следы на пожелтевшем стекле, а затем и фокусирует взгляд на пылинках в середине комнаты, спокойно витающих в воздухе на фоне приятного, насыщенного света. Он заглядывается. Заглядывается и даже не замечает, как подходят сзади, пока что просто смотря через его плечо. Антон поворачивает голову чуть левее, оглядывая неприметные издалека, затёртые частым держанием в руках корешки книг, аккуратно составленных в стопку на столе. Тут же бросает затею прочитать неразличимые названия с такого расстояния, вместо этого ведя взгляд чуть подальше, к стареньким толстым очкам, а за ними и к керасиновой лампе. Если бы не проведенное даже в эту глушь электричество и простая лампочка на потолке, то складывалось бы впечатление, что этот домик совсем отстаёт по времени: отсутствует телевизор, домашний телефон, да и другие привычные электроприборы. Вместо них рамки на стенах с летними, прижатыми ранее меж страниц цветами, пустые сейчас верёвки для засушенных грибов, вырезанные фигурки из дерева на настенной полочке и до распирающего тепла внутри добрая атмосфера. А ещё тепло на пальцах, которое появилось точно за некоторое время до того, как он начал замечать. Петров тихонько выдыхает, испуганно покосившись на Бяшу. Прикрывает глаза, когда Рома подходит ещё поближе, уже ощутимей схватившись за ладонь чуть ниже запястья. И даже не подумал отпустить, когда сидящий к ним спиной друг на корточках наконец обернулся. — Нам золу сначала вынести надо, короч, а там и дров с комнаты натаскаем, — бурят приподнимается, оставив на носу смешной серый след от пальцев, а затем замирает, невзначай опустив взгляд на сцепленные руки. Как-то потерянно, бегающе поднимает взгляд на Пятифана, а тот спокойно, без всякого вызова смотрит в ответ, переводя взгляд с одного глаза друга по пять копеек на другой. Не то, чтобы у Бяши мыслей таких не появлялось об этом ранее, но просто он совсем не ожидал, ну... Вот так. Антон почти физически ощущает, как Рома сдерживается позади от того, как начать что-то отвечать, может даже нелепо переводить в шутку. Не видит его лица, но понимает, что смотрит всё так же — спокойно, изучающе, хоть и с каждой секундой короткой паузы чуть тяжелее. Но заминка не длится дольше каких-то считанных пяти секунд. Бяша отлипает, возвращая на лицо привычное себе выражение. Чешет затылок под торопливое "Так", зачем-то оглядываясь по комнате, рассеивая образовавшееся спроста? волнение в воздухе. — Я пошёл за дровами, если чё. Сразу принесу, — кивает сам себе, даже улыбнувшись им перед выходом. И, как показалось Петрову, улыбка была отнюдь не натянутой или вежливой, не была сделана для собственного успокоения — была искренней и адресована в основном Роме. Была мимолётной, но важной, закрывающей такой волнительный гештальт и снимающей большой груз с плеч Пятифана, тут же шумно выдохнувшего за спиной и облокотившегося лбом на Антоново плечо. Вообще, с такой дружбой это был единственный ожидаемый исход. И, наверное, это всё-таки понимали здесь все трое, хоть и успели помучиться со странным волнением и неприятными мыслями. Это нормально — волноваться, что ты увидишь разочарование в глазах друга детства, даже если ты понимаешь, что это будет лишь эмоция в моменте, которую исправит более детальное переосмысление и немного времени. Подростки очень часто бывают вспыльчивыми и торопливыми. Но в случае ребят и этого не случилось. Петров мягко улыбается через плечо, когда Рома поднимает на него глаза, а затем тянет его за руку к дивану, плюхаясь на мягкое сидение напротив пока что холодной буржуйки. Опускает плечи, размещая одну ладошку на коленке, а другую на немного колючем пледе рядом с боком Ромы. Сидеть порознь долго не приходится — последний привстаёт, сокращая случайно образовавшееся между ними расстояние, а затем садится вплотную, бок к боку, теперь не видя смысла терять согревающее обоих тепло, скрываясь от лишних глаз. Пятифан улыбается, поглядывая на полностью расслабившегося Петрова. Мягко разглядывает некоторое время отчего-то сонное лицо, не понимая, неужто ему и вправду уже захотелось спать? Или, может, он просто настолько умиротворённо себя ощущает. Интересно, а сам он выглядит сейчас так же? Рома молча берёт кочергу, сметая золу в, оказывается, только наполовину полный железный ящик, а спустя пару минут и возвращается Бяша, вываливая дрова на пол и отряхивая руки от пыли. Недовольно шипит, оглядывая ладонь на пример заноз в месте, где что-то кольнуло. — Короче, Ромыч, дальше ты сам, — он коротко смеётся, заваливаясь на диван рядышком под уставший выдох. — А что он любил читать? — тихо начинает Петров не по теме, шаркая носком по деревянному полу и неосознанно стараясь не наступать в обуви на коврик. Трогает шарф на шее, делая его немного свободней, а затем и вовсе снимает, переводя взгляд на повернувшихся к нему ребят. — Посмотри на столе, — кивает Рома куда-то им за спину, уже потягиваясь за кучкой дров. — А можно?.. — Антон даже воодушевлённо приподнимается с дивана, словно ребёнок, а затем улыбается очередной собственной глупости, смотря на рассмеявшегося вопросу Пятифана. — Конечно, на, — вместо него отвечает Бяша, подталкивая его за плечо. И Петров тут же кивает, быстро оказываясь у нужного стола под доброе переглядывание ребят за спиной. Проходится пальцами по книгам, разбегаясь глазами по разным корешками и, ни за что так и не сумев зацепиться, решает взять несколько наугад в охапку, оказываясь вновь на диване. Антон бережно разместил на коленях добытое, теперь рассматривая детально самую верхнюю книжку. Долго ожидать реакции не пришлось — Петров тут же круглит пораженные глаза, приподнимая её в воздух, чтобы показать ребятам. — Это же научная фантастика! — широко улыбается, бодро поправляя очки, а затем бегло оглядывает до боли знакомую обложку, — Да ещё какая... Сама "Туманность Андромеды" — Антон смотрит ещё некоторое время на приятную находку, переводя дыхание, пока друзья продолжают возиться с буржуйкой, не сумев сдержать улыбок от происходящего на фоне, а затем, насмотревшись, осторожно отодвигает первую книжку, врезаясь взглядом теперь уже в не менее интересный "Солярис" — Оказывается, он у вас был настоящим фантастом, — выдыхает Петров, поднимая на них взгляд, пока пальцы бережно поглаживают старое произведение. — Не меньше, чем ты, выходит, — тихо говорит Рома, смотря на него вдруг самым тёплым взглядом из тех, что только получались ранее. Бяша довольно кивает, видимо понимая, к чему тот клонит, а вот Антон сначала не догадывается, вопросительно потупив взгляд. И едва лишь поймав светлое заключение, судорожно замирает, чувствуя вдруг кончиком уха тёплые лучи вместе с осознанием, что эта дружба — всё-таки и вправду лучше, что с ним случалось. — Уверен, Антон, он был бы совсем не меньше нас рад, если бы твой переезд состоялся на один десяточек лет пораньше...