Прислуга

Еще со вчерашнего вечера Фрэнк ощущал, как что-то клокочет внутри него, обдавая тело теплом от низа живота, поднимаясь к горлу и будто даже растворяясь на языке, чтобы он мог попробовать на вкус это странное чувство. Идея, предложенная Джерардом в кафе, не только спасла от непродуманных объяснений, но еще и осуществила его желание. Эта увлеченность и погруженность в жизнь мистера Уэя, с одной стороны, пугала Фрэнка, но, с другой, ему попрошу не удавалось ничего с собой поделать. Было сложно не наблюдать за тем, как строгим, но ровным голосом он отчитывал свою помощницу, сильно сжимая в руках телефон. Фрэнк поражался тому, как каждый раз мистер Уэй открывался для него с все новых и новых сторон. Он не отчитывал Фрэнка, даже когда тот при уборке переложил его ежедневник с привычного места в стол. Из-за чего он не нашел нужный ему адрес и опоздал на какую-то встречу, однако не просто не накричал на него, но даже ничего не сказал. Просто закатил глаза на нелепые попытки Фрэнка оправдаться, и отправился по своим делам. Фрэнка раздражало это несерьезное к нему отношение. Мистер Уэй, конечно, не совсем уж закрывал глаза на каждую его оплошность, но, тем не менее, когда что-то подобное случалось, всем своим видом старался показать, мол, чего еще ожидать от мальчишки. Он всегда был либо снисходителен, либо игрив, в то время как Фрэнку хотелось, чтобы его воспринимали всерьез. И его проступки тоже. Тогда в кафе, следя за сосредоточенным и старающимся сохранить самообладание мистером Уэем, именно тайная страсть и интерес к его жизни дернула Фрэнка за язык. Он и сам не ожидал, что осмелится восхититься работой мистера Уэя вслух и раскроет то, что было только его тайной. Однако предложение, выдвинутое тем впоследствии, оказалось Фрэнку только на руку. Однажды мистер Уэй уже открылся ему, и теперь у него появилась возможность сделать то же самое в ответ. Как большинство подростков, Фрэнк не отличался особенно высоким мнением о себе или почти о всем, чем занимался. Тем более сейчас, когда он был на пороге окончания школы. Ему, вроде как, полагалось быть невероятно взволнованным, ведь совсем скоро он взойдет на новую ступень своей жизни. Однако, для него, это были только очередные красивые слова, какими родители и учителя пытаются вселить хоть какую-то уверенность в себя в детей. Он был растерян и уже заранее разочарован. Этот, так называемый, шаг во взрослую жизнь, казался не более чем сменой одного учебного заведения на другое. Мама мечтала, чтобы он поступил в колледж и отучился на какую-нибудь доходную специальность, и Фрэнк знал, что, как бы ему ни хотелось, он исполнит ее желание. Окончит школу, а затем и колледж, устроится на нормальную работу на хорошо оплачиваемую должность, будет приходить усталый в свою шикарную квартиру и разваливаться на дорогом диване перед широченным телевизором, коротая свои серые однообразные вечера. Ему придется стараться изо всех сил, задерживаясь допоздна и не используя положенный отпуск, чтобы как можно скорее продвигаться по карьерной лестнице вверх. Вместе с жалованием будет расти число ненужных дорогих вещей, которые он будет покупать, даже не из удовольствия, а просто потому, что все так делают. И в конце своего пути, лежа в постели седовласым немощным стариком, он соврет самому себе, что прожил полную и интересную жизнь. Соврет, потому что херня все это! Может, сейчас Фрэнк и не знал наверняка, чем хотел бы заниматься, и был потерян, как и все парни его возраста, но одно он знал точно: престижная должность и дорогая машина – не предел его мечтаний. Ему хотелось оставить после себя нечто большее, чем кругленькую сумму на счету в банке. Наивно было мечтать об изменении мира, и парень понимал это. Он просто хотел, чтобы его запомнили, чтобы его жизнь не прошла в попытке угнаться за золотой монетой, а действительно что-то значила. И мечты так и оставались мечтами, подкрепляя неуверенность Фрэнка окружающими его людьми, пока он не познакомился с мистером Уэем. Несмотря на иронию, что их знакомство произошло именно на ненавистной тогда работе. Мужчина собственным примером показал ему, что возможно просыпаться по утрам и не клясть на чем свет стоит свою жизнь. Можно превратить любимое занятие в дело своей жизни и действительно наслаждаться каждым днем. Даже когда что-то в издательстве шло не так, Фрэнк видел, как горели глаза мистера Уэя, когда он пытался исправить ошибки подчиненных или вел повторные переговоры, чтобы возобновить сорвавшуюся важную встречу. А, главное – он творил. Из всех знакомых Фрэнка, только мистер Уэй был именно творцом, а не серым потребителем. Исчезни он завтра, и после него все равно останутся его работы, издательство. Его дело будет жить даже после его смерти. Ничто не вечно, даже искусство, и Фрэнк осознавал это. Но именно оно способно менять сознание людей, находить в их душах отклик, оставлять после себя приятное впечатление или тяжелый осадок. Оставлять хоть что-то. И для Фрэнка это звучало идеально. Идея провести по дню на месте друг друга невероятно воодушевляла. Во-первых, ему хотелось показать свое умение мистеру Уэю. Фрэнк сомневался относительно почти всего, чем он занимался, иногда его даже раздражал собственный выбор книг для чтения, казавшихся ему недостаточно глубокомысленными и чересчур поверхностными. Единственное, в чем он был уверен – его музыка. Она всегда оставалась именно тем, что он делал без колебаний и сожалений. Едва взяв свой первый аккорд, будучи, кажется, еще в том возрасте, когда сам был меньше своей первой гитары, Фрэнк понял, что в музыке нет такого понятия как «неправильно», здесь невозможно ошибиться. Вероятно, именно поэтому он до сих пор не бросил играть, как все другие многочисленные занятия в детстве. Он считал, что можно быть недостаточно хорошим в этом деле, именно с технической стороны, но ни одна созданная мелодия не могла являться чем-то ошибочным. Если из-под пальцев выходили какие-то совсем уж невообразимые звуки, он просто называл этот опыт экспериментом и двигался дальше. Фрэнк знал, что он хорош в игре. И, безусловно, просто ликовал внутри себя от осознания того, что он будет учить играть мистера Уэя. Мысль, что всегда немного надменный и отстраненный начальник будет внимать его словам, определенно тешила самолюбие. Когда Фрэнк играл, чтобы тот якобы запоминал его действия, на самом деле, ему просто хотелось произвести впечатление. Что у него отлично получилось, если судить по восторженному взгляду, с которым он встретился, закончив играть. Во-вторых, и это была любимая часть Фрэнка, затея мистера Уэя позволяла побывать в его шкуре. Он всегда восхищался умением людей рисовать, так как лично никогда не имел такого таланта. Однако не сам предстоящий урок живописи заставлял его сердце биться быстрее. Мысль о том, что его учителем будет именно мистер Уэй – вот главная причина его одновременного и восторга, и волнения. В момент, когда Фрэнк будет заниматься повседневным делом мистера Уэя, он будет как никогда близко к его жизни, которая так привлекала. Лежа в постели, после проведенного дня «по Фрэнку», и переваривая тот факт, что раньше мистер Уэй не позволял даже мыть его засохшие кисточки или передвигать баночки с краской, а уже завтра он будет не просто трогать все эти художественные принадлежности, но и рисовать ими, Фрэнк не удержал довольной и полной предвкушения чего-то невероятного улыбки. Мысли о завтрашнем дне заставляли его трепетать, не давая заснуть. Он практически точно знал, что зациклен на жизни начальника, но ему до сих пор не получалось признаться даже самому себе. Даже лежащим в тишине и скрытым темнотой ночи. Фрэнк невообразимо страстно желал стать частью этой, интригующей его, жизни.

***

– Эй, Фрэнк! Если ты там все, то я уже готов. Иди сюда. Слова мистера Уэя, доносившиеся с первого этажа, заставили Фрэнка моментально отшвырнуть тряпку в угол и поспешить спуститься в гостиную. Естественно, он был не «все». Едва переступив порог особняка, он только и делал, что тонул в размышлениях о предстоящем уроке рисования, совершенно не способный заниматься своими прямыми обязанностями и вовсю витающий в облаках. Но мистер Уэй уже подготовил все для их занятия, и кто такой, в конце концов, был Фрэнк, чтобы заставлять его ждать? Чуть ли не вприпрыжку преодолев ступеньки, он оказался на первом этаже, где его взору представился мистер Уэй, выжидающе глядевший на него, уперев руки по обе стороны талии, и мольберт рядом со столиком, уставленным всевозможными баночками, кистями и палитрами. Фрэнк быстрым шагом прошел в центр гостиной и нетерпеливо потянулся к самой толстой кисточке, однако мужчина тут же перехватил его руку, мягко оборачивая пальцы вокруг его запястья. – Не так быстро, ковбой! – шутливо ответил на вопросительный взгляд Фрэнка он. – Для начала, мы окунемся в мир теории! Не встретив особого воодушевления, а, напротив, услышав разочарованный вздох, Джерард лишь улыбнулся и, усаживая Фрэнка на диван, продолжил: – Что такое рисование? – особенно претенциозно спросил он, принявшись расхаживать перед Фрэнком туда-сюда. Фрэнк, конечно, понимал, что это будет урок живописи, именно урок, ведь мистер Уэй должен будет учить его и направлять в этом, а он, в свою очередь, внимать и учиться. Но он надеялся, что это будет больше практическое занятие, где ему все-таки позволено будет прикоснуться к краскам, и даже, возможно, вымазаться в них по уши, если захочется, а не какая-то скучная лекция по мировому искусству, как на уроке в гребаной школе. Он сразу же сник, ссутулив плечи и втянув голову, скрючиваясь на диване, его запал заметно поубавился, и он не спешил отвечать, пока, прекративший свои прогулки туда-обратно, мистер Уэй не вперился в него выжидающим взглядом. – Ну… это, примерно, когда в руке человека кисть, на кончике которой краска, и этот человек водит ею по бумаге, – «а не отвечает на дурацкие вопросы», хотел было добавить Фрэнк, но вовремя прикусил язык. – Для начала, не только кисть, не только краска и не только по бумаге, – Джерарда забавляла его нетерпеливость, – но прежде всего рисование – это творческий процесс, в котором нужно отключить разум и включить чувства. Кисть становится продолжением руки художника и, зачастую, сама ведет его. Здесь не нужно думать, лишь чувствовать. Любое искусство – эмоционально, и только опираясь на свои ощущения, а не логику, возможно создать неповторимое произведение. То ли Фрэнку надоело походить на шахматного коня, то ли голос мистера Уэя так на него подействовал, но он сменил положение и теперь сидел, расслабившись и немного откинувшись на спинку дивана, и внимательно смотрел на начальника. – Однако, – тем временем продолжал Джерард, – не стоит забывать о такой вещи, как обозначение цветов. Обычно, склонные к художествам натуры, интуитивно знают, где какой цвет применить, чтобы более точно передать испытываемую эмоцию, но ты у нас... эм... новичок. Так что, прежде чем приступить непосредственно к практике, мы с тобой устроим небольшой тест. «Тест? Он что, блять, издевается?» – негодовал в мыслях Фрэнк, пока его брови ползли вверх. – Я буду говорить тебе цвет, а ты называй ассоциации, которые он вызывает, – объяснил мужчина и, заметив наполненные томительного ожидания глаза напротив, добавил: – А потом, сразу к делу! Фрэнк заерзал на диване, сдвигаясь ближе к краю и, кивнув, подпер голову руками. – Отлично! Начнем с простого: белый. – Я могу называть несколько слов? – уточнил он. – Да. Белый. – Свобода, начало, невинность. – Очень хорошо. Зеленый. – Юность. – Фиолетовый. – Шизофрения. – Глаза мистера Уэя тут же округлились. – Что? Я читал об этом в какой-то книге. Фиолетовый – любимый цвет шизофреников, или вроде того. – Эм... оригинально. Ладно. Красный. – Любовь, – не задумываясь, ответил Фрэнк, на что Джерард демонстративно поморщился и закатил глаза. – До пошлости банально! – воскликнул он все в той же театральной манере и убрал упавшую на глаза челку. – Господи, парень, ты мог сказать все, что угодно: кровь, страсть, желание – любое из этого было бы куда оригинальнее, но ты выбрал... любовь? Это, по меньшей мере, жестоко, сначала удивить меня шизофренией, чтобы потом так грубо осадить. Он нервно усмехнулся, на что Фрэнк лишь пожал плечами и сказал: – Я не меняю свой ответ. Я так чувствую. Джерард широко распахнул глаза и уставился на него, как на восьмое чудо света. Эта нахальная отстраненность в голосе Фрэнка подстегивала. Тем более, когда ему наверняка было известно, как заставить его вновь трястись от нетерпения. – Ну что ж, приступим? – изогнув бровь, спросил он, тут же заметив озорной огонек в глазах парня. – Бери кисть и изобрази что-нибудь, что угодно. Фрэнка не пришлось просить дважды. Будто дожидаясь этого момента вечность, он поспешил встать с насиженного места, обогнуть стоящего на пути мистера Уэя и схватить ранее выбранную кисть, спустя секунду обмакнув ее кончик в краску так стремительно, будто от этого движения зависела чья-то жизнь. Затем, он обернулся через плечо, подарил мистеру Уэю самую искреннюю улыбку, на которую только был способен, снова повернулся к мольберту и... замер. Он ждал этого так долго и с такой страстью, представление о том, как он будет заниматься тем, что сблизит его с мистером Уэем и, возможно, даже позволит ему ощутить те эмоции, заведомо кажущиеся волшебными, что тот испытывает, каждый раз прикасаясь влажным кончиком кисти к холсту, сводило его с ума. Однако теперь, когда он был как никогда близко к тому, чего желал, его охватила паника. Он никогда не рисовал. И под словом «никогда» имелось в виду никогда-никогда. Даже будучи ребенком, он отшвыривал раскраски в дальний угол и рисовал, разве что, только на своем лице, потому что ему нравилось, как мама сначала хваталась за голову, смотря на его размалеванную мордашку, а затем, смеясь, отводила в ванную. Нравилось ощущать ее мягкие руки на своих щеках, пока она ласково отмывала его художества, и слышать, как она нежно называла его «глупыш Фрэнки». Сейчас же ему предстояло изображать что-то настоящей кистью на настоящем холсте перед настоящим художником, и эта затея больше не вселяла ничего, кроме страха. Практически чувствуя подступающий приступ паники, Фрэнк судорожно пытался выудить из головы хоть одну стоящую мысль. Он не знал, что и как нарисовать, он не мог пошевелиться. Все, что ему удавалось, это представлять, как мистер Уэй рассмеется ему в лицо, когда увидит его «произведение». Фрэнк, казалось, забыл, как дышать, пока не почувствовал прикосновение к плечам, заставляющее тяжело вздохнуть от неожиданности. – Нельзя ошибиться, ничего не делая. В искусстве невозможно ошибиться вовсе, – шепотом произнес мистер Уэй ему на ухо, обдавая щеку горячим дыханием. – Ты думаешь, Фрэнк. Чувствуй. И он чувствовал. Не только то, как Джерард поглаживал его плечи, дотрагиваясь настолько легко, что это едва было прикосновением, но и то, как краснеют кончики ушей, то ли от смущения этой неожиданной близости, то ли от все еще не приходившего на ум знания, что нарисовать. Он закрыл глаза, пытаясь расслабиться и унять судорожный поток мыслей и почувствовал, как мистер Уэй встает по левую сторону, все еще прикасаясь к нему, только теперь уже одной рукой и более настойчиво, хоть и, все так же, едва ощутимо, пробегаясь пальцами по спине и задерживаясь между лопаток, как бы подталкивая к действиям. Глубоко вздохнув и не открывая глаз, Фрэнк прикоснулся к холсту, скользя кистью и оставляя влажным кончиком первый неуверенный мазок. Фиолетовый, как он увидел, когда открыл глаза. Выбранный ранее в спешке цвет заставил его улыбнуться и отвлечься от не дававших расслабиться мыслей. Он еще раз обмакнул кисточку в краску и, на этот раз, уже более уверенно прикоснулся к полотну. Раз за разом окуная кисть в банку, набирая цвета, и проводя хаотичные линии на холсте, Фрэнк полностью погрузился в процесс и даже начал получать от происходящего удовольствие. Он больше не ощущал руку мистера Уэя, но слышал его ровное дыхание, которое, наравне с шуршанием слипшихся ворсинок по полотну, разбивало тишину, повисшую в гостиной. Последний раз взглянув на свою работу и убедившись, что не оставил ни единого белого пятнышка, он отложил кисть и посмотрел на мистера Уэя. Тот взял его за руку и отступил на шаг назад, утягивая за собой. Он пристально всматривался в написанную Фрэнком работу, пока сам Фрэнк, с замиранием сердца, смотрел на него. Слишком ожидающий его оценки и слишком волнующийся, что она окажется отрицательной, чтобы заметить, что мистер Уэй по-прежнему держал его ладонь в своей. – Это было чертовски интенсивно, парень, – наконец заговорил Джерард, в то время как Фрэнк перестал дышать. – Это и есть искусство.