Неправильные

Теодора удивлённо выдохнула, когда её спина встретилась с мягкой периной, а затем нетерпеливое, разгоряченное страстью мужское тело навалилось сверху, расцеловывая каждую морщинку на её лице, трепетно и нежно, но в этих поцелуях чувствовалось желание, такое исступленное, молящее, что женщина не смогла отказать — с радостью отвечала на такие непривычные для себя ласки, запуская пальцы в чужие светлые волосы, игриво разлохмачивая. Фридрих деликатно отстранился, словно только сейчас понял, что сделал; его щёки заалели почти моментально, а глаза начали влажно поблёскивать. Теодора смогла увидеть в них безграничную любовь, немую просьбу и стыд. — И-и… Изв… — он прикусил язык чуть ли не до крови, раздражённо нахмурился, ненавидя себя в такие моменты, но ничего не мог поделать со своим заиканием. — За что? — Тео слишком хорошо знала этого мужчину, потому сразу догадалась, что он хотел извиниться за свою несдержанность; она ободряюще улыбнулась ему, пытаясь успокоить, и протянула ладонь к его бледной щеке, чтобы нежно погладить, отчего Фридрих слегка приободрился, наслаждаясь теплотой её руки. — Всё в порядке. Я не против, — она слегка потянула лицо юноши на себя, чтобы они могли вновь встретиться губами, но тот отстранился, всё ещё не уверенный в том, что они делают. Теодора мягко вздохнула, но ничего не сказала — она, вообще-то, понимает. Ему сложно, нужно время… И терпение. Много терпения. Она готова ему это дать, лишь бы он чувствовал себя комфортно рядом с ней. Их отношения не могут привести к чему-то хорошему — не нужно быть гением, чтобы это понять — но она хочет попытаться. Прагматичная, равнодушная, холоднокровная и думающая наперёд женщина, которую заботит лишь её карьера журналистки, вдруг готова рискнуть делом всей своей жизни ради одного единственного шанса быть вместе с немецким солдатом. Скажи ей об этом кто-нибудь месяц назад — засмеялась бы в лицо, назвала «сумасшедшим», но теперь… Она сама себя не узнаёт. Возвышенное чувство любви, о котором пишут множество книг и стихов, не скупясь на пафос, всегда было для Теодоры лишь нереалистичной сказкой. Её максимум романтических взаимодействий — переспать с кем-нибудь по пьяни, чтобы расслабиться, забыться в плотских удовольствиях, очистить голову от бесконечных мыслей о семье, брате, неперспективной работе… А на утро даже и не вспомнить, кто с ней был в одной постели, потому что это уже не имело никакого значения. Прикосновения были лишены хоть каких-нибудь чувств, а потому не вызывали ничего, кроме скуки, поцелуи были скорее противны, чем приятны, а развязный шёпот на ухо откровенно раздражал. Теодора и сама не понимала, зачем занималась сексом с мужчинами, которые не были ей особо интересны; если говорить начистоту, они и не пытались приносить ей удовольствие, думая только о себе. С Фридрихом такое впервые. Её тело отзывалось на его прикосновения, даже самые малейшие, остро реагировало, требовало большего. Она ведь была уверена, что каждый её секс будет примитивным, незапоминающимся, с нетерпеливым ожиданием конца, но не сейчас. Она правда, правда этого хочет, так сильно, что её слегка трясёт от возбуждения, а в желудке чувствовались мурашки, но давить не будет — слегка подтолкнёт. Если не увидит взаимность с его стороны, послушно отступит. — Ты боишься? — внезапно спрашивает Теодора, прямо, без предисловий, как она привыкла. Мужчина покорно кивает — не хочет лгать, ему и правда боязно… Но пока непонятно, чего именно он опасается. Впрочем, причин для этого достаточно, взять хотя бы тот факт, что он — немецкий солдат, а она — американская журналистка. — Я-я… Боюсь сделать что-то н-не так, — он скромно пожимает плечами, снова раздражённо прикусывает щёку изнутри; возможно, чувствует себя жалким рядом с ней. — У-у меня это… впервые. Н-нет опыта. Я всё и-и… Испорчу, — он энергично кивает своим мыслям, будто уже представил во всех красках, как разочарованная Тео уходит от него, и чуть ли не поверил в них. — Т-точно испорчу. С-сделаю больно, или тебе не п-понравится… И-или я так разволнуюсь, что н-не смогу… А ты сразу подумаешь, что н-некрасивая, но это не так! Т-ты… Потрясающая, — его речь была быстрой и обрывистой, он сам запутался, забыл, что хотел сказать; ненадолго замолк, пытаясь собраться с мыслями. — И ты меня разлюбишь, — закончил он в итоге, нервно пощипывая кожу на тыльной стороне своей ладони. Теодора смягчилась — кажется, поняла, в чём проблема. Она догадывалась, что до неё у него ни с кем не было близости, но была к этому готова. Это не страшно. Сейчас, когда они были совсем одни в её гостевой комнате, и только луна была свидетелем их свидания, все проблемы мира отошли на второй план — сейчас для неё имел значение только Фридрих. Она. Они. — Даже если что-то пойдёт не так — это не столь важно, — покачивая головой, с улыбкой произнесла Тео. — Я не разлюблю тебя из-за этого. Мы будем пытаться сделать так, чтобы и тебе, и мне было хорошо, — она поддалась вперёд и невинно чмокнула его в губы; отстранилась, заискивающе смотря в глаза, тем самым предложив ему взять инициативу в свои руки. И он взял. Сам поддался вперёд, утягивая девушку в новый поцелуй, намного основательнее и глубже, чем тот, что оставила на его губах Теодора несколько секунд назад. Он снова навис над ней сверху, неуклюжий и безумно смущённый, но желающий вывести их отношения на новый уровень, несмотря на собственный страх «всё испортить». Было непривычно смотреть на него снизу вверх. Непривычно ощущать тяжесть его тела на себе. Непривычно знать, что кто-то волнуется о её состоянии, волнуется ранить, волнуется сделать что-то не так. Казалось, ей удовольствие он хотел принести даже больше, чем самому себе. Всё, что с Теодорой сейчас происходит — нечто новое, проникновенно-трогательное, такое желанное. Она и правда на секунду забыла, в каком мире сейчас находится: с болезненными запретами, войнами, слезами, кровью и немыслимой жестокостью. Плевать. Здесь и сейчас ей хорошо. Полувздох-полустон сорвался с губ девушки, когда юношеская ладонь очертила контур её бедра через плотные чулки, забираясь дальше под платье; Фридрих слегка отстранился, но руки не отнял, лишь посмотрел Теодоре в лицо вопросительным взглядом, пытался считать каждое её движение. Она кивнула, дала знак, что всё в порядке, а сама смущённо закусила губу — не думала, что такое простое прикосновение заставит её настолько ярко отреагировать. Позор… Будто это он — первый мужчина в её жизни, а не она — первая женщина в его. Одежда явно мешала, раздражающе шуршала, бренчала безделушками и не позволяла зайти дальше, поэтому Фридрих и Теодора чуть ли не одновременно отпрянули друг от друга, чтобы разобраться с собственными застёжками и пуговицами, которые будто намерено выскальзывали из рук. Когда Тео сняла с себя платье, которое ни на секунду не переставало шелестеть красивым подолом, она вдруг замерла… Ей стало страшно, как на неё посмотрит Фридрих. Ему понравится то, что он увидит? В голове невольно засело воспоминание о Курте. То, как они с Фридрихом смотрели друг на друга, как многозначительно краснели их щёки, как были полны нежности их улыбки. Теодора, чей глаз привык подмечать даже самые мелкие детали, не могла этого не заметить, но тогда она не придала особого значения происходящему, и до сих пор хранила молчание, считала неважным, пустяковым. Так и не отважилась спросить, что за отношения были между ними двумя. К этому времени Фридрих уже разделся сам, его тело было тощим, но подтянутым — сказывались тренировки в армии. На его коже виднелись многочисленные синяки и ушибы, которые сильно выделялись на фоне его природной бледноты; могло ли это значить, что его избивали собственные товарищи? Или эти травмы — жестокое наказание за непослушание от беспощадного Альберта? Девушка глянула на него краем глаза, прошлась сочувствующим взглядом по всем его заживающим ушибам. Едва коснулась самого заметного возле ключицы, бережно погладив, а в мыслях проклиная того, кто этот синяк посмел оставить. Фридрих поспешно ответил на нежность и аккуратно перехватил изящное запястье девушки, чтобы преподнести к своим губам и оставить несколько поцелуев на костяшках пальцев. Тео вся зарделась, будто до неё только сейчас дошло, в каком положении они находились и что собирались делать дальше, поэтому осторожно высвободила свою руку из его слабой хватки и понурила голову. Она обхватила плечи ладонями, тем самым скрывая небольшую грудь. Фридрих ощутил перемену атмосферы. — Что-то не так? — он почти не заикнулся, когда спросил об этом. — К-кажется, мы поменялись ролями, — его смешок, дурашливо-тоскливый, заставил и Теодору слегка улыбнуться. Девушка никогда ни в чём не сомневалась, но сейчас… Она пожалела, что заранее об этом не подумала. Если ей не показалось, то Фридриха могло не… привлекать женское тело в сексуальном плане. Теодоре приходилось однажды читать статьи и книги про гомосексуальные отношения между людьми, которые в Америке были многими презираемы, их не понимали, считали содомией и грехопадением. Бедняг, которым не повезло влюбиться в человека своего пола, могли отправить на каторжные работы или принудительно лечиться в психбольницу, и если у них в стране за такое наказывали, было страшно подумать, что делают с такими «неправильными» людьми в Германии… Теодора сглотнула ком в горле, стоило ей только подумать об этом — перед глазами стояли страшные картинки пыток, принудительного лечения, изуродования психики и так здорового человека. Желание заняться любовью тут же сошло на нет. В конечном итоге, всё испортила она сама своими нескончаемыми, ненужными размышлениями. Как обычно. Как и многое в своей жизни. — Дора, — Фридрих обеспокоенно заглянул ей в глаза, пытался понять, что произошло, почему так внезапно она от него закрылась, как улитка в ракушке. — П-поговори со мной. Пожалуйста. Девушка тяжело вздохнула, всё ещё не отнимая рук от своей груди. Теперь, когда она сидела перед ним абсолютно обнажённая, ей стало стыдно — накинула на плечи одеяло, как шаль, чтобы стало спокойнее. Откуда такой нервоз? Недоверие? Страх? Фридрих выглядел непроницаемым, нельзя было сказать точно, обидела ли его эта реакция, но он явно выглядел очень взволнованным. — Прости, — теперь уже извиняется она; надо же, действительно поменялись ролями. — Я знаю, что должна была спросить раньше, намного раньше, но… Скажи, какие у тебя отношения с Куртом? В глубине души она боялась, что он смутится или испугается вопроса. Это бы подтвердило её догадки. Но мужчина лишь спокойно улыбнулся, прикрыв глаза в умиротворении, словно окунулся в счастливые воспоминания. Кем бы Курт ни был для него, он явно много значит для Фридриха. Как друг, или…? — Он х-хороший, в отличие от других солдат. Не издевается надо мной. П-помогает. И-иногда мы болтаем, — вот и всё, что он сказал: ни словом больше, ни словом меньше. — П-почему ты спрашиваешь? Особенно сейчас… — если бы не грохочущая в груди тревожность, то Тео бы определенно умилилась тому, как неловко он потёр затылок, пряча глаза, как мальчишка. — Я считала, он тебе нравился… как мужчина, — девушка замолчала, не хотела говорить продолжение реплики, но всё-таки не сдержала себя, ляпнув необдуманное: — Вообще-то, я была в этом уверена. На этот раз он всё-таки смутился, встрепенувшись, как мокрый воробей — осознание того, что у Фридриха осталась искра чувств к другому человеку, слегка кольнуло сердце; не больно, но противно, будто палец иглой. Теодоре вскользь подумалось, что Фридрих, обделённый заботой в детстве, склонен влюбляться в тех, кто просто проявил к нему хорошее отношение — даже если самую каплю, этого достаточно, чтобы несчастный юноша прикипел душой. Он вполне мог полюбить Теодору за её поддержку, доброту, но теперь она стала сомневаться в том, мог бы он полюбить её тело. Могли бы они быть вместе… Физически? Может, он просто хочет отвергнуть настоящую часть себя? Тео не хочет, чтобы он обманывался, не хочет, чтобы он прожил несчастную жизнь с женщиной, которую никогда не любил — был привязан, как преданный пёс, но не любил. Даже если ей будет нестерпимо больно… Нет. Так нельзя. В жёлтой прессе писали много оскорбительных статей, но помимо бреда о том, что гомосексуальность — это болезнь, которую можно вылечить только таблетками, уколами и гипнозом, Тео читала научные статьи в грамотных газетах. С гомосексуальной ориентацией рождаются. Её нельзя поменять просто так, по щелчку пальцев, даже если очень захотеть. И это нормально. Так просто… Случается. — Да. Н-нравился, — Фридрих интонационно выделил последнее слово, его белёсые брови решительно нахмурились. — Он замечательный п-парень, но… С тобой я чувствую себя, как д-дома, и тебе все равно, что у меня много проблем, ты от меня не от-отворачиваешься. Ты умная, к-красивая, благородная, решительная, сострадательная, начитанная ж-женщина. В такую с-сложно не влюбиться, и я правда не знаю, ч-что ты во мне такого нашла. Но ты нашла. Д-даже в таком, как я, — он подвинулся ближе к девушке, несмело положив ладонь на её запястье, легонько сжимая, вкладывая в это прикосновение всю свою благодарность, признательность и уважение. — Тебя я л-л… Л… — снова это раздраженное выражение лица, над которым так и норовит хихикнуть, дразняще пошутить, но портить момент не хотелось. — Люблю. Я люблю тебя, Дора. П-поэтому не переживай. Теодора смущённо отвела взгляд, слишком уж откровенно мужчина на неё смотрел. «Не переживай»? Боже, он подумал, что она ревнует…? — Фридрих… Ты… — она вдохнула так, словно собралась прыгать в ледяную прорубь с головой; обычно прямолинейная, она вдруг замялась перед вопрошающим взглядом этих серо-голубых глаз, которые в свете луны чуть ли не мистически светились. — Скажи честно, что ты думаешь… Об этом. Она решилась. Скинула с себя спасительное одеяло, которое бережно скрывало от чужих глаз нежелательные части тела, и с вызовом посмотрела Фридриху в лицо, пытаясь понять, что он чувствует, когда смотрит — отвращение? Желание? Или нечто похуже — ничего? — Д-Дора… — голос мужчины дрожал и был едва громче шёпота; его глаза ещё больше замерцали, в них плескалась целая гамма чувств: восхищение, обожание и совсем немного привычной робости. — Ты великолепная. В-вот, что я думаю. Теодора облегчённо выдохнула, но пыталась скрыть свой страх за притворным покашливанием. Хоть Фридрих и не был таким проницательным, как Тео, но даже он смог заметить, как она странно себя повела. — Н-Неужели ты ждала другого ответа? — мужчина дразняще ухмыльнулся, наклонившись и легонько поцеловав девушку в шрамик на подбородке, затем прижав её к своей груди. Ему было важно почувствовать, что она сейчас здесь, с ним, а не где-то далеко, в своей родной стране, работающая над очередным выпуском газеты. Ощущать её обнажённую грудь своей кожей было чем-то запредельным, невероятным, даже немного волнительным… Тео тоже прижалась к нему посильнее, обхватив спину руками, пытаясь не сильно тревожить ушибы. Как хорошо, что всё обошлось, и он полюбил её не только потому, что она хорошо к нему отнеслась. — Это так странно, — буркнула Теодора ему куда-то в шею, не удержавшись от лёгкого поцелуя в бледную кожу, отчего мужчина едва заметно вздрогнул от удовольствия. — Тебе нравятся и мужчины, и женщины? Фридрих пожал плечами. Вопрос показался ему странным. — А есть разница? — шепнул он ей в каштановую макушку. — Я люблю человека не из-за его п-пола… Е-если бы ты была парнем, я бы всё равно в тебя влюбился. И-или если бы Курт был д-девушкой, он бы мне все равно понравился… Потому что вы оба з-замечательные люди, — он слегка отстранился, чтобы найти взглядом лицо Теодоры. — Но ты… Ты — особенная, Дора. Девушка вспыхнула, как зажженная в сумерках спичка — всякий раз, когда он говорит нечто подобное, её желудок переворачивается, а колени подгибаются, как в нереалистичных книжках. Оказывается, не такие уж они и нереалистичные… — Наверное, ты прав. Было бы проще, если бы люди перестали обращать внимание на пол человека, когда дело касается любви. Или на его нацию… Может, когда-нибудь, в далёком-далёком будущем, так и будет, но не сейчас, — она лениво провела ладонью по его волосам, уже немного растрепавшимся, и одобрительно клюнула в верхнюю губу. — Я бы навсегда и бесповоротно влюбилась в тебя, даже будь ты девушкой, Фридрих. Или американцем, или азиатом… Всё это — такие пустяки. Мужчина раскраснелся ещё больше, а его глаза чуть было не заполнились слезами счастья, но он старался их удержать, так как очень хорошо помнил, что о «мужских слезах» думал его отец, но Теодора — не он… Она трогательно улыбнулась, смахнув большим пальцев влагу, которая скопилась на его светлых ресницах. Его искренность и эмоциональность сводили её с ума, но в хорошем смысле. — Мы какие-то… Н-неправильные, — всхлипнув, произнёс мужчина, позволив слезам скатиться с его худых скул; но это были не слёзы горя или боли, просто он до такой степени любит, до такой степени любим, и их отношения до такой степени неправильные, что это выразилось в тихом плаче. — Мы правильные, но родились в неправильное время. Она была так красива, так элегантна, так добра и так… Важна. Он будет бороться за неё, за их счастье, если того потребует ситуация. — Так и есть, — отозвался Фридрих, затем с неприсущей ему настойчивостью снова опустил Теодору на подушки; его улыбка была такой же нежной, как и всегда, но в ней было немного вызова, даже азарта. — Т-ты же не п-против, если мы п-продолжим? — пусть он и пытался строить из себя решительного, пылкого и страстного любовника, словно это не он плакал несколько секунд назад, но его заикания выдавали волнение с головой; Теодора ему с радостью подыграла. — Я только этого и жду, — чарующе хихикнула она, обхватив щёки Фридриха ладонями и потянув к себе, чтобы поцеловать. Но в этот раз он не отстранился.