Take off my dress (lift this ban)

— Знаешь, если обнимать тебя со спины, не чувствуешь себя таким извращённым. У Даши никогда не было представления о том, что такое мир и как тот устроен в целом. Она просто жила, в свои то четырнадцать лет. Даже губы практически не красила. И нету смысла прислушиваться к голосам, которые уже третий раз подряд заводят разговор о том, какая же у неё короткая юбка. А он… Ему нравится. Кажется, именно поэтому привычные брюки и джинсы в обтяжку так тщательно сменяются на предмет исключительно женского гардероба. Вова забирает её из школы каждый день, ровно в 02:45, когда занятия заканчиваются. И даже если Гаечку по как-либо там причине решили задержать — она на всех парах перепрыгивает через парту и вскачь несётся к тому, кто так здорово играет на гитаре. Они сидят в его комнате. Говорят, что если вас касается человек старше на девять лет — это не особо нормально, но что с этого Кудановой Даше? Не интересно ей мнение этих глупых и несчастных людей. Ведь Братишкин так чарующе поёт эти свои песни, сочиненные лично для неё и лично про неё. Ведь так мягко целует… Сухие поцелуи, совсем невесомые. Губы на коленке, рука под ней — Семенюк говорит, что её ноги слишком тонкие и красивые. Затем поднимется выше, уже к животу, и мило утыкается да ворочает носом там, в мягком местечке, а если ещё ниже пойдёт-… — Ты же знаешь, малышка. Там нельзя. Гайка знает. Но она хочет. Правда хочет! Хочет, чтобы его длинные руки подхватили её и обняли так крепко, что не будет хватать больше воздуха в лёгких, а тело сожмётся, будто в тисках, принося лишь жуткую, но такую приятную боль, что ломает все придуманные стереотипы. Братишкин всегда целует её в шею, когда Даша садится за уроки. Это, честно сказать, ну очень мешает и отвлекает, только какие вот уроки, когда тебе в ушко шепчут прямо: — Ты здесь самая лучшая. И она верит. Бутылка шампанского в её руке — сегодня её день рождения. Мама говорит, что можно пригласить всех своих друзей. Но Куданова знает, что она останется с кое-кем другим. Останется с ним. Дорогие духи с запахом шалфея, и тёплые пальцы, что размазывают жидкость вдоль шеи. А затем касания и хватка на талии — ну же, больше надави, Вов. — Останутся синяки. Кудановой теперь пятнадцать, и он больше не сможет ей отказать. Она знает. Девчонка рывком оборачивается, нежной улыбкой своей улыбается — ну же, сними этот запрет, перестань бояться, Вова. — Мы же всё ещё не можем… Но его тело уже само собой не слушается, и вот уже чувствуется малиновый привкус мягких Гаечкиных губ, что непотребно выпрашивают просьбу больше их целовать, слаще смаковать и забрать душу, наконец-то. Надо же. А Семенюк и не знал, что она догадалась о том, что он дьявол. Значит, можно забрать её чистую душу. Готова. И так сильно увязла в грехе… Но маленькое, всё красное от румянца смущения личико слишком детское, и глаза её слишком наивные. Владимир не может, просто не имеет возможности пересилить себя, и разворачивает девочку снова, а волосы падают вниз, на лицо. Пусть лучше он не будет видеть его. Пальцы спешно расстегивают молнию на красном платьице Дашеньки, разводят съехавшие на плечах рукава резко вниз — и вот она уже во всей красе перед ним стоит и всё ждёт, когда же тот будет готов согрешить. — Знаешь, если обнимать тебя со спины, не чувствуешь себя таким извращённым. Ласково, мокро губы чертят на спине своей жертвы горящую звезду, и тогда то она всё понимает. Гаечка навсегда попала в лапы дьявола.