Ты мне больше не враг...

Объятия Алтана оказались последней каплей, и Серёжа тихо плакал, позволив себе быть слабым, забыть о том, что нельзя быть такой тряпкой! Он оплакивал не только воплощённые на экране смерти книжных героев, но, кажется, и поломанные жизни реальных людей — Алтана, Олега, Грома… Свою… Он не знал, вправе ли жалеть себя, но сейчас это уже не казалось лицемерием и слабостью. Успокоиться получилось не сразу, но вскоре слезы кончились, только вот выбираться из рук Алтана Разумовскому очень не хотелось. — Прости, — едва слышно выдохнул Серёжа, — сам не знаю, почему сейчас такой… — Всё в порядке, множество эмоций, событий, иногда они как плотину прорывают. И это тоже нормально. Вот почему просят их не сдерживать. Алтан тихонько погладил Сергея по спине ещё раз, чуть покрепче сжал, чтобы снова отпустить, но оставить в лёгких объятиях. Было смущающе, сидеть вот так, вплотную, слыша стук сердца и ощущая вибрацию голоса Алтана, но тот вроде не был против, и Серёжа пригрелся, успокоено вздохнув: — Ничего, я вот немного восстановлюсь и не буду так резко на все реагировать… — в тихом голосе слышалось сомнение. У Серёжи было свое понимание фразы «не сдерживать эмоции». Он считал, что прятать плохие — страх, боль, злость, грусть, это правильно, а не стоит сдерживать только радость … — Ну что сразу резко. Любые эмоции — это нормально. Меня столько учили быть всегда «в порядке», на позитиве, улыбаться. Но став старше и умнее я задумался, зачем себя так истязать? Если хочется плакать — надо плакать. Сдерживание негатива оставляет его внутри тебя и не даёт двигаться дальше. Кричи, бей что-то, выдыхай, говори, что устал, и больше не выдержишь и нужно отдохнуть… Алтан невольно улыбнулся. — Боже, говорю как психолог какой. Но это так. Он снова чуть сжал Серёжу в объятиях и отпустил так же быстро, но продолжая приобнимать. Алтан хотел, чтобы Разумовскому было хорошо и комфортно. И он очень надеялся, что так и есть. Разумовский только вздохнул, уже сам цепляясь за Алтана, и только удивляясь в который раз — насколько хорошо тот понимает несказанное… — Почему ты такой хороший… — едва слышно выдохнул Сережа. Ему было над чем подумать. Не прятать эмоции? Не сдерживать негатив? Наверное, Серёжа слишком боялся в таком случае стать либо Птицей, либо Тряпкой, ведь по сути, они были отражениями этих эмоций — злости и страха. Он поднял на Алтана немного потерянный взгляд, решившись высказать то, что его пугало: — Я не хочу стать Тряпкой… Злости от Птицы у меня практически не осталось, но и слабаком и плаксой я быть не хочу… — Проявление слабости, плач — это не стать хуже, не стать глупее, или слабее. Ты же человек, ты не можешь постоянно быть храбрым, сильным и не иметь слёз. Мне понадобилось много времени, чтобы это понять и перестать себя корить. У всех есть моменты, когда плохо и страшно. Но плохо и страшно тоже не всегда. Нужно помнить, что станет лучше. Будет лучше. И это аксиома. За падением на дно следует путь вверх, ибо ниже никак, — и Алтан улыбнулся. У него была уверенность, что до этого Разумовский что-то ещё сказал, и это было «хороший», но тот говорил это слишком тихо даже для Алтана. Так что ответить хоть что-то он не мог, не зная, не послышалось ли. Слушая его, Серёжа очень хотел верить, ведь у кого угодно другого подобное поведение он бы не осудил, но не у себя. — Я понимаю, но одно дело — сорваться, такое бывало и раньше, я научился чувствовать приближение, вовремя уходить… — он на миг осёкся, вспоминая, как всякий раз прятался, пережидая истерику в одиночестве, — но мне обычно хватало пары дней, чтобы вернуть всё на свои места, а сейчас… Серёжа помотал головой, закусил губу, опустив взгляд. — Может быть, стоит попробовать, как обычно… Вот только по голосу было слышно, что он скорее боится этого. — Если ты хочешь, можешь делиться переживаниями со мной, я тут и никуда не ухожу, как видишь. Да и день не особо занят. Так что… Можешь не переживать по поводу того, как это выглядит, расслабиться и сказать всё, что волнует. Смеяться не буду и, конечно, выслушаю, — Алтан мягко улыбнулся, взял руки Серёжи в свои и слегка сжал, хотел было отпустить, но передумал, впрочем, оставил так, чтобы сам Разумовский убрал руки, если бы захотел. Но Серёжа не хотел лишаться этого тепла, от которого почему-то частило сердце и сбивалось дыхание. Некоторое время он молчал, собирая мысли и не зная, как описать словами то, что пугает. — Я думал о том, какая разница между прошлыми случаями, когда я… — Сережа замялся, подбирая слова, — срывался… и тем, что происходит сейчас. Разумовский посмотрел на Алтана, словно искал уверенности в его улыбке. Немного нервно скривил губы в ответ и всё же продолжил: — Раньше в такие моменты я был один и справлялся сам, а сейчас… Вот зачем ты такой хороший? Последнее отчего-то прозвучало почти возмущённо, и Разумовский запнулся, опасаясь, что мог обидеть Алтана. Дагбаев издал смешок, тоже чуть нервный. Он и быть хорошим — это два разных полюса. Алтан улыбнулся. — Забавно, забавно это слышать, когда я и «быть хорошим» на противоположных концах вселенной. Алтану нужно было слегка подумать над другими словами, которые он услышал от Сергея. Словно приняв некое решение, Алтан сказал: — Отличается, потому что теперь кто-то слушает и не оставляет одного? Разумовский только вздохнул, оставив мысленную заметку — позже попробовать поговорить про неправильную на его взгляд, оценку Алтаном себя самого. Ведь даже Серёже, который знает Дагбаева совсем недавно, понятно, насколько он может быть добрым и внимательным… — Да… — ответ получился задумчивым, но уверенным. — Обычно, даже в то время, когда рядом был Олежа, я просто уходил, прося дать мне время, — Серёже было неуютно от того, что он вновь говорит о Волкове, но он пытался объяснить. — Он сначала пытался возражать, ходил за мной, но это только раздражало, будило Птицу, отчего было только хуже, и, в конце концов, он понял и старался не трогать меня в такие периоды… Разумовский немного поерзал, погладил пальцами держащие его руки, смущенно улыбнулся. Алтан чуть грустно улыбнулся и кивнул. — Больно, когда ранишь близкого тебе человека, и когда он ещё и хочет тебе помочь, а от этого лишь хуже… Но сейчас ты можешь этого не бояться. Там — твоё прошлое, сейчас у тебя только одно. Ты никогда не знаешь, что жизнь может сделать в данный момент. Дагбаев слегка вздохнул. Он понимал значимость мига. И несказанных слов. Или сказанных. Сейчас у меня есть ты… — от этой мысли у Разумовского стало теплее на душе, и он нашел в себе силы высказать свои страхи. — Вот это меня иногда пугает… Раньше было сложно, но понятно, я знал, что делать и как справляться, а сейчас, когда ты рядом, разве не должно всё это, — Серёжа неопределенно мотнул головой, подразумевая свое состояние, — проходить быстрее? Почему же всё наоборот… затягивается? — Почему вдруг быстрее? — Алтан приподнял брови. — И второе, почему со мной вдруг «быстрее»? Ладно, не суть, но… Если тебе стало легче выражать эмоции, ты их просто больше не скрываешь, и тебе более комфортно, может поэтому они длятся дольше? Дагбаев задумчиво посмотрел на Серёжу. — В общем, ты не должен задумываться обо всём этом так сильно, верно? Просто жить??? — Прости, я обычно стараюсь не думать, не хотел сейчас волновать тебя, — Сергей виновато улыбнулся. — Сейчас это и правда неважно — я всё равно не причиню никому вреда, так что просто не буду обращать внимания! Сережа понимал, что Алтан прав — вот он расслабился и теперь выплёскивает все эмоции, которые раньше прятал. Сделать с этим он ничего не мог, а значит, остаётся только ждать, когда они иссякнут, и не забивать ещё и этим голову себе и Дагбаеву. — Не волнуйся ты так. Всё в порядке, насколько это вообще возможно. Алтан невольно улыбнулся, немного сжал руки Серёжи в знак поддержки. Тот не мог не улыбнуться в ответ, и тряхнул головой, выбрасывая все лишние мысли. — Так, что у нас дальше по планам? — тему разговора стоило сменить. Алтан продолжил улыбаться и сказал: — Всё, что ты захочешь, на твоё усмотрение. Серёжа задумался, но в голову ничего не приходило. Фильм они досмотрели, для просмотра нового впечатления ещё не улеглись, рисовать пока не хотелось, а на улицу выходить он в ближайшее время не рискнет… — Не знаю, — Разумовский растерянно взглянул на Алтана. Дагбаев понял, что, вероятно, то самое время разговора пришло. Как бы ни хотелось снова его отложить, Алтан проговорил себе: «Не стоит. Ты не сбежишь от правды». — Тогда я бы хотел поговорить. Серёжа вскинул голову, с лёгкой опаской глядя на Алтана, но кивнул, прося продолжать. Дагбаев чуть вздохнул. — Это не будет нести для тебя никакой угрозы. Если ты захочешь уйти, я тоже пойму. Просто… Для меня это всё очень… Ново. Не знаю, насколько вообще правильно будет даже это говорить. А ещё знаю, что Женя болтун, и старается придать мне большей человечности. И что он наболтал тебе обо мне не представляю. Дагбаеву было трудновато подобрать слова, чтобы они звучали хотя бы нормально. — Ну, не суть. Он прав, что бояться нужно меньше, это точно. Так что вот, я не то что бы очень рискую, но с другой стороны — да. Он посмотрел на Серёжу, внимательно, ища в нём некой поддержки. Алтану хотелось, чтобы Разумовский был в его жизни? Да, хотелось. А значит, сказать нужно. — Мне кажется, что вроде бы я нравлюсь тебе? Вроде как я небезразличен тебе и важен? Но я не буду додумывать за тебя, а скажу за себя. Что ты мне нравишься, и не совсем в дружеском плане. Как человек, как… Не знаю. Партнёр? А какие слова ещё можно выбрать? Алтан остановился, чтобы чуть выдохнуть. — Наверное, проще сказать, что у меня к тебе есть чувства, и это не дружба. Вот так, да. Но я не хочу хоть как-то напрягать тебя этим, и заставлять принимать решения, которые не являются теми, что ты бы принял сам, согласно собственным желаниям. Поэтому оставляю тебе полную свободу действий. Скажешь, что хочешь уйти — хорошо. Остаться друзьями — хорошо. Подумать — конечно. Моя жизнь не самая предсказуемая, будем честны. И Юма может много что сказать, сделать, кто её знает. Вот о чём я хотел поговорить. Дагбаев не оставлял мыслей, что Серёжа скажет: «да, ты прав, ты мне тоже нравишься, может даже больше, чем это слово описывает». Алтан бы ответил Серёже так, что уже представляет его частью своей жизни, и пытался себя убедить, что, по крайней мере, не надо было бояться признаться. Дагбаев опустил голову вниз, невольно опасаясь ответа и в то же время его ожидая.

***

Когда Алтан начал говорить, Сережа немного занервничал, но вскоре на место волнения пришло чувство, похожее на предвкушение или ожидание чуда. Когда тот упомянул Женю, Разумовскому захотелось спрятаться от смущения, особенно, когда он вспомнил, о чём они со стилистом говорили. Серёжа слушал, затаив дыхание и не перебивая, опасаясь хоть чем-нибудь спугнуть Алтана, нарушить столь редкое для него озвучивание эмоций. Слова про страх и риск заставили Серёжу удивлённо распахнуть глаза, выдерживая внимательный, ищущий чего-то взгляд Дагбаева. А вот почти уверенное утверждение, что Серёжа влюбился в Алтана, которое пусть и не было озвучено, но легко читалось в словах, на миг испугало, но вот продолжение… Когда Дагбаев закончил говорить, на некоторое время повисла тишина. Серёжа просто не мог поверить в то, что только что услышал. Он пытался ответить, как-то успокоить явно нервничающего Алтана, но от эмоций, вызванных и растревоженных его словами, перехватило дыхание. — Ты… — выдох получился немного хриплый, и это уже стоило больших усилий, но дальше было легче. — Тебе правда нравлюсь… я?.. – душу затопило опасение, недоверчивая надежда и осторожная нежность. Будь Птица ещё жив, он бы не позволил вот так открыться, ответить, дать надежду хотя бы себе. Он бы ругался, что чувства — это слабость, а Тряпку просто обманут, отомстят, растопчут… Где-то очень глубоко в душе эти опасения сжались в комок под светом уже расцветающих надежды и жажды любить. Алтан невольно улыбнулся и, подняв голову, посмотрел на Серёжу. Пару секунд он пытался понять, говорит ли тот серьёзно? Видимо, да. И Дагбаев немного нервно, но искренне рассмеялся. — Боже, — он перестал смеяться, всё же, немного подумав, взял его руку. — Да, конечно, я о чём говорил, не знаю сколько, минут пять? Я вроде бы не особо похож на лгуна. Но… Да, Серёжа, ты мне очень нравишься, не как друг, и даже сильнее, чем просто нравишься или как если бы я влюбился. Это не то, к чему я привык, если честно, и не знаю, как описать лучше, — Алтан чуть вздохнул. Услышав смех, Серёжа в первый миг похолодел, но испугаться или надумать чего-то не успел — бережное прикосновение Алтана развеяло все сомнения и страхи. Разумовский до этого никогда не влюблялся. Любил — да, конечно, пусть и только Олега и Марго, но вот это чувство, разжигающее в груди пламя и приносящее щемящую нежность, до недавнего времени было ему незнакомо. Не сказать, чтобы Сергей не верил в любовь, скорее, он просто не верил, что когда-нибудь влюбится сам. Слова Алтана отдавали теплом, к которому Серёжа неосознанно стремился, и понимание, что на его чувства отвечают тем же, невольно вызывало улыбку, светлую, счастливую, слегка застенчивую. — Я не знаю, как должна ощущаться влюбленность, — решил честно предупредить Разумовский, — но, я верю, то, что недавно разбудил во мне ты — это любовь, — он накрыл лежащую в его руке ладонь Алтана своей и добавил с нервным смешком: — Странно, наверное, чувствовать то, о чём только читал и делать выводы… Дагбаев сначала не поверил, но… Похоже, его чувства и правда были не безответными. Серёжа ответил ему взаимностью. — Может и странно, но, думаю, что мы сами это осознаём и без подсказок. Алтан немного не понимал, а что делать вот теперь? Когда вы признались? Да, это значит, что можно больше прикосновений, но даже на них нужно разрешение, ведь так? Алтан снова улыбнулся, и, повременив секунду и с лёгким сожалением убрав руку, открылся для объятий, после чего, собственно, аккуратно обнял Серёжу. Разумовский тихо-тихо прошептал: «Я нашёл счастье», и улыбка всё не уходила с его губ. Серёжа умиротворенно вздохнул, обнимая Алтана, и так же тихо ответил: — Спасибо, что спас и научил любить, мое чудо… Привязанность и доверие такого человека, как Дагбаев, стоили всего, что довелось пережить Разумовскому, раз, в конце концов, судьба свела их сейчас. Услышав про чудо, Алтан смутился. Он не считал себя чудом, совсем. Но Серёжа считал, и это было самой удивительной вещью на свете, когда тебя искренне любят, и ты любишь в ответ. Это само по себе некое чудо. Дагбаев в итоге ничего не ответил, лишь чуть крепче сжал Серёжу в объятиях. Всё остальное успеется. Серёжа тоже пока не торопил события, наслаждаясь теплом. — Я думал, такого не бывает, по крайней мере, со мной, — тихо признался он. Двигаться не хотелось, казалось, что если бы можно было провести так вечность, Разумовский бы отдал всё, чтобы остаться так навсегда. — Честно, тоже не думал так про себя. Столько лет привыкал к одиночеству, не чувствовал ничего особо, а тут в моей жизни появился ты… Кажется или нет, но можно же, если уж они признались друг другу, что-то делать дальше? Или нет… Дагбаев слегка мучался от этого. Он приподнял одну руку, сел так, чтобы видеть лицо Серёжи, осторожно провёл ладонью по его щеке и быстро убрал руку. Ему же не сказали, что можно. — Веришь или нет, но я счастлив. Серёжа вспыхнул румянцем от движения Алтана, но стоило тому убрать руку, как он осторожно подхватил слишком стремительно исчезнувшую ладонь, возвращая на прежнее место. — Верю, потому, что чувствую то же самое. Через пару мгновений неуверенности, Разумовский всё же поддался порыву и слегка повернув голову, оставил почти невесомый поцелуй на ладони Алтана. Тот смущённо хихикнул. Боже, Серёжа тоже достаточно смущён, а он этого не понимает что ли? Точнее, сам Алтан так волнуется, что уже просто не может, видать, понять. — Вообще, вроде как если вы признались друг другу, можно делать куда больше, — Дагбаев улыбнулся. Смущение не уходило, но теперь его стало поменьше. Он подумал, что правда глупо сейчас держать дистанцию. Чуть наклонился, оказался близко-близко к лицу Серёжи. — Можно? — Дагбаев посмотрел на его губы и снова взглянул в глаза цвета морской волны. Смущение, волнение, предвкушение — каких только эмоций не плескалось в душе Серёжи. Было желание и капелька страха. Всё случилось так быстро, что казалось сном, который вот-вот развеется, но… — Да… Теперь разрешение позволяло целоваться хоть до потери пульса, если им это будет приятно. И Алтан начал аккуратно целовать Серёжу, осторожно прикасаясь к губам и пока что наслаждаясь новыми ощущениями и впитывая в себя новые грани любимого человека, а именно вкус губ и запах. Малина, определённо. С нотами карамели. Дагбаев прикрыл глаза и целовался с огромным удовольствием, стараясь дарить хотя бы капельку того тепла, что было внутри него, хотя бы капельку той любви, что была у него. Серёжа отвечал, в этот миг, казалось, забыв о смущении и опаске, просто наслаждаясь ощущениями. Было так легко и естественно ласкать губы Алтана, немного неумело, но со всей накопившейся нежностью, стараясь выразить все чувства, что сейчас ураганом бушевали в груди. К сожалению, воздух заканчивался слишком быстро, слишком не вовремя, когда так хочется продолжения. Так что приходится отстраниться даже от столь, казалось бы, желанных губ. Алтан чуть вздохнул, набирая воздуха. — Либо ты целуешься очень хорошо, либо правду говорят, что когда целуешься с любимым человеком, то ты куда более раскован и ощущаешь больше, – Дагбаев усмехнулся, уже немного смелее прикладывая свою ладонь к щеке Серёжи. Смотрел то в его глаза, то на нос, то на почти незаметные веснушки, то на волосы, и наслаждался каждой чёрточкой человека как с картины Боттичелли. Или он просто слишком влюблён, и начал слушать Земфиру? Глаза Серёжи были слегка затуманены, когда поцелуй прервался. Машинально облизнув губы, он на миг испугался, что сделал что-то не так, но реакция и слова Алтана его успокоили. — Я вряд ли могу похвастаться мастерством во всём подобном, — Разумовский лишь краснел под взглядом Дагбаева и, пользуясь случаеv, любовался им. Тёмные вьющиеся волосы, бледная кожа, багровые глаза, и нежная улыбка — то ли эльф, то ли вампир из сказок — прекрасен и опасен. Дагбаев усмехнулся. — Ну да, конечно. Впрочем, это вовсе не было злобно, скорее, Серёжа просто скромничал. Разумовский был похож на искорку. Слишком распалять опасно, но если ты будешь осторожен, она согреет и даст тебе счастье. Она завораживала. Алтан про себя решил, что будет беречь Серёжу так долго, как это будет возможно. Во взгляде Разумовского мелькнула улыбка, но сам он показательно обиженно надулся, сделав вид, что оскорблен недоверием Алтана. Да, в душе он понимал, что возможно, его поведение можно считать немного детским, но сейчас он уже не боялся дурачиться. Алтан слегка засмеялся и обнял Серёжу. — Ну, я же в хорошем смысле… Он осторожно чмокнул Разумовского в щёку. — Про то, что ты прекрасно целуешься. Дагбаев продолжил его обнимать ласково, периодически осторожно проводя по спине ладонью. Похожий на обиженного ёжика, Сережа не смог долго удерживать недовольное выражение лица под тёплым взглядом и прикосновениями. — Ты всё равно лучше, — улыбнулся он, уткнулся в шею Алтана, и уже тише и более серьезно добавил, — во всём… — Я не лучше, совсем нет. Но ты должен помнить, что ты прекрасен, хорошо? Алтан убрал руки со спины, снова осторожно взяв лицо Серёжи. Ладонями он аккуратно касался щёк, проводя по ним пальцами. — Я… — Разумовский замялся, подбирая слова, — я постараюсь не забывать, если ты так думаешь… Верить в это он не обещал, просто надеялся, что веры Алтана будет достаточно. Тот ведь тоже старательно отрицал, что хороший и лучший, но Серёжа просто будет знать, что это так и постепенно они помогут друг другу поверить. — Ты хороший, не забывай об этом… — Я тоже честно постараюсь это помнить, верить, точнее, — Алтан улыбнулся и коротко поцеловал Серёжу, — ты мне в этом очень помогаешь. – Он чуть склонил голову, улыбаясь, стал рассматривать Серёжу. Теперь он лучше видел глаза, веснушки, всё, что хотел. Смущённый вниманием, Разумовский решил немного перевести тему, и задал давно волнующий его вопрос, вглядываясь в темный багрянец глаз Алтана: — Это ведь не линзы? Дагбаев слегка прыснул со смеху, чуть отвернулся, и снова взглянул на Серёжу. — Генетическая мутация. Обычно я ношу линзы с карим оттенком, чтобы не пугать, но это мой настоящий цвет. — Красиво, — произнес Серёжа чуть тише, уводя взгляд в сторону, и тут же возвращая его на Алтана. Желание любоваться им было сильнее смущения. Алтан чуть приподнял бровь, но взгляд не отвёл, улыбнулся и ощутил, что щёки совсем немного, но покраснели, кажется. — Обычно никому не нравится, — Дагбаев слегка вздохнул, — но я рад, что нравится именно тебе.