Доверять

— Если ты ещё раз убьёшь человека до расспроса, я снижу тебя по званию, — безучастно говорит Скарамуш, не отрываясь от просматривания документов. — Больно много ты себе позволяешь для консильери. Чайльд не отвечает, рассматривает какие-то сервизы в шкафу босса — и для чего он их хранит? Званые ужины не устраивает, семейных застолий — будто бы у него есть семья — тоже. Разбить бы этот раздражающий хрусталь... — Ты не... — Вы. — Ты. Ты не снизишь меня по званию, потому что тебе это не выгодно. Ты просто мне угрожаешь, чтоб пристыдить. — Чайльд опирается о шкаф спиной. — Но мне не стыдно. И ты это знаешь. — Ты так уверен? — Скарамуш всё ещё не отрывается от бумаг, периодически подписывая её в некоторых местах. — Я могу это сделать прямо сейчас. — Полностью уверен. Мы проходили это несколько раз, тебе не надоело? Это всё что ты мне хотел сказать? — Чайльд тянет лениво, разминая шею. — Я хочу пойти к себе и принять душ. — Как ты знаешь, — Скарамуш наконец отрывается от бумаги и смотрит на Тарталью, — есть и второй босс. Тебе не приходилось с ним видеться, потому что ты — мой консильери, а у меня своя, немного отличающаяся, политика. У него есть и свой консильери, вы могли пересекаться, вероятно. — И-и к чему же ты клонишь? — Становится всё скучнее, потому Тарталья вертит в руках пустой на пули пистолет. — Предлагаешь званый ужин? — Что-то вроде. Он знает о том, как ты делаешь и что, потому и захотел узнать ближе. Он тоже из тех, кто сначала делает, а потом думает. Только, он умеет всё исправлять. — Намекаешь на то, чтоб я перешёл под его властвование? Нет. Сразу нет. — Чайльд резво убирает пистолет обратно. — Я не говорю об этом, рыбья ты голова. Просто я обязан вас познакомить. И, между прочим, его консильери заинтересован в тебе. — Если он по иронии окажется таким же как ты, то я отказываюсь. Две или три кислые рожи я не вынесу. Всё, я пойду к себе-е! Пока! Тарталья кланяется — ирония уважения — и разворачивается к двери. Возможно, ему было бы интересно познакомиться с этими двумя, но сейчас, будучи в крови по локоть, хочется залезть в душ и смыть с себя всю грязь. Кто ж знал, что он попадет ровно в артерию, и та обольёт кровью с плеч до колен. Перед тем как уйти, слышит себе вслед: — Вы два сапога пара. Поладите. И твой отказ не принимается. Чайльд оборачивается, корчит рожу, высовывая язык и уходит восвояси. Вероятно, совсем немного становится интересно. *** — Они же могут быть такими же угрюмыми, как и Вы, м-м... — печально тянет Венти под стук собственных ботинок о широкую ножку стола. — Три кислые мины за одним столом! Ужас! — Нет, с его консильери вы точно разговоритесь. Я слышал, что он безбашенный и неуправляемый. Прямо как и ты, — Дилюк вздыхает. — Будь добр поднять свой зад со стола, ты сидишь на документах. — Опять документация? — Она есть всегда. — В чём интерес держать врагов в страхе, иметь кучу денег, а в итоге просто заполнять какие-то дурацкие бумажки. — Венти дует губы и всё же слезает со стола. — И в этом состоит работа босса? — Вмешиваться во внешние дела слишком опасно. Не только ты носишь пистолет в кобуре. И к тому же... Дилюк поднимает голову и глядит на замершего Венти, что смотрит вот так же в ответ. На замершего Венти, что тащил конфеты с полки шкафа-пенала. Щёки надуты, в одной руке горстка конфет, в другой — обёртки от них. И невинное, наивное лицо, что просто хотело чего-то сладенького, а те были как раз на виду. Что, не станет же господин Дилюк хранить в кабинете отраву, так ведь? — ...если я умру, то заверить часть организации после меня будет некому, — заканчивает Дилюк. — И ты — тому живой пример, что некому. — Вы намыкете на то фто.. фас убумт? — мямлит Венти с набитым ртом. — Прожуй. Приятного аппетита. — Пафибо! — Венти строит широкую улыбку с надутыми щеками. — Кхе! Вы намекаете, что Вас могут убить? — Вполне. Кому не захочется пристрелить босса? Я для остальных одна большая проблема, поэтому... — А, да-да, я понял, господин Дилюк. Во сколько встреча с этими двумя? — Послезавтра в семь. Не опаздывай. — Конечно! О, и ещё кое-что... Дилюк отрывается снова от бумаг и глядит скучающе на Венти, который, по абсолютно ехидному выражению лица, явно что-то задумал сказать едкое, дразнящее, провокационное — что-то из этого. — Домой я не поеду — не хочу, — так что готовьтесь встречать гостей! И, не услышав даже ответа Дилюка, убегает шататься по штабу. *** Не что бы Дилюка и Скарамуша радовало это застолье. Нет, они бы оба давно ушли отсюда, но не могут оставить двух катастроф, что, как и ожидалось, спелись и теперь тихо что-то обсуждают на другом конце слишком длинного для четырех человек стола. Причём подозрительно оглядываясь каждый раз, не слышно ли то, что они обсуждают. Нужно было брать зал со столом покороче, к чёрту эти обычаи. — Никто из вас не собирается домой? — первым в стоической тишине, не считая перешептываний, подаёт голос Скарамуш. — Все познакомились, можно и уходить. — А-а, подождите ещё немного! — отмахивается Венти и шушукается с Тартальей дальше, прикрывая губы ладошкой. Дилюк слишком хорошо умеет читать по губам. Только вот, Дилюка их разговоры мало интересуют, он пустым взглядом смотрит подле себя на скатерть и думает о чём-то своём, раз уйти пока не предоставляется возможности. Приятно уметь абстрагироваться от мира, чего Скарамуш умеет не совсем — ему нужно заниматься чем-то, чтоб не нервироваться от тишины, а все салфетки давно сложены журавликом, из вилок сделаны домики, фасоль расфасована по размерам в возрастающем порядке и по цвету, трубочки ровно стоят, не накреняясь, ни единого сухого листика на каком-то цветке в вазе посреди стола. Ему тяжело не заниматься ничем. — Тарталья, — тянет Скарамуш. Удивительно, в редкие разы не «Чайльд», закрепившееся как больше официальное. — Домой. — Не волнуйся, мама, я уже взрослый и мне можно сидеть допоздна! — Тарталья, как и Венти, просто отмахивается. — Не надо было их знакомить... — Скарамуш недовольно откидывается на спинку стула. Он бы ушёл давно, если бы не планы на более поздний вечер, который, как ирония, он спланировал с Чайльдом. И, о, ещё одна ирония, Дилюк планировал с Венти. Точнее, Венти поставил перед фактом, а Дилюк принял безмолвно — что, отказывать ещё? И — как очаровательна в своём обличии ирония! — у обоих планы на вечер предполагали интимную близость или в простонародье — секс. Напряжение за неделю нужно снять. Не то что бы для любого из этих четверых это было частым делом, но стало привычным. Пока голову застилает дымка похоти, ощущения близости и чувствуются прикосновения только рук, а не пистолета под дых, можно забыть обо всех деталях, что так волнуют. Под доверием, когда ты отдаешь себя в подчинение и даёшь над собой доминировать, когда придумываешь слова, которые остановят, если зайдёт далеко, когда отдаёшь всю душу и тело в чужие руки, принимая только ласку и любовь, сразу становится теплее и более расслабленно. Уже не так болит голова, не мелькают перед глазами документы и подписи, нет страха того, что пистолет далеко и не осталось пуль, нет чувства вины и занятости — есть только страсть и связь. За этой страстью и связью у каждого стоит своё. Кто-то любит доверять себя и своё тело под чужие прикосновения и приказы, а кто-то же наоборот — брать на себя всю ответственность и оказывать невероятное внимание. Кто-то любит мотать волосы на кулак, а кто-то — распускать их. Кто-то любит задыхаться от удовольствия из-за пережатого на манер асфиксии горло, а кто-то — сильнее сжимать на шее пальцы. И во связи эти взаимодействия разделяются, могут меняться, синергируют и создают чувство удовольствия и желания раствориться в этой теплой неге, именуемой интимной близостью. Всё намного глубже, чем животная похоть и желание лишь бы всунуть. По мнению Венти, Дилюка, Скарамуша и Тартальи — точно. И эти отношения необязательно должны быть пропитаны любовью, чтоб составлять такую близость и доверие. В них нет романтики, только желание — обладать или подчиняться, доверять или дать довериться, касаться или открываться пуще. Никто из них не уверен в чувствах романтических, особенно Венти и Скарамуш, а потому и не придаёт тому значения, учитывая в первую очередь комфорт партнёра — нормально ли ему на не совсем регулярной, но основе, заниматься сексом с тем, кого ты называешь боссом или консильери. Никому из них нет нужды скрывать то, что помимо половых отношений меж коллег двух, существуют и иные. Какие-то информаторы со стороны, случайные знакомства на званых ужинах, коллеги, мутные люди с «Тиндер» — всевозможные варианты того, с кем ты проснёшься утром после очередной близости на одну ночь. Но в ней нет доверия, нет желания отдаться или подчинить, нет возможности прикоснуться с нежностью и чувством. Вот это уже можно было бы назвать животной похотью, лишь бы её закрыть и весь этот стресс сбросить. Не баловаться же наркотиками? — У нас есть потрясающая идея! — внезапно выдаёт Венти. — Как насчёт обмена на одну ночь? Мы тут разговорились об интимной те-еме, так что-о... — Обмена чем? — искренне недоумевает Дилюк, возвратившись с запозданием из своей прострации. — Партнёрами, конечно же! Половыми! Даже не на одну ночь, а на две... — Венти задумчиво стучит по губе. — Чтоб была испробована любая вариация! Ну-у, правда, это интересно! Скарамуш медленно переводит взгляд на Дилюка, а тот смотрит на него. Не то что бы каждый из них был против, наоборот, на вечер и планировалось, но чтоб с таким внезапным поворотом — в новинку. Если бы только они учли одну неизвестную деталь. Дилюк и Скарамуш вместе уже пробовали. Один раз, ещё давно, едва познакомившись как босс и новый консильери, пока организация не разбилась на две взаимосвязанные, но довольно самостоятельные части, что требовало ещё одного ответственного руководителя. Картинки в голове забылись, чувство тоже, но сам факт — помнится. Который, кстати, надо бы рассказать. — И какую же вариацию вы хотите? — Скарамуш придвигается ближе к столу и в привычной манере ставит локти на него, опосля опираясь на сложенные в замок руки. — Так, как есть сейчас! Вы вместе, мы вместе! — Венти выглядит невероятно довольно ввиду своего гениального — по его мнению — плана. В котором, всё-таки, есть брешь. — Я не хочу вас расстраивать, но тогда меняйте план на противоположный. Встретиться у вас всегда есть возможность, а вечерние планы я менять не собирался, как и... — Скарамуш вздыхает и закатывает глаза, надеясь, что эти два оболтуса поймут. — Повторять пока пройденный опыт. — Пройденный? — Тарталья искренне не понимает, выражая это лицом полноценно. И Венти, как хороший коллега и друг, шепчет — хотя можно было сказать вслух — ему объяснение, из-за чего голубые глаза теперь горят синевой осознания и удивления. — И ты мне не рассказывал?! Чайльд с огромным возмущением глядит прямо на Скарамуша, что сейчас воротит голову и цыкает — обязательно проявлять такое внимание? — Это было давно и один раз. Я исчерпал твои вопросы, которые вот-вот посыпятся? — отрезает раздражённо Скарамуш. — Его — да, а мои ещё нет! — встревает Венти. — Расскажите, а он хорош? У него так и осталась привычка подчи- — Венти. Тот прерывается и смотрит на Дилюка, что жестом показывает «цыц». Венти отпускает смешок и замолкает. Тарталья уже знал со слов Венти, а Скарамуш проверил, потому и скрывать было нечего, но чтоб не вгонять бедного, смущенного босса мафии, что любит в постели подчиняться, в краску, Венти не продолжает. Только загадочно улыбается и смотрит прямо в глаза Скарамушу. Ему не кажется, что в глазах он углядел утверждение. — Тогда поступим наоборот. У меня есть ещё одно предложение, но за меня вы его осудите. Пока что! — Венти хихичет, с места вскакивает и обходит стол вприпрыжку, опосля очень близко склоняясь к Скарамушу. — Они же не перегрызут друг другу глотки? — Неизвестно. Только если на следующее утро, потому что Тарталья очень любит.. — Скарамуш старается подобрать не бранное слово на язык, — подкалывать. — А Дилюк стесните- — Я знаю. — Ой, точно! М-м, тогда... Ничего страшного! Дилюк не зло- — Я знаю. — Бе, всё-то Вы знаете. Ну так что, есть соглашение на предложение? Мне интересно. Скарамуш закатывает глаза и выдыхает. Согласен ли он? Да, вполне. Но спокойно ли он может согласиться? Нет, это странно. Интересно ли ему? Да, очень. Хочет ли он снять весь этот стресс? Невероятно хочет. Просто ли он согласится на это всё? Нет. Повезёт ли он Венти, если тот без спроса сядет на переднее пассажирское? Да. Запутался ли он и ненавидит ли он эту свою манеру так отказываться, имея желание? Да. Достало. — На один раз. — Я Вас не разочарую и утолю интерес! — Венти без какой-либо неловкости и ограничений треплет Скарамуша по волосам, на что получает очень злобный взгляд. Тарталья классифицировал этот взгляд как смущение, а потому руку не убирает и гладит дальше. Взгляд становится злобнее, а значит — растущее смущение, за которым скоро покраснеют щёки. — Вы так мило реагируете... — Я сейчас откажусь. — Не откажешься, ты просто вредина, — над ухом констатирует факт — его Скарамуш никогда не признаёт — Тарталья. Напряжение — нет, вовсе не негативное, а сексуальное — возрастает, из-за чего внезапно хочется встать, закрыть лицо руками и сесть в уголок. Либо же раздеться. Тут уж как повезёт. Следующий час происходит в односторонних спорах, где Венти и Тарталья свои знания, как смутить их супротивных партнёров, применяют на практике, причём очень удачно. И это, как и задумывалось, приводит к провокации на слабо, где оба соглашаются на такой расклад и разъезжаются в противоположные стороны — Венти хвостиком увязывается за Скарамушем и вальяжно разваливается на переднем пассажирском, всю дорогу после напевая какую-то попсу. Тарталью же Дилюк тащит за ухо сам, потому что вывернул всё раздражение наружу. Наутро особо сильно хромает только Дилюк. *** Перезнакомиться вчетвером — хорошая идея. Перезнакомиться вчетвером поближе — отличная идея. Пойти на свидание вчетвером, как простая формальность, — потрясающая идея. Запираться вчетвером в огромной комнате — очень странные последствия всех умных идей. — Как до этого дошло... — шепчет Скарамуш, пуще прежнего прогибаясь в пояснице под давкой руки Тартальи. Они выглядят как очень сомнительный развалившийся бутерброд. Скарамуш стоит на четвереньках на краю кровати, которого всё норовит Тарталья притянуть к себе. На Тарталье же, прижимаясь спиной к его груди, в свою очередь, немного возмущенный тем, что он единственный, кого подвергли пенетрации, Дилюк. На каждое движение Тартальи, будь то даже дыхание, он отвечает шипением и тихим: «Перестань дёргаться уже.» На Дилюке же висит Венти, обхватив его шею и переодически кусая в плечо. На вопрос Скарамуша мёртвое молчание, потому что никто до сих пор не понимает как дошло до этого. Никто из них не пил, не пользовался ничем запрещённым, обычные посиделки привели к... Вот этому. Никаких резких телодвижений и действий, всё происходит мучительно медленно и странно, потому что никто, даже заядлые любители интимности, ни разу не занимались групповым сексом из целых четырёх человек. Всё происходящее воспринимается обрывисто и странно. Наступает снова тишина, даже без помех вроде чьего-то тяжёлого дыхания. Как-то слишком неловко и странно, чтоб о чём-то говорить и спорить. Пока тишину не нарушает резкий звук. Шлепок, раздавшийся в абсолютной тишине, что сопровождается вскриком и громкими ругательствами, задаёт цепную реакцию. Тарталья невозмутимо звонко шлёпнул Скарамуша, тот от неожиданности сжал бедро Дилюка, на которое опирался, Дилюк, тоже не ожидав, дёрнулся и сжался, вызвав у Тартальи болезненный стон. Один только Венти остался нетронутым и, выжидая тишину, вслух засмеялся. От этого у Скарамуша всё аж закипает. — Если ты ещё раз так сделаешь без предупреждения, то я оторву тебе руки. — Не будь таким категоричным, тебе же нравится! — громко возмущается Тарталья, не обращая даже внимания на Дилюка, что тоже шипит ругательства тихо. — Какие вы забавные, даже не... Ах! Раздаётся ещё один шлепок, что перебивает Венти. Дилюк смотрит грозно, с некой каплей самодовольства и справедливости. — Больно тебе смешно было, — объясняет Дилюк своё действие абсолютно невозмутимо. — Вот видишь, нормальные люди выражают удовольствие словами, звуками и лицом, а не как ты — злобно угрожаешь, что убьёшь, хотя тебе нравится. — Тарталья обиженно дует губы. — А ты больно много разговариваешь для постели, — злобно цедит Скарамуш. — Вообще-то, разговоры..! — начинает, Венти, но. — Замолчите все, — перебивает каждого, кто собрался открыть рот, Дилюк. — А Вы не в том положении, господин Дилюк, чтоб приказывать, — на ухо мурлычет Тарталья, укладывая руки на бедра, намереваясь сделать толчок. Но удар локтем в ребро останавливает и Тарталья только воет: — Это уже акт насилия, а не половой! — Значит заслужил. — Я ещё ничего не сделал! — Ты собирался. Дилюк сам сказал замолчать и сам же теперь спорит с Тартальей. В секунду Венти и Скарамуш переглядываются с особенным видом, давая этим взглядом понять — пора бы исполнить задуманное, что они обсудили ещё в ту ночь после «званого ужина». Венти не такой честный, чтоб сообщать слабости только Дилюка без радости послушать о Тарталье, ведь тот благоразумно о себе умолчал. Но Скарамуш — человек мстительный, а потому. Тут же слышится два тяжёлых стона в унисон с последующим мычанием. Венти резво отстраняется от Дилюка и резко, сжимая крепко шею, притягивает к себе Тарталью и грубо, мокро целует, не стесняясь хлюпать слюной и с каждой секундой всё больше перекрывать доступ к воздуху. А Скарамуш хватает Дилюка за волосы на загривке, заставляет слегка приподняться и целует дико, кусается, норовит и губу прокусить. Две страшные слабости, на которые эти двое давят просто потрясающе. Венти учёл, что Тарталья любит мокрые поцелуи, а Скарамуш, что Дилюк — с укусами. Такие внезапные действия, чтоб заткнуть обоих, порождают движение и действие, всё уже не кажется тянущимся слишком долго или интересным. Зарождается этот огонёк страсти, который языками пламени обхватывает с головы до ног и в своё жаркое бездонье принимает. — Нечестно, — хрипит Тарталья, рьяно цепляясь за руку Венти. Венти только ещё больше сдавливает и Чайльд по-настоящему плавится. Вдогонку Дилюк на нём сжимается тоже от чужого грубого и кусачьего поцелуя. — Всё абсолютно честно! Я знаю, что вы тоже обсуждали наши слабости. На самом деле, почти нет. Дилюк не предпочитает пустые разговоры, нетерпим к ним, потому все попытки Тартальи поговорить с ним пресекал и затыкал либо рукой, приставленной ко рту, либо, уже в постели, поцелуем. По крайней мере, когда был повёрнут лицом к нему, а не был вынужденно поставлен в коленно-локтевую. В остальное время Дилюк особо ничего не слышал, отдаваясь доверию подчиниться, потому что, хоть Чайльд и раздражал до ужаса, но если он являлся консильери доверенного второго руководителя и регулярно с ним трахается, то явно умеет проявлять себя в подобном плане. Скарамуш ведь тоже был не из робкого десятка, ему нравились приказы и ограничения, а без них в постели с Тартальей никогда не обходится. Каждый секс — больше игра доверия, чем желание просто кончить и разойтись. За тянущимися минутами и часами настаёт пик напряжения, который снимается вмиг разрядкой. И имея под собой такую логически связанную цепочку, Дилюк с трудом, но отдал себя в доверие этой безбашенной рыжей голове. И, хоть себе этого никогда не признает, не пожалел. За исключением боли в пояснице и заднице последующие дня три, сопровождаемые хромотой и вечным отказом от того, чтоб на встречах сесть. — Не было такого, — выдавливает из себя Дилюк, всё ещё задушенный чувствами от такого внезапного поцелуя и прикосновения к самой чувствительной зоне. — А что было? У Вас не было времени думать, господин Дилюк, потому что Ваши мысли были заняты тем, как хорошо Вас трахают и как Вам нравится подчиняться? Вы, наверное, беспрекословно, совсем как собака, выполняли приказы, — Венти чуть ниже спускается, шепчет прямо на ухо. Но вместе с тем руки спускаются по телу Тартальи, скользят по груди и снова к шее. — Даже сейчас, хоть Вы и не двигаетесь, жаждете ощутить движение, да? Вам нравится быть совсем куколкой, говорящей, которой скажешь приказ — и она его выполнит. Вам так хочется, но Вы для вида строите такое кислое лицо.. Скарамуш сдерживает желание присвистнуть. Дилюк вот-вот сгорит, пытается спрятать лицо в руках, но одну забирает Скарамуш, крепко за запястье удерживая, а другую — Тарталья. Единственный вопрос, что горит в красной, не только от волос, но и от смущения, голове — «почему именно меня...» У Тартальи словно бы язык к небу прижался, но он подначивает словам Венти и резво прижимает Дилюка к себе, покуда тот до этого был слегка приподнявшийся. И, дабы звуков не издать никаких со стыда, а руки забраны, Дилюк кусает себя за язык сильно. — Видите, Вам же нравится. Я могу дать Вам больше. Вы ведь не пробовали так, верно? — Венти отвлекающе кусает за шею — вот чертёнок — и ведёт одной рукой вниз. Тихий щелчок — открывает смазку. Дилюк не знает — соглашаться или отказываться, потому что абсолютно не понимает о чём идёт речь. Если это эти трое — им он может довериться и попробовать то, чего боится. Но тот факт, что их... Трое! И все трое давят, прикосновения нескольких рук с разными чувствами, вложенными в касания, чувствуются. Наверное, разлада и тягучесть была в том, что пока не на кого было направить интерес и желание доставить удовольствие. А теперь, по стечению обстоятельств, есть. — Вы только скажите заданное слово, если против. И я остановлюсь, — Венти мурлычет на ухо, пока размазывает слизь холодную между пальцев и следом льет густо-густо на основание члена Тартальи. Значит, Дилюку нужно принять в себя.. два. Ему и от осознания того, что внутри него прямо сейчас кто-то есть, становится несколько стыдно, что он один такой здесь. Под несколько можно подразумевать густо красные щёки и уши, трясущиеся руки и желание свернуться клубочком, чтоб ничего не видеть и не слышать. Знали бы другие люди, что магнат, босс мафии и хладнокровный человек, что стреляет без промедлений и трупы для него как комнатные растения, может вот так сейчас краснеть и трястись от члена внутри себя... О, множество подобного остаётся за закрытыми стенами. Никто не знает, что второй босс обожает позу наездницы и игры с кровью, а их консильери — и того хуже. Один любит, когда его душат и мокро кусают, оставляют следы, в особенности от жидкостей, царапают спину и рвут волосы, другой же терпеть не может нежность и только за грубость — шлепки ладонью, ремнём, стеком, всяческие игрушки, пенетрация без особой на то подготовки для болевых ощущений и огромная любовь к разговорам о грязном вслух. Ах, знали бы только об этом люди, так множество вещей пошло бы крахом. Но всё то, что сейчас происходит за дубовой дверью, останется там и на слуху только между четырьмя людьми. — Я начинаю. Вы можете отказаться, но не отказываетесь. Чудесно, — Венти довольно тянет гласные, выглядит как кот, наевшийся сметаны, что сейчас хищно облизывает усы, в готовности напасть. Даже Тарталье становится тесно, когда помимо сжимающей его слизистой, сбоку добавляется палец, но что испытывает Дилюк — просто шквал ощущений. Они все сдержаны, он лишь молча кусает губы и не движется, привыкая к тому, что в нём ещё больше, чем обычно. К Тарталье внутри он уже привык — прошло больше двадцати минут, как он так находился без движения. Но теперь, даже один палец, добавляет дискомфорт и новое странное ощущение. Дилюку кажется, что в него не поместится. Дилюку стыдно даже думать о таком. — Видите, Вы отлично справляетесь. Скарамуш не чувствует себя оставленным или забытым, просто потому что с восхищением наблюдает, как Венти плавит в своих руках такого холодного человека, опытного во всех видах психологического давления. Такое доверие своих чувств и ощущений всего одному — вообще-то, трём, как думает Дилюк — человеку не может не восхитить. Достигал ли такого Скарамуш с Тартальей или другими партнёрами? Заработал ли он доверие Дилюка в тот единственный раз в прошлом? Быть может, ему стоит лучше начать заботиться открыто и поощрять, чем иметь нарочную грубость. Нет, Тарталье слишком нравится такой Скарамуш, какой он есть, а потому такую нежную хвальбу и заботу он воспримет как что-то неизвестное и странное. Сейчас и Тарталья восхищается этим, даже забыв о тесном чувстве и тоже задумывается — а может ли он вот так доверять себя человеку? Или дать довериться? Почему-то всякий раз, когда дело доходит до секса, это превращается в психологические клубки, которые он распутывает или запутывает, вместо того, чтоб действовать бездумно, как требует не голова, а головка. Он отдаёт половому акту слишком большое психологическое внимание. — Вы можете принять уже два пальца, приготовьтесь. Чайльд и Скарамуш едва ли не выпускают руки Дилюка, потому что тот слишком резко пытается их вернуть, но реакция, даже если есть чем отвлечься, у них хорошая, потому за руки держат всё крепче. Вообще-то, им тоже интересно послушать, а не только посмотреть. Это не секс вдвоём и обделение тех, кто ничего не делает, а психологический показательный акт того, как нужно делать и успокаивать, завоёвывать — опять же — доверие. — Слушай, а ты не хочешь... — Нет, — тут же перебивает Тарталью Скарамуш, чтоб тот не сказал ничего опрометчивого. Нет, к двоим он точно не готов, Тартальи хватает с лихвой. — Но я же буду..! — Нет. Я ещё не думаю о таком. И ты сам всё видишь. Видит то, насколько сложно привыкнуть к такому распирающему чувству — Дилюк весь в напряжении. Рубашка, как единственная оставшаяся часть одежды, давно взмокла насквозь, волосы прилипли ко лбу и сбились в один большой колтун, дыхание неритмичное и прерывистое, а с порванных и искусанных губ стабильно капает кровь. Конечно, кто нормально воспримет в себе член и два — а скоро три — пальца, так это ещё и подготовка к двум! И если Дилюк хотя бы шире и крепче, то Скарамуш переживает о том, что это может стать весьма травматично и после он не сядет ближайшие месяцев семь. — Третий, господин Дилюк. Вы можете принять целых три. Венти шепчет успокаивающе, совсем незаметно тянет Тарталью за волосы и взглядом намекает — успокой что ли, дубина рыжая. Безмолвно, понимая, что и правда надо помочь, подключается и Скарамуш. Три на одного — как-то нечестно. На открытой шее и части плеча остаются лёгкие поцелуи от Чайльда, он даже не кусает и не ставит засосов, лишь нежность и желание успокоить. Скарамуш же обеспечивает давно желанную — но ужасно медленную — стимуляцию — накрывает член Дилюка рукой и начинает совсем медленно водить, только ещё больше раздражая ощущения. Венти удивлён, что Дилюк до сих пор держится и молчит, прикрывает заплаканные — невольно слёзы вышли — глаза и кусает себя за язык. Всё ещё боится? — Вы можете себя не сдерживать. Но если боитесь, я могу помочь. Венти, что до этого имел цель только растянуть, а не доставить удовольствие преждевременно, резко сгибает пальцы и мажет по стенке внутри, чем вызывает хриплый вскрик от Дилюка. Помог, ещё как, выбив последние пробки и ограничения, потому что Дилюк плавится полностью, отдается и доверяет, плывёт по течению лишь. Все рамки дозволенного вроде отсутствия стонов и даже мычания сломаны, древесными обломками валяются где-то в углу хлама сознания, открывая ощущение удовольствия полностью. — Видите, всё так просто. Вам нечего бояться, Вас никто не осудит. У Вас просто чудесный голос, это упущение, что Вы его не показываете. — Я не... Венти! — Дилюк почти вскрикивает, потому что Венти действие повторяет посреди фразы. Которую он, впрочем, забывает просто мгновенно. — Но говорить Вам не совсем можно. Ругаясь, Вы портите идиллию. О, и, кажется, Вы уже готовы, чтоб меня принять! Венти вытаскивает на момент пальцы, и Дилюк не может не признать, что чувствует некое опустошение, пропало чувство тесноты от одного лишь члена внутри. На пару секунд. Теперь это чувство тесноты возвращается в двойном размере, потому что растяжка тремя пальцами — лишь мелкая подготовка, потому и двойная пенетрация подразумевает априори привыкание к очень сильной тесноте. Можно, конечно, растянуть подольше, другим способом, но даже у Дилюка заканчивается терпение на это. Они все слишком долго медлили. — Не нежничай, — последнее, что просит Дилюк перед тем, как задохнуться в чувстве того, что это уже слишком много. Венти слушается беспрекословно, лишь на две секунды останавливается, когда входит только на одну головку, чтоб самому не тесно было, а опосля, с трудом, но старанием как раз-таки не нежничать, входит до основания. Ввиду телосложения их размеры с Тартальей разнятся, но это всё равно очень и очень много для Дилюка. Он едва ли дышит, до боли впивается короткими ногтями в ладонь и задаёт себе тот вопрос, что совсем недавно задавал Скарамуш — как до этого дошло? — Как и просили! Только нам бы немного сменить положение, мне немножко тесно! — Венти просит больше Тарталью. Тот, конечно, слушается, отмечая, что ему и самому неудобно, а потому слегка чуть ниже съезжает, опираясь лопатками о изголовье кровати, отпускает руку Дилюка и берёт его ноги под коленями, пуще прежнего разводя их. Вот так намного удобнее. Скарамуш теперь больше интересуется происходящим как наблюдатель, а не как участник, потому отходит на шаг и смотрит, за каждым движением наблюдает и неожиданно для себя отмечает — ему нравится. Нравится наблюдать за чужим, мать его, сексом! Низ живота скручивает ещё сильнее, но он держится, копит напряжение и стресс, чтоб выпустить его позже вместе с остальной потугой, скопившейся за несколько дней. Чайльд и Венти толкаются разрозненно, их темп абсолютно разный, противоположный, потому пустоту в себе Дилюк не чувствует ни на секунду, одно только движение, что сводит с ума. Хочется свести ноги, лечь и свернуться, закрыть руками — а их теперь в свои забрал Венти и не даёт даже коснуться к себе — красное лицо и отдаться ощущениям только таким образом. Но пока ты полностью открыт и не можешь даже выражение лица контролировать, стыд сковывает, хоть рамки и слетели. Только если бы ему сказали что-то такое, что... — Господин Дилюк, расслабьтесь. Вы так делаете больно не только себе, — совсем спокойно в затылок вполголоса успокаивает Тарталья. Да, именно это сказали. — У Вас нет причин сейчас напрягаться и сдерживаться. Вы очень прекрасно выглядите. С Дилюка не слетает всё то, что сковывало, но он чувствует себя намного спокойнее и ощущает более доверительное отношение, а потому на каждое движение, действие, мгновение отзывается такой реакцией, которой требует тело. Вслух громко стонет — голос явно сорвётся, — выгибается, падает на плечо Тартальи, как в поиске поддержки и отсутствия сил держать спину прямо так долго, позволяет дрожи проходить по телу и чувствует потрясающую негу. Кто же знал, что пока тебя трахают двое, так хорошо? Скарамуш открывает для себя новое ощущение, построенное снова на психологии. Он не хочет доверять или дать довериться, он хочет смотреть на то, как это делают другие, а доверять — себе. Он знает как себя касаться, чтоб сделать приятнее, ему не особо хочется этого от других, но видеть, как это — секс — делают другие представляет собой чем-то особенное. Он не подставляет себя на чьё-то место, это словно бы высшая степень удовольствия наблюдения за чем-то — возбуждение. Как неожиданно и в какой странный момент он обнаружил себя на кинке вида вуайеризм. Дилюку хватает нескольких минут, чтоб кончить даже без прикосновений к себе, потому что переполняющее ощущение, а точнее — его осознание, вызывает эякуляцию. По классике жанра, как происходит во всех романтических или просто эротических фильмах, Чайльд и Венти испытывают оргазм следом больше от чувства того, как Дилюк сжался, а не желания финишировать. И, конечно, о том, что происходило это без презервативов и прямо внутрь, из них не позаботился никто, потому что даже в уровне доверия, можно начать думать головкой, а не головой. — В ванную его относишь ты. — Венти тычет Тарталье в мокрый лоб. — Я его даже поднять не смогу. — Я тоже устал! — возмущается Чайльд. Больше шуточно, конечно. — Не тебя только что трахнули двое, не ной, — встревает Скарамуш. Руки он уже оттирает салфеткой, уставший и вспотевший, но снявший стресс таким странным для себя образом. — Ты что, подрочил на это? — Тарталья вопросительно выгибает бровь. — Что-то не нравится? — Нет, я просто не знал, что тебе такое нравится! Но я запомню. — Я тоже не знал, — невозмутимо констатирует факт Скарамуш. — До этого момента. Усталость накрывает абсолютно всех, а потому остальная часть времени проходит в тишине. Чайльд утаскивает бессильного, но всё ещё пускающего отрывистые проклятия Дилюка в ванную, Венти распутывает колтун из косичек и стаскивает грязное белье с кровати, а Скарамуш что-то очень деловито тыкает в телефоне. Невовремя же назначили встречу. А если бы вместо Дилюка был он? Как бы более открытый и известный босс бессильно дохромал до места встречи с больной поясницей и задницей? В тишине и разъезжаются, Скарамуш даже не машет на прощание, а одевается и уходит, Тарталья за ним следом, похлопав перед отъездом Дилюка по макушке, на что получает сонный взгляд полный злости и ненависти ко всей той боли, что сковывает сейчас всё ниже пояса. В этих не имеющих хозяина апартаментах остаются только отвратительно уставший Дилюк и Венти, что теперь дополнительно наседает над ухом. — Вам же понравилось, да? Хотите ещё повторим? — Помолчи, — Дилюк хрипит и накрывается одеялом до носа. — Как это там называется... Саб-спейс! — Это другое. Я просто устал. — Ладно-ладно, спокойной ночи!