Воины Фастри

      В далёком приморском городке Тайкон утром солнечно и жарко. На центральной площади кипит жизнь: люди передвигаются большими толпами, стоят в очередях за продуктами, сидят на лавочках возле большого фонтана, разговаривают, смеются. Дети весёлой гурьбой бегут в школу, а деловые мужчины и женщины в строгих офисных костюмах спешат на работу с тяжёлыми кожаными портфелями. Площадь вымощена камнем, дорожки чистые, свежевыметенные – дворники сделали свою работу ещё рано утром. Над фонтанами нависли высокие изогнутые пальмы; лёгкий ветерок с океана играет их ветвями, заставляя ещё больше нагибаться под собственной тяжестью.       И лишь одинокие рваные плакаты в узких переулках рабочих районов напоминают о давно ушедшем военном времени. Грозный идол бога Фастри, бордово-красная обезьяна, взирает с этих плакатов; в её лбу горит яркая звезда, а в зубах сверкает остро заточенный кинжал. Фастри призывает свергнуть захватчиков и поработителей, Фастри зовёт весь свой запуганный разрозненный народ на священную битву, на неравный бой против режима. Какой-нибудь работяга, возвращаясь с длинной смены, взглянёт на этого грязного бога, усмехнётся, может даже плюнет себе под ноги и пойдёт своей дорогой. И бог умрёт, задохнувшись от бездействия.       Гэннат, молодая амбициозная студентка с Юга, уже месяц ездит по стране, по большим городам и захолустным провинциям. Она ищет тех, кто может рассказать о революционерах, веривших в бога Фастри, которые пятьдесят лет назад развязали на этой территории страшную войну. Последней остановкой на её пути стал город Тайкон. Многие, кого она встречала, говорили, что именно здесь, на берегу океана, остались седые монахи, помнящие всё о тех временах. И вот она, бодрая и полная сил, идёт широким шагом по солнечной площади, всё ещё надеясь на успех. За её спиной небольшой рюкзачок, из кармана торчит мобильный телефон последней модели, на ногах большие дорогие ботинки, а на голове яркая оранжевая кепка. Она на голову выше любого жителя Тайкона, её загорелая кожа темнее, чем у местных, а ногти покрашены красным лаком: всё это сильно выделяет её из толпы. Люди провожают Гэннат удивлённым взглядом и при первой же возможности спрашивают, откуда она и какими судьбами очутилась в этой глухой провинции. Она уже привыкла к таким вопросам и научилась на них отвечать: «Я из Зеганга, приехала подышать свежим морским воздухом, ведь у нас в большом городе очень плохая экология». Некоторые сочувственно качают головами, а некоторые возмущаются, с пеной у рта доказывая Гэннат, что она на своём Юге совсем зажралась и разучилась ценить богатство, изобилие и безграничные возможности. Гэннат тихонько смеётся в кулак. Эти люди, конечно, не знают, что она выросла в неблагополучном районе, где точно так же, как в Тайконе, по нескольку раз в неделю отключали электричество. Распрощавшись с недоброжелателями, она, ничуть не раздражённая, идёт своей дорогой.       Тайкон находится на востоке Булутти, отсталой сельской страны на самом краю света. Гэннат мало знает об истории Булутти: в архивах ей удалось найти лишь короткие выжимки из газет и несколько записей речей тогдашнего президента. Пятьдесят лет назад власти Булутти подавили масштабное восстание, которым управляла некогда популярная среди населения террористическая группировка Хариджар. Все члены группировки принадлежали к фастрийцам – служителям культа Фастри, составлявшим на тот момент в Булутти чуть меньше половины населения. Источники говорят, что фастрийцы хотели захватить власть и навязать жителям страны свою веру и свой язык. После того, как казнили последних бойцов Хариджара, все фастрийцы в стране подверглись массовому уничтожению. Сейчас отдельные закрытые общества фастрийцев проживают на восточном побережье Булутти и в соседних странах, и, по прогнозам, уже через поколение они забудут своего бога, растворившись среди многочисленных народов Востока.       Гэннат, восстановив эту историю, ужаснулась масштабам войны (по приблизительным оценкам, в Булутти было уничтожено около трёх миллионов фастрийцев). Скоро не останется и следа от некогда процветавшей древней культуры! Гэннат перерыла множество книг про Булутти, прочитала описания всех народов этой страны, но про фастрийцев не нашла ничего, кроме того, что их почти не осталось. Она писала авторитетным учёным из передовых университетов, но никому не было дела до проблем настолько далёкого и бедного государства. Скорее всего, очередной диктатор, правящий сейчас в Булутти, просто не допускает проникновения какой-либо информации о геноциде фастрийцев за пределы страны. А геноцид был очень масштабным, ведь население Булутти за время войны сократилось в треть! Эта загадочная история так заинтересовала Гэннат, что она решила сама отправиться в Булутти в надежде найти живых свидетелей тех событий и по кусочкам выудить у них информацию о том, что из себя представлял культ Фастри, какая была жизнь у фастрийцев и почему образовались радикальные религиозные движения, приведшие к таким последствиям. Делала она это в рамках дипломной работы – ей пришлось изрядно попотеть, чтобы предоставить всё в нужном свете и получить разрешение на такую поездку.       Сперва ей казалось, что её авантюра с треском провалилась: местные наотрез отказывались говорить о геноциде. Запуганные старики старались уйти от ответа и переводили разговор на другую тему, а молодые же лишь пожимали плечами, говоря, что это было слишком давно и что они об этом ничего не знают. Но некоторые рассказывали, что через друзей друзей знакомы со старыми фастрийскими монахами, которые помнят всё, что происходило, и могут рассказать об этом, если сами ещё живы. По мере приближения к побережью Гэннат слышала о них всё чаще. Чем больше она слышала, тем больше понимала, что движется в правильном направлении. Последний, кого она встретила перед въездом в Тайкон, рассказывал о большой общине фастрийцев, обитавшей когда-то в пригороде Тайкона. Возможно, там ещё остались люди, и именно эти загадочные люди дадут Гэннат все сведения о войне. Всё ещё полная надежды, она сразу пошла на окраину города, отмахиваясь от встречных рассказами о плохой экологии и о свежем морском воздухе.       Все, кто говорил хоть что-то, всегда жили на окраинах, в спальных районах, в трущобах. Скорее всего, они просто меньше боялись прослушки и полиции: на центральных улицах повсюду установлены камеры, или, если городского бюджета на них не хватило, стоят охранники с автоматами; в бедных же кварталах такого контроля почти нет.       Гэннат выбрала себе место на скамеечке возле какого-то продовольственного склада (на стене висел фастрийский плакат) и стала терпеливо ожидать человека, который должен в скором времени к ней подойти. Она была уверена, что-нибудь обязательно заинтересуется, подойдёт и завяжет беседу с незнакомой иностранкой; она быстро разработала эту тактику и, поняв, что она работает безупречно, стала пользоваться только ею. Спустя десять минут к ней действительно подсел какой-то мальчишка с огромными сумками, неумело набитыми дешёвой едой с рынка. – Тяжело тебе? – спросила Гэннат, дружелюбно улыбаясь.       Мальчик посмотрел на неё с опаской и пододвинул сумки к себе. – Нормально, привык, – ответил он, схватив их руками и наклонившись, словно защищая. – А вы откуда? Вы здесь точно не живёте. – Я приехала с Юга. У нас совсем не так, как у вас, всё другое: природа, климат, обычаи и традиции. Мне нравится путешествовать и узнавать что-то новое о других странах. – Гэннат тщательно выбирала слова, чтобы сначала показаться обычной туристкой, зашедшей не в тот район. – Ты наверняка знаешь, что в моих краях уже давно нет рынков, мы все ходим в супермаркеты и платим бешеные налоги. А ещё мы живём в многоэтажках, ни у кого нет своих домов, как у вас. Наши небоскрёбы раза в три выше, чем самые высокие дома в Тайконе! – Да, я это слышал. Здорово вы живёте, мне бы так! – мальчик расслабился, поняв, кого встретил, и выпрямил спину. – Я совсем не был за границей. И, видимо, никогда не полечу на самолёте, – он засмеялся. – Мне и не нужно никуда летать, тут тоже хорошо. Да и, по правде говоря, я попросту боюсь… вдруг самолёт сломается. Я тут ухаживаю за дедушками и бабушками, которые живут поблизости, ношу им продукты. – Он указал на сумки. – Такой маленький, а уже работаешь. Я тоже тут по работе, если можно так сказать, – Гэннат стала серьёзнее, – я изучаю историю Булутти. Например, меня крайне интересует эпоха борьбы с фастрийским терроризмом. – Гэннат ткнула пальцем в плакат на стене. – Ты знаешь каких-нибудь людей, которые могут об этом рассказать?       Мальчик уставился на плакат, смотрел на него несколько секунд, а затем, сощурившись, внимательно посмотрел в глаза Гэннат. – Зачем вам это? – вдруг спросил он. Вся его весёлость вмиг улетучилась. – Я… делаю дипломную работу. Я месяц путешествую по Булутти, собираю сведения о фастрийцах, и все мне говорят, чтобы я приходила сюда. Что здесь, мол, была община монахов, что они что-то знают… – Я не знаю, о чём вы! – вдруг воскликнул он. – Извините, мне надо бежать, дедушка ждёт!       Мальчик торопливо поднялся со скамейки, бросил Гэннат «до свидания», схватил свои сумки и быстро зашагал прочь. – Стой, стой же! Я не хочу ничего плохого! – Гэннат тоже встала и, догнав мальчика, остановила его, взяв за руку. – Хочешь, я покажу тебе свои дневники? Если ты думаешь, что я из каких-то ваших спецслужб, то нет, я иностранка. Слышишь, я с акцентом говорю? Пожалуйста, не уходи, я месяц здесь пробыла не для того, чтобы ты ушёл сейчас!       Когда люди вот так резко прекращали беседу, Гэннат сразу понимала, что они что-то скрывают. Некоторые просто не умеют врать, и этот мальчик был одним из таких. Он быстро себя выдал; если бы Гэннат была чьим-то агентом, она непременно арестовала бы его и его семью. Наверное, можно было бы его разговорить и без нервов, но у Гэннат в таких делах не было опыта.       Мальчик повернулся к ней лицом и, тяжело дыша, посмотрел на неё полными ужаса глазами. – Успокойся, пожалуйста, – твёрдо произнесла Гэннат. – Как я могу доказать, что я не собираюсь тебя арестовывать? Проси что хочешь! – Я не знаю… уйдите… – у него на глаза наворачивались слёзы.       Гэннат было очень жаль этого мальчика. Он пытался вырваться, но она крепко держала его за руку. Его рубашка была наполовину расстёгнута, и при ещё одном рывке она увидела у него на правой стороне груди, под рёбрами, красно-бурую метку в виде семиконечной звезды – главного символа Фастри. Гэннат поняла, что нашла то, что искала. Собравшись с мыслями, она медленно сняла свой рюкзак и достала оттуда записную книжку в кожаной обложке. Начала объяснять, что ведёт записи на родном языке, показала свой паспорт с печатью о въезде в страну, достала смартфон, утверждая, что в Булутти эту модель ещё не завезли, даже продемонстрировала иностранные этикетки на своей одежде.       Она очень волновалась и потому говорила быстро, сбивчиво, с очень плохой грамматикой и с ужасным произношением.       Мальчик пока не сказал ни слова, но стал спокойнее, перестал вырываться и попросил отпустить, сказав, что никуда не убежит. Он снова сел на скамейку и, нервно ломая пальцы, заговорил, глядя в пол: – Я ничего вам не скажу. Можете выдирать мне зубы и отрубать пальцы, я ничего не скажу.       Он ей так и не поверил, даже несмотря на ошибки в речи и печать в паспорте. Гэннат поняла, что стоит сменить тактику: – Тебе никто зубы выдирать не собирается. Мне нужны твои родители. Отведи меня к ним, или будет хуже! – она попыталась изобразить строгость и жестокость.       Повесив голову, он пошёл вперёд, волоча сумки по грязной земле. Гэннат взяла их у него, и они пошли значительно быстрее. Она сильно удивилась тому, что сказал этот ребёнок про выдирание зубов: он явно наслышан о репрессиях и пытках, применяемых к политическим преступникам в Булутти. Он легко выдал себя, но говорить отказался. Наверное, такие подростки и поддерживали Хариджар. Вырастая, они становились партизанами и легко жертвовали жизнями во имя своих идеалов. Вот только какими были эти идеалы? Что из себя представляет фастризм, чем живут эти загнанные в угол и объявленные вне закона люди сейчас? Гэннат очень надеялась, что фастрийцы не откажутся ответить на её вопросы.       Мальчик остановился перед большим двухэтажным домом. Очень старый, с покосившейся крышей, он оброс вьюнами и выглядел нежилым. Мальчик постучал по тяжёлой двери; они стояли перед ней около минуты, и, наконец, дверь со скрипом отворил седой старик с пышной бородой и спутанными длинными волосами. Он был одет в обычную рабочую одежду, грубые деревянные башмаки и заляпанный фартук; он выглядел очень старым, но не был похож на немощных сухих старикашек, доживающих свои последние годы в полузабытьи. Гэннат удивилась его высокому росту, идеальной осанке и ясности взгляда, так не свойственной старым людям. – Господин Нараяси, я принёс продукты… и… эта женщина хочет поговорить с вами, – произнёс мальчик, всё ещё не поднимая головы. – Добрый день. Вы здесь не местная, так? – спросил старик, принимая сумки из рук Гэннат. – Я приехала из Зеганга. Ваш помощник, – она указала на мальчика, – заподозрил во мне агента спецслужб, когда я спросила у него о… фастризме. Заранее говорю вам, что я не являюсь агентом и хочу сделать всё для того, чтобы вас в этом убедить.       Гэннат показала старику авиабилеты и паспорт с местом постоянного проживания. Старик долго вглядывался в документы и в лицо Гэннат, потом молча кивнул и попросил продолжать. – Меня интересует фастризм, Хариджар и всё, что связано с фастрийским восстанием. Я долго каталась по Булутти, и все говорили мне ехать сюда. Я думаю, у вас есть ответы на все мои вопросы. – Да, видимо, ты искала именно меня. Мы обязательно обсудим это. Подожди только немного.       Старик поблагодарил мальчика за доставленные продукты, какое-то время поговорил с ним на незнакомом языке (возможно, на языке фастрийцев), и, когда тот ушёл, пригласил Гэннат в дом.       Внутреннее убранство дома резко отличалось от всех интерьеров, что Гэннат приходилось видеть в других регионах. Прежде всего в глаза бросалось отсутствие стульев и кроватей; вместо стульев вокруг низкого столика лежали подушки, а вместо кровати в углу был расстелен тонкий пуховый матрас. На деревянных стенах висели расписные ковры; за стёклами в шкафу скалили зубы глиняные статуэтки странных звероподобных существ; на низком столике дымились благовония. В воздухе висел белый дым, и всё в этой комнате казалось старинным, запылённым, застывшим во времени. Гэннат, осматривая этот неказистый домик, почувствовала, что отсюда её точно не выгонят. – Так выглядит фастрийский дом? – Да, мы фастрийцы. Наверное, одни из последних в Булутти, да и во всём мире. – За вами правда так серьёзно охотятся власти? Судя по тому, что мне наговорил этот мальчик, вас запытают до смерти, если поймают. – Нет, вовсе нет, – старик усмехнулся. – Он сильно преувеличивает. Фастрийцев правда преследуют как «террористов», но нас тут и осталось-то всего три семейства. Никто не будет уничтожать тех, кто гарантированно вымрет в скором времени. Я недавно рассказывал ему о репрессиях, которые я застал совсем юным, а он испугался и теперь шугается собственной тени. Если бы эти репрессии продолжались до сих пор, мы бы ушли в глухую деревню, либо мимикрировали бы под простой люд, – он опять засмеялся. – Из-за цензуры мне не удалось ничего найти о фастризме… Расскажите, пожалуйста, о вашей религии. И о том времени, когда фастрйицев было много. – Я давно ждал какого-нибудь собирателя легенд вроде тебя. У нас будет много времени, я обязательно всё расскажу. Кто-то должен наконец пролить свет на то, что здесь происходило, чтобы мы хотя бы остались в мировой истории. Не знаю, есть ли кроме меня ещё в мире настоящие фастрийцы, но, если есть, то все они глубокие старики. Не хотелось бы, чтобы наша культура бесследно пропадала. Я расскажу всё, что помню, и отдам тебе наши священные книги. Ещё пятьдесят лет назад мне было понятно, что фастризм обречён на смерть, и хочется хотя бы… задокументировать историю такой, какой она действительно была. Пока я сам ещё жив.       Гэннат, собравшись с мыслями, извлекла из рюкзака громоздкое устройство со множеством тумблеров, рычагов и кнопок, положила его на столик рядом с благовониями и вытащила откуда-то тоненький микрофон. – Вы не против, если я буду записывать наш разговор на диктофон? – спросила она как можно вежливее. – Не знаю, что это за штука… выглядит страшно, – он улыбнулся. – Но, если того требуют обстоятельства, я не против. Разбирайся пока с этой машиной, а я пойду и налью нам чаю.       Гэннат занялась настройкой диктофона, а старик через минуту принёс две изящные чашечки с дымящимся травяным отваром, напоминавшим по консистенции расплавленную смолу. Видя, что Гэннат смотрит на чашки с недоверием, он, засмеявшись, отхлебнул из обоих, доказывая, что не отравлено. – Скажите что-нибудь сюда, в микрофон. Начните как-нибудь свой рассказ, – попросила Гэннат. – Меня зовут Капир Нараяси. Я один из последних ныне живущих воинов Фастри. Я был знаком с последним пророком, и потому знал, что Фастри в скором времени умрёт и унесёт с собой жизни всех фастрийцев. Сейчас он находится на последней стадии своей агонии. И я расскажу о том, почему это случилось.       Очевидно, он был готов говорить долго. Начало его рассказа было очень интригующим; Гэннат не терпелось скорее всё узнать. Разве что она не могла понять, почему он не спрашивает её о том, кто она такая и зачем ей вообще понадобились какие-то там фастрийцы. Казалось, он знает это лучше, чем она сама. – Конечно, ты не раз видела семиконечную звезду, главный и неотъемлемый символ Фастри. У того мальчишки эта звезда вытатуирована немного выше живота, на боку, а у меня – на щиколотке левой ноги. Ты наверняка видела и изображения Фастри. Обычно его рисуют как красную обезьяну с человеческими глазами: случайный человек посмотрит на неё и представит себе каких-нибудь дикарей, пляшущих босиком вокруг костра. Только вот наша вера – совсем не примитивный языческий культ. Среди фастрийцев были и политические лидеры, и великие поэты, и известные на весь мир учёные. Как ты думаешь, почему власть уничтожала нас так целеустремлённо и массово, почему в отношении Фастри до сих пор действует цензура? Потому что каждый фастриец является богом, и сами по себе понятия «бог» и «творец» для нас тождественны понятию «человек». Мы не преклоняемся и не унижаемся перед высшим разумом: мы с ним едины. Каждый фастриец верит в то, что он способен на всё, и именно поэтому мы были такими отважными воинами, а фастрийские радикалы были так опасны и чуть не совершили настоящую революцию. Я сам был непосредственным участником самых кровавых событий, и началась моя история в Халаси – трущобах, примыкающих к прибрежному городу средних размеров. Этот город сейчас превратился в огромный мегаполис и поглотил Халаси без остатка.