Мечты сбываются!

Сапоги Иззи Хэндса ласкала вода. — «Открытые глаза всегда сродни зеркалам, в которых путник видит своё отражение», — кажется, так говорилось в одной из дрянных книжек Боннета. Это, конечно, совершенная дребедень. В каждом человеке я вижу именно то, что в нём есть. Тот особый оттенок черноты. Они ведь разные. Былой цвет моей бороды, умудрённой опытом, не такой победный, как цвет сожженного судна, — Эдвард Тич посмотрел вдаль, к горизонту, — и не такой сладкий, как цвет кожи рабыни. И не такой, о, совсем не такой, как цвет твоего одеяния. Итак, Иззи, — Чёрная Борода отложил рапиру в сторону, — я отлично различаю цвета, но почему-то они все чёрные. Ты не знаешь, почему? Иззи молчал. На его чёрной бородке виднелись крупицы соли, а конечности были безмятежно распластаны по песку. На щеке красовалась маленькая царапинка. Рука Эдварда легла на его плечо. Остров, на котором они остановились, был крохотным клочком земли без какой-либо растительности. Повернувшись, можно было разглядеть пристань Пиратской республики. А с этой стороны открывался потрясающий вид на море: рассвет разгорался так же лениво, как огонь в костре с отсыревшими дровами, и над водою нависала удивлённая дымка. Картина была бы совсем идиллической, если бы не красное пятно на разодранной рубашке Хэндса и не углубление, наполненное свернувшейся кровью, посередине груди. Эдвард Тич улыбался своим мыслям. До их шлюпки было рукой подать — она скрывала за ещё чёрными от воды бортами поклажу: мешок с верёвкой, лопатой и горстью серебряных монет. Из лодки трусливо выглядывали вёсла. Чёрная Борода поднялся, испачкав руки в окровавленном песке, и шагнул к лодке. На задней части пристроилась чайка: видимо, она ждала, когда же пират покинет островок и оставит ей лакомый кусочек. Эдвард Тич вернулся на своё место рядом с Иззи. Он давно ни с кем не разговаривал по душам и решил, что упускать такую возможность глупо. — Иззи, я думал, закапывать ли тебя. Пока мы плыли от корабля, я колебался, потому что ты говорил об опрометчивости. Говорил, мол, как же мы поплывём дальше, — Эдвард усмехнулся, — если корабля нет. Видишь, тебе не пришлось решать эту проблему. Но потом ты сказал, — голос Чёрной Бороды дрогнул, — сказал, что всегда будешь на моей стороне и что… Не хочу произносить это вслух. Эдвард умолк. Он искал на горизонте приближающиеся суда, сам не понимая, зачем. Плыть с ними всё равно было невозможно. У Чёрной Бороды теперь был единственный путь. — И я точно понял, что закапывать тебя я не буду. Пусть чайки порадуются — тебе ведь всё равно? Иззи Хэндс предсказуемо молчал. — Вот и отлично, — Эдвард по-дружески похлопал труп по плечу и опять встал, взяв рапиру. Кровавый песок успел подсохнуть и больше не лип к рукам. Чёрная Борода, зайдя в воду по щиколотки и перегнувшись через борт, вынул из мешка лопату и кинул её рядом с Иззи. Она больше не понадобится. Чайка заинтересованно слетела с кормы на песок рядом с телом. Эдвард толкнул лодку с мели, быстро залез в неё и схватил вёсла. Напоследок задел деревянной кромкой сапог Хэндса и развернулся. Шлюпка отчалила, и гребец направил её вокруг острова, по направлению к Нассау. Лодка была хорошим средством передвижения для пирата, который не желал, чтобы его встречали громко. Корабль свой Чёрная Борода сжёг по той же причине — его надо где-то оставлять, команда разбежится пьянствовать или, того хуже, будет таскаться за ним по местам, где Эдвард Тич планировал таскаться в одиночестве. К тому моменту, как Чёрная Борода вытащил лодку на песок, достал заплечный мешок и поспешил скрыться между домами на первой линии, солнце уже поднялось. Город зарозовел, и это показалось удивительным. С последнего визита Чёрной Бороды Нассау изменился в лучшую сторону. Дома как будто побелели и приосанились, крыши покрылись где красно-коричневой черепицей, где ветками — но всё же покрытие было, и здания не стояли обрубками, — а улицы стали чуточку шире. Возможно, всё это потому, что в первый раз Эдвард Тич с Калико Джеком были по-свински пьяны, и целый мир казался им мал. Бельевые верёвки цеплялись за юные головы, дети непонятного происхождения путались под ногами, прогоняя мяч из бычьей кожи по дорожной пыли, а пугливые женщины в разноцветных, но простых платьях появлялись и исчезали так быстро, что всё кружилось и переворачивалось. Чёрная Борода предпочёл бы быть всегда пьяным. Специально для этого он взял серебро. Солнце уже нависло над городом, когда Эдвард вспомнил, в каком переулке расположен кабак Испанки Джеки. Воистину, плутать здесь было милым, но утомительным делом. Тяжёлая деревянная дверь распахнулась, и Эдвард увидел пьяниц, а многочисленные пьяницы с высоты роста или маленьких бочонков, которые заменяли здесь табуретки, увидели его. Всё же бороду не скроешь, даже если её давно нет. Пираты почтительно замолчали. — Не слышала, что твой корабль причалил у нас, Чёрная Борода, — знакомый голос раздался из глубины помещения. Говорила, конечно же, Испанка Джеки. Вход был чуть выше основного уровня, кабак располагался в полуподвале, и Эдвард смог разглядеть, где она сидела. Её величественный силуэт выделялся на фоне трёх других силуэтов, окружавших её. Два из них, кажется, принадлежали пиратам, а четвёртый был совсем маленьким и худым. Эдвард не смог разобрать, женский он или мужской, пока не подошёл ближе сквозь неплотную толпу. — Я пришвартовался в пригороде, сюда добрался пешком. — Оказалось, что последний силуэт принадлежал темнокожей девушке в зелёном платье с белым воротником. — Рада видеть, старина. Давно же тебя здесь не было, — ухмыльнулась Джеки. Улыбаться она, кажется, не умела. — Слышала, ты сбежал из-под крыла английского короля? — Да, приключилось такое, — протянул Чёрная Борода, кладя кулак на стол. — А борода где? Отчекрыжили? — Усмехнулся один из пиратов, на самом деле похожий на испанца, и расправил чёрные усики. — Влюблённый лев уже не хищник, да, капитан? — Эдварда толкнул под локоть пухлый юноша с бакенбардами, чьё лицо в тусклом свете слегка отливало зелёным. Чёрная Борода медленно опустил второй кулак на столешницу, закрыл глаза и досчитал до десяти. Теперь около Испанки Джеки сидело только двое: сам Эдвард и юная особа. Её белки глаз выделялись на фоне удивлённого лица сильнее, чем у Джеки, чьи глаза были прищурены. — Ладно. Дочь, иди принеси нам рому. Золотого, из бочки наверху. И мяса, пожалуйста, — Испанка Джеки одарила девушку взглядом, которым обычно просят убраться побыстрее, и юная особа, почти вскочив с бочонка, скрылась на узкой лестнице. — Познаёшь радости материнства? — Спросил Эдвард вежливо. — Уже семнадцатый год познаю, всё никак не познáю, — вздохнула Джеки. — И что, любишь её? — Брови Чёрной Бороды приподнялись в вопросе. Испанка Джеки посмотрела на Эдварда, как на умалишённого. — Это же моя дочь, конечно, я её люблю. — Зря, — Эдвард скрестил руки на груди. — Прости, что? — Всё очень просто. Вот смотри, — он опёрся локтями о столешницу, — если бы твоя дочь заразилась холерой, ты бы убила её раньше времени, чтобы она не мучалась или чтобы не заразиться самой? — Знаешь, я не думаю, что… — А если бы она была грудным ребёнком, и ты бы голодала, ты бы убила её, чтобы не умереть от голода самой? Испанка Джеки будто побелела и приосанилась. — Я дорожу своей жизнью. — И мучила бы тебя совесть, скажи мне? — Конечно, мучила бы. — А если бы ты её не любила? Джеки молчала. — Любовь и спасение в выходящих за рамки ситуациях не живут в ладу, они жрут друг друга, и либо ты погибаешь и, соответственно, весь мир погибает вместе с тобой, либо умирает твой любимый человек и тебя мучит совесть. Если из этого цикла исключить любовь, то твой мир не погибнет, пока не погибнет, а любимый человек совсем никогда — потому что его нет. И для второго точно так же! А если ты, уж прости, полюбила, то ты заслуживаешь смерти, которая обязательно на тебя свалится. Уже какое-то время дочь Джеки стояла рядом и молча вглядывалась в Эдварда — он это замечал краем глаза. Когда речь закончилась, девушка поставила на стол большой гранёный графин с золотистой жидкостью внутри и маленькую плоскую тарелку с тремя кусочками говядины. И два стакана с толстыми стенками — такие можно и в стену бросить. Приоритеты этого места были абсолютно понятны. — А ты не рассматривал ситуацию, когда оба от любви выигрывают? — Это сказки, — сказал Эдвард, откусывая мясо, — ты всегда что-нибудь да теряешь. А радость от самой любви, — он помрачнел, — сомнительная. Испанка Джеки устало посмотрела на него. — Я думаю, ты не в себе. На, лучше выпей, — она протянула стакан, в который уже налила ром. На вкус Эдварда ром был просто отличный, не приторный и не дорогой. Главное — пробивал на желание пройтись по городу, погладить всех бродячих собак, выйти на пристань и найти там корабль, но не свой. А такой, чтобы по нему сразу было понятно, что внутри есть библиотека с камином и секретная гардеробная, которых уже какое-то время не существовало в природе. Улица немного заворачивала влево в каждой точке и казалась очень длинной — вот рядом проплыл тёмно-коричневый дом с цветочным горшком в окне, вот — ветхая хижина с клочком земли, который можно считать за цветничок, вот — череда одинаковых песочного цвета домиков со старыми дрянными дверями, вот — какой-то рисунок на стене. Кажется, лошадь с наездником чёрной глиной по красной поверхности. Вот — нищая старуха под этой картинкой. Эдвард боялся представить, сколько ей было лет — точно ведь не меньше шестидесяти. Её тело было слишком маленьким для тех лохмотьев, в которые она была завёрнута, и костлявые руки протягивались к каждому прохожему. — Дай погадаю по ладошке, дорогой, — просипела старуха. Чёрная Борода поспешил удалиться. Он увидел сменяющие друг друга дома, показавшиеся смутно знакомыми. Коричневый дом, чёрный рисунок на красной стене. Новый дом — белый с красной крышей, — а потом хижина с цветничком, песочного цвета домики и бабушка. Чётвёртый и пятый проходы не дали новых результатов, — именно результатов, потому что пути были разные, но они неизменно вели к старухе с дрожащими костлявыми кистями. — Хочешь узнать жизнь и смерть свою? — Бабушка выпучила глаза, наверное, она считала свой внешний вид загадочным в этот момент, но Эдварду стало забавно. — Хочу, старуха, — со смехом в голосе произнёс он, довольно уверенный в том, что услышит. Он кинул сребреник в подол лохмотьев, протянул ладонь, и старухины пальцы стали её ощупывать (неприятно, будто по-паучьи). — А родился ты, милый, тридцать восемь вёсен тому назад, а влюбился ты впервые прошлым летом, и она тебя покинула, но ищет и всем сердцем верит, что вы ещё встретитесь, а уплывёшь ты сегодня вечером в своей шлюпке, а умрёшь ты, дорогой, через полгода, и убьёт тебя Роберт Мэйнард выстрелом из корабельной пушки, но если дашь ещё монетку, то я посмотрю повнимательнее… — Довольно, — Чёрная Борода вырвал руку и зашагал прочь, громко шаркая сапогами. Во-первых, старуха ошибалась насчёт даты его смерти, потому что умереть он должен был сегодня или завтра, в пьяном угаре повесившись на балке деревянного дома за углом. Во-вторых, то, что она умела ошибаться, было особенно обидно, ведь это означало, что никакая загадочная любовница мужского пола его не искала. Эдвард Тич хотел бы хоть на секунду поверить в то, что Стид, чёрт его подери, Боннет искал его. Что он тоже любил. Что он тоже заслуживал смерти, а не того гнилого обожания, на которое был способен Чёрная Борода сейчас. Вот кто действительно заслуживал смерти — он сам. Мешок с верёвкой был за плечом, и осталось только повернуть за угол, чтобы найти там добротную деревянную балку. Так Эдвард и поступил — но никакого дома за углом не было. За углом был выход к пляжу. На берегу всё же было хорошо. Даже, наверное, замечательно. Остовы разбитых лодок виднелись тут и там, вырастали из земли, как пузыри над поверхностью воды. В песок было приятно наступать — он проминался и при подъемах ног сыпался во все стороны. Даже через сапоги чувствовалось, какой он горячий. Эдвард сел около старой, покрытой белыми соляными пятнами лодки, и уставился в небо. Ему подумалось, что наверху яичница-глазунья из яиц голубых попугаев-неразлучников. Каждый день — новое яйцо, а попугаи совсем ничего не оставили после себя, кроме живого человеческого мира, что, в сущности, мелочь. Эд не заметил, как рядом с ним появился коричнево-зелёный силуэт. — Здравствуйте, мистер… — Мистер Тич. — Мистер Тич. Я хотела вам сказать, что вы, наверное, неправы насчёт любви. Эд обернулся на девушку. Из-под её приоткрытых губ виднелась кромка жёлтых зубов. — Давай, расскажи мне про любовь. — В любви мы перенимаем боль другого человека, а он перенимает нашу, если есть ответные чувства. И когда мы защищаем чужой мир первее своего, мы защищаем то, что для нас дороже всего. Мы защищаем себя. Это немного самовлюблённо — всё время защищать себя, но мне кажется, для вас в самый раз подходит. Эд подумал немного и сказал: — Я влюблён в себя, потому что он…а была влюблёна в меня. — А она, она влюблёна в себя? — Нет. — Значит, вы её недостаточно любите. Лицо Эдварда исказилось удивлением. Он потряс девушку за плечо, прошептал: «Спасибо!» — и радостно вскочил. Самоубийство откладывалось на неопределённый срок. Чёрная Борода, гроза морей, вприпрыжку бежал к кабаку Испанки Джеки. Он давно не чувствовал себя так легко. Нашлась причина, по которой он не любил! Как же здорово — не любить! Ближе к вечеру в кабаке прибавилось людей. Испанка Джеки сидела на привычном месте — и рядом с её силуэтом был ещё один, чересчур светлый. Чёрная Борода шагал вперёд — и кожа того человека розовела, а на белоснежном костюме отчётливо проступали золотистые пуговицы. За десять шагов «до» Эд его узнал. Стид посмотрел на него. А у Эда ослабели колени, и он еле дотащил себя до стола, где сидели Испанка Джеки и его… возлюбленный? Или всё же нет? — Ты, — только и успел прошипеть Эд, как Стид встал и нежно подхватил его ладони своими. — Эд, я так долго гонялся за тобой и всё никак не успевал… Эд высвободил руки, схватил Стида за лацканы костюма и тряхнул. Стид сделал очень жалобное лицо, и Эд закрыл глаза. Досчитал до десяти, открыл. Испанка Джеки исчезла. Более того, стол исчел. Бочонки исчезли. Пираты исчезли. Низкий полуподвальный потолок исчез. Остались Эд, Стид и уютная каюта. Пол покачивался, занавески балдахина над кроватью покачивались. Горящая люстра покачивалась под потолком. Огонь в камине трещал. За окном смеркалось. — Почему так поздно? — Эд отпустил костюм Стида и взял возлюбленного за руки. — Знаешь, после того, как ты угнал мой корабль, а я стал беглым преступником без гроша за душой, с пиратством возникли проблемы. Но я нашёл решение. Мы с командой нашли, мы выбрались с того островка и ограбили испанское судно. Я искал дорогу к тебе по опустошённым кораблям и страшным слухам, но вот я здесь, и ты здесь… — А где — здесь? — На моём новом судне. Оно чуть перелатанное, но вполне ходит. — А, — Эд замешкался. Он засмотрелся на губы Стида. — Целуй, пожалуйста. — Эд поцеловал, вкладывая всю нежность, на которую был способен. — Стид? — Спросил Эд, когда их губы разомкнулись. — Ты любишь себя? — Когда ты так делаешь — очень, — Стид прошептал с полуприкрытыми глазами. — Но я совсем не хочу себя убивать, — Эд начал расстёгивать его камзол. — Эд, — Стид задрал чужую рубашку на спине, чем совсем не помог, — за чувство любви куда более ответственны мы сами, чем другой человек, потому что мы любим образы. — Рубашка Эда была осторожно сложена на край покрывала, и Стид принялся за кожаный ремень с тяжёлой пряжкой. — Пожалуйста, не вини себя за это чувство, мы не можем по щелчку пальцев отменить то, что, ах… — Эд наклонился к шее Стида и поцеловал там, где, как он знал, особенно чувствительно. — Что между нами произошло. Стид помог любовнику выбраться из штанов, а Эд стянул со Стида рубашку, вытащив из нагрудного кармана бутылёк оливкового масла и выложив его на кровать. Он расстегнул чужие штаны и забрался рукой в шёлковые панталоны. Стид тихо застонал. Эд спустил его бельё до середины бедра и помог ногам освободиться. — Я ждал, что ты объявишься. Я так корил себя, — Эд толкнул Стида на кровать, а сам уселся на его бёдра. — Я думал, что моя глупая любовь всему виной, а ты показал мне своим уходом, что только оттолкнув, можно сделать человека свободным. А истинное счастье ведь в свободе… Подожди, я сниму. Эд с неудовольствием слез со Стида и торопливо стянул свои панталоны, чтобы опуститься опять и чувствовать возлюбленного обнажённой кожей. — Ты хочешь?.. — Робко спросил Стид. Эд кивнул. Он подхватил бутылочку с маслом с кровати, вынул пробку, вылил на пальцы и поднёс их назад, чтобы начать себя растягивать. Как только он закончил, странная боль пронзила его живот, но он решил её игнорировать. Стид ещё даже не вошёл, в чём же причина? Эд решил не думать над этим долго и, приставив руками головку члена Стида к своей заднице, надавил собственным весом. Член-то протиснулся, но вот жжение в животе стало нестерпимым. — Как больно! — вскрикнул Эд, зажмурившись. — Конечно, больно, это же рапира, — сказали назидательно откуда-то сверху. Эдвард открыл глаза. На него смотрел джентльмен в чёрном камзоле. Рука джентльмена сливалась с рапирой, а рапира — с животом Эдварда. Эта конструкция была крайне болезненной, возможно, потому, что он полусидел. Эдвард раскрыл рот, когда из него вынимали оружие. Джентльмен прошёл дальше по песку. Солнце уже не походило на яичницу — оно красным яблоком скатывалось по посеревшему холму неба. В продырявленном животе заурчало. Эдварду всё же пришлось совершить над собой усилие и встать. Всё произошедшее дальше походило на похмельный бред. На пляже за вечер пришвартовались десять кораблей. Десять кораблей английского флота. Весь личный состав был очень бодр и кровожаден. Страшно сказать, сколько пиратов полегло — по пути в кабак Испанки Джеки они лежали у зданий в кровавых лужах: кто-то ещё стонал, кто-то уже нет. Эдвард прикрывал дыру в животе рукой и брёл. Ему нужно было знать, жива ли дочь Испанки Джеки. В кабаке было тихо. Большинство лежало мёртвыми, но в глубине зала сидела Испанка Джеки в окружении двух пиратов: испанца и пухляка с бакенбардами и синеватым лицом. Эдвард знал, что они исчезнут, как только он досчитает до десяти, но это было совершенно незачем. Темнокожая девушка лежала около стола в луже тёмной жидкости. Испанка Джеки курила папиросу. — Я всё-таки был прав. Джеки ничего не ответила. Чёрная Борода потерял сознание. Очнулся он на улице посреди лежачих, сидячих и стоячих обезоруженных пиратов и моряков в синих камзолах. Чем ближе к импровизированному эшафоту, тем больше белого было на камзолах англичан и лицах пиратов. Эдвард наконец-то нашёл то здание с добротной деревянной балкой. Он наблюдал, как к виселице подводят Испанку Джеки. — Что вы можете сказать в своё оправдание? — Пощадите старую больную пиратку. — Вы готовы присягнуть нашему королю? — Ни за что. Когда Джеки на шею надевали петлю, Эдвард думал, вдруг это его верёвка. Его бы подошла — была хорошей, крепкой. Неужели не пригодится никому? Пираты чересчур медленно подходили к виселице. А чего им, собственно, бояться? Смерть — это не самое страшное. Любить куда страшнее. Под балку наконец подвели Эдварда. В нём узнали Чёрную Бороду (большой вопрос, был ли когда-то Чёрная Борода в Эдварде, или это всегда был только Эдвард). Помилование ему во второй раз не даровали, но это и хорошо: меньше лишних вопросов. Эдварда поставили на бочонок и надели ему на шею петлю. В пятнадцати километрах от города Нассау вглубь моря Стид Боннет проснулся.