В кедах бегать удобнее, нежели в туфлях

Антона отличало от других домочадцев то, что он не вырос в детском доме. Он слишком хорошо помнил запах маминых духов, помнил тихий папин смех и вечера в тихом семейном кругу. Он был единственным и очень любимым ребенком в семье, ни в чем никогда не знал отказа, но при этом рос чутким и любящим мальчиком. Но именно это подломило его в детском доме. Он не умел отбивать лучшее место, лучшие вещи, не умел изобретательно врать, чтобы не оказываться крайним в шалостях, в которых участвовали, пожалуй, все, кроме него. Он не умел выгрызать себе внимание воспитателей, улыбаться, быть милым, нравиться потенциальным приемным родителям. Да и из нежного возраста, когда взрослые покупаются на оленьи глазки, он вырос. При поступлении ему уже было 13 лет, а постоянные подлянки и издевки сделали из него угрюмого и отчужденного, ершистого подростка, который огрызался даже на протянутую ему руку. На всякий случай. И дело было не в красивом идеально сидящем на мужчине костюме. Не в блестящих, до рези в глазах, туфлях, и не в мягком тоне... он увидел в Попове тот мир, из которого так безвозвратно его вышвырнула та авария, мир, где он был счастлив и спокоен, мир, в котором Антона берегли и любили, в котором он был важен. И до щемящей тоски ему захотелось стать для этого мужчины важным и нужным, захотелось от него любви и заботы. Антон думал, лежа по ночам в общей спальне, - вот он мог бы меня защитить. И сонный мозг рисовал картинки о теплых руках с мягкой кожей, о голосе, который только в обращениях к нему принимал бы этот вкрадчивый теплый тон, о голубых глазах, что окутывали б его своим теплом и приязнью. И уже на самой границе сна неизъяснимо сладко в голове проносились касания сильных рук по плечам и спине, и тепло и забота выливались в нечто жаркое и тягучее, опалявшее сознание и заставлявшее закусывать уголок подушки и одними губами прокатывать на языке волнующее имя - Арс, Арсений… Нередкие посещения Арсением детского дома превращались для Антона и в праздник, и в пытку. Он старался оказаться незаметно рядом. Во время общих игр, ненароком коснуться рукой плеча, улыбнуться и не покраснеть. Но все было тщетно - Арсений Сергеевич всегда был доброжелателен, ласков, весел и игрив одинаково со всеми. Он никого не обделял, но и не выделял никого. И это мучительно крыло Антона. Он то злился, принимаясь язвить и огрызаться, то старался исчезнуть и потеряться, чтобы Арсений заметил и хватился подростка, то становился покорен и покладист, словно извиняясь за свои демарши. Антона швыряло от чувств: то к ненависти, то к любви...о как ему хотелось вывести этого мужчину из себя, чтобы он проявил хоть какую-нибудь сильную эмоцию к Антону! Пускай наорет, пускай одернет, о ласке и мечтать было стыдно, но хоть так... потому что выносить эту равнодушную доброжелательность казалось невозможно. Иногда мальчику казалось, что он ловил на себе пристальный взгляд патрона, и боялся подать виду, чтобы тот не отвел глаз. В такие моменты Антон себе казался неуклюжим и неловким - то, исполняя элемент на скейте, о бордюр запнется, а то и вовсе - кубарем упадет. И он знал, что взгляд голубых глаз нацелен именно на него, потому что именно после таких случаев в детдом приезжала бригада и монтировала рампу. А для домочадцев привозились не только ролики и скейты, но и шлемы, налокотники и наколенники. Для всех, но как бы Антону хотелось бы чтоб хоть раз что-то персонально для него. Пусть это будет самая мелочь, но только чтобы для него. Антон не любил читать, хоть порой и приходилось для занятий посещать детдомовскую библиотеку, гостем он там был нечастым. Но в одно из посещений он случайно открыл для себя полку с бульварной прессой. На полке помимо еженедельных подшивок различных газет под стеклом любовно были выставлены номера какого-то глянцевого издания, где на обложке красовался патрон и благодетель Арсений Сергеевич Попов, интервью и несколько несомненно постановочных, но от этого не менее притягательных фото. Вот на одном он в жокейской кепи на английский манер и с кнутом на гнедой кобыле, а вот лежит в разлапистой ванной с золотым краном прямо в брюках, рубашке и галстуке, рукава закатаны, а мокрая ткань липнет к рельефной груди. Антон замер перед стеллажом, как гвоздями прибитый, забывая дышать, и перелистывая снова и снова скудные три странички с фото Арсения. И, не задумываясь, засунул журнал за пазуху и рванул из библиотеки, боясь, что кражу тут же обнаружат. Но журнала не хватились ни через день, ни через неделю. Антон прокрадывался по ночам в крайнюю душевую и голодно рассматривал заветные три страницы до дрожи, до закусанных костяшек пальцев, сжимая вставший член и скуля в гулкой тишине детдомовской ванной. А позже стыдливо закусывал губы, пытаясь не слишком явно рассмотреть подтянутую фигуру мужчины, который традиционно по субботам проводил время с детдомовцами за какими-нибудь подвижными играми, настольными играми, совместным просмотром какого-нибудь интересного кино на проекторе и последующим обсуждением фильма. Арсений любил анализировать и слушать мысли детей о том или ином фильме. В этот раз фильм назывался "Три билборда на границе Эббинга, Миссури". Фильм необычайно тронул Антона и долгое время он сидел молча, пытаясь переварить увиденное, пока на других подростков сыпались вопросы от любознательного Арсения. Из задумчивости Антона вырвал вопрос мужчины: - Тош, а ты что думаешь, почему Джейсон Диксон такой жестокий со всеми? С Милдред, с Рэдом Уэлби? И почему в конце их отношения так меняются? Антон, сам не замечая того, прижал палец к губе, принимаясь покусывать ее. И неспешно ответил: - Он ненавидит все, что не может подчинить, злится, в силу своей ограниченности он не хочет разбираться в том, что он сам чувствует по отношению к ним. Хочет за агрессией спрятаться от своих истинных чувств к ним. - И что же он чувствует к ним, Тош? - К Милдред он ощущает бессилие от неспособности помочь и сочувствие. А Рэд... - парень запнулся на секунду, но быстро, словно комкая слова, выдал - Рэда, мне кажется, он давно и сильно любит. Таращится на него постоянно. Вторгается в его личное пространство, и бесится что ненавидит эту любовь в себе. Повисла долгая пауза, сопровождаемая тихими смешками и шепотками... - Разве можно ненавидеть в себе любовь, любовь – это ведь прекрасно, разве нет? - Можно, если тебе стыдно любить... Арсений Сергеевич. - Антон замолкает на миг глядя прямо в глаза мужчине, и ему кажется, что он сейчас максимально обнажен перед ним, но...ему нравится. Очень нравится говорить этому мужчине о чужих запретных чувствах. - Он не принимает себя, ему стыдно перед окружающими, перед матерью, ему проще сломать Рэда, чем принять в себе это. - И что же Рэд? - Арсений изучающе смотрит на него исподлобья. - А Рэд...он проще. Он просто протянул ему апельсиновый сок. Наверное, он все понял... Арс ухмыльнувшись хлопнул себя по коленям, глубоко вдохнув, и поднялся с парты: - Ну что ж, это интересное мнение, я рад что вам понравился этот фильм и заставил вас... о столь многом задуматься. А теперь на ужин и отбой. А у меня неделя чтобы придумать, чем мы займемся в следующую субботу. Но в следующую субботу Антону не суждено было увидеть Арсения. Сперва парни ухмылялись, но Антон к такому привык и уже не особо реагировал на смешки и подначивания, а потом произошло то, что навсегда изменило все... Ночью Тоша прокрался в общую ванную на уже привычное место, облизав пальцы и раскрыв журнал на той самой странице, где через мокрую белоснежную рубашку просвечивал твердый темный сосок, Антон принялся водить влажной рукой по уже вставшему члену, постанывая, оттягивая кожицу и поигрывая со скользкой розовой головкой, парень откинул голову назад и прикрывая глаза представил, что это руки Попова сжимают его плоть, перекатывают влажную головку, как вдруг дверь душевой распахнулась и на пороге оказались парни с его комнаты, гогоча и улюлюкая они рванули журнал из рук Шастуна, вздернули высоко над головой и при попытке забрать его парень запутался в спавших с бедер брюках и бессильно упал на пол душевой. Мальчишки принялись пинать его, а кто-то нагнулся и не больно, но очень обидно шлепнул по заднице - Так значит ты, Антоша, пидорок, да еще и на Арсения нашего хвост дергаешь? - парни разразились диким гоготом. Рассматривали его журнал, сопровождая скабрезными комментариями. Антон не хотел на них смотреть, он спрятал лицо в ладонях и свернулся на полу калачиком, пока они насмехались и пинали его больше из желания унизить, нежели избить. А потом было стыдно. Мучительно стыдно, до сбитых об стену костяшек и горьких обидных слез. Не перед этими... Антону на них было плевать, по большому счету. Было стыдно и страшно перед Арсением Сергеевичем, ведь до него это неизбежно дойдет. Донесут, в самых унизительных формулировках, и вот уже это для Антона было невыносимо настолько, что он думал вскрыть вены в той же душевой, лишь бы не встречаться с разочарованным взглядом голубых глаз. Или еще хуже, с омерзением и брезгливостью в них. Он пытался, но тупой нож из столовки не мог прорезать даже царапину...тогда Тоша решил, что до субботы непременно нужно сбежать. *** Арсений рассекал директорскую как яростная акула тесный бассейн. Наматывал круги, пытаясь стянуть ставший удушающей петлей шелковый галстук. Пытался вытрясти из тщедушной директрисы хоть какие-то подробности побега, но все тщетно. Она могла сказать лишь примерное время побега, дверь из которой мальчик выбежал, перечислить вещи, которые пропали, предположительно он забрал их с собой. Но ничего из того, что волновало Арсения она сказать не могла. В каком состоянии был ее подопечный? Был ли он избит? Подавлен? Что творилось у мальчика на душе? Какие у него были глаза перед побегом? Все это было настолько далеко от нее, что даже вопросы вызывали в ней немое недоумение... действительно, это же совсем неважно. Он велел собрать всех одногодок с Антоном игровой, и сам ринулся туда. Дети смотрели на него вроде бы удивленно, местами - ревниво. Но молчали. Никто ничего не знал. Все хором говорили одно и то же - Антон вел себя как обычно. Никто ничего не видел. Ничего обычного не происходило. В полицию он рванул прямиком из детдома, флегматичный участковый был мотивирован, как положено, кругленькой суммой, но на него Арсений все равно надеяться не стал, с ходу набирая секретаря: - Сереж, найди мне выходы на Лизу Аллерт, у меня детдомовский мальчик пропал. Сереж, срочно, и адрес, чтоб я мог выехать к ним в офис. Сутки прошли как в тумане, организация по розыску детей работала четко и слаженно, Арсений заехал в детский дом чтобы набрать вещей Антоши для поисковых собак, сам лично перерыл шкафчик мальчика, находя в нем среди вороха черновиков изрисованные поля с его узнаваемым профилем...но это не было новостью для Арса, да и.... с этим можно разобраться позже, все потом. Когда он найдется. Живым. Среди вещей он нашел с горстку самодельных фенечек-браслетов из подручных ниток и бусин, камней с дыркой посередине. Арс вспомнил, что часто видел эти браслеты на тонких мальчишеских запястьях. Аккуратно, через перчатки, чтобы не сбить запах, сунул их в зип-пакет и с полки захватил растянутый худак с капюшоном, тоже часто носимый Антошей. Сердце колотилось где-то в горле, и Арсений на минуту плюхнулся на кровать мальчишки, пытаясь унять нервную дрожь, ткнулся в кофту лицом, втягивая густой запах дешевого одеколона, пота, и чего-то еще, неуловимого, но приятного... во всем виноват он. Он один. Он ведь знал, чувствовал эти жадные взгляды, неприкаянные, ищущие отклик, но он чертов трус, боялся заговорить, остаться наедине с влюбленным который год мальчишкой. Он считал, что это ящик Пандоры, и если он только начнет... он думал о своих чувствах, о своей репутации, о своем комфорте, черт подери! Но не об Антоне, и о том, чего ему стоило все эти годы молчать и ждать... во всем его, одна его вина. И если с ним что-то случится он не сможет себе этого простить. Арсений уже несся по коридору, когда возле окна за разлапистым фикусом мелькнула тень и писклявый голос окликнул мужчину: - Арсений С-сергеевич... - он резко затормозил, пытаясь сообразить, откуда оклик и увидел Свету из младшей группы. Светочка была шустрой юркой девчушкой. Арс присел перед ней на корточки, чтобы быть на ее уровне: - Да, малышка? Ты что то хотела? - Я...я кое что видела, Арсений Сергеевич, я думаю, это важно... - девочка замялась, теребя подол пестрого платья. - Это было ночью в понедельник. Я шла в туалет ночью и услышала смех из душевой. Смех и удары, голосов было несколько, и я прислушалась, пытаясь понять, кто там шумит. Арсений напрягся и сжал кулаки, чтоб не спугнуть своим нетерпением и без того хрупкое и робкое откровение: - Они говорили плохие слова, смеялись, потом выбежали из душевой хохоча и кидаясь, как мячом, какой-то...книгой? И ушли в спальни. Я заглянула туда, а там...там лежал тот мальчик. На полу. Он, кажется, плакал. Но тихо так, беззвучно. А еще он был голым. Мне стало страшно и неловко я сбежала... Арса потряхивало уже крупно, от мысли что там могло произойти, от картинок в голове искрило и коротило, он встал на негнущихся ногах и пошел обратно по направлению к спальням. Последний звонок уже прозвенел, и дети должны были с минуты на минуту вернуться. Он замер у окна, срывая с подоконника ошметки краски. Курить хотелось нестерпимо, но здесь нельзя. Дружной гурьбой пятеро мальчишек ввалились в их общую с Антоном спальню, но стоило первому же увидеть напряженную фигуру Попова у окна, как тот встал, как вкопанный. Остальные столпились за ним у двери. Напряжение в комнате становилось густым и вязким. Попов молчал, и только каменная спина выдавала крайнюю степень ярости, которая сейчас электризовала всю комнату. Первым нарушить молчание решился самый старший из группы: - Арсений Сергеевич, вы...тут... - мужчина не пошевелился. Он так и стоял у окна, он не хотел смотреть на них...видеть их не хотел, так ему это все было зло и противно. - Сейчас каждый из вас сядет на свою кровать, и вы расскажете мне, что вы сделали с Антоном в понедельник ночью. А потом вы соберете вещи и вас переведут в другие детдома, потому что здесь я вас не желаю больше видеть, поверьте мне, я этого добьюсь и мне это ничего не будет стоить. И если ваш рассказ хоть на слово не совпадет с тем, что расскажет мне позже Антон, или... - Арс запнулся, на этом моменте у него словно кончился воздух - или если мы его не найдем, то все вы уедете в колонию по малолетке, гарантирую. Они его не насиловали. Пожалуй, это было самое ужасное, что пришло в голову Арсению, и несколько минут, пока он прогонял в голове этот сценарий с голым Антоном на полу, в его груди мясорубка методично перемалывала его сердце. Но его не насиловали, да и не раздевали, и, если верить этим шакалятам, то даже били без фанатизма. И это было сейчас самое важное. Кажется, все это время Арсений даже забыл, что надо дышать и только теперь позволил себе набрать полную грудь воздуха. Все дело было в издевках, унижении и раскрытии его чувств к Арсению. И это больно, но, черт возьми, поправимо. Лишь бы выжил, лишь бы нашелся, а все остальное можно решить. Арсений дослушал рассказ и некоторое время молчал, молчали и дети, боясь что-то добавить к уже сказанному. Вырвавшись из оцепенения, Арсений обвел их тяжелым взглядом и повторил: - Вещи собрать. Я распоряжусь, чтобы вечером вас здесь уже не было. Если кто-то кроме меня еще узнает обо всем этом - я вас достану и там, не сомневайтесь. Арс подхватил пакет с вещами с кровати Тоши и ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь. В Лиза Аллерт поисковые группы прочесывали вокзалы в первую очередь, чтобы не упустить Антона, если он решит вдруг уехать из города. Собаки шерстили лесополосу на окраинах города. Арсений поднял личное дело Тоши, нашел его старый адрес и с Сережей двинул туда - мальчик плохо знает город, если он в городе, то в той его части, которую хоть немного помнит. Через три часа поисков по объявлению из соцсетей позвонили и сообщили, что мальчика видели на рынке возле его прежнего дома - Арсений под адреналином выглядел как борзая, которая взяла след. Минуя успешно домофон, он принялся обходить парадные близлежащих домов, полагая что Антон мерзляк и не захочет оставаться в конце сентября ночью на улице, он все же домашний ребенок, неадаптированный к жизни на улице. Позже к нему присоединились еще добровольцы и в четвертом часу утра, второго дня поисков на телефон Арсению поступил звонок. Антон нашелся! Как Арс и предполагал, в подвале одного из домов своего прежде родного района. Мальчик развел костер в подвале, жильцы сообщили о запахе дыма. К тому времени, как Арс подъехал к заветному дому, мальчика уже выводили с парадной, укутанного в плед, сонного и чумазого. Мигали огни подъехавшей скорой, пару добровольцев курили на площадке с чувством выполненного долга. Антон зябко сжался под взглядом подбежавшего Арсения и сильнее закутался в плед. Арсений стоял перед ним не решаясь обнять с минуту, потом рванул и прижал к груди. - Повезло тебе парень, с таким опекуном, он весь город на уши поднял... - один из добровольцев похлопал Арсения по спине и ушел курить к остальным. Арсений стоял и сжимал в объятьях Тошу. Живой, дрожащий, напуганный, но живой. Боже. Арсений рвано дышал в макушку. Мальчик, кажется, беззвучно рыдал. В больнице, как и положено, пахло лекарствами и стерильностью. Обезвоживание, нервное истощение, ушибы. Все это было не столь важным, но Арсений видел разницу слишком явственно. Как человек за неделю мог так выгореть? Антон выглядел изможденным: лицо осунулось, сосуды на белках глаз полопались. Руки нервно перебирали край одеяла, неугомонные тонкие пальцы подрагивали. Он все еще прятал взгляд и нервно закусывал многострадальную нижнюю губу. - Я не вернусь в детдом, Арсений Сергеевич - Они тебя больше не потревожат, Антош. Их больше там нет, я позаботился об этом. - Вы... - руки бессильно упали на одеяло, будто бы жили до сих пор своей жизнью и внезапно и одновременно умерли. - Вы...все знаете? - Да, Антош, я все знаю. - мужчина не выдержав этой безжизненности обхватил одну ладонь своей рукой, переплел пальцы. - И... и что теперь вы? - рука покорно лежала в горячей ладони Арса, и он притянул ее к губам и коснулся разбитых костяшек. - Теперь я отвезу тебя обратно в детдом и постараюсь быть как можно чаще рядом, пока ты не выпустишься. А потом...потом мы что-нибудь придумаем. Антон сжал его горячую ладонь и на одном дыхании выпалил: - Арсений Сергеевич, почему вы не хотите усыновить меня или оформить на меня опекунство? - Понимаешь, Антон... - Арсений продолжал гладить ожившие руки, рассматривая их, и кажется, едва заметно смущаясь. - Я не хотел бы жить с тобой под одной крышей до твоего совершеннолетия, и... - он осекся. - Черт подери, спать со своим приемным сыном это какой-то пиздец, Антош... - А вы...? - Антон принялся судорожно хватать воздух, не зная, как подобрать слова, когда Арс встал, и подойдя к тумбочке, налил ему апельсиновый сок. И, усмехнувшись, поправил соломку: - Пей сок, Антош. Пей сок и поправляйся. Антон улыбался. Солнце заливало комнату ярким светом.