Записки Шеогората

Заключенному не повезло: он отбыл всего месяц из своего срока в шахте Сидна и не успел узнать все порядки в тюрьме, только для Боркула Зверя это было слабым оправданием. Взяв мужчину за шею, он почти без труда приподнял его над полом; остальные заключенные молчали. Никто не кричал, не свистел, не смеялся, ликуя чужой смерти, но и остановить орка или позвать стражу не пытались. Решетчатая дверь за спиной Боркула заперта: Короля-в-лохмотьях не заинтересовал шум, он не счел нужным вмешаться; значит, орк мог все сделать по-своему. Боркул Зверь кровожадно оскалился: как же он давно не убивал. Не случалось подходящего повода, да и последние дни были на редкость хорошими. Однако одному выродку понадобилось все испортить. Орк сильнее сжал пальцы, и мужчина захрипел, задергался, бешено вращая глазами. Хотелось растянуть момент, хорошенько все прочувствовать, но при этом тянуло разобраться со всем побыстрее, потому что Боркул был занят, его грубо и бесцеремонно прервали, а орк очень не любил, когда ему мешали. Поэтому, вместо того, чтобы забить заключенного насмерть, Боркул Зверь достал заточку. Мужчина засипел, силясь что-то сказать, но орк швырнул его на землю и бросился вперед с ловкостью саблезуба. Тонкое, остро заточенное лезвие полоснуло по голому беззащитному горлу, теплая кровь брызнула в лицо орка, заключенный прижал ладони к ране в попытке остановить кровотечение, но его ладони быстро окрасились красным, а тюремная роба пропиталась багровой влагой. Он лежал на спине, перебирая ногами, словно мул с перебитой спиной, и прочие заключенные молча смотрели, как он умирал, пока Боркул, довольно рыча, слизывал его кровь с пальцев. Совсем другие пальцы, тонкие, смуглые, ловкие, как у птички, коснулись локтя орка; Дуах, Урацен и Одван немедленно отвернулись, Брейг опустил голову, а Грисвар поспешил уйти. Несмотря на то, что Боркул знал их давно и мог даже назвать друзьями, его правило распространялось на всех. Никто не имел права глазеть на женщину Боркула Зверя, тем более — подсматривать, когда они проводили время вдвоем. В шахте Сидна об уединении приходилось только мечтать, однако Боркулу удавалось выкроить несколько минут для Льялл. Король Маданах не возражал, даже благословил орка на отношения с босмеркой, стражникам было плевать, чем занимались заключенные, если это не мешало добыче серебра, а остальные арестанты опасались связываться с Боркулом. Кроме этого новенького, Айхана, возомнившего себя умнее других. Босмерка обхватила широкое запястье орка узкой ладонью и привлекла его руку к своему лиц; мнительно обнюхав его пальцы, замаранные в алом, она принялась слизывать с них кровь Айхана, урча от удовольствия. Прикосновение мягких губ и теплого влажного языка вынудило Боркула заворчать. Айхан еще трепыхался, булькал кровью в перерезанной глотке, дергался, открывал и закрывал рот, силясь не то помолиться, не то позвать на помощь. Раскосые глаза Льялл, прозрачно-зеленые, светлые до жути, голодно сверкнули. — Столько мяса пропадет, — посетовала она, жадно облизываясь. Боркул, басовито хохотнув, привлек эльфку к себе. — Не грусти, моя убийца, — орк возвышался над Льялл скалой, смотрел сверху вниз на ее острое смуглое личико с тонкими чертами и бледными полосками шрамов на правой щеке. Родинку на угловато выступающем подбородке Боркул потер большим пальцем, после чего шутливо ущипнул босмерку за кончик вздернутого острого носа и подставил ладони, позволяя Льялл забраться к нему на руки. — Когда мы выберемся из шахты, кровь будет литься рекой, и мяса хватит надолго. Так сказал мне король Маданах, а его слово тверже камня и дороже серебра. — Мы же еще вернемся сюда? — эльфка погладила орка по костяным наростам, растущих на тяжелых надбровных дугах, приласкала самыми кончиками пальцев шрам, нежно помяла мочку и пощекотала заостренный кончик орочьего уха. — Я хочу вырезать печень Урзоги и съесть ее у нее на глазах. — Ты получишь любую печень, чью захочешь, когда Изгои вернут себе Маркарт, — заявил Боркул, стукнув себя кулаком в грудь. — Хочешь отведать сердце жены Тонара Серебряная Кровь? Или его самого? — Хочу кусочек ярла Ульфрика, — проворковала Льялл, обхватывая мощную шею орка тонкими руками, — хочу узнать, каков он на вкус. Боркул Зверь ревниво оскалился. Айхан уже не шевелился, но кровь еще редкими толчками выплескивалась из узкой раны, заливая его грудь и гладко утоптанный пол; остальные заключенные разбрелись по шахте, оставив Льялл и Боркула наедине с телом Айхана; его убийство даже не станут расследовать, попросту спишут на тюремные беспорядки и в наказание лишат заключенных части ежедневного пайка. Всем плевать, что происходит в шахте Сидна, покуда серебро продолжает течь в карманы Тонвора, а Маданах сидит в клетке, словно животное, цирковой медведь, но, знает Малакат, это ненадолго. Скоро они все увидят небо и вдохнут вольных воздух. — А императора тебе не подать на серебряном блюде? — держа босмерку на руках, орк вернулся к своему посту у дверей камеры Короля-в-лохмотьях. — Или, может, талморского посла для тебя разделать? — Я как-то попробовала высокого эльфа. Он был простым агентом, даже не эмиссаром, и пах золотыми яблоками, — Льялл натужно сглотнула, чавкая скопившейся во рту слюной, — его кожа была все равно, что глазурь на сладком рулете. — Пожирательница плоти, чадо Намиры, — расхохотался Боркул, бережно опуская Льялл на пол; ее макушка едва доставала ему до середины груди. Лесная эльфа была худой, с выступающими ребрами, острыми локтями и торчащими ключицами, совсем не похожа ни на крепких девок из орочьих крепостей, ни на жилистых, закаленных дочерей Предела. Льялл была юркой, быстрой, словно ласка, ловкой, хитрой, охочей до крови. Боркула она так и норовила укусить или расцарапать, однако ему это даже нравилось. После лет, проведенных в шахте, дикая и порывистая Льялл была все равно, что глоток свободы, бесшабашной, пьянящей настолько, что с ней орк забывал о том, где находится и что должен делать. Над ним бы обязательно потешались, если бы не боялись. В шахте Сидна Боркула Зверя опасались все, даже стражники, но не Маданах, который первый открыто отметил, что орк всерьез увлекся новой заключенной, приговоренной по ложному обвинению; в Маркарте это было не редкостью. А Льялл вмешалась в дела клана Серебряная Кровь, и Тонар не мог позволить босмерке и дальше любопытничать. Так эльфка и оказалась в шахте; маленькая, беззащитная, одна против толпы заключенных, годами не видевших женщину. Первому, рискнувшему протянуть к ней руку, Льялл прокусила запястье до кости; второму отгрызла ухо, а третьему выдавила глаз. Боркул Зверь был четвертым, и босмерка сама пришла к нему; сначала — чтобы выразить свое почтение Маданаху. Потом — чтобы сделать своим. У Льялл глаза убийцы, жадного до чужой плоти, крови и боли, и орк мгновенно понял, что это его женщина. Урзога, красавица, достойная привлечь взгляд самого Малаката, меркла подле Льялл, чей взгляд горел исступленной жаждой свободы и мести. — На чем мы остановились?.. — протянул орк, плотоядно рассматривая маленькую грудь босмерки, проступающие ребра и прутики ключиц; Льялл совсем нага, ее лохмотья из мешковины валялись у стены кучей неприглядных тряпок, а штаны Боркула держались на одном шнурке, наполовину распущенном; его член, тяжелый и твердый от возбуждения, лежал в штанине, оттягивая грубую ткань, а между ног Льялл было липко от влаги, сочащейся между полных нежных створок. Тонкая и подвижная, с изнанки эльфка была нежной, горячей и тесной, такой, что забраться в нее хотелось не только пальцами, но и языком, как во фруктовую мякоть. — Скоро обход, — Льялл досадливо поморщилась, — не хочу, чтобы стражники пялились… — Они и не будут, ведь тогда я вырежу им глаза, — легко признался Боркул, спуская штаны. Он с легкостью удерживал босмерку на весу, взял ее под ягодицы, поджарые тугие, позволив обвить себя ногами за пояс, после чего подался бедрами ей на встречу, одновременно опуская Льял на себя. Эльфка застонала в голос, запрокинув голову; эхо разнеслось по коридорам, но тут же растаяло, затерялось под сводами шахты под стук кирк по камню.