Пробить непробиваемое: немного о Яшмовых щитах

Прохладными вечерами Чжун Ли любил часок другой скоротать в компании самого себя. Ему нравилось проводить время в их с Аяксом спальне, рассматривать диковинные картины и вазы бородатых веков, которые Чжун Ли уже помнил очень смутно. Память предавалась эрозии, многое стиралось из нескончаемых мемуаров Моракса. Немудрено – Моракс жил несколько тысячелетий, испытал на собственной чешуе каждую эпоху, оскверненную что людской, что божественной алчностью. И все еще продолжал убеждаться в ненадежности и хрупкости рода человеческого, что даже контрактам, и тем следовать не могли. Только теперь уже в обличии Чжун Ли – хотя бы так он мог оградиться от нежеланных воспоминаний. Лежа на кровати, он взглядом терялся в узорчатом потолке. Концентрация постепенно рассеивалась, мысли были одновременно везде и нигде. Тишина. Но были и такие случаи, которые Чжун Ли хотел бы вычеркнуть из собственной летописи, когда смута прошлого собиралась в груди темным сгустком черного, смоляного пепла. Взгляд застилала пелена жажды разрушения и лютой ярости. Обсидиановый черный с плеч перекидывался на открытую грудь и ключицы, удушая своей вязкой мглой. Чжун Ли резко тогда открывал глаза, будто бы очнувшись от летаргического сна, и зрачки теперь полыхали слепящей яшмой, в отличие от привычного Аяксу ласкового солнечного янтаря. Моракс пробуждался, воскрешал минувшие дни, скрытые под пологом времен. Он подрывался с кровати, тут же окружая себя щитом. Чжун Ли еще не было, а Моракс стоял посреди поля битвы, среди врагов и мертвых тел; среди разоренных гор и лесов, залитых окровавленным плотоядным солнцем. Чжун Ли крушил и ломал мебель в их с Аяксом спальне. Раритетные предметы искусства разбивались в дребезги и осколками хрустели под босыми ногами Моракса, что сейчас были тверже алмаза и так же переливались черным золотом. Моракс защищался – защищал свои земли и свой народ. Когда это произошло в первый раз, Тарталья примчался к своему деду, а у того война в голове, родной Чжун Ли едва ли не кромсает спальню руками, что пошли трещинами от сокрытой в них мощи. У Моракса все тело было изранено, лицо и руки окропляли брызги крови, своей-чужой – неважно. Шрамы множились в геометрической пропорции, воспроизводили рельеф полуразрушенного Ли Юэ на самом Мораксе. Ранения отнимали оставшиеся силы с баснословными процентами, щит ослабевал, а жизненной энергии не хватало его поддерживать. Удержать бы себя на ногах. Перед глазами красно, Моракс видит впереди врагов. Ладонь крепче сжала копье, и он бросился на противника, вкладывая в замах праведный гнев земель Ли Юэ. Аякс кинулся к своему деду, что был вне этого пространства, вне настоящей эпохи. Старался обхватить руками, успокоить, рассеять ужасы войны, прогнать всю боль и заставить снова забыть. Чжун Ли не возвращался. Он отбросил Тарталью подальше от себя, словно назойливую муху, и тот тряпичной куклой впечатался в стену, сбивая собой искусные картины, которые Чжун Ли так любил созерцать. Чжун Ли резко обернулся на грохот, и Аякс тут же был вздернут за ворот рубашки, ожидая неминуемого удара. Он распахнутыми глазами смотрел на своего деда и не знал, как его остановить. Как остановить это саморазрушение – на убранство и всю антикварную мишуру было начхать. Неведение пугало больше всего, ведь Аякс всегда был готов к любым обстоятельствам. Однако взгляд Чжун Ли начал светлеть, ожесточенный багрянец уступал мягким переливам кор ляписа. Дед возвращался, а Моракс вновь уходил на покой, освобождая Чжун Ли от оков прошлого. Чжун Ли же, наконец, видел перед собой Аякса, видел, как собственная рука грозно удерживала его за грудки, видел полную растерянность и бессилие в его глазах. Он отдернул руку, как ошпаренный, и на несколько добрых шагов отошел от Тартальи. Необходимо было так много сказать, объясниться, удостовериться, что Аякс не пострадал, но язык едва ли ворочался, а Чжун Ли и сам был бы рад знать, какого черта он творил. Они стояли в разгромленной спальне, Чжун Ли осматривал разбитые статуэтки, порванные картины, стертые в труху вазы, но взгляд не успел дальше оценить масштаб последствий, потому что вокруг плеч крепко сомкнулись руки Аякса. – Дед, ты где был? Тарталья прижимал Чжун Ли к себе и жался ближе сам. Гладил взмокшую, напряженную спину, стараясь умиротворить, почти убаюкать, только бы дед больше не уходил так далеко. Чжун Ли был в состоянии лишь обессилено покачать головой и уткнуться носом в медные волосы Аякса, полной грудью вдыхая родной запах. – Будь со мной, – Тарталья молил, ибо терять Чжун Ли он отказывался. Чжун Ли оставался молчать, вдыхая близость Аякса, с каждым тяжелым выдохом осознавая, что мог разрушить гораздо больше в считанные мгновения, обернись все не так удачно. Мог бы убить Аякса своими собственными руками так же, как раньше убивал корыстных богов. Чжун Ли била дрожь, и Тарталья уводил их на кухню пить жасминовый чай. Дед тогда принимался рассказывать, где он был, что он видел, что делал он, а что делали остальные. Аякс был серьезен, в отличие от своего привычного поведения. Слушал все, что у такого строгого и сдержанного Чжун Ли было на сердце. Рядом с Аяксом Чжун Ли вновь забывает, кем являлся изначально. Только не забывает про леденящий страх не суметь вовремя вернуться к Аяксу. А потому отныне их тренировки и спарринги становятся все длиннее и сложнее. Тарталья только рад – хлебом не корми, только дайте возможность проявить себя. Показать своему деду насколько он силен и ловок, насколько далек от хрупкого создания, коим Чжун Ли его видит. Аякс красуется, а Чжун Ли все еще дерется не в полную силу; все еще не хочет ранить. Но каждый раз себе напоминает, что это Аяксу во благо, что он должен превзойти его, чтобы Моракс не совершил непоправимое. Чтобы Тарталья жил. Приступы и видения случаются у деда редко, но метко. После каждого наваждения Чжун Ли надеялся, что этот раз будет последним, как спустя несколько месяцев Моракс вновь захватывал сознание и уносил их вглубь ожесточенных битв и кровавой вражды. В этот раз воображение не рисует ни сражений, ни Моракса – Чжун Ли лишь сквозь пелену отчаянных слез видит перед собой Аякса. Чувствует первобытный ужас, и впервые за все долгие века его жизни контракт тут не поможет. Он абсолютно бессилен против своего прошлого, против воспоминаний, которые Чжун Ли не в силах ни вспомнить, ни контролировать. Чжун Ли захлебывается рыданиями, Аякс напуган еще больше прежнего, ему страшно видеть своего деда таким. Еще страшнее быть не в состоянии помочь. Чжун Ли хватается за Аякса, за его плечи, руки. Под ладонями ощущает крепкие молодые мышцы и понимает, что до хрупкости ракушек Аяксу далеко – как до Селестии пешком. Чжун Ли не замечает, как Тарталья отводит их на диван, укрывает одеялом, но самое главное своим присутствием. Чжун Ли доверяет Аяксу, как никому другому, а потому он перестанет бояться. Слезы еще текут, а Чжун Ли громко и прерывисто дышит, но кризис миновал. Только тщедушное человеческое тело еще никак не может остановить этот лихорадочный ручей слез. Тарталья рядом и обнимает, вновь приносит пиалу любимого жасминового чая, оставляя Чжун Ли всего на несколько минут. Он еще долго будет пытаться вернуть себе самообладание, что никогда не давалось с таким трудом, но Аякс не отстранится ни на секунду. Чжун Ли поймет, что Аякс верит, поэтому и ему наверное стоит. То будет его контракт с самим собой.