you can do better than that

зябкая морось точечно колет его лицо и неприятно оседает на ресницах, и минхо закипает внутри себя постепенно и тягуче, наблюдая за формирующейся мыслью на лице чонён. почему она просто не может поскорее сказать, что хочет? минхо набирает полную грудь колючего влажного воздуха, чувствуя, как щиплет порыв морозного ветра у основания носа. привычный уровень тревоги накатывающими прибойными волнами обжигает солнечное сплетение, и он прочищает горло, делая вид, будто внимательно высматривает, когда же чанбин выйдет из открытой двери подъезда. когда тишина затягивается дольше, чем его подрагивающие одновременно и от переживаний, и от холода пальцы способны выдержать, минхо принимается бесполезно шариться по открытому багажнику, слегка заныривая внутрь и беспорядочно общупывая внешнюю стенку из сидений и уже заткнутые в углы большие коробки с книгами и одеждой. ему кажется, что он выглядит глупо. ему кажется, что ему не кажется. — так вот, минхо-оппа? вы точно не против? — наконец заговаривает чонён, и минхо нехотя выныривает обратно, морщась и сцепливая зубы в немом ругательстве, когда макушка ударяется об открытую дверцу. тупая боль пульсирует вместе с тревогой. у минхо начинает пульсировать даже кожа. — он же вроде не сказал, куда поедет... — начинает минхо строго, слегка вопросительно, но чонён цокает. он искренне не понимает, к чему этот допрос, но с другой стороны — чонён близкая подруга чонина. минхо никогда не ожидал, что она ничего не будет знать о том, что происходит в жизни младшего. с недавних пор он и не ожидает, что она чего-то в его жизни не будет знать — и от этого всё ещё непривычно. по спине ползут неприятные иголки страха. ее пышная надутая синтепоном до предела куртка собирает на себе крошечные капельки. постой она ещё полчаса под моросью, будет похожа на покрытого пузырьками бэймакса. чонён закатывает глаза, когда минхо только поднимает бровь на её поведение. — я ему никогда не разрешу остаться, когда есть опция лучше, — чонён смотрит на него так, будто объясняет что-то глупому ребенку. минхо это не нравится. но чонён выглядит не опаснее надутой лягушки из шрэка, и со стороны восприятия минхо это даже комплимент. — не вижу, почему моя опция лучше, вы близки, — возражает минхо. он чуть постукивает пальцами по начавшим замерзать ляжкам. чанбин с чонином пошли за коробками и чемоданом уже десять минут назад, это не должно занимать столько времени. — оппа, у меня в квартире всего одна комната, и в ней тесно даже мне, — чонён надувает губы. — а ещё у меня нет отопления и бойлер хозяйка грозится починить уже второй месяц. у чонина руки в холоде синеют. когда он сказал мне, что ты предложил ему отдельную комнату, я надавала ему подзатыльников только за то, что он не сразу согласился. — посмотрим, сработали ли подзатыльники, — хмыкает минхо и открывает дверь сиденья спереди, чтобы спрятать от мелких капель хотя бы уставшие глаза. он не мог уснуть полночи — он не вертелся, нет, просто лежал, пока порыв встать и сделать что-то не пересилил здравый смысл. на утро чанбина ждал склад из коробок в прихожей, что минхо старательно выгребал из гостевой. и минхо, свернувшийся вокруг декоративной подушки на диване. минхо садится спиной к водительскому сидению, всё ещё ожидая от чонён продолжения выражения беспокойства. его куртка шуршит ещё несколько секунд после того, как он прижимается боком к спинке сидения, отчаянно выжимая воздух из заполненной плащевки. — просто... я знаю, ты хороший человек, — чонён прикусывает язык, — ты уверен, что чанбин-оппа совсем-совсем не против? — она смотрит на него так, будто знает что-то такое, чего не знает сам минхо. и это ставит минхо в тупик, в очередной раз напоминая ему, что, даже со всем его жизненным опытом читать людей, он всё ещё не идеален. чонён слегка пищит, когда у нее за спиной возникает чанбин, и тот изумлённо моргает, отходя на пару шагов и чуть опуская две крупные коробки, сложенные друг на дружку. он бормочет себе под нос, что вроде бы не бесшумный, и чемодан за его спиной — тоже, но чонён быстро успокаивается, прижимая бледную ладошку к вздутой груди пуховика. словно хочет погладить и утихомирить свое сердце — словно слой синтипона не мешает ей почувствовать промерзшей ладонью стук проходящей сквозь сердце крови. минхо наблюдает за происходящим с некой бурлящей под кожей настороженностью. люди из его жизни смешиваются между собой, строят какие-то цепочки в своей голове, и от осознания отсутствия контроля минхо не по себе. может быть, энных лет терапии недостаточно, а может — он просто интроверт. может быть, дело в толстом слое неясности, закутавшей настоящее. может даже быть, что именно от этого оно длится так невыносимо медленно и неприятно. — не спрашивай минхо, уверен ли он во мне, ты не готова услышать ответ, — чанбин говорит шутливым тоном, но минхо невольно стреляет в него глазами. чанбин стойко принимает его взгляд и еле заметно качает головой, подтверждая, что не имеет это в виду. минхо всё ещё хочется вскрыть каждое слово в предложении. препарировать и достать из него предположение, что чанбин недоволен его медленным прогрессом. что чанбину обидно. что минхо — эгоцентричный и сломанный. что требует слишком много внимания к своей недоверчивой травмированной персоне. — пожалуйста, не шути так, — вырывается шепотом из минхо, и чанбин сжимает губы. смотрит с сожалением, двигается к багажнику и укладывает коробки рядом с четырьмя уже уютно размещенными неспокойными руками минхо. у чонина не так много вещей. — я хотел сказать, что ее бы приятно удивил уровень твоего доверия, мистер-цундере, но как хочешь, — вздыхает прерывисто чанбин, заталкивая в пробел между коробками большой и тяжёлый чемодан. — чонён, я не против, — чанбин подмигивает девушке, настороженно наблюдающей за их напряжённым (минхо рычит на себя за то, что снова делает из мухи слона, но его разум — натянутая леска, и каждое прикосновение к ней издает звук в пустом и благоприятном для эха пространстве. он все ещё учится не доверять эхо) диалогом, открывая для нее дверь машины. — я предложил. чонён хмурится, чуть морщит фирменно носик и засовывает руки в карманы, ещё больше округляя силуэт. — ладно. может быть, это я ревную и проецирую на других людей, — чонён забирается внутрь и мостится к противоположному окну. минхо полностью садится внутрь, чуть ежась от забравшегося в салон холода. — вы собираетесь украсть у меня воробушка, я имею право быть гиперопекающей. — твой воробушек в безопасности, — обещает чанбин. — я не из ревнивых. минхо громко втягивает воздух, приковывая к себе взгляд чанбина. ему не нравится, в какую сторону идёт их разговор, и он не знает, почему, но сердце шумит в ушах. — где, кстати, воробушек? — словно чувствуя затягивающую салон атмосферу, спрашивает чонён, пересаживаясь посредине и вклиниваясь в пространство между ними двумя. она просовывает голову между сидениями, и минхо слышит шум ее дыхания и терпко-сладкий аромат вишни от ее миста для тела. забота чонён ни разу не кроткая. её забота — громкая, телесная. она любит влезать в пространство, словно супергероиня расталкивая вражеские силы аккуратными, но сильными и электизующимися вокруг воздуха ладошками. минхо потребовалось время, чтобы научиться принимать ее заботу. — ищет зарядное для телефона, — бормочет чанбин, колдуя над приборной панелью, пока минхо старательно пытается заземлить себя реальностью. которую почему-то очень резко не хочется проживать. ему кажется, что если его сейчас не включат в диалог хоть как-нибудь, он взорвется как вулкан, но его собственное горло сковывает тошнотворное чувство, предупреждающее, что ему не стоит открывать рот в любом случае. ему нужно было поспать ночью хотя бы несколько часов. минхо чувствует себя балансирующим на грани переполненности и пустоты. все или ничего. тепло с мягким шумом начинает заполнять салон машины. если не можешь почувствовать себя в безопасности, просто представь. представь, ясно и четко перед закрытыми веками, как эта безопасность выглядит. представь не только вызуальной причудой своего воображения. представь, что можешь почувствовать безопасность кожей. попробовать ее на вкус. представь. человеческий мозг легко обмануть, и этим пользуются твои травмы, чем же ты хуже? будь более убедительным лжецом, минхо. ты можешь. минхо выпускает воздух из лёгких и позволяет себе отключить полностью постепенно стихающий голос чанбина, безобидно ворчащий по поводу того, что чонин копается, и мягкие смешки чонён. закрывает глаза и мягко опускается в теплую и темную багровость, окружающую его зрение. веки подрагивают и отсутствие изображение искрится размытыми фосфенами. безопасность... минхо долгое время не понимал, как делать это упражнение, потому что все его понятия о безопасности, судя по всему, что ему говорила терапевтка, весьма вывернутые наизнанку. сначала он представлял себе полное одиночество. пустоту в мыслях. и это помогало, слегка, хоть терапевтка и вздыхала еле заметно, потому что, очевидно, этикет и профессионализм не позволял ей вывалить как на духу минхо все, что с ним не так, чтобы он мог это исправить. и минхо понимал, что это так не работает. ему до всему нужно дойти самому, и это... злило. он ребенок, которого так и не научили ходить, и он только начал ползать, хотя окружающие ожидают от него забег с эстафетой. затем он представлял чанбина. он подумал, что терапевтке не нравится, что он представляет безопасность как отрешение от всего, и он решил, что его прогресс может стартануть до приличного, если он вытолкнет себя из зоны комфорта. но терапевтка не перестала еле заметно вздыхать. упражнение не должно заставлять тебя чувствовать страх — так она тогда сказала. признать, что ты чего-то боишься, тяжело. потому что это как признать, что тебе можно сделать больно. если тебе не страшно, тебя не могут достать. минхо долго и упорно трудился над тем, чтобы полностью осознать, что когда он закрывает глаза и пытается представить себе безопасность — ему страшно. иметь эту самую безопасность — страшно. потому что в принципе иметь в этой жизни что-то кроме нейтрального отсутствия боли — это бояться, что у тебя в любой момент это отберут. и тебе снова нужно будет защищаться. минхо устал защищаться. поэтому неважно, что возникает перед его глазами, когда он пытается думать о безопасности, если он боится, если он всё ещё считает, что не заслуживает — терапевтка будет вздыхать. минхо будет вздыхать. они любят это делать на сессиях. сидеть и вздыхать. но не сдаваться. со временем минхо научился считывать ее вздохи как сочувствие, а не разочарование. сейчас перед его глазами ничего нет. он представляет себе безопасность как другой тип воздуха. как ощущение — даже если оно незнакомое и недостижимое в реальности. в его воображении его ничего не касается, и он отучил себя чувствовать вину за то, что он один в своем воображении, окружённый умиротворяющей тяжестью инородной, но нежной атмосферы. только в собственном воображении минхо позволяет себе найти комфорт в чем-то, чего он никогда раньше не испытывал. потому что если довести навык до автоматизма — можно научиться доверять самому себе никогда не сделать себе больно, пусть хотя бы в минуты конкретного внутреннего процесса. минхо делает себе больно каждый день, но только не во время этого, как ему сначала казалось, глупого и бессмысленного упражнения. он видит сейчас, что оно не глупое и не бессмысленное. он может доверить себе не делать себе больно от минуты до десяти, и это прогресс. из плюшевого и комфортно-тяжелого ощущения его вытаскивает осторожное прикосновение к плечу. — хён, всё хорошо? — звонкий даже в полушепоте голос сразу возвращает минхо в тело. он шевелит пальцами на пробу, оценивает по очереди каждую часть тела на интенсивность ощущений, и с довольством признает, что колючие вибрации практически исчезли. под его метафорическими ногами нет больше никакого края. ему не нужно ни все, ни ничего. он тут. минхо открывает глаза и в зеркале заднего вида встречается с темными воронками беспокойства закутавшегося в пуховик чонина. не удивительно, что он пропустил, когда тот пришёл. — все хорошо, инни, — скрипит и кивает самому себе, давит улыбку и мягко сталкивается с взглядом чанбина. тот не смотрит на него с беспокойством. скорее с некой отстраненной наблюдательностью. чанбин доверяет минхо самого себя. и минхо доверяет себе самого себя, пусть и на пару минут. — я сегодня плохо спал. чонин улыбается сжатыми губами. его уголки глаз улыбаются чуть заметнее, чем его губы, минхо видит довольство в хрупком пересечении его ресниц друг с другом, и позволяет себе расслабиться. — чанбин-хён сказал, ты компульсивно выдраил гостевую, — с улыбкой в голосе говорит чонин, пока чанбин заводит машину и приводит ее в аккуратное и гладкое движение. чанбин бы смог даже трактор вести нежно — минхо уверен. чанбин при всей своей мускулатуре, даже если убрать из уравнения пробивной характер, очень нежный. минхо не стыдно за то, что он всю ночь успокаивался агрессивной уборкой. руки к утру перестали зудеть. уши начали болеть от ощущения наушников, под музыку из которых он яростно впихивал одеяло в новый пододеяльник, но его это успокоило, даже если чонин не собирается въезжать в комнату. он разрешил себе представить, что он решит в его пользу. разрешил себе пожертвовать сном и подготовить всё на случай, если чонин окажется в этой комнате. разрешил себе позаботиться. — этот хлам уже давно надо было выбросить, — бурчит минхо, неловко улыбаясь и снова возвращая взгляд на мягко улыбающиеся веки чонина, отражающиеся в зеркале. тот понимающе кивает и смотрит с теплом. — спасибо, хён. чонин расслабленно откидывается на сидении и прижимается ухом к пышному рукаву чонён. та мягко треплет его по макушке, неотрывно наблюдая за видом в окне. минхо редко видит чонён такой отстраненной. это не её обычное состояние. она словно пытается быть незаметной, специально. даёт пространство. и это настолько непривычно и топорно, что даже это выглядит как любое проявление ее заботы — ни разу не кротко. минхо обрабатывает его благодарность достаточно медленно, всё ещё больше пребывая в атмосфере приятной потерянности. — пожалуйста? это значит, ты едешь с нами? — шепчет осторожно минхо, отвлекаясь на секунду на самодовольную улыбку чанбина. она заставляет его только расслабившееся сердце биться чуть чаще. чонён отмирает и смотрит на чонина с угрожающе широко открытыми глазами. она хватается за его волосы будто с неким предупреждением, и чонин делает вид, будто его это очень сильно пугает, сжимаясь и жмурясь, но его губы растягиваются в улыбку ещё шире и довольнее чанбиновой. — чанбин-хёну очень трудно отказать, — пищит, когда чонён сползает рукой на его ухо и дразнящие за него тянет, словно больше всех в этой машине желая услышать ответ и раздражаясь лисьим молчанием. — особенно когда он десять минут дуется и разговаривает так, как будто ему пять, отказываясь выносить коробки из квартиры, пока я не соглашусь. у минхо в шее хрустит особенно чувствительный сустав, когда он резко разворачивает голову, чтобы посмотреть на чанбина. сердце стучит в ушах громко, но дискомфорт не расползается по телу противными волнами. тревога опустилась на дно, пока все остальное пространство плавно заполняется предчувствием чего-то хорошего. — что ты на меня смотришь? — чанбин хлюпает влажным смешком, отвлекаясь от дороги только для того, чтобы подмигнуть минхо. — я выиграл в честном бою в гляделки. минхо позволяет себе засмеяться от нелепости происходящего. ему больше не надо понимать или контролировать, что происходит, чтобы осознавать самого себя как часть всего этого. тревога сжимала его лёгкие и диктовала, как видеть себя в глазах людей, когда ему никогда не надо было это делать изначально. минхо знает, что эта эйфория закончится, и тревога снова вольётся в его организм, цепко впитываясь в каждый орган. но как и с безопасностью, минхо учится ценить каждый момент, когда он может доверять себе. ему не всегда страшно. и это важно. — окей, любимые миньоны, — воздушно от улыбки выдает минхо, внезапно заряжаясь энергией. у него трещит голова, но все хорошо. — как насчёт отпраздновать новоселье чонина доставкой? все хорошо.