Eyes opened

Эйден и Хакон ночуют в сторожке на окраине Хаундфилда. В комнатке темно — только пара ламп на входах, чтобы отпугивать зараженных. Хакон стелит свой спальник рядом с матрасом Эйдена — места не так много, поэтому они оказываются лицом к лицу практически. При желании можно протянуть руку и коснуться соседа. Хакон прижимает руки к груди и засыпает почти мгновенно, слушая, как сопит и ворочается пилигрим. Это первая спокойная ночь в Вилледоре для Эйдена, и он не может просто взять и выключить голову. Запахи, звуки — особенно звуки — всё тревожит инстинкты, заточенные под выживание в открытом мире. А тут мирно, шумно, под боком похрапывает с открытым ртом Хакон, и почему-то на этом фиксируется мозг юноши. Он разглядывает расслабленные черты — черные реснички веером лежат на щеках. Такие длинные! Эйден чуть завистливо вздыхает, потому что его ресницы пострадали в одной из потасовок под Гэрри и пока не успели нормально отрасти. А еще у Хакона на лице красуется бородка, ровная, густая и ухоженная. Аккуратно подстриженная — тоже на зависть, потому что у него пока никак не растут даже усы. Для пилигрима это чертовски удобно, а вот для эго — не очень. Эйден ловит себя на мысли проверить, какая она на ощупь. Он колеблется всего секунду и затем протягивает руку и кончиками пальцев касается ровных усиков над верхней губой, затем волосков на подбородке. Хакон всхрапывает спросонок, но не просыпается. Эйден беззвучно хихикает, замечая капельки слюны в уголке рта. Незаметно для себя пилигрим задремывает, вытянув руку к щеке Хакона и касаясь кончиками пальцев мягкой бородки. Для Хакона засыпать в любом месте и в любом положении абсолютно нормальное состояние — в армии приходилось учиться спать стоя, сидя и даже на ходу. Организм был выдрессирован годами выживания. И только выработанная годами же выдержка не дает ему с перепугу схватиться за оружие — проснувшись, первое, что он видит — это два светящихся глаза, и не героически взвизгивает, откатываясь назад. Эйден тоже просыпается и испуганно озирается по сторонам в поисках угрозы. Которой, конечно же, нет. Хакон отползает к выходу и поднимается на трясущихся ногах. Пока Эйден что-то бормочет и пьет из бутылки воду, Хакон стоически смотрит на улицу, на рыскающего там прыгуна, и мысленно повторяет клятву Ночных бегунов, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце. Наконец, организм возвращается в спокойное состояние, и он неторопливо справляет нужду, мстительно целясь струей в щелкающего мандибулами прыгуна. Желтые глаза зло сверкают — свет лампы держит хищника на расстоянии, но вид и запах добычи дразнят. Несколько секунд молчаливых гляделок с зараженным, а затем Хакон негромко говорит: — Свали уже, уебок. Тебе тут нечего ловить. Прыгун рычит в ответ и лишь нетерпеливо топчется на месте, разинув пасть. Настойчивый ублюдок. — Все нормально? — сонно спрашивает Эйден, когда Хакон возвращается на лежанку. — Просто дурной сон. Эйден, mon ami, ты в курсе, что у тебя светятся глаза в темноте? Юноша пожимает плечами в ответ. — В лагере беженцев, где я рос, они светились у всех. Врач говорил, что это последствия какой-то вакцины, что нам кололи ВГМ. Ген кошки? Врачи надеялись усилить адаптацию к темноте, чтобы вирус не реагировал на отсутствие света и не прогрессировал. Но... вакцину делали на коленке в походной лаборатории… сам понимаешь. Так что я вижу в темноте — могу сейчас разглядеть каждую морщинку на твоем лбу… Хакон протягивает руку и щелкает юношу по носу пальцами. — Ты не знал, что невежливо указывать на чужие недостатки! — А, так ты о них не знал? — Мелкий засранец, — шутливо ругается мужчина и улыбается. — Я не различаю красный, оранжевый и желтый, — извиняющимся тоном добавляет Эйден. — Как кот. — Как кот. Не то чтобы сейчас мир был особо пестрым, но я еще помню, как они выглядят. — Сожалею. — Это не твоя вина, Хакон. Хакон ободряюще касается руки Эйдена. В повисшей тишине пилигрим почти мгновенно засыпает — прикосновение странным образом успокоило мысли и приманило сон. Хакон же так и лежит до утра, держа руку на кисти Эйдена, чуть выше биомаркера, умиротворяюще мерцающего зелеными делениями. — Как кот… всегда любил кошек. Видимо, это судьба, малыш, — тихо шепчет сам себе Хакон с первыми лучами солнца.