***
Дорога к месту назначения занимала всего несколько часов, но Гермиона успела задремать, а проснулась — ожидаемо — в отвратительном настроении. Она, хоть убей, не могла вспомнить название очередного мелкого городка на севере Шотландии, в котором ее ждали пытливые — предположительно — умы, жаждущие — совсем уж сомнительно — новых знаний. А еще ей снилось что-то… не откровенно дискомфортное, нет, скорее… тревожащее? Странное? Важное? Ничего конкретного не вспоминалось тоже, и это неприятно покалывало даже сквозь привычную после дневного сна вязкость мыслей и эмоций. Снейп, казалось, даже не пошевелился за все прошедшее время. Во всяком случае, сидел он ровно на том же месте и в той же позе, откинувшись на спинку и закинув ногу на ногу, разве что сменил газету на какой-то журнал. Его старомодный черный пиджак все так же был на нем, а пуговички темно-синей рубашки — застегнуты под самое горло. — Прибытие через пять минут, — проинформировал он, не отрываясь от чтения. — Могли бы и разбудить, — пробурчала Гермиона, одной рукой разминая шею, затекшую от неудобной позы, в которой она посчитала хорошей идеей заснуть, а второй пытаясь пригладить торчащие во все стороны волосы, выбившиеся из нетугой косы. Не то чтобы ее гриву тугая обычно удерживала… — Зачем? — Он аж журнал опустил. Обе брови на этот раз участвовали в выражении, видимо, крайней степени недоумения. — Чтобы вы всю дорогу ерзали и громко вздыхали, мешая мне читать и доводя себя до нервного истощения? К тому же, помнится, именно вы, доктор Грейнджер, прочитали мне весьма… емкую лекцию о хороших манерах, не успел я и в купе войти. Нарушать чей-то сон без предварительной просьбы, насколько мне известно, также не входит в список желательных форм поведения в приличном обществе. Хотя я, конечно, не эксперт. Ни в хороших манерах, ни в обществе, приличном или наоборот. Гермиона с полной силой ощутила заново вспыхнувшее желание своей нижней челюсти воссоединиться с полом и упрямо поджала губы. Ну уж нет, больше он не поймает ее в таком неприглядном виде. Не то чтобы он прежде смотрел, но она была уверена — видел. И наверняка посмеялся от души. Хоть и не то чтобы на его лице был заметен хоть намек на веселье, по правде говоря. Что тогда, что сейчас. Просто… Просто ничего. Совсем. Будто на манекен смотришь. Ошеломленная внезапным открытием, Гермиона впилась взглядом в его глаза, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь в них — черных, холодных, как два бездонных колодца, отражающих ночное небо, лишенное звезд… И таких же пустых. Гермиона содрогнулась. — Прошу прощения, — извинение вылетело изо рта словно по само себе, без какого-либо участия ее сознания. Слишком быстро вскочив, она чуть пошатнулась, неловко взмахнув рукой, чтобы удержать равновесие. Выпрямившись, она с натугой подняла свой непередвижной теперь и, кажется, еще сильнее потяжелевший чемодан и, с ощутимо погорячевшими щеками, заторопилась к выходу. Чего больше крутилось внутри — злости на него, смущения или недовольства самой собой, — Гермиона затруднилась бы сказать. Она много слышала о Северусе Снейпе — о его легендарно дурном нраве, непомерном высокомерии и зашкаливающей мизантропии в довольно тесных на самом деле научных кругах не слышал, наверное, только глухой. Работая в смежной области, она, конечно же, читала его статьи — нехотя признавая их четкость, продуманность и фактологическую точность. Она даже знала от корки до корки всю его скудную, если не считать научных достижений, биографию — одна особенно ядовитая рецензия на статью, которая вообще не должна была попасть к нему, пробудила у нее непреодолимое желание узнать, кто же это такой умный выискался. «И доказать насколько он неправ» подразумевалось по умолчанию, но так и осталось нереализованным, поскольку, к ее разочарованию и мучающему и по сей день стыду и раздражению, он таки оказался прав. Именно после того случая ее смутная заочная неприязнь переросла во вполне себе личную уже ненависть. Но ничто из этого не подготовило ее к тому, насколько легко ему удавалось выбивать ее из колеи, не прилагая никаких видимых усилий. Равно как и к уровню дискомфорта, который она испытывала в его присутствии. Именно по этой причине, конечно же. И легкое удивление, которое она заметила в его глазах, оглянувшись на пороге, ей однозначно показалось. Камень не способен на эмоции, особенно такие… банальные.***
Гермиона сражалась с окончательно уже осточертевшим ей чемоданом, пытаясь заставить его двигаться по неровной мостовой, и проклинала нищие вокзалы в крохотных городишках, не считающие нужным нанимать хоть каких-то носильщиков, когда рядом выросла угрожающая тень. На самом деле, конечно, ничего особенно страшного не было в подошедшем человеке. Ну, кроме его уродливого лица, поправила себя Гермиона и тут же мысленно ахнула, ужаснувшись собственной грубости, пусть и не произнесенной вслух. Но в том-то и была проблема — его присутствие ощущалось как нечто почти осязаемое… осязаемо давящее и коробящее. На что она и реагировала, неосознанно, а потому практически неконтролируемо. И со всей уравновешенностью замученной пээмэсом старой девы, нехотя признала она. Чувство неловкости только усилилось, когда Снейп молча выдернул ручку неуправляемого монстра, притворяющегося ее чемоданом, из ее уже дрожащей от напряжения руки. — Камней вы сюда напаковали, что ли, — пробормотал он себе под нос, направляясь к стоящему на противоположной стороне улицы такси — единственному на всем обозримом пространстве убогой привокзальной площади. Проглотив с десяток резких ответов, Гермиона поспешила следом. Каких-то три с половиной десятка шагов, четверть из которых по выщербленной проезжей части, помнящей еще, верно, колеса конных экипажей, — что могло пойти не так? Конечно же, ей следовало помнить, что в такие дни, как сегодняшний, когда из рук валится буквально все и самое простое дело превращается в бег с препятствиями (и на выживание), и посреди пустыни с неба на голову может упасть кирпич. А вокруг была даже не пустыня. Но негромкий хруст и мгновенная потеря равновесия все равно застали ее врасплох. Наверное, все же права была мать, когда говорила, что ее оптимизм проявляется всегда не там и не в то время, когда от него могла бы быть хоть какая-то польза. Обычно, правда, она добавляла, что «равно как и остальные псевдополезные черты твоего характера», но об этом Гермиона старалась не вспоминать никогда. Да и о многом ли можно успеть подумать, когда падаешь спиной вперед на ту самую проезжую часть, по которой несется, как назло, отнюдь не стародавний медлительный экипаж? Гермиона только и удосужилась, что вспомнить продавщицу с хитрыми глазами, которая посоветовала ей именно эту пару туфель (как раз — «О, какая удача! Вам та-а-ак повезло, еще вчера они стоили целое состояние!» — попавших на распродажу) и почувствовать мимолетное, но очень яркое сожаление, что уже никогда не получит морального удовлетворения от убийства этой лживой твари. А затем на предплечье сомкнулись болезненной хваткой чьи-то пальцы, дернули, едва не вырвав руку из сустава и заставив голову неудобно запрокинуться назад, и спустя секунду-две Гермиона уже смотрела в черные глаза, обеспокоенные и живые настолько, что в первое мгновение она даже не осознала, чьи они. Затем вернулась реальность — порывом холодного ветра, взметнувшего ее волосы и юбку, возмущенным ревом клаксона неуклюже вильнувшей в сторону на узкой дороге машины и — страхом. Запоздалым, а потому уже совершенно бесполезным, но оттого ничуть не менее ярким. Примитивным ужасом животного, осознавшего собственный конец. Который так и не случился, но бешено колотящемуся сердцу было как-то не до того. Оно неслось отчаянным галопом, будто пытаясь вырваться из груди, разгоняя по жилам перенасыщенную адреналином кровь, заставляя каждую клетку в организме буквально искриться желанием жить, желанием продлить свое существование, хотя бы еще чуть-чуть — во что бы то ни стало. И вся эта энергия не имела никакого выхода. А потому, конечно же, самым логичным решением стало расплакаться. Во всяком случае, какая-то часть ее, отстраненная и даже саркастичная, несмотря на обстоятельства, прокомментировала это именно так, когда спустя минуту или две Гермиона наконец осознала, что так и стоит на краю тротуара, скособочившись на поломанном каблуке и до побелевших костяшек вцепившись в лацканы черного пиджака. Рядом валялась ее сумочка и два чемодана, явно брошенные впопыхах. Один из них, вдвое больше второго, гордо возлежал прямо в луже, нагло поблескивая отломанным колесом. Хромоножка. Совсем как она. Или наоборот? Внезапно изо рта вырвался смешок. Затем еще один. И еще. Гермиона честно пыталась помешать им, зажав себе рот ладонью, но наглые звуки продолжали сыпаться, как из прохудившегося мешка. — Возьми себя в руки, Грейнджер! — прошипел Снейп, от души встряхнув ее. — Что с тобой такое? Она бы восхитилась по-прежнему живым, удивительно человечным выражением его глаз, если бы не была так занята. Махнув рукой в сторону своего несчастного чемодана, она втянула в себя приличную порцию воздуха, чтобы что-нибудь сказать, желательно внятное, но вместо этого лишь всхлипнула и снова беспомощно захихикала. Снейп окинул ее лицо внимательным взглядом, отодвинувшись подальше. Испугался, что истерика передается воздушно-капельным? Гермиона еще сильнее затряслась от безуспешно сдерживаемого смеха. Видимо, придя к какому-то — вряд ли благоприятному для нее — выводу, Снейп подхватил ее под локоть, почти что отволок к машине и бесцеремонно запихнул в салон. Она хотела возмутиться по поводу такого обращения — и оставленных посреди тротуара вещей, — но смогла только икнуть, когда с некоторым трудом прекратила все же смеяться. К тому моменту, как она взяла наконец свой организм под контроль, чемоданы уже были погружены в багажник. Спустя еще несколько мгновений ее сумочка плюхнулась ей на колени, а Снейп сел рядом, бросая на нее искоса настороженные взгляды. Такси тронулось. — Ну что, Грейнджер, вы наконец-то успокоились? Может, объясните теперь, что это было? А то мне не улыбается, знаете ли, гадать каждую секунду, не именно ли сейчас вам понадобится срочная психиатрическая помощь. У нее даже не нашлось сил, чтобы как следует разозлиться. Вытерев все еще мокрое от слез лицо, она пробормотала: — Просто паршивый день. На это он повернулся к ней и вскинул одну бровь в исключительно выразительном удивлении. Недоверии, пропитанном хорошей дозой скептицизма, на самом деле. — Просто очень-очень паршивый день, — поправилась она, отворачиваясь. Внезапно навалилась усталость, вязкая и душная, такая, словно последние несколько лет ее жизни были очень и очень паршивыми, а не какой-то там жалкий день. Откинув голову на спинку сидения, Гермиона закрыла глаза, даже не пытаясь рассмотреть мелькающие за окном улицы незнакомого городка. Смотреть ни на что не хотелось, думать тоже, только спать. — Доктор Грейнджер… — Гермиона. — Простите? — Я почти уверена, что вы спасли мне жизнь сегодня. А затем присутствовали при полноценной истерике в моем исполнении. По моему мнению, это довольно-таки… интимно. — Она услышала резкий вдох (с явным намерением сказать много чего по поводу ее выводов и определений), но проигнорировала его, безразлично продолжив: — Какой смысл теперь возвращаться к званиям и фамилиям? И я, конечно же, хотела извиниться… — Тогда уж и извиняться прекращай. Если я услышу еще одно бессмысленное «простите», «извините» или что-то в этом роде, к отелю пойдешь пешком. Гер-ми-о-на. Она даже немного проснулась. Повернувшись к нему, она увидела лишь тень усмешки в уголке его губ, да и та исчезла в мгновение ока, стоило ему заметить ее взгляд. Гермиона моргнула, только сейчас осознав, что на какой-то момент почти поверила (и даже успела возгордиться — на целых секунд пять, не меньше), что ей удалось выбить его из колеи тоже. Да, судя по всему, сегодня был ну совсем не ее день. Тихо фыркнув, она отвернулась обратно к окну.