Road to Nowhere

Закатное солнце, решившее вдруг выглянуть из-за тяжелых сизых облаков, пятнало мостовую и близлежащие дома неприятными красными разводами, резко контрастирующими с общей серостью: погоды, очередного безликого городка, даже, кажется, самой жизни. Весь день шел дождь, мелкий, нудный, нескончаемый. Вчера тоже. И позавчера. И позапозапоза- сколько она могла вспомнить, едва не с самого начала поездки. Даже для Шотландии погода была совсем не летняя. Гермиона подошла к ожидающему такси, убедилась, что в кои-то веки оказалась первой, и, не став садиться, повернулась обратно к зданию отеля, четко вычерченному холодным кармином на фоне далеких гор. Кто бы мог подумать, что какой-либо оттенок красного может ощущаться такой яркой противоположностью тепла… Хлопок закрывшейся двери прервал поток меланхоличных размышлений ни о чем, и ее взгляд автоматически метнулся к вышедшему из отеля человеку. Высокий рост, бледность и худоба вкупе с нездоровым пристрастием к черному, черному и еще раз черному в одежде делали его похожим на персонажа какого-нибудь классического ужастика. Смоляные волосы, свисавшие почти до плеч по обе стороны вечно хмурого лица, и выдающийся крючковатый нос завершали картину, как резкие штрихи, делая сходство полным. Ну чисто тебе призрак. Не невинно убиенного романтического героя, конечно, но злодея, получившего по заслугам и не упокоившегося, — вполне себе. Что очень даже сочеталось с его репутацией. Впрочем, проведя со Снейпом — Северусом, точнее, и Гермиона до сих пор про себя улыбалась, вспоминая, как их обоих чуть ли не передергивало от неловкости при обращении по имени после ее такого смелого, но такого преждевременного требования отбросить формальности — уже почти месяц, она составила свое мнение, несколько отличающееся от общепринятого. Нет, он, безусловно, был тем еще мерзавцем, в выражениях не стеснялся и скудостью словарного запаса, как и фантазии в его использовании явно не страдал. Однако — он был не только им. Что в глазах Гермионы решало многое, если не все. В конце концов, она и сама образцом приятности в общении почему-то не слыла. Да и круг друзей, настолько узкий в последние годы, что вмещал в себя одного только кота, наверное, о чем-то да говорил. Были, конечно, всякие знакомые разной степени близости (и полезности), но… Когда день заканчивался и приходило время снимать маски, единственным, перед кем она могла это себе позволить, был ее верный рыцарь-мышелов из породы чистокровных дворовых. Наверное, поэтому ни один из ее любовников так и не дотянул даже до этапа совместного завтрака или хотя бы кофе в постель. Маски — они такие: даже будучи невидимыми, все равно царапают. Северус шел к машине привычным быстрым шагом. Гермиона бы назвала его походку летящей, если бы это не звучало так… поэтично, что ли. Черные волосы развевались, словно тонкие рваные крылья, и почему-то вдруг подумалось, что не хватает еще широкого и длинного черного плаща — и был бы уже не призрак вовсе, а птица. Или летучая мышь. Гермиона постаралась подавить улыбку, но, наверное, что-то все же отразилось на лице, потому что он, подойдя, скроил совсем уж кислую мину и одарил ее усугубленным вариантом своего стандартного недовольного взгляда. И нет, его глаза совсем не казались ей больше сделанными из камня — ни один камень не мог иметь столько глубины, пугающей и притягивающей одновременно. Как пропасть. Шаг — и падение неизбежно, но как же невыносимо хочется порой шагнуть… — Если вы закончили считать ворон, мисс Грейнджер, то предлагаю все-таки сесть в такси — поезд ждать не будет. О да, как же она могла забыть о его любимом развлечении — действовать ей на нервы?.. Поджав губы, Гермиона послушно залезла в салон. Спорить смысла не было (ехать-то и правда нужно), как и делать вид, что шпилька ее не задела, — он только продолжал бы сыпать колкостями, повышая градус в ожидании, когда какая-то да попадет наконец в цель. К тому же возврат к так раздражавшему ее «мисс Грейнджер» обычно знаменовал собой особо высокую степень его недовольства миром. Гермиона предпочитала говорить себе, что кто-то из них двоих должен быть взрослым и если уж Северусу так хочется, то она, так и быть, согласна взять эту роль на себя, сохраняя холодную голову и не опускаясь до так любимых им мелких пререканий. Не то чтобы это, правда, сильно помогало. Что самовнушение, что ее попытки проявить выдержку. Молчала она в основном потому, что успела убедиться в бесполезности соревноваться с Северусом в осторословии — даже ее запасы яда, накопленные за все тридцать пять лет далеко не безоблачной жизни, не шли ни в какое сравнение с неиссякаемым источником, бившим бурным ключом в самом, кажется, его существе. И неизменно срывалась, если он действительно ставил себе целью добиться от нее реакции — ибо и святой бы наверняка не смог выдержать такого едкого сарказма, а Гермиона даже нимба над своей головой-то не наблюдала. — Что, ни одного слова протеста? — осведомился Северус, садясь рядом. — Неужели знаменитая гриффиндорская горячность… Он внезапно замолчал, хмурясь теперь скорее с недоумением, чем раздраженно. Гермионе, уже настроившейся на длительную глухую оборону, понадобилась почти полная минута, чтобы понять, что продолжения, по-видимому, не будет. И еще примерно столько же, чтобы осознать — почему. Она моргнула. Затем моргнула еще раз. И нахмурилась тоже. — Думаю, если я спрошу, что это значит… Северус, уже отвернувшийся к окну, лишь коротко мотнул головой. — Понятно. И нет, на самом деле ей не было понятно ничего, кроме того, что происходит что-то непонятное. С ним. Все эти ничего не значащие слова и фразы, время от времени вырывающиеся у него в пылу разговора так обыденно, между делом, будто он говорил их по сто раз на дню… Вот только это, конечно же, не соответствовало действительности. Гермиона бы подумала, что даже самые острые умы не застрахованы от «поломки» и постаралась аккуратно направить Северуса на обследование в какую-нибудь достойную клинику, если бы не одно но — у нее самой случались такие же оговорки. Когда слово просто выскакивало изо рта, и на тот кратчайший миг, который требовался мозгу на предоставление сопроводительной опытной базы, оно, Гермиона могла поклясться, имело смысл! А после — уже нет. Однажды они оба заговорились настолько, что, отмотав потом мысленно назад последние минут пятнадцать увлеченного научного спора, она впала в натуральную панику — их дискуссия в какой-то момент превратилась в беседу двух сумасшедших, а они и не заметили. Впрочем, наверное, так сумасшествие и работает: если ты скорбен умом, то никогда этого не поймешь. Но они понимали. Не то, что сошли с ума, хотя такая мысль у нее мелькала и, она готова была поручиться, у Северуса тоже, но то, что что-то не так. Очень и очень не так. В мелочах — да, но если сложить все мелочи воедино, то получалась куча весьма угрожающих размеров. Странные слова. Странные сны. Яркие, живые, такие… знакомые. И не имеющие никакого отношения к реальности. Обсуждать этот пункт с Северусом она не рискнула, но что-то подсказывало — и тут бы все совпало. Странные жесты, как, например, привычка Северуса тянуться к левому рукаву, будто рассчитывая выхватить оттуда что-то. Нож, возможно? Но не удобнее ли носить оружие на поясе? Не то чтобы она была специалистом… Но и себя она опять-таки ловила на точно таком же жесте не единожды. Впрочем, иногда, в моменты внезапного испуга, ее рука норовила метнуться как раз к поясу или заднему карману брюк (независимо от того, был ли он у нее в наличии в тот момент), так что, может, она и была специалистом. Где-то в прошлой жизни. Вообще-то она, конечно, не верила в перерождения, да и в целом считала себя скорее агностиком, если не стопроцентной атеисткой, но в свете всей этой… непонятности уже почти готова была пересмотреть свои взгляды. Особенно учитывая «привлекательность» альтернативы. И особенно учитывая, что сходить с ума, Гермиона была уверена в этом, даже не будучи специалистом, люди должны по-разному.

***

От чтения ее отвлек собачий вой. Или волчий — не то чтобы она могла с уверенностью сказать, что знает, чем они отличаются. Книга была скучная, только и годная на то, чтобы скоротать избыток времени в дороге, особенно если попутчик впал в один из своих приступов ненависти ко всему окружающему и не столько не желал общаться, сколько сознательно избегал этого, щадя ее чувства. Это Гермиона искренне ценила и уважала, научившись принимать как то, чем это и было с его стороны, — знак особого расположения. Вскинув голову, она поймала настороженный взгляд черных глаз. Северус, всю поездку отрешенно разглядывавший проплывающие мимо пейзажи или, вот как сейчас, очередной перрон, как-то незаметно перетек на край сидения. Расслабленная поза сменилась напряжением и готовностью к атаке так быстро, что Гермиона в который раз задалась вопросом, не был ли он раньше солдатом. Задалась бы. Если бы не знала из все той же скудной, но ничуть не тайной — и не таинственной ни капли — биографии, что нет, не был. Разве что в прошлой жизни, да. И снова эта тянущаяся к левому запястью рука… И его, и ее, осознала уже даже без удивления Гермиона, скосив глаза на пальцы собственной правой руки, автоматически скользнувшие в левый рукав. Где-то в мозгу слабой, далекой, будто из-за толстого стекла, вспышкой гасло разочарование от отсутствия там… чего? Чего-то важного, чего-то знакомого и постоянного настолько, что довело жест до уровня рефлекса. Вот только Гермиона все так же понятия не имела, что же это могло быть. В конце концов, тяги к холодному оружию или чему-либо, имеющему шансы им стать, она за собой ни разу не замечала. — Сиди здесь. — Ага, как бы не так! — прошипела Гермиона, метнувшись к двери, которую он почти успел закрыть за собой. Бестрепетно встретила полыхающий яростью взгляд. — Если думаешь, что изображать крысу в клетке очень приятно, можешь попробовать сам. Секундное колебание, затем короткий резкий кивок. Приступ мелочной радости от нежданной победы прервал новый вой, гораздо ближе, чем раньше. Вздрогнув, Гермиона вылетела из купе, будто вытолкнутая этой тягучей, режущей барабанные перепонки волной. Северус стремительно удалялся по коридору, виртуозно огибая движущиеся препятствия в виде паникующих людей. Впрочем, Гермиона могла поручиться, что большинство спешили убраться с его дороги сами — когда на тебя так смотрят… К сожалению, ее взгляд никакой волшебной силой не обладал, а потому ей пришлось сражаться со все сгущающимся людским потоком. Встречным к тому же: видимо, пассажиры наконец-то осознали, откуда идут звуки и, главное, что двигаться к источнику — верх глупости. Чем как раз занимались они с Северусом. Самое странное — это почему-то казалось самой естественной вещью на свете. Бежать не от опасности, а к ней. Интересно, это они в прошлой жизни научились быть такими самоубийцами? И не потому ли она стала для них обоих прошлой?.. В следующее мгновение из головы вылетели все отвлеченные мысли. И не отвлеченные, по правде, тоже. Гермиона увидела. Даже под дулом пистолета она бы не смогла сказать точно, что именно видит. И никакие знания о различии звуков, издаваемых собаками и волками, не помогли бы — это существо не было ни тем, ни другим. А вот чем было… Угловатая, вытянутая морда гораздо больше собачьей, несуразное, словно поломанное тело с чересчур короткой шерстью и такие же нелепые, кривые и слишком длинные конечности, а глаза… Ни одно животное, сколь бы диким оно ни было, не могло иметь таких глаз. Ненависть, беспросветная, пронизанная лишь черными всполохами ярости, бесконечная и бесконечно же бессмысленная, глядела из них, как отдельная живая сущность. Наверное, именно это называется нечеловеческой злобой, мелькнула в голове отстраненная, на удивление холодная мысль, пока Гермиона стояла, застыв на месте как преждевременный памятник самой себе, и смотрела на беснующееся на перроне нечто. «Двигайся! — рявкнул внутренний голос. — Двигайся, если не хочешь, чтобы памятник тебе и вправду понадобился прямо сейчас!» Гермиона была более чем согласна, вот только даже пошевелиться все равно не могла. Да и куда бежать? Как бежать, когда ледяная дрожь пробивает до самых костей при одной только мысли о том, чтобы повернуться спиной к этому? А потом тварь вскинула свою несуразную голову и с устрашающей целеустремленностью нашла бешеным взглядом ее сквозь стекло ближайшего окна. Так, что Гермиона ни на секунду не усомнилась — именно нашла. Нашла, потому что искала. Разворот, бросок и — гулкий удар. Вагон ощутимо тряхнуло, но дверь — Гермиона даже не заметила, когда Северус успел ее закрыть, — слава богу, устояла. Если бы только… Тварь, разъяренно взвыв, кинулась к окну, без труда пробив стекло оскаленной мордой. Гермиона отскочила назад, уворачиваясь от осколков и окровавленных зубов. От последнего, благодаря тому, что в проем пролезла лишь узкая лобастая башка, — удалось, от первого — не очень. …если бы поезд не стоял на месте! В следующее мгновение произошло несколько вещей сразу: тварь решила атаковать несчастное окно снова, послав внутрь вагона порцию недобитого прежде стекла, перед Гермионой внезапно выросла черная стена и, наконец, состав тронулся. Рывок, резкий и неожиданный, швырнул ее еще дальше назад. Пытаясь удержаться на ногах, Гермиона инстинктивно выбросила вперед руки и ухватилась за то, что оказалось ближе всего — за «стену». Которая на поверку оказалась вовсе не каменной (и даже не кирпичной) — под пальцами послушно смялась жесткая ткань черного пиджака. И сознание опалило жгучим, как щепотка перца в глаза, ощущением дежавю. Панические крики, топот ног, грохотание поспешно захлопываемых дверей и перестук колес набирающего скорость поезда — все смешалось и притихло, будто отодвинулось куда-то далеко, на край восприятия, пока ее мозг метался в поисках совпадающих паззлов отсутствующей в нем в принципе картинки. Разочарованный вой теряющей добычу твари выкристаллизовал зыбкое обычно — и да, оно было, было раньше, не раз, не два, не десять даже, почти став чертовой константой ее чертовой жизни! — ощущение, высветил, как включившийся внезапно в полной темноте мощнейший софит, и Гермиона заморгала, чувствуя, что вот еще миг, еще секунда, крохотное мгновение — и она увидит… поймет… вспомнит… — Гермиона? И все закончилось. Софит погас. Вокруг снова шумел привычный мир: переговаривались люди, кто испуганно, кто возмущенно, свистел ветер в раскуроченном окне, кто-то плакал неподалеку, срываясь на икающие всхлипы… А перед ней маячило встревоженное лицо Северуса, то и дело выпадая из фокуса. Нет, не перед — над ней, вверху, уплывая все выше и выше… Нет, он, конечно, всегда был высоким, по крайней мере для нее с ее пятью футами и двумя дюймами, но…  — Гермиона! Плечи будто попали в железные тиски, зато то, что ее мозг запоздало идентифицировал как падение, а точнее, медленное сползание по стенке вниз, прекратилось. Но вот трясти ее было совершенно необязательно. Она вовсе даже не собиралась терять сознание. Гермиона открыла рот, чтобы сказать ему именно это — а еще что беспокойство ему странным образом идет, хотя вряд ли бы он был рад услышать такое, — но звуки вдруг снова отдалились, даже больше — перестали существовать, вместе с ее голосом. Слабым проблеском она еще почувствовала зарождающуюся волну паники где-то глубоко внутри, но темнота успела первой, накрыв ее сразу и с головой.