Абсолютное добро Безначального Света

      Горячим песком, зноем полуденного солнца веяло от стоявшей в центре шатра фигуры. Кано не мог отделаться от ощущения, что бредит: фигура имела отчетливые очертания, хлопала густыми ресницами, даже дышала. И оставалась при этом в своей сущности только одним из Сильмариллов. Камней. Прекрасных, заключивших Первозданный Свет, но камней.       Впрочем — вон как у Питьо лицо вытянулось — бредили тут все они разом. Нельо волновался, дышал сомнением и недоверием, Атаринкэ пытался понять парадокс ожившего Сильмарилла. Морьо насмешливо усмехнулся:       — Значит, если похитят и её, — «Разве камни можно назвать мужчиной или женщиной?» — спросил сам себя Кано, — нам придется искать уже четыре Сильмарилла, а не три?       И в общий дух непонимания, сомнения, удивления примешалась обида. Обида одураченного фокусником ребёнка.       — Что с ней делать? — ровным, почти бесцветным голосом спросил Турко, но этот вопрос попал в самое сплетение мыслей, заставил воздух в шатре зашевелиться, и только сейчас Кано заметил, как уменьшились в размерах горевшие свечи: оказывается, они сидели так, смущаясь в умах, не первый час.       — Охранять, — Нельо, кажется, не был уверен до конца. — Беречь…       — Хрустальный ларец тебе изготовить? — Атаринкэ усмехнулся и опять обратился взглядом к молчавшей фигуре, будто ждал от неё ответа.       «Оживший заговоривший камень… Всё в природе имеет фэа…» — Кано повторил это несколько раз, но ощущение зыбкости происходящего не прошло. Как будто не в шатре сидел, а в самом сердце опасной трясины, где шаг — и ничего, кроме потревоженной воды.       — В хрустале такое не сберечь. Здесь не Тирион, — словно желая отделаться от какой-то навязчивой мысли, точно не желая обнажать чувств, ответил очевидное Морьо, и опять воцарилось молчание.       На одной из свеч наплыло слишком много воска, и Макалаурэ внимательно следил за тем, как упадет вниз нагар, повиснет на серебряной ножке подсвечника, испачкает, запятнает. Вот немного сползла шапка-горячие «слёзки» и полетела вниз. А свеча осталась гореть ровным ясным светом, чуть дрожа от сквозняка.       — Сомнения убивают.       Кто-то произнес это ясно и отчетливо, громко, над самым ухом Кано, так что он вздрогнул. Поднял глаза, ища, кто из братьев сказал только что, но столкнулся с такими же непонимающими взглядами Нельо и Турко.       — Решайтесь же! — и в лицо с размаху швырнули горсть горячего мелкого песка. Кано показалось, что трясина под ним теперь, наконец, разверзлась и оставшийся мир пал в сумасшествии. А неясный голос, такой близкий, понятный и отдававшийся нестерпимой болью, твердил: — Решайтесь! Решайтесь!       Тонуть в затягивающей черноте бездны, на глубине которой ждало что-то желтоглазое, многорукое и многоногое, не хотелось! И задыхаться в обжигающем песке, неестественно светлом, ослепляюще ярком, тоже!       — Дать самых верных стражей и сею тайну хранить между нами… Хранить под страхом смерти… — прошептал Кано, жмурясь, и тот час и зловещая глубина, и зной отступили. Плечи фигуры в центре шатра чуть шевельнулись, она, кажется, поклонилась, но не второму принцу, а всем сразу.       — Не обманитесь… — снова раздалось над ухом.       Тут же зашелестели плащи, звякнули мечи, и Совет, начинавшийся в безмолвном изумлении, растягивавшийся, как бесконечная полоса рассвета над весенним полем, закончился, будто стаю птицу вспугнули неосторожным шумом.